Текст книги "И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата"

Литература

Аксаков / Аксаков С.Т. Полное собрание сочинений. СПб., 1886. Т. 4.

Гозенпуд / Гозенпуд А. А. А.А. Шаховской // Шаховской А.А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961.

Греч / Греч Н.И. Исторический взгляд на русский театр до начала XIX столетья // Русская Талия… на 1825 год. СПб., 1825. ДВ / Драматический вестник. 1808. Ч. 1. № 6.

Ежегодник / Из неизданной переписки В.А. Жуковского с русскими литераторами 1810-1820-х годов // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского дома на 1980 год: Сб. науч. трудов. Л., 1984.

Живов / Живов В. Иван Сусанин и Петр Великий // Новое литературное обозрение. 1999. № 38.

Иванов / Иванов Д. Рождение исторического предания о Федоре Волкове // Studia Russica Helsingiensia et Tar-tuensia. X: «Век нынешний и век минувший»: Культурная рефлексия прошедшей эпохи. Тарту, 2006. Ч. I.

Каратыгин / Каратыгин П.А. Записки. Л., 1970.

Костина / Костина Н.Г. Освещение Петра I в русской периодической печати в первые годы после 14 декабря 1825 года // Учен. зап. Горьковского гос. ун-та. 1966. Сер. ист. – филол. Вып. 78.

Лотман / Лотман Ю.М. Несколько добавочных замечаний к вопросу о разговоре Пушкина с Николаем I 8 сентября 1826 года // Лотман Ю.М. Пушкин. СПб., 1995.

Мильчина / Мильчина В.А. Комментарии // Сталь Ж. де. Десять лет в изгнании. М., 2003.

Мильчина, Осповат / Мильчина В.А., Осповат А.Л. Комментарии // Кюстин А. де. Россия в 1839 году: В 2 т. М., 2000. Т. 1.

ОЗ / Отечественные записки. 1827. Ч. 31.

Осповат, Рогинский / Осповат А.Л., Рогинский А.Б. Историческая проза и государственный миф // Старые годы: Русские исторические повести и рассказы первой половины XIX века. М., 1989.

Рогов / Рогов К.Ю. Из материалов к биографии и характеристике взглядов А.А. Шаховского // Пятые Тыняновские чтения: Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990.

Русская Талия / Русская Талия на 1825 год. СПб., 1825.

Руссо / Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре, или Принципы политического Права // Руссо Ж.-Ж. Об общественном договоре. Трактаты. М., 1998.

СО / Сын отечества. 1820. № 8.

Сумароков / [Сумароков П.И.] О российском театре, от начала оного до конца царствования Екатерины II // Отечественные записки. 1822. Декабрь. № 32.

Сухомлинов / Сухомлинов М.И. История

Российской академии. СПб., 1885. Т. 7.

Шаховской 1815 / Шаховской А.А. Козак стихотворец: Анекдотическая опера водевиль в одном действии. СПб., 1815.

Шаховской 1816 / Шаховской А.А. Ломоносов или Рекрут стихотворец: Опера-водевиль в трех действиях. СПб., 1816.

Шаховской 1817 / Шаховской А. А. Письма из Италии (2/14 декабря 1816 г.) // Сын отечества. 1817. Ч. 36. № 7.

Шаховской 1820 / Шаховской А. Предисловие к Полубарским затеям // Сын отечества. 1820. № 13.

Шаховской 1827 / Шаховской А.А. Федор Григорьевич Волков, или День рождения русского театра: Анекдотическая комедия-водевиль в трех действиях… Ц. р. 9 октября 1827 года // Отдел рукописей и редких книг СПбГТБ. Шифр 1-5-3-96-2448 (писарская копия с пометами).

Шаховской 1829 / Шаховской А.А. Любовь к отечеству // Московский вестник: Собрание сочинений и переводов в стихах и прозе, издаваемое М. Погодиным на 1829 год. Ч. 1 (ц. р. 19 декабря 1828 года).

Шаховской 1830 / Шаховской А.А. Москва и Париж в 1812 и 1814 годах: Воспоминания, в разностопных стихах. СПб., 1830.

Шаховской 1833 / Шаховской А. А. Письмо князя А.А. Шаховскаго к князю Е.П. Мещерскому 20 авг. 1833 г. // Русский архив. 1908. Т. 1.

Шаховской 1836 / Шаховской А.А. Письмо Д.И. Языкову, 24 мая <1836 года> // ПФААН. Ф. 8. Оп. з (1835). № 64 (автограф).

Шаховской 1840а / Шаховской А.А. Летопись русского театра: Вступление // Репертуар и пантеон. 1840. № 6.

Шаховской 1840b / Шаховской А.А. История театра: Вместо предисловия письмо к редактору Пантеона // Пантеон русских и всех европейских театров. 1840. Ч. 2. № 5.

Шаховской 1842 / Шаховской А. А. Обзор русской драматической словесности. Эпоха 1-я: Трагедия // Репертуар русского и Пантеон всех европейских театров. 1842. № 3.

Шаховской 1843 / Шаховской А.А. Письмо о Петре Великом. К К. Е.П.М. (Петербург 1831 года) // Молодик на 1843 год. Харьков, 1843.

Шаховской 1961 / Шаховской А.А. Комедии. Стихотворения. Л., 1961.

Ярцев 1896 / Ярцев А.А. К жизнеописанию князя А.А.Шаховского // Русский архив. 1896. № 3.

Lettres / [Mestcherski Е.] Lettres d’un Russe adressées à MM. les Rédacteurs de la Revue Européenne, ci-devant du Correspondant. Nice, 1832.

Schlegel / Schlegel A. W. Cours de littérature dramatique / Trad. Mme Necker de Saussure. Paris, 1865. T. 2.

Тимур Гузаиров
Иерусалимский проект Жуковского

Иерусалимский проект был изложен Жуковским в письмах к великим князьям Александру и Константину Николаевичам в конце 1849 – начале 1850 года и не публиковался в виде отдельной статьи. Предложение освободить храм Гроба Господня и Иерусалим из-под власти турецкого султана не было новым; важно, что Жуковский полагал: Иерусалим должен перейти под контроль христианских держав мирным, бескровным путем. Поэт подчеркивал: необходимо избежать войны с Оттоманской империей. В 1849 году он предложил, по сути, вариант урегулирования возможного конфликта, приведшего к началу Восточной войны (1853).

Обратимся к генезису Иерусалимского проекта. Выбор имени для родившегося в 1827 году второго сына Николая I был знаковым¹. Рифма, возникшая между именами сыновей императора и его братьев, спровоцировала появление слуха о том, что царь, возможно, возвратится к планам Екатерины II, которые были призваны осуществиться в ходе предстоящей Русско-турецкой войны. В очередном отчете Булгарин сообщал шефу жандармов:

Обстоятельство, что Великий князь Константин Николаевич родился в то самое утро, когда Дмитрий Донской праздновал победу над Мамаем, почитают счастливым предзнаменованием для новорожденного. Известно также и напечатано в русской книге при покойной Императрице Екатерине, что на Востоке существует пророчество, якобы русский князь Константин освободит Царьград от мусульман. Когда Цесаревич Константин Павлович объявлен был Императором, многие носились с этою книгою и особенно купечество. Ныне опять взялись за оную.

На выставке в Академии художеств, где множество было посетителей, только и разговору было, что о рождении Великого князя, о Дмитрии Донском и об имени Константина, что почитается счастливым предзнаменованием [Видок: 209].

А.Х. Бенкендорф извещал императора:

Не менее также занимаются толками на счет новорожденного великого князя, о котором по объявлении высочайшего рескрипта между старообрядцами, духовными и напоследок во всех состояниях стремительно перелетать стали от одного к другому приятные предсказания из Апокалипсиса и прорицание Мартына Задеки, в коих будто бы сказано, что в плодородный год, каковым почитается 1827-й, родится царь Константин, который освободит Иерусалим и Гроб Христов от ига неверных, и наречется 2-м. Почему в публике и предвещают быть спасителем Иерусалима великому князю Константину Николаевичу (цит. по: [Кучерская: 234]).

Жуковский интересовался этими слухами. В его библиотеке имелись обе книги: «Любопытное предсказание сто шестилетнего славного старика Мартына Задека о взятии Константинополя, столицы турецкого султана» (М.: Тип. Н. Степанова, 1828); «Предсказание о падении турецкого царства аравийским звездословом Муста-Эддыном, напечатанное в первый раз в С.-Петербурге, 1789 года» (М.: Тип. Н. Степанова, 1828) [Лобанов: 345,347].

Общественное мнение выражало неудовлетворение результатами Русско-турецкой кампании, несмотря на ее полный успех. Николай I отчеркнул следующее место из отчета Бенкендорфа:

Питаемое славой блестящих военных подвигов своих героев, национальное чувство являлось источником некоторого неудовольствия в массах тем, что наши победоносные войска не вошли хотя бы на несколько часов в Константинополь <…> известие об Адрианопольском мире не вызвало большой радости: все ждали Константинополя [Бенкендорф: 113–114].

На протяжении всего царствования Николаю I приписывали как в Европе, так и в России планы, которых он не намеревался осуществлять. Для многих подданных в конце 1820-х годов «национальная идея» включала решение турецкого вопроса: освобождение Константинополя и/или Иерусалима.

По мнению И. Винницкого, баллада Жуковского «Плавание Карла Великого» (1832) «фиксирует те черты русского императора, которые Жуковский поэтизировал (можно сказать, что это стихотворение – поэтическое изображение характера и миссии Николая)» [Виницкий: 197]. Подчеркнем важные для нашего сюжета строки:

 
Раз Карл Великий морем плыл,
И с ним двенадцать пэров плыло,
Их путь в святую землю был;
Но море злилося и выло.
 

[Жуковский 1959–1960: II, 211]

Баллада, по сути, программировала сценарий политического проекта: истинный монарх Николай I вместе с другими государями направляется в Иерусалим, преодолевая морские препятствия и исторические «бури». В другой балладе – «Старый рыцарь» (1832) – Жуковский поэтизировал крестовые походы.

С начала 1840-х годов началась дипломатическая борьба между Россией, Францией и Англией за право влияния на политику султана. В 1844 году Николай инкогнито прибыл в Лондон, дабы обсудить с английским правительством вопрос о судьбе Оттоманской империи в случае ее развала. Есть мнение, что визит стал «первым шагом на пути к Восточной войне» [Геллер: 70]. В 1845 году была впервые организована поездка в Константинополь русского великого князя, и, разумеется, им стал Константин Николаевич².7 (19) мая он писал Жуковскому:

Когда Вы будете читать это письмо, я уже буду в Царьграде, в котором не было еще Русского Князя с тех пор, как на его вратах висел щит Олега! Доживу ли я до того времени, что это повторится, что гордый Истанбул снова падет под ударами Русских Перунов? <…> А все такое веселье об этом думать. Я как буду осматривать Константинополь, все буду наматывать на ус, хотя он у меня еще не вырос, авось когда-нибудь да пригодится [Письма Константина Николаевича].

По возвращении великий князь составил план «Предположение атаки Царя-града с моря». В ответном письме Жуковский предостерег Константина Николаевича от опасных «литературных» мечтаний:

Ваш сон о щите Олеговом имеет свое поэтическое достоинство; в практическом отношении он просто сон, и желаю, чтоб он навсегда оставался сном несбывшимся. Эта Византия – роковой город. Ею решилось падение Рима. <…> Нет, избави Бог нас от превращения Русского Царства в Империю Византийскую. Не брать и никому не давать Константинополя, этого для нас довольно. Нет, России, для ее блага, для ее истинного величия <…> нужно внутреннее, не блистательное, но строго-постоянное, национальное развитие [Письмо к Константину Николаевичу: 1411–1412].

Жуковский не одобрял мысли великого князя, полагавшего завоевание Константинополя исторической миссией России. Поэт предвидел, что конфликт с Портой из-за Стамбула/Царьграда неминуемо обострит вопрос о проливах, приведет к крупномасштабным военным действиям с участием других заинтересованных государств (Англии, Франции, Австрии). Поэтому Жуковский, справедливо опасавшийся такой войны, повторял мысль о внутреннем развитии и приумножении народного блага.

Однако усиливающийся общественно-политический кризис в Европе, тревожные мысли о своем будущем подтолкнули и Жуковского к бегству в идеальный мир. 31 января (12 февраля) 1847 года Жуковский писал к М.С. Скуридину:

Вы живете на самом краю вулкана, из которого выходят теперь вредные пары, разливающие свое вулканическое действие на весь европейский мир; <… > Опишу вам картину, которою в эту минуту любуются мои ребятишки. Над Майном густой туман; весь берег противный и все на нем здания покрыты густым белым облаком; ничего не видно, кроме одного золотого креста церкви, который кажется сияющим в голубом небе над облаками земли, и повторяет слово, слышанное Константином: с сим знамением победишь [Письмо к Скуридину: 628–629].

Надвигающемуся хаосу поэт противопоставил христианскую веру, которую необходимо защитить и утвердить. Мотив крестового похода, скорее всего, случайно мелькнул в этом рассуждении. Поэту по-прежнему чужды мысли, напоминающие о «греческом» проекте. Возникает вопрос: каким образом Жуковский в итоге пришел к предложению освободить не Царьград, а Иерусалим и храм Гроба Господня?

Ответа, основанного на документальном свидетельстве, нет. Выдвинем следующую версию. Известно, что в начале 1840-х годов Жуковский вновь обратился к замыслу историософской поэмы «Агасвер». Действие ее начинается с казни Христа, затем переносится в современность, когда происходит встреча Наполеона с Агасвером, чья исповедь составляет остальное содержание сочинения. Важно, что причину разрушения Иерусалима Жуковский связывает с отвержением Христа народом Израиля. Сюжет поэмы – поиск Агасвером смерти, который оказывается путем к вере во Христа. Агасвер постоянно возвращается в Иерусалим.

 
Я спящий плыл к брегам Святой Земли <… >
Достигнул я Ерусалима. Он
Громадой черных от пожара камней,
Как мертвый труп, иссеченный в куски <… >
То в самый праздник Пасхи; но его
Не праздновал никто.
 

[Странствующий жид: 40; 42]

Описание разрушенного пожаром Иерусалима напоминает созданный Жуковским в письмах образ Европы – поэт часто использовал образ пожара (вулкана, лавы) для изображения революционной атмосферы конца 1840-х годов. Священная история соотносится с современными событиями.

В письме к Константину Николаевичу от 19 (31) октября 1849 года Жуковский резюмировал: «Что же значит отсутствие поэзии, это ясно показывает наше бедственное, прозаически-разрушительное время» [Жуковский 1878: VI, 370]. Поэма воскрешала уничтоженное «святое, божественно-историческое». Идеальная история развертывалась в художественном тексте. Современный мир, согласно автору «Агасвера», должен преобразоваться в христианский, обрести подлинную веру, которая в итоге восстановит разрушенный Иерусалим-Европу. Поэтому миссию России и других христианских государств поэт видит в освобождении не Константинополя, а Иерусалима и храма Гроба Господня. Общественно-политические события 1840-х годов разрушили границу между двумя планами: сон «о земле далекой» мог оказаться явью, предсказания и поэзия – историей.

По случаю одержанной в Венгерской кампании победы и получения ордена Георгия Победоносца великий князь Константин Николаевич поделился с поэтом новыми мыслями о сущности войны:

Этот поход был мне очень полезен во многих отношениях. Во-первых, <…> я убедился, что война есть величайшее несчастие, и потому желать ее есть грех. <… > Наконец я увидел, что невозможно быть: хорошим воином не будучи добрым Христианином [Письма Константина Николаевича].

Это письмо оказалось важным для Иерусалимского проекта, хотя Жуковский не ориентировался специально на великого князя: как представляется, имя и статус корреспондента, толки, циркулировавшие о Константине Николаевиче, не оказали на него влияния. Для поэта размышления великого князя о необходимости вести войну, если она неизбежна, по-христиански актуализировали собственные идеи об истинном правителе. Еще в рассуждении об Александре Невском, составленном для наследника престола в середине 1820-х годов, Жуковский выделил именно христианские качества князя-воина. В ответном письме к Константину Николаевичу в конце ноября 1849 года поэт, однако, нашел своим абстрактным идеям практическое применение:

Перед моим взором сияет теперь событие другого рода. <…> русский царь мог бы сказать султану – .Иерусалим свободен, он отныне принадлежит христианской Европе. <… > какая слава для России, когда ея царь, оскорбленный безумием турков – мироносный Годофред нашего века – произнесет его! [Жуковский 1878: VI, 377–378]

В основе идеи христианского похода на Иерусалим лежала мысль о восстановлении христианских ценностей, что, согласно Жуковскому, обусловило бы всеобщее нравственное возрождение и излечение от революционных идей. Обращение к христианским истокам подразумевало возвращение святых мест всему христианскому миру. Иерусалим (в отличие от Константинополя) представлял собой идеальное место, где пересекались религиозные интересы православных, католиков, протестантов. В противовес дипломатическим баталиям вокруг Стамбула/Константинополя Жуковский составил проект, в центре которого был Иерусалим как город примирения и возрождения.

С августа 1849 года поэт пытался сочинить стихи на победу в Венгерском походе, но так и не смог. Однако в декабре он уже восторженно писал И.Ф. Паскевичу:

…русский полководец <…> примирив повел обратно в отечество полки свои, не оставив на пути своем ни бед, ни разорения; <…> главною причиною такого полного успеха была, при великой материальной силе, мирная энергия русского вождя <…> его <царя. – Т.Г.> бескорыстие, его рыцарская честность [Жуковский 1902: XI, 39].

Жуковскому было важно описать Венгерский поход как великодушный подвиг русского царя, подчеркнуть, что победа была достигнута мирными средствами, а не военным превосходством. Несмотря на прежнее признание, что «пушки сладили с бунтом», поэт теперь планомерно создавал концепцию мирной христианской войны³.

Проект Жуковского, хотя предполагал присутствие в Святом городе единой русско-европейской армии, носил мирный характер: «Повторяю: я не крестовую войну проповедую. Пролитие крови за Христа или в честь Христа есть святотатство» [Жуковский 1878: VI, 378].

Поэт по-своему раскрыл мысль, выраженную в письме Константина Николаевича, о сущности воина-христианина, который должен защищать христианские ценности по-христиански, т. е. без применения оружия. Султан, по мысли Жуковского, добровольно передаст святые места европейским государствам: «Теперь и в мысли не приходит, чтобы султан мог отказать исполнить требование всех государей Европы об освобождении Гроба Христова и Его Града…» [Письмо к цесаревичу: 338].

Сам Жуковский неоднократно высказывал сомнения в практической ценности своих предложений 1840-х годов. Но каждая его утопическая идея основывалась на конкретном историческом примере. В данном случае он опирался на прецедент лета 1848 года, когда турецкие и русские войска вошли в Дунайское княжество, но раздел сфер влияния прошел мирным путем. Турки, видя военное превосходство русской армии, отступили за Дунай и заняли территории, что лежали вне политических интересов России. Таким образом, прецедент – мирное решение территориального вопроса между нехристианами и православными – был создан. В этом контексте идея о мирном освобождении Иерусалима для Жуковского не выглядела парадоксальной. Поэт строил проект исходя из исторического опыта, который, по мнению автора, доказывал возможность его реализации. Мысль о формировании общеевропейской армии, что должна освободить и защищать Иерусалим, отсылает к другому прецеденту – антинаполеоновской войне (1813–1814), когда была создана единая европейская коалиция. Но и опора на эти прецеденты не спасала Иерусалимский проект от утопизма.

По замечанию исследователя, у Жуковского «сквозь облик реальной России всегда проступает идеал „Святой Руси“, а империя Николая I мыслится как важнейшая ступень на пути к этому идеалу» [Немзер 2001: 9]. В письмах 1840-х годов Жуковский подчеркивал, что Николай I остался единственным государем, сохранившим в революционное время священный ореол монарха. Именно высокий статус русского царя должен был, по его мысли, поставить Николая во главе миссии по освобождению храма Гроба Господня.

В письме к Константину Николаевичу Жуковский заметил: «.. наш высокоумный век задумал вычеркнуть святое слово Божие милостию из титула земной власти» [Жуковский 1878: VI, 378]. В письме к фон Шаку от 7 июля 1848 года поэт подчеркивал: «Слово: Божиею милостию имеет свой полный смысл в императорском титуле Николая 1-го» [Жуковский 1902: X, т]. Такую высокую характеристику русский монарх, по мысли автора, заслужил своим поведением в междуцарствие 1825 года. Поэт противопоставлял разрушительным европейским событиям 1848 года присягу Николая Павловича брату Константину, поступок, направленный на сохранение порядка и авторитета власти. Сомнительное с политической точки зрения поведение Николая в 1825 году, согласно логике Жуковского, подтвердило его монаршие права. Ситуация 1825 года, как и характер «великодушной» Венгерской кампании, послужила для поэта в 1849 году одним из аргументов для обоснования права России возглавить поход в Иерусалим.

Выбранный Жуковским для характеристики Николая I образ – «мироносный Годофред» – подчеркивал избранность, уникальность русского монарха в современном историческом контексте. Годофред – избранный Богом государь, которому архангел Гавриил передал божественный приказ – освободить Иерусалим от неверных. Годофред создает объединенное войско и ведет его руководством на Ближний Восток. Этот образ из поэмы Тассо «Освобожденный Иерусалим» актуализировался в русской литературе благодаря многим переводам. В 1828 году, когда началась Русско-турецкая война, появились переводы поэмы, выполненные С.Е. Раичем и А.Ф. Мерзляковым⁴.

Однако было бы ошибочно полагать, что Жуковский принял на себя роль архангела Гавриила из поэмы Тассо – вестника Божественного откровения, предназначенного русскому царю. Поэт иногда использует «провиденциальную» лексику, но источником его проектов было не религиозно-мистическое прозрение. Идея об освобождении храма Гроба Господня – результат размышлений о современном революционном времени и исторической роли государей.

В 1841 году Пруссия пыталась урегулировать ситуацию вокруг Иерусалимского храма и предложила пяти державам составить смешанный гарнизон для защиты святых мест. Идея, отклоненная тогда русским правительством, возродилась в проекте Жуковского. В начале января 1850 года он писал цесаревичу:

…ни один исключительно, а все вместе Европейские государи сделались бы только стражами этой святыни <…>. Вызов на такой святой союз принадлежит Русскому Царю, как представителю Православия [Письмо к цесаревичу: 339].

Поэт развил прусскую инициативу 1841 года с учетом новых политических обстоятельств. Роль «нового Годофреда» предназначена Николаю Павловичу, так как правители главных европейских государств дискредитировали себя. Фридрих-Вильгельм IV проявил в событиях 1848–1849 годов непозволительную слабость, о чем поэт постоянно напоминал русскому наследнику. Людовик-Наполеон стал императором, но русский царь отказался называть его mon frère. Юный Франц-Иосиф не смог справиться с венгерским восстанием. Граф Пальмерстон, глава английского правительства, вел непозволительную, с точки зрения Жуковского, политику, которую поэт осудил в письме к Паскевичу, переработанном в статью «О русской и английской политике». Николай I, по Жуковскому, остался единственным монархом, за которым, как за Годофредом, могут последовать иные правители.

Показательно, что поэт употребил по отношению к Годофреду-Николаю эпитет «мироносный», который в словаре Жуковского имел два значения: это – не только «приносящий мир», но и «достигающий его мирным путем». Проект, по-видимому, не подразумевал покорения и удаления мусульман из Святого града. Поэт настаивал на необходимости учитывать интересы всех сторон, в том числе турецкой: «.. сборное войско <…> могло бы быть в то же время и союзным султану» [Письмо к цесаревичу: 339].

Осуществление христианскими государями общего христианского дела по-христиански (мирно, без оружия) могло, по мысли Жуковского, послужить залогом будущего объединения разрозненных церквей:

… восстановление церкви в ея первоначальной чистоте и святости, восстановление не мечем, не притеснением, не ужасами нетерпимости, а великим примером чистой, самоотверженной, вселюбящей веры [Жуковский 1878: VI, 379].

Генезис этой идеи следует искать в ситуации, сложившейся вокруг храма Гроба Господня, когда давний вопрос о починке купола снова приобрел актуальность. Обратимся к безусловно известным поэту текстам русских путешественников.

В статье «Русские поклонники в Иерусалиме. Отрывок из путешествия по Греции и Палестине в 1820 году» («Северные цветы на 1826 год») Д.В. Дашков писал:

От самого разделения римской церкви с константинопольскою дух смирения и любви редко управлял их сношениями. <…> Когда прекратится вражда между христианами на Востоке, то первым залогом взаимной терпимости и мира будет равное их участие в служении сей святыне, почитаемой всеми исповеданиями [Дашков: 25,31].

Дашков, как и каждый посетивший храм Гроба Господня, отметил противостояние православных и католиков и предложил свой способ преодоления конфликта – взаимную толерантность. Дашков, в отличие от Жуковского 1840-х годов, избегает ответа на вопросы о времени и предпосылках достижения компромисса. Размышления о выходе из конфликта, о необходимости примирения греческого и римского духовенства под куполом храма Гроба Господня были лейтмотивами «паломнической» литературы. В книге «Путешествии ко Святым местам в 1830 году» (1832) А.Н. Муравьев передал свою беседу с неким арабом:

«Я христианин и католик; скажи мне, скоро ли придет Царь наш освободить святую землю? Мы все его; о да избавит он нас от ига языческого?» <… > Трогательно и лестно было слышать в диких ущелиях Иудеи сие простосердечное воззвание араба у царя русского, к сей единственной, вечной надежде Востока [Муравьев: 18].

Муравьев услышал в словах собеседника признание католиком права русского царя на освобождение Иерусалима – именно эта мысль стала главной в проекте Жуковского. Росло ожидание: русский царь проявит на Ближнем Востоке инициативу. Россия традиционно продолжала оказывать финансовую помощь греческой православной церкви, но вплоть до середины 1840-х годов Николай I не проявлял внимания к этому региону. Посетив в 1838 году Иерусалим, Муравьев представил императору доклад, где советовал «принять под свое особое покровительство Святые места» (цит. по: [Воробьева: 47]). Идея не была принята.

В 1841 году обер-прокурор Священного синода граф Н.А. Протасов предложил направить в Иерусалим представителей православной церкви. В 1843 году архимандрит Порфирий (Успенский) под видом паломника отправился на Святую землю. Ему было предписано избегать конфликтов, убеждать представителей греческой церкви передать русской церкви один из монастырей, но главное – изучить обстановку. Через несколько месяцев по возвращении, 11 февраля 1847 года, архимандрит Порфирий подал записку об учреждении русской миссии в Иерусалиме. Несмотря на скромность русской миссии, факт ее основания и прибытия на Святую землю 16 февраля 1848 года, в разгар европейской революции, имел важное значение – не только гуманитарное (оказание помощи русским паломникам), но и идеологическое. Политика, пусть осторожная, но направленная на утверждение России в Святом городе, требовала осмысления. Появление проекта Жуковского закономерно: чуткий и опытный идеолог «угадал» брезжущие умонастроения.

Обратимся к дневнику Вяземского, посетившего Святую землю весной 1850 года. Центральная тема его записей – осмысление конфликта между православным и католическим духовенством:

…при нынешнем разделении Божиих церквей и при человеческих страстях и раздорах, <…> владычество турков здесь нужно и спасительно. <…> Здешний паша, в случае столкновений, примиритель церквей. Именем и силой Магомета сохраняется если не любовь, то по крайней мере согласие и взаимная терпимость между чадами Христа [Вяземский: 706].

Вяземский не был согласен с Жуковским, считавшим, что политическое решение вопроса о статусе Иерусалима повлияет на объединение церквей. По его мнению, освобождению Святых мест должно предшествовать согласие между христианскими церквями, которое имело бы не поверхностный, а глубокий характер, ибо внешнее сосуществование могут обеспечить и турки:

Освобождение Гроба Спасителя из рук неверных – прекрасная, благочестивая мечта, но на месте убеждаешься, что она не только несбыточна, но и нежелательна – разумеется, до поры и до времени, а эта пора – тайна Бога. Сюда также относится, хотя и косвенно и частно, вопрос о владычестве турков в Царьграде; и изгнанию их из Царьграда пора еще не наступила [Вяземский: 706].

Обратим внимание на то, как совершенно по-разному отвечали друзья на вопрос о роли государей. Вяземский не допускает вмешательства монархов, в том числе Николая I, в решение ближневосточной проблемы, которую мыслит не политической, но исключительно духовной. Поэтому предпосылки освобождения храма Гроба Господня должно создать духовенство. Вяземский смотрит на монарха в большей степени как на секуляризованного правителя, который на заключительном этапе с помощью силы осуществит общую идею – освободит Иерусалим.

Для Жуковского истинный государь (Николай Павлович) имеет божественный ореол, что обуславливает его духовную силу и превосходство над другими правителями. Такой монарх – хранитель христианских ценностей – и должен дать толчок Европе для нравственного пробуждения, невозможного без возрождения единой христианской церкви. Залогом объединения служит мирное возвращение Святых мест. Спасение Европы понимается как спасение христианства – в этом, по мысли Жуковского, состоит миссия истинного монарха в конце 1840-х годов.