Текст книги "И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата"

 
В нас заложена алчба
Вам неведомой свободы:
Ваши веки – только годы,
Где заносят непогоды
Безымянные гроба
 

(1,627) —

можно связать с рифмами из стихотворения Бенедиктова «На 1861»:

 
О, род людской! Морщины лбов
Считает он, мытарства и невзгоды,
Число толчков, число своих гробов,
И говорит: «Смотрите! Это – годы»⁴².
 

Можно, конечно, сказать, что литературная карьера Бенедиктова при жизни строилась как процесс «угождения» вкусам⁴³, в 1830-е годы – расхожего романтизма, двадцать лет спустя – нарождавшегося «обличительного направления», но и посмертно он пригодился русским символистам. Легко можно согласиться с выводом Ф.Я. Приймы, завершающим его вступительную статью к изданию «Библиотеки поэта», что «лучшее» из наследия Бенедиктова вполне может составить «неотъемлемую часть культуры строителей социалистического общества»⁴⁴.

Примечания

¹ Сологуб Ф. Собр. соч. СПб., [б.г.]. T. X: Сказочки и статьи. С. 173, 175,171.

² Там же. С. 183. Указанием на эту цитату мы обязаны М. Павловой.

³ Там же. С. 184, 185.

⁴ Там же. С. 178.

⁵ Айхенвальд Ю. Силуэты русских писателей / 2-е изд., значительно дополненное. М., 1913. Вып. III. С. 72. Видимо, из этой цитаты родилась химера в статье B. Дружкиной в первом томе «Литературной энциклопедии», посвященной поэту: «Имя Б. казалось навсегда забытым, но в 90-е годы память о нем воскрешают символисты. Ф. Сологуб обращает внимание на богатство его речи…». 1890-е годы в этой цитате могли появиться из-за обширной характеристики биографии и творчества Бенедиктова в статье C.А. Венгерова во втором томе «Критико-биографического словаря русских писателей и ученых» (1889), в заметке о выходе особо обращалось внимание на статью о Бенедиктове (см.: Русская мысль. 1891. Июль. С. 311, 3-я паг.; на этот отклик нам указала Н. Яковлева). Дальнейшая информация, сообщаемая Дружкиной, также верна лишь частично: «Ю. Айхенвальд отмечает изысканность его рифмы, указывает на близость Б., этого «ремесленника во имя красоты», к поэзии неоромантиков»: в статье Айхенвальда нет ни слова о рифмах Бенедиктова (что само по себе должно бы удивить), а цитата из него, которую приводит автор, переврана (надо: «во славу красоты» [с. 74]). Поэтому третий заинтересовавший нас фрагмент из той же характеристики: «В.М. Фриче, после краткого анализа содержания и формы стихов Б. устанавливает явную эволюцию от Б. к символистам: их роднит эротизм и внутренняя изощренность звукописи» – мы проверять не стали.

⁶ Айхенвальд Ю. Указ. соч. С. 73.

⁷ Белинский В.Г. Стихотворения Владимира Бенедиктова // Белинский В.Г. Полн. собр. соч.: В 13 т. М., 1953. T. I. С. 363.

⁸ Айхенвальд Ю. Указ. соч. С. 74.

⁹ Садовской Б. Поэт-чиновник (Поэзия В.Г. Бенедиктова) // Русская мысль. 1900. Ноябрь. С. 76–77, 2-я паг. Статья вошла в сборник Садовского «Русская камена» (М., 1910. С. 87–101). Одна из главных мыслей Садовского, выраженная и в заглавии, развивала суждения Белинского из его третьей статьи о Бенедиктове (1842). Л.Я. Гинзбург настаивала, что успех Бенедиктова был следствием роста чиновничьей прослойки в николаевской России – и начала его сращения с капиталом, добавим мы, в процессе формирования буржуазного вкуса. Впрочем, Я. Полонский в своей вступительной статье к посмертному собранию стихотворений поэта приводит эпизод, который свидетельствует о том, что стихи Бенедиктова ценили и армейские офицеры.

¹⁰ Там же. С. 76, 78, 82.

¹¹ Зилов Л. Бенедиктов и бенедиктовщина // Лебедь. 1909. № 8 (12). С. 35, 36,38.Упомянутая автором рифма находится в стихотворении «Мороз».

¹² Бенедиктов В.Г. Стихотворения. Л., 1983. С. 106–107.

¹³ Иванов В.И. Собр. соч.: В 4 т. Брюссель. 1971. T. I. С. 603. Далее сноски на это издание будут даваться в тексте с указанием в скобках тома и страницы.

¹⁴ Как «визитную карточку» Бенедиктова упоминает, например, это стихотворение в одном из своих фельетонов О.И. Сенковский. См. об этом: Гинзбург Л.Я. Пушкин и Бенедиктов // Пушкин: Временник Пушкинской комиссии. М.; Л., 1936. [Вып.] 2. С. 180–181.

¹⁵ Некрасов Н.А. Полн. собр. соч. и писем: В 15 т. Л., 1981. T. I. С. 652.

¹⁶ Белинский В.Г. Стихотворения Владимира Бенедиктова. Вторая книга // Белинский В.Г. Указ. соч. М., 1953. T. II. С. 423.

¹⁷ Тургенев И.С. Полн. собр. соч. и писем: В 28 т. М.; Л., 1963. Т. 5. С. 417. Цитата из стихотворения Бенедиктова «Утес» была использована Тургеневым чуть раньше: «…мы любим природу в отношении к нам; мы глядим на нее, как на пьедестал наш. Оттого, между, прочим, в так называемых описаниях природы то и дело попадаются сравнения с человеческими душевными движениями (“и весь невредимый хохочет утес” и т. п.)…» Но интереснее другое: в примечании Тургенев бегло рисует генеалогию подобного изображения: «Главным образцом поэзии такого рода может служить В. Гюго (см. его «Orientales»). Трудно исчислить, сколько эта манера нашла себе подражателей и поклонников, и между тем ни один его образ не останется: везде видишь автора вместо природы; а человек только и силен тогда, когда он на нее опирается» (с. 415). Впрочем, мысль Тургенева выстраивала и другую линию: непосредственно перед цитатой из «Горных высей» он упоминает такие «блестящие риторические описания», как «знакомое с детства известное описание коня» у Бюффона: «Конь самое благородное завоевание человека…» (с. 417). Тургенев не мог знать заметки Пушкина «О прозе» (1822, опубл. в 1884 году), которая начинается с этой же цитаты, приведенной поэтом (со ссылкой на слова Д’Аламбера в передаче Лагарпа) с той же целью иллюстрации ложной красивости слога, но тем более показательно это совпадение.

В статье «Несколько слов о стихотворениях Ф.И. Тютчева» (1854) Тургенев опять царапнул еще здравствующего Бенедиктова: «…никто теперь не воспоет, скоропостижно повергнувшись в преувеличенный восторг, сверхъестественных кудрей какой-нибудь девы» (с. 425). Набор цитат и аллюзий из Бенедиктова лишний раз свидетельствует о популярности их источников, стихотворений «Горные выси», «Утес» и «Кудри».

¹⁸ Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. СПб., 1889. T. II. С. 409, 413–414.

¹⁹ ИРЛИ. Ф. 607. № 202. Л. 5 об.

²⁰ Там же. Л. 5. Черновики на л. 4 об.

²¹ И по нему был нами опубликован: Обатнин Г.В. Из материалов Вячеслава Иванова в Рукописном отделе Пушкинского Дома // Ежегодник Рукописного отдела на 1991 год. СПб., 1994. С. 34–35-

²² В черновике было: «Познаньем отравивший мир, / Что жребий лучший – не родиться» (ИРЛИ. Ф. 607. № 202. Л. 6).

²³ Ближайшим идейным предшественником Иванова в этом был, конечно, В. Соловьев, и не только в статье «О поэзии Тютчева» (1895), призванной вернуть имя поэта на русский Парнас. Уже ранее в его поэзии Соловьев видел выражение «красоты в природе». В одноименной статье (1889), как раз перед рассуждениями о безобразии половой жизни некоторых червей и важной в метафизическом плане этимологической связью слов «червь»

и «чрево», несколько страниц посвящено восхищению тютчевскими пейзажными описаниями. В плане поэтической практики здесь должен быть назван, кроме всего, К. Случевский («ходит ветер избочась»), который в силу перипетий литературной карьеры также помещался, подобно Тютчеву и Бенедиктову, в разряд поэтов «забытых» или «неудачников».

²⁴ Гинзбург Л.Я. В.Г. Бенедиктов // Бенедиктов В. Стихотворения. Л., 1937. С. 16.

²⁵ ИРЛИ. Ф. 607. № 202. Л. 4. Видимо, это тот же дол, что и в стихотворении «Дол» из того же раздела.

²⁶ Симпатии Иванова к картинам Одилона Редона и позже Чюрлениса объяснимы именно изнутри романтической пейзажной традиции и философии искусства; см. об этом: West]. The Poetic Landscape of the Russian Symbolists // Studies in Twentieth Century Russian Literature: Five Essays / Ed. by Ch. Barnes. Edinburgh; London, 1976. R 3,10–12.

²⁷ Соловьев В. Русские символисты // Соловьев В. Стихотворения. Эстетика. Литературная критика. М., 1990. С. 279.

²⁸ Кузмин М. Дневник 1934 года. СПб., 1998. С. 92.

²⁹ Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 21.

³⁰ Прийма Ф.Я. В.Г. Бенедиктов // Бенедиктов В.Г. Стихотворения. Л., 1983. С. 22.

³¹ Айхенвальд Ю. Указ. соч. С. 77.

³² Садовской Б. Указ. соч. С. 78.

³³ См. интерпретацию мотива окаменения (например, побиение блудницы камнями) в докладе Иванова «Евангельский смысл слова ‘земля’» (Ежегодник Рукописного отдела на 1991 год. СПб., 1994. С. 150–151).

³⁴ Критико-биографический словарь… С. 414.

³⁵ Соловьев В. Указ. соч. С. 271.

³⁶ Гинзбург Л.Я. Указ. соч. С. 20.

³⁷ Офросимов Ю. Смердяков с гитарой // Руль. 1922.18 (5) июня. № 481. С. 2–3.

³⁸ Зилов Л. Указ. соч. С. 35. Кстати, это замечание свидетельствует о том, что Зилов пользовался первым изданием (Стихотворения В.Бенедиктова/Посмертное издание под редакциею Я.П. Полонского. СПб., М., 1883. С. XLV–XLVII), но не переизданием 1902 года, куда список не вошел. Между прочим, «Горные выси» это собрание открывают.

³⁹ Из списка Полонского мы пытались проверить слово «обезбоженный» («обезбоженнаая природа») (с. XLVI), так как оно несколько раз встречается в лирике Иванова, причем в одном случае – в сочетании с тем же существительным: «Живые облаки неузнанных божеств / Средь обезбоженной природы» (стихотворение «Дриады» из сборника «Прозрачность», 1904). Оказалось, впрочем, что в краткой форме (мир «обезбожен») оно уже использовалось Фетом (1878) в переводе знаменитого стихотворения Шиллера «Боги Греции», процитированного в журнальном варианте статьи В. Соловьева «О поэзии Тютчева» (1895); в оригинале этому соответствует «Keine Gottheit», а меж тем в комментариях нам встречалась цитата из письма Фета к Н. Гербелю, что он перевел стихотворение «буквально». Не было ли это ответом на перевод того же стихотворения Бенедиктовым все для того же Гербеля в 1857 году, особенно если учесть, что ближайший контекст для появления этой цитаты напоминает «Горные выси»: «Рабски лишь закону тяготенья / Обезбожен – служит мир»?

В сочетании с существительным «мир» слово Иванову полюбилось: его можно найти и в стихотворении «Поздний час», и в ряде статей, занимающих центральное положение в его теоретическом наследии, но это все-таки скорее фетовский, нежели бенедиктовский след. Впрочем, возможно, нелишним будет заметить, что в одном из октябрьских писем к Л. Зиновьевой-Аннибал в 1895 году Иванов цитирует «Оду к радости» Шиллера именно в переводе Бенедиктова.

⁴⁰ Почтальон: Иллюстрированная литературная ежемесячная беседа. 1903. Март. № 3. Стлб. 36.

⁴¹ Параллели можно обнаружить уже на уровне заглавий: ср. стихотворение Иванова «Довольно!» и одноименное стихотворение Бенедиктова, любившего экспрессивные заглавия, вроде «Посмотри!», «Прости!», «А мы?» или «Смейтесь!»; его «Жалоба дня» и ивановская «Печаль полдня»…

⁴² Бенедиктов В.Г. Стихотворения… С. 509.

⁴³ Садовской был возмущен эпизодом, сведения о котором он, видимо, позаимствовал из статьи Полонского (с. VI–VII): как Бенедиктов, служа в Измайловском полку, писал стихи собственной возлюбленной от лица своего счастливого соперника: «Этот поступок выпотрошенного заживо человека неоспоримо свидетельствует о крайней бедности ничтожной и серой души» (Садовской Б. Указ. соч. С. 76). Мне кажется, Розанов мог бы понять это поведение.

⁴⁴ Прийма Ф.Я. Указ. соч. С. 46.

Любовь Киселева
Об особенностях тартуских путеводителей

ЧЕРЕЗ ЛИВОНСКИЕ Я ПРОЕЗЖАЛ ПОЛЯ…

Статья написана при поддержке гранта № 7021 Эстонского научного фонда.

Путеводитель как жанр или тип текста имеет сложную историю и прагматику. Не останавливаясь сейчас на всех его особенностях¹, отметим, что путеводитель – недорогое массовое издание, призванное на ограниченном текстовом пространстве дать читателю, наряду с необходимыми бытовыми, достаточно обширные историко-культурные сведения. Объем и соотношение практической и образовательной информации выступают и маркером аудитории конкретного вадемекума².

В XIX веке был выработан тип издания, который был признан оптимальным и на который в той или иной мере ориентировались авторы путеводителей в разных странах – это так называемый «бедекер», названный по имени немецкого книгоиздателя Карла Бедекера (Karl Baedeker, 1801–1859). В 1827 году он создал в Кобленце специальное издательство путеводителей, успешно функционирующее и поныне (хотя и под другим названием), а в 1829 году выпустил первый путеводитель.

Аудитория бедекера – это достаточно образованный и, главное, заинтересованный читатель, ожидающий богатой и качественной информации, взвешенного подхода к фактам, научной достоверности. Конечно, путеводитель – не историческое или искусствоведческое исследование, а издание популярное, поэтому чаще всего не имеет сносок и ссылок на научную литературу (хотя нередко имеет список литературы в конце). Однако бедекер пишется специалистом (или группой специалистов), которые проводят ясную грань между сведениями легендарными и достоверными, между фактами и гипотезами и т. д. Тем не менее путеводитель по своей природе – это текст идеологический, призванный определенным образом моделировать реальность, формировать образ страны (или города), их истории и культуры. Вычленение и анализ этого образа, а также средств его моделирования и является, с нашей точки зрения, самой перспективной задачей в исследовании путеводителя как жанра. Далее нас будет интересовать риторическая роль в нем авторской точки зрения³.

В самом общем виде, способы организации авторской позиции и параметры, по которым происходит моделирование реальности в путеводителе бедекеровского типа, можно свести к следующему.

Во-первых, иерархизация пространства, т. е. выделение пространства, достойного обозрения (так называемые туристические маршруты), а в нем – определенных объектов, которые также выстраиваются в иерархию (для этого в путеводителях приняты условные обозначения звездочками). Во-вторых, отбор сообщаемых фактов и, в-третьих, их определенная трактовка. «Послушный» путешественник, следующий указаниям путеводителя и не располагающий иными источниками информации, попадает под серьезное идеологическое воздействие: он «видит», но видит то, что ему показывают, и под таким углом, под которым ему желают показать.

Однако не все туристы «послушны» и ограничены в сведениях, и этого составители путеводителей не могут не учитывать. Отстраненный взгляд на «свой» объект неизбежен и у самого ангажированного автора.

Говоря об авторской точке зрения, выделим позиции «изнутри» объекта или изнутри адресата (что часто оборачивается точкой зрения «извне» по отношению к объекту) и продемонстрируем это на примерах некоторых путеводителей по Тарту.

Путеводитель по конкретному городу возникает тогда, когда складывается достаточно обширная аудитория его потенциальных потребителей. Тарту не принадлежит ни к числу курортов, ни к числу популярных туристических объектов. В XIX веке проезжавшие через город путешественники довольствовались историческими трудами, путевыми очерками своих предшественников, стихотворениями Языкова⁴ или же объяснениями местных «чичероне». Вплоть до конца XIX века в Дерптский университет поступали в основном прибалтийские немцы, местные уроженцы, в пособии вадемекума не нуждавшиеся. Первый русский путеводитель по Тарту появился, когда университет стал Юрьевским, с русским языком преподавания, и когда резко увеличился приток студентов из других регионов Российской империи. Автором издания стал Дмитрий Константинович Зеленин, будущий великий этнограф, который уже в студенческие годы дебютировал научными работами, ныне отмеченными в энциклопедиях⁵. Зеленин составил этот путеводитель в год своего окончания Юрьевского университета (1904)⁶; через год было выпущено «Дополнение»⁷, а через пять лет – второе издание⁸.

Уже в заглавии подчеркивались и специфика книги, и специфика города, где центром жизни и основным объектом притяжения был университет. Адресат этого комбинированного справочника понятен – потенциальные студенты, приехавшие из разных губерний России (как когда-то сам автор, выпускник Вятской духовной семинарии), не знакомые ни с городом, ни с краем, ни с университетскими порядками⁹. Стараясь в целом соблюдать бедекеровские принципы, Зеленин все же отказывается от композиции по «маршрутам», а исходит в первую очередь из того, что может пригодиться чужаку для ориентации в университете.

Казалось бы, автор путеводителя, университетский человек, заинтересован в том, чтобы всячески привлечь студентов, поэтому должен сообщать и о городе, и об университете по возможности только хорошее. Меж тем книга весьма и весьма критична. Уже начало текста не обещает ничего радостного:

Не весел край, где приютилась дерптская Aima Mater.

 
«Через ливонские я проезжал поля;
Вокруг меня все было так уныло:
Бесцветный грунт небес, песчаная земля, —
Все на душу раздумье наводило» —
Вот как описывает этот край «поэт-мыслитель»¹⁰.
 

Еще более печальны прошлые судьбы края, служившего яблоком раздора между соседними державами. Целые столетия здесь беспрерывно тянулись войны; кровь лилась рекою; страна постоянно переходила из одних рук в другие, – от русских к немцам, от немцев к полякам, от них – к шведам… (1)

Замечателен и эпиграф – цитата из надписи на известном тартуском «памятнике народам», установленном в начале XIX века на месте перезахоронения останков, найденных при подготовке фундамента для будущего главного здания университета: «Здесь покоятся кости многих народов… На гробах их воздвигнул Александр новое обиталище муз». В сочетании с первым пассажем он приобретает почти зловещий смысл и, в свою очередь, бросает соответствующий отсвет на весь текст.

Обязательной частью путеводителя является сообщение о географии и климате. Так вот, и о тартуском климате не говорится ничего утешительного. С научными выкладками и ссылками на новейшие исследования университетских профессоров (в частности, К. Шмидта о качестве воды в Тарту) Зеленин сообщает о том, насколько нездоров здешний климат и какие болезни распространены в городе: «В гигиеническом отношении гор. Юрьев похвалить нельзя. <…> В городе нет водопровода, между тем вода местных колодцев, не говоря о реке Эмбахе <…>, крайне загрязнена <…>. Канализация отчасти устроена плохо». Далее речь идет о сточных водах, которые проникают в почву, загрязняя питьевую воду, а также о вони от нечистот и гниющего пруда.

Венчает картину список болезней:

Среди городского населения сильно распространен туберкулоз и некоторые венерические болезни (гоноррея и сифилис); очень много больных глазами; хронический насморк и хронический катарр гортани – обычные болезни, особенно у лиц, родившихся в другом климате <…>. В уезде свирепствует проказа (23–24).

Не менее жесток автор и по отношению к состоянию университета. Описание главного здания – совсем не восторженное и выдает точку зрения человека, для которого классицистический портик ассоциируется с казенщиной: «Обширное здание типа правительственных построек времен Александра I, с высоким фронтоном, подпираемым шестью тяжелыми колоннами» (34)¹¹. Однако далее разворачивается еще более удручающая картина:

Аудитории и другие помещения Юрьевского университета не отличаются внешнею роскошью. Напротив, обстановка очень проста, даже бедна. Особых раздевален нет: студенты раздеваются в холодном корридоре или же в самых аудиториях. Давно некрашеные полы, падающая с потолка штукатурка и т. п., все давно нуждается в капитальном ремонте. Главное же зло в том, что все помещения слишком тесны; они построены 100 лет тому назад, рассчитаны на незначительный состав слушателей – 30–40 человек, и теперь, с наплывом в университет громадной массы жаждущих знания юношей, оказываются недостаточными. На лекциях аудитории переполнены; многим приходится, за неимением места, стоять; воздух спертый, нередко духота, от которой у слушателей случаются и обмороки (35–36)¹².

Аттестация, данная знаменитому медицинскому факультету, – тоже не самая лестная:

Медицинские клиники в Юрьеве обставлены очень бедно. <… > Трупов и больных мало. По словам проф. В.Ф. Чижа (знаменитого психиатра. – Л.К.), «Юрьевский медицинский факультет обставлен гораздо беднее других наших медицинских факультетов во всех отношениях» (41)¹³.

Аналогичен в своих высказываниях и автор следующего справочника: «Настольная справочная книга учащихся в высших учебных заведениях и путеводитель по г. Юрьеву» А.П. Тюрьморезов¹⁴. Весьма высокопарно обозначив в посвящении «товарищам – учащимся в высших учебных заведениях г. Юрьева» цели своей книги: «да послужит она Вам <…> путеводной звездой в Вашей учебной жизни, да поможет наиболее правильно ориентироваться в очень сложном лабиринте знаний и да будет вечным приятным воспоминанием о Вашей almae matris и золотых днях молодости, проведенных в г. Юрьеве», он дает в руки своему читателю буквально маленькую карманную энциклопедию¹⁵.

Симптоматично, что Юрьев и Юрьевский университет помещаются в широкий контекст: приведены курсы валюты других стран, расписание движения поездов по всей России, с указанием расстояний и цен на билеты. Тюрьморезов все время сравнивает город на «немецкой» окраине империи с привычной для своих потенциальных читателей обстановкой, с их родиной:

Центр города почти не отличается от наших благоустроенных уездных городов: те же каменные 3-, 4-х этажные дома с магазинами в нижних этажах, такие же тротуары, также мощены улицы; но если взглянете вверх, то заметите разницу: у нас под крышами (на чердаках) живут голуби, воробьи да кошки устраивают прогулки, а здесь живут люди, и люди эти, будущий цвет России – студенты. От центра во все стороны тянутся окраины города, застроенные однообразными деревянными 2-х, 3-х этажными домами балаганного типа и коридорной системы с своеобразными крышами, крытыми просмоленным картоном или толем со вставленными в них окнами, выходящими из чердачных помещений. Помещения эти, так называемые голубятни, имеют внутри вид больших гробов и наводят без привычки к ним тоску. У меня были два приятеля – студенты, которые жили в таком чердачном помещении и беспросыпно пили. Когда их спрашивали почему они пьют, то отвечали: «Придешь домой и чувствуешь, что сидишь в гробу, нападает тоска, не хочется заниматься, – оденешься, уйдешь и напьешься»¹⁶.

Подчеркнем еще раз, что наши авторы путеводителей сообщают немало положительного, даже очень привлекательного и о городе, и об университете¹⁷: видно, что они оба любят свою Aima Mater и благодарны ей. Важно понять, откуда столько критики, почему авторы, казалось бы, рекламных изданий не боятся включать в таком объеме «негатив» в свой текст. Отчасти это – дань бедекеровской традиции, культивировавшей «объективную» точку зрения на описываемые объекты, но не только ей.

Думается, в тартуских путеводителях подобная позиция связана в первую очередь с ориентацией на конкретную аудиторию. Авторы уверены, что их читатели – раз уж они решили преодолеть сотни километров и приехать в этот чужой, немецкий край, так и не ставший окончательно «своим» для империи, в состав которой входил к тому времени уже двести лет, критики не испугаются, она их как раз «закалит». Проявляется коммуникативная установка на разговор с коллегой – в читателе-«собеседнике» предполагается наличие самостоятельной (и критической) позиции, свойственной молодым и прогрессивно настроенным людям: студенты в начале XX века были аудиторией оппозиционной по отношению к властям – как государственным, так и университетским¹⁸. Читателю выражается доверие: его не надо водить на помочах, агитировать и бояться, что он не поступит в университет, если ему сообщить, что аудитории в нем обшарпанные или бытовые условия не самые лучшие (он ведь сам это увидит!). Такой читатель, по мнению автора, будет ориентироваться в обстановке с наибольшей для себя пользой, а если поступит в другой университет – и что ж! – это его право, его выбор.

Другая авторская установка – «изнутри» объекта. Она также не обязательно апологетична, но все же стремится представить объект с выгодной стороны, а критика (часто скрытая) направлена на другие стороны. Вообще, отметим, что установка на диалог, внутренний полемизм делает путеводитель особенно увлекательным чтением, но тут необходимо, чтобы читатель был более осведомлен в контексте.

Поэтому, «перепрыгнув» почти через столетие и через довольно стандартные советские издания¹⁹, обратимся к современному эстонскому путеводителю по Тарту, переведенному и на русский, и на немецкий, и на английский языки, – к книге известного филолога и историка Малле Салупере «Тысячелетний Тарту: Город молодости»²⁰. Она возвращает нас к бедекеровской идее «прогулок» по городу.

М. Салупере не скрывает субъективной точки зрения: в предисловии она подчеркивает, что в своем рассказе о Тарту не пыталась объять необъятное, а хотела рассказать о том, что существенно для нее в этом городе и его судьбе. И адресат также обозначен: это туристы и приезжие, но и сами тартусцы, в которых, по мнению автора, новые знания о родном городе поддержат чувство идентичности и собственного достоинства²¹. В этом месте меняется грамматика: появляется «мы» (meie identiteet – наша идентичность), т. е. автор объединяет себя и читателя в одно целое. Как будто бы наблюдается схождение с позицией Зеленина и Тюрьморезова (автор и читатель – коллеги и союзники), но – это не совсем так: у Салупере и автор, и читатели-тартусцы как бы объединяются с объектом описания – с городом, частью которого они являются (житель = город, точнее – его своеобразная метонимия).

Если сравнить все путеводители по Тарту (не только упомянутые здесь), то легко убедиться, что корпус фактов в них будет повторяться, хотя отметим, что в книге Салупере много новаций и чисто фактографического характера, это оригинальный труд, несмотря на «популярную» форму, в которую он облечен. Но нас сейчас интересует угол зрения, интерпретация фактов. Так вот, в книге «Тысячелетний Тарту», где читатель призван почувствовать себя частью города и его истории, акцент сделан не на недостатках, а на трагичности судьбы, которую город с достоинством выдержал и продолжает идти вперед, несмотря на все выпавшие на его долю испытания. Салупере специально задерживает внимание читателя на том, что внешний архитектурный облик Тарту обманчив – бродя по центру, никак не скажешь, что это древний город. Его древность спрятана в недрах земли, только археологические раскопки способны подтвердить ее.

Основная концепция М. Салупере выражена в заглавии: Тарту – это город с тысячелетней историей и, вместе с тем, вечно молодой город студентов, науки, интеллектуальный и культурный центр Эстонии, центр ее национальной культуры, где зародились все основные начинания периода национального возрождения и дальнейшие инициативы по становлению независимой республики и ее культуры. Автор называет Тарту культурной столицей Эстонии, и это ясно показывает, что точкой отсчета, с которой постоянно соотносится Тарту, является Таллин (самый яркий пример – это рассказ о судьбе двух городских крепостей, их стен и башен). Важно отметить, что это корректное со– и противопоставление – не только выражение давней конфронтации двух городов (подобной борьбе Петербурга и Москвы), но и явный спор с современными эстонскими политиками и правителями, которые задвигают город «на задворки», пытаясь превратить конструктивную биполярность в таллинский моноцентризм.

Как и ее предшественники, Салупере помещает Тарту в контекст европейской истории, текст путеводителя открывается таблицей, где приведены сравнительные данные о дате основания городов северо-восточной Европы. Однако основной акцент сделан на проблеме, так сказать, «Запад-Восток»: немецкая, польская, русская (от Древней Руси до Российской империи) и советская составляющие в истории эстонского города Тарту. И здесь автор в корректнейшей форме полемизирует с современной эстонской историографией, точнее – с мифами, ею насаждаемыми или развиваемыми: о «золотом» шведском времени, об упадке, до которого довела город Россия, о разрушениях времен Второй мировой войны, которые якобы причинила только одна советская армия и пр. «Отрезвляющий» эффект путеводителя очень значителен – для тех, кто способен читать и воспринимать то, что написано.

Полагаем, что книга Салупере – это первый подлинно эстонский путеводитель по Тарту, однако эстонская точка зрения не означает здесь конфронтации, узкой идеологической ангажированности. Есть попытка спокойного, объективного анализа. Эта книга, как и всякий хороший путеводитель, «идеологична», но это идеология «открытого общества».

Как мы пытались показать, тартуские путеводители вполне вписываются в жанровую парадигму вадемекумов – текстов с определенной прагматикой и коммуникативной стратегией, в которых сложно переплетаются научно-популярный, рекламный, идеологический дискурсы. Рассмотренные путеводители по Тарту, с одной стороны, отражают специфику города, для которого в какой-то (и относительно поздний) момент его истории центром жизни стал университет. С другой стороны, сами путеводители целенаправленно формируют у читателей образ Тарту как «ливонских/эстонских Афин», неизменно выполняющих эту роль, несмотря на трагические перипетии истории. Так путеводители, независимо от личных установок их авторов, участвуют в создании и развитии «тартуского мифа».