Текст книги "И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата"

Мариэтта Турьян
О «Черной курице» Антония Погорельского

В 1829 году в Петербурге увидела свет небольшая книжка Антония Погорельского – «Черная курица, или Подземные жители. Волшебная повесть для детей». Произведение это оказалось, видимо, единственным, составившим нетленную славу писателя: оно положило начало жанру литературной сказки и вошло в золотой фонд отечественной детской литературы. «Черная курица» – первая книга о детстве, раскрывающая внутренний мир ребенка, особенности его психологии, мышления, формирования характера – предшествует детским мирам С.Т. Аксакова и Л.Н. Толстого; на последнего она произвела в свое время «очень большое» впечатление¹.

Достоинства исполненной почти магической поэзии и глубокого смысла истории маленького Алеши – сочиненной, по преданиям родных, для любимца и воспитанника автора Алеши Толстого, стали очевидны первым же ее читателям, среди них – Жуковскому, который познакомился со сказкой в рукописи. Помогая Дельвигу заполнить портфель очередного выпуска «Северных цветов», он настоятельно рекомендовал для альманаха «Черную курицу»: «У Перовского есть презабавная и, по моему мнению, прекрасная детская сказка „Черная курица^ Она у меня. Выпросите ее себе»². Однако это не состоялось: отдельное издание было уже, очевидно, предрешено.

Художественные достоинства «Черной курицы» не раз становились предметом научного анализа³. В меньшей степени освещено своеобразие ее поэтики, подчиненной канонам фантастики не мистикоромантической, но фольклорной. Однако, усваивая традиции народной сказки, Погорельский вместе с тем бесконечно усложняет и строй волшебно-сказочного повествования, и связанную с ним нарративную структуру. В частности, он очерчивает хронологические и топографические контуры сюжета в конкретно-историческом, а не в условно-сказочном времени и пространстве, в точно соответствующих реалиям деталях⁴. Это, в частности, подтверждает автобиографическое начало «Черной курицы», споры о котором ведутся по сей день.

О коротком пребывании маленького Алеши Перовского в петербургском пансионе Мейера мы располагаем лишь двумя короткими воспоминаниями. Одно из них принадлежит графу Ф.П. Литке, воспитаннику того же пансиона, – это учебное заведение было в те времена, по его словам, на хорошем счету. Лучшим доказательством тому, утверждает он, «может служить то, что товарищем нашим был одно время, хотя и недолго, Алексей Перовский, впоследствии попечитель Харьковского университета и писатель под псевдонимом Антона Погорельского. Посещения отца его, графа Алексея Кирилловича Разумовского, бывали у нас всегда эпохой, по благовонию, распространявшемуся по всему дому от его платков и всей его персоны…»⁵ Все бы ничего, если б не упрямая хронология: дело в том, что Литке, родившийся в 1797 году, провел в пансионе Мейера шесть лет, начиная с 1803 года, когда Алексею Перовскому было уже шестнадцать! Тем не менее свидетельство Литке поддержано и дополнено в небольшом очерке о Погорельском, построенном на «преданиях родных»: автор почерпнул их из рассказов последнего владельца Погорельцев, племянника писателя Н.М. Буда-Жемчужникова. Согласно этим семейным преданиям, «отданный в какой-то петербургский пансион, Перовский бежал оттуда к своему воспитателю и во время бегства вывихнул ногу, так что всю жизнь немного хромал» – что, по отзывам очевидцев, усиливало его сходство с Байроном⁶. Версия о легкой хромоте писателя, судя по всему, совершенно достоверна: ее поддерживают и автопортретное описание Двойника – alter ego автора-рассказчика в «Двойнике или Моих вечерах в Малороссии» («…я заметил, что он немного прихрамывает на правую ногу»), и позднейшее независимое свидетельство, относящееся ко времени пребывания Перовского на посту попечителя Харьковского учебного округа: «Перовский был болезненный, хромой (курсив мой. – М.Т.), худенький, низенький человек»⁷.

Но что же уверения Литке? Литке – знаменитый мореплаватель и географ – писал «Семейные записки» в 1865–1868 годах. Конечно, его воспоминания о пребывании Перовского в пансионе Мейера всецело можно было бы отнести на счет известных случаев перенесения литературного сюжета на личность автора – так расценил, например, версию Горленко А.И. Кирпичников⁸. Однако, на наш взгляд, вероятнее всего, утверждения Литке – аберрация памяти, запечатлевшей слышанные рассказы как личные впечатления. Неудивительно, если в пансионе, учениками которого большею частью были дети из коммерческих домов, надолго сохранилась память о таком незаурядном пансионере Алеше Перовском и его отце – знатном вельможе. В этом случае мемуары престарелого графа сохраняют силу хоть и косвенного, но достаточно убедительного свидетельства.

Незримо присутствует в чертах сказочного героя и реальный адресат «Черной курицы» – Алеша Толстой, юный мечтатель с нежной душой и незаурядными дарованиями. По воспоминаниям друга его детства А.В. Мещерского, «граф Толстой был одарен необыкновенною памятью. Мы часто, – пишет мемуарист, – для шутки, испытывали друг у друга память, причем Алексей Толстой нас всех поражал тем, что по беглом прочтении целой большой страницы любой прозы, закрыв книгу, мог дословно все им прочитанное передать без одной ошибки; никто из нас, разумеется, не мог этого сделать»⁹. Без сомнения, именно эта способность мальчика преломилась в сказочной версии о волшебной силе конопляного семечка – как нет сомнения и в том, что этот сюжет подчинен отчетливому дидактическому пафосу, находящему прямое соответствие в письмах Перовского этих лет к «милому Алешеньке», которому внушались понятия нравственности и чести¹⁰. Не следует игнорировать и остающийся за пределами эпистолярия, но вполне угадываемый интеллектуальный уровень общения.

Неоценимый материал для понимания «надтекстового» смысла «Черной курицы», ее внелитературных, конкретно-бытовых и биографических деталей дает написанная много позднее А.К. Толстым автобиографическая поэма «Портрет» (1874) – по его собственному признанию, «что-то вроде какой-то “Dichtung und Wahrheit”». Воскресшие в этой «повести в стихах» воспоминания детства относятся как раз ко времени появления адресованной ему сказки («.. я думаю, мне было / Одиннадцать или двенадцать лет»), реминисцентно отразившейся в поэме¹¹. Это дает веские основания для локализации места и времени написания «Черной курицы». «У самого Аничковского моста / Большой тогда мы занимали дом», – сказано в поэме. Речь идет о доме Екатерины Федоровны Муравьевой (ныне набережная реки Фонтанки, дом 25), матери декабристов Никиты и Александра Муравьевых. Жуковский, рекомендуя Дельвигу «Черную курицу», советовал написать по этому поводу Перовскому, указав его адрес: «Он живет в доме Е.Ф. Муравьевой вверху»¹². Дом был знаменит: именно «вверху», в третьем его этаже проживал с 1816 года Н.М. Карамзин, здесь он читал друзьям главы своей «Истории». В 1823 году Карамзину пришлось освободить квартиру в связи с предстоящей свадьбой сына хозяйки дома, Никиты. Происходившие «у беспокойного Никиты» собрания будущих декабристов упомянуты в «Евгении Онегине»¹³. В середине 1820-х годов Е.Ф. Муравьева переехала в Москву для ухода за своим племянником К.Н. Батюшковым, отдав третий этаж (сама она жила во втором) Перовским – возможно, сразу по их возвращении из путешествия по Германии. Август-сентябрь 1828 года сам Алексей Алексеевич провел в Одессе, после чего вернулся в Петербург. Вряд ли на юге он занимался сочинительством, зато встреча после разлуки с Алешей Толстым, в ту пору «миров искателем небывалых», вполне могла послужить к тому стимулом, и сказка, думается, была написана быстро, в течение осени. Мальчика в это время усердно образовывали: «Предметы те ж, зимою как и летом, / Учителя ходили по билетам». Особенно вспоминается поэту немец-гувернер, скорее всего Шад (позже пестовавший и Павла Вяземского), приставленный к нему еще в Германии, и его уроки по истории Античности. У этого ученого немца, страстного поклонника Плиния и Горация, были своеобразные методы обучения: «Он говорил: Смотрите, для примера, / Я несколько приму античных поз…»

В этой связи, как кажется, образ черной курицы в сказке Погорельского возник не случайно. Прямых соответствий ему в русском фольклоре нет – за исключением типологически близкой «волшебной» курочки-рябы. Правда, существует житийный его аналог – в «Житии протопопа Аввакума», где фигурирует «черненькая курочка», которая «по два яичка ребятам на день приносила на пищу, помогая их нужде»¹⁴. Правда, «Житие» в 1830-е годы опубликовано еще не было, но имело широкое хождение в списках. Более соответствующий сказочному персонажу Погорельского образ присутствует в древнегреческой мифологии: это – петух, который как раз связан с подземным царством, причем в полисемантическом мифологическом спектре этого образа функционально значимым является именно цвет: подземное царство символизирует только черный петух¹⁵.

Указание на этот мифологический источник, имея в виду конкретного адресата сказки, представляется резонным. Нелишне напомнить, что сам Алексей Перовский был тонким и глубоким знатоком «древних» и привил, конечно, любовь к ним юному Толстому. Спустя несколько лет мать А.К. Толстого Анна Алексеевна писала брату Льву из Погорелец о страстном увлечении сына древнегреческими героями: «Алеша абсолютно счастлив; наслаждается деревенской жизнью, как может. Сейчас его герои – это Геркулес и Ахилл. Расхаживает, не выпуская из рук палицы, либо копья!»¹⁶ Еще через год, 27 марта 1835 года, передавая Алеше суждение Жуковского о его стихотворных опытах, Алексей Алексеевич писал: «…греческие пиэсы твои он предпочитает потому, что они доказывают, что ты занимаешься древними»¹⁷.

Думается, что пленительное создание Погорельского – «Черная курица» – явилось плодом художественного синтеза двух топосов: фольклорного и мифологического¹⁸. Семантически же и, если угодно, философски двойственная природа этого образа – курица / министр подземного царства – открывала детскому сознанию неведомые ему дотоле многомерные горизонты бытия, неисчерпаемость смыслов действительной жизни.

Примечания

¹ Толстой Л.Н. Полное собрание сочинений: В 90 т. М., 1992. Т. 66. С. 67.

² Русский архив. 1891. Кн. 2. № 7. С. 364. Письмо без даты, написано, вероятно, до 3 декабря 1828 года; см.: Вацуро В.Э. «Северные цветы»: История альманаха Дельвига-Пушкина. М., 1978. С. 265, примеч. 80.

³ Бабушкина А.П. История детской литературы. М., 1948. С. 196–203; Званцева Е.П. Жанр литературной сказки в творчестве Антония Погорельского // Проблемы эстетики и творчества романтиков. Калинин, 1982. С. 42–53.

⁴ Ср. интерпретацию «сказочного» плана в «Пиковой даме»: Петрунина Н.Н. Проза Пушкина (пути эволюции). Л., 1987. С. 222–223.

⁵ Автобиография графа Ф.П. Литке / Публ. B.П. Безобразова // Записки Императорской Академии наук. СПб., 1888. Т. 57. Прилож. 2. С. 34.

⁶ Горленко В. А.А. Перовский // Киевская старина. 1888. Т. 21. № 4. С. 114.

⁷ Багалей Д.И. Опыт истории Харьковского университета (по неизданным материалам). Харьков, 1904. Т. 2. С. 179.

⁸ Кирпичников А.И. Очерки по истории новой русской литературы / 2-е изд. М., 1903. Т. 1. С. 79–80.

⁹ Мещерский А.В. Из моей старины: Воспоминания // Русский архив. 1900. Кн. 2. № 7. С. 370–371.

¹⁰ См.: Погорельский А. Избранное. М., 1985. C. 398–403.

¹¹ См.: hirondelle A. Le Poète Alexis Tolstoï: L’homme et l’œuvre. Paris, 1912. P. 4–8; Толстой A.К. Полное собрание стихотворений и поэм. СПб., 2004. С. 663–664 (примеч. И.Г. Ямпольского).

¹² См. примеч. 2.

¹³ См.: Канн П.Я. Прогулки по Петербургу. СПб., 1994. С. 31–34.

¹⁴ Житие протопопа Аввакума, им самим написанное // Хрестоматия по древнерусской литературе. М., 1973. С. 486; см. также: Памятники истории старообрядчества XVII в. Л., 1927. Кн. 1. Вып. 1. С. VII–XI.

¹⁵ Мифы народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1982. Т. 2: К-Я. С. 309–310.

¹⁶ РГИА. Ф. 1021 (Перовских). Оп. 2. № 56. Л. 1–3; письмо от 18 июня 1834 года (автограф и копия; перевод с франц. Н.Л. Дмитриевой).

¹⁷ Погорельский А. Указ. соч. С. 402.

¹⁸ О широком использовании мифологических мотивов в волшебной сказке и процессе их трансформации см.: Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М., 1976. С. 262–265.

Константин Азадовский
Чаадаев и графиня Ржевусская

Имя Розалии Ржевусской¹ упоминается в литературе о Чаадаеве прежде всего в связи с письмом философа к А.И. Тургеневу от 1 мая 1835 года.

…Я не имею ничего возразить против благожелательных исправлений графини Ржевусской, – пишет Чаадаев. – Уверьте ее, пожалуйста, если встретите ее, что я весьма тронут ее симпатиями и, в качестве философа женщин, очень высоко их ставлю. Как знать? Быть может, когда-нибудь мне доведется лично высказать ей это. Если я выберусь когда-нибудь из моей страны, то она может быть уверена, что мне ничего не будет стоить сделать крюк миль в двести и даже более, чтобы засвидетельствовать ей мое почтение².

«Ржевусская Розалия Александровна (1791–1865), – читаем в аннотированном именном указателе к тому «избранных писем» Чаадаева, где перепечатано и письмо от 1 мая 1835³ (впервые опубликовано М.О. Гершензономв 1913 году), – рожд. княжна Любомирская, ревностная католичка, которая читала ФП и вносила в них некоторые поправки, которые Ч. принял весьма благосклонно».

Настоящая заметка – попытка свести воедино ряд мелких свидетельств, уточняющих отзыв Чаадаева о Ржевусской.

Насколько известно, Чаадаев не был лично знаком с Розалией Ржевусской, но хорошо знал, о ком идет речь. Посредником в его заочном знакомстве с графиней был А.И. Тургенев.

Имя Розалии Ржевусской постоянно упоминается в варшавских письмах П.А. Вяземского к Тургеневу (будучи чиновником в канцелярии Н.Н. Новосильцева, Вяземский жил в Варшаве в 1818–1821 годах). Из этих писем явствует, что Вяземский был знаком с графиней еще в Петербурге (Ржевусская бывала в столице, где общалась, в частности, с кругом Карамзина). «С одною Ржеутскою было мне ловко, – сообщал Тургеневу Вяземский 15 ноября 1818 года из Варшавы. – Но она не долго была здесь при мне»⁴. Розалия Ржевусская и ее муж, граф Венцеслав Северинович Ржевусский (1785–1831), упоминаются и в письме Вяземского к Тургеневу от 13 февраля 1820 года⁵. Наконец, в марте 1821 года Вяземский сообщает Тургеневу:

Мой портрет не Ржевусскою, а Потоцкого Alexandre писан. Я не вижусь с Ржевусскою; она как-то погрязла в ультрацизме⁶ и каком-то венском романтизме⁷ и, по крайней мере, как мне показалось, обошлась со мною холодно при первом, то есть возобновленном свидании и все вместе делает, что я не ищу ее и с нею почти раззнакомился⁸.

Из записи, приведенной ниже, явствует, что и Александр Тургенев встречался с графиней в петербургских салонах, причем их общение представляло собою «спор» между просвещенным русским, тяготевшим к западноевропейскому протестантизму, и убежденной, «ревностной» католичкой, какой была графиня Ржевусская. Спустя много лет Тургенев встретил Ржевусскую в Риме. В жизни графини произошли драматические перемены: в польском восстании 1831 года погиб ее муж, она сама вынуждена была покинуть Варшаву; ее основным местожительством становится Вена, где обосновались в то время и другие польские беженцы и жили ее родственники (по линии Ржевусских).

Вечером и января 1834 года Тургенев увидел Ржевусскую в салоне графини Шуваловой. На другой день – новая встреча. «Встретил графиню Ржевусскую и отдал ей письмо…» – отмечает Тургенев в дневнике 12 января 1834 года⁹.

Здесь иногда встречаю я гр<афиню> Ржевуцкую, – подытоживает Тургенев в письме к Жуковскому и Вяземскому из Рима от 13 января 1834 года, – и мы снова начали п<етер>бургские споры; но она сделалась еще положительнее прежнего; несмотря на то, кажется, мы встречаемся не без взаимного удовольствия: строгий католицизм ее не мешает мне мыслить вслух о Риме и о немецкой философии. Она восхищалась письмом Чадаева о Риме и брала его два раза у меня¹⁰.

Речь идет о хорошо известном письме Чаадаева к Александру Тургеневу от 20 апреля 1833 года – Чаадаев излагает в нем свои сокровенные мысли о Вечном городе, его роли и месте в европейской истории. Письмо это – полемическое: оно является ответом на письмо Тургенева, воспринимавшего папский Рим и пышность католических обрядов весьма критически. «Это письмо о Риме в ответ на мое об Италии и о папе, – писал Тургенев Вяземскому в 1836 году. – <.. > Чадаев был взбешен моею картиною Италии и папства в письмах моих к вам и к нему»¹¹.

Пепепаяая

Передавая Ржевусской письмо Чаадаева, Тургенев, естественно, рассказывал ей о своих встречах с философом, его московской жизни и – «Философических письмах». Из ныне известной переписки Вяземского, Жуковского, Пушкина и А.И. Тургенева явствует, что в этом кругу во второй половине 1831 года передавалась из рук в руки некая рукопись Чаадаева. Установлено, что эта рукопись содержала в себе часть будущих «Философических писем» – в частности, отрывки из писем I и VII, относящихся к 1829 году.

В 1831 году Тургенев, находясь в Москве, неоднократно встречался с Чаадаевым. Об этом рассказывают его письма к Николаю Тургеневу 1831–1832 годов. «Чадаев здесь и желает меня видеть», – сообщает он брату 27 июня 1831 года¹².

Во время их (тогда же состоявшейся) первой встречи Чаадаев, как сообщает Тургенев в одном из писем к брату, вручил ему «часть своего сочинения, в роде Мейстера и Ламенне, и очень хорошо написанное по-французски»¹³. Оказавшись летом 1832 года за границей, Тургенев начинает популяризировать идеи Чаадаева среди своих знакомых в Западной Европе – прежде всего среди тех, кому был понятен и близок католический «уклон» чаадаевской историософии. (До этого Тургенев был деятельным посредником в эпистолярном общении Чаадаева и Шеллинга.)

Пишу сегодня и к Свечиной и говорю ей о Чадаеве и о его католицизме, – сообщает Александр Тургенев брату из Венеции i октября 1832 года. – Как много глубокого в его сочинениях! Он начал немного странничать в слоге, но это не мешает его глубокомыслию. Он думает быть католиком; пишет в смысле гр<афа> Мейстера¹⁴. A propos. Он мне дал списать одно письмо твое к нему, которое он хранит как сокровище. Я пришлю тебе с него копию, когда буду раскрывать старый журнал мой. Как бы хотелось знать о нем: здоровье его поправилось: ему нужно общество, с ним бы поговорить о своих идеях, а он принужден ездить в англ<ийский> клоб, где еще надзор и за ним! Не знаю, перестал ли он объедаться? – вообрази себе, что он после ужасного воздержания вдруг стал есть почти как Козловский, но все – скелет по-прежнему, несмотря на аппетит; я думаю, это болезнь. Писал ли я к тебе, что у него в спальной только четыре портрета: Папы, имп<ератора> Алексан<дра>, Сережин и твой. Книг у него много и новых. Он читает и пишет все утро, когда не выезжает в возке своем. Брат приходит к нему ежедневно; но, кажется, они оба расстроили свое состояние. Чадаев не раз начинал говорить об этом, но порядочно я не мог ничего узнать от него. Тот же камердинер при нем. Теперь он почти неразлучен с Мих<аилом> Ал<ександровичем> Салтыковым¹⁵. Как друг Дашкова¹⁶ он в большой чести в Сенате и прежде еще был в ходу по Воспит<ательному> дому, ломб<арду> и пр., куда <тот?> посадил его; но толку в нем мало. Чад<аев> всюду с ним ездит и часто друг у друга беседуют; но в беседах молчат оба, разве Чад<аев> иногда с жаром разговорится о своих любимых идеях. Салтыкову оне чужды: он все еще в 18 столетии, а теперь еще и в Сенате¹⁷.

Нам не известно, проявила ли С.П. Свечина интерес к чаадаевскому католицизму. Однако мнение Ржевусской, возможно первой поклонницы Чаадаева в Западной Европе («она восхищалась письмом Чаадаева…»), свидетельствует о том, что Тургенев не ошибся: ее отзыв он, разумеется, сообщил Чаадаеву, вернувшись в Россию весной 1834 года. Встречи Тургенева с Чаадаевым были и в этот раз столь же частыми, сколь продолжительными.

Примечания

¹ Встречаются различные написания фамилии: Ржевуская, Ржевуцкая, Реутская и др.

² Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма: В 2 т. М., 1991. Т. 2. С. 90 (оригинал по-франц.).

³ Там же. С. 609.

⁴ Остафьевский архив князей Вяземских. СПб., 1899. T. I: Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым, 1812–1819. С. 146.

⁵ Остафьевский архив…. T. II: Переписка князя П.А. Вяземского с А.И. Тургеневым, 1820–1823. С. 19.

⁶ То есть в максималистских настроениях, крайностях.

⁷ Вероятно, Вяземский имеет в виду венскую литературную школу, отличавшуюся сильной католической окраской.

⁸ Там же. С. 176.

⁹ См.: Азадовский К. «Устаю от восхищения беспрерывного…» (Александр Тургенев в Риме) // Всемирное слово. 2005. № 17/18. С. 10.

¹⁰ ИРЛИ.Ф. 309. Ед. хр. 4174b. Л. 29.

¹¹ Остафьевский архив… T. II. С. 345–346.

¹² Журнал министерства народного просвещения. 1913. Март. С. 20.

¹³ Там же.

¹⁴ Имеется в виду граф Жозеф Мари де Местр (Maistre; 1753–1821), французский мыслитель, католик, автор сочинений на социальные и политические темы.

¹⁵ Михаил Александрович Салтыков (1767–1851) – попечитель Казанского учебного округа, с конца 1828 года – сенатор; с февраля 1830 по 1849-й – почетный опекун Московского опекунского совета. О его отношениях и переписке с Чаадаевым см.: Тарасов Б.Н. Чаадаев. М., 1986. С. 222–224.

¹⁶ Дмитрий Васильевич Дашков (1788–1839), с 1826 года – товарищ министра внутренних дел, с февраля 1829-го – министр юстиции. Один из основателей литературного общества «Арзамас»; переводчик, критик, прозаик; знакомый Пушкина.

¹⁷ ИРЛИ. Ф. 309. Ед. хр. 350. Л. 166 об. – 167.