Текст книги "И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата"

Александр Жолковский
Инфинитивы sub specie d’inachevé
Заметки к теме «Поэтика Тютчева» (I)

ЧИТАТЕЛЬ, ВОТ МОИ «ДОСУГИ»… СУДИ БЕСПРИСТРАСТНО! ЭТО

ТОЛЬКО ЧАСТИЦА НАПИСАННОГО. Я ПИШУ С ДЕТСТВА. У МЕНЯ

МНОГО НЕОКОНЧЕННОГО (D’INACHEVÉ). ИЗДАЮ ПОКА ОТРЫВОК.

Козьма Прутков1

Прутков переводит inachevé (фр.) как «неоконченное»; допустимы были бы варианты: «незаконченное», «незавершенное». Инфинитив (от лат. infinitivus modus) называется по-русски также «неопределенным наклонением», но мог бы, в принципе, быть назван и «неоконченным, незавершенным, неконечным»², поскольку лат. finis в такой же мере «конец», как и «предел»³. Так что соотношение, вынесенное в заголовок статьи, основано на почти полной синонимии, получающей неожиданное подтверждение на материале истории инфинитивного письма (ИП).

История русского ИП⁴ насчитывает на сегодня почти три столетия – восходя к Тредиаковскому («Видеть все женски лицы…», 1730; «О коль сердцу есть приятно…», 1730). Но абсолютное ИП, то есть стихотворение, целиком состоящее из инфинитивных конструкций (не подчиненных никакому другому, например модальному, слову), возникло в русской поэзии около 1900 года. Его пионерами были Иннокентий Анненский («Поэзия», 1904; «Идеал», 1904; «С четырех сторон чаши», 1904; «Кулачишка», 1906; «Три слова», не позже 1909, опубл. 1923; «Только мыслей и слов…», не позже 1909, опубл. 1923), Федор Сологуб («Не быть никем, не быть ничем…», 1894; опубл. 1978⁵), Сергей Рафалович («Не ведать ни счастья, ни горя…», 1901), Максимилиан Волошин («Быть черною землей. Раскрыв покорно грудь…», 1906), Саша Черный («Жить на вершине голой…», 1909; «Сжечь корабли и впереди, и сзади..», 1909), Сергей Городецкий («Мощи», 1910), Велимир Хлебников («Леший на распутьи», 1908; опубл. 2000), Борис Пастернак («Быть полем для себя; сперва как озимь…», 1909–1913? опубл. 1969). К 1911 году начальный этап был завершен – абсолютное ИП вошло в моду.

Хронология непростая. Поэтов я расположил по годам рождения, и это до какой-то степени совпало с иерархией по количеству и влиятельности текстов – настоящим зачинателем абсолютного ИП в русской поэзии был Анненский. Не менее осмысленно следовать датировке самих стихотворений, однако сразу же возникает вопрос: на какие даты ориентироваться – написания или публикации? Расхождения между ними могут объясняться частными причинами, но напрашивается и одна общая: инфинитивные стихи изначально могли восприниматься их авторами как незавершенные фрагменты, не годящиеся для публикации.

Таков, очевидным образом, случай пастернаковского «Быть полем. .»⁶. Но особенно поразителен разрыв между двумя датами – 84 года! – у самого, по-видимому, раннего образца русского абсолютного ИП – стихотворения Сологуба:

 
Не быть никем, не быть ничем,
Идти в толпе, глядеть, мечтать,
Мечты не разделять ни с кем
И ни на что не притязать.
 

По длине разрыва (92 года!), хотя и не по хронологическому первенству, его опережает «Леший на распутьи» Хлебникова.

Очевидно, что абсолютное ИП до поры до времени не признавалось литературным фактом, хотя уже в 70-е годы XIX века могло выступать в качестве словесной составляющей факта вокального – романса П.И. Чайковского «Забыть так скоро» (1870, опубл. 1873) на слова, приписываемые А.Н. Апухтину (и, возможно, измененные композитором)⁷. Это еще один аспект неизбежной размытости ситуации с хронологическим приоритетом в области русского абсолютного ИП.

Автором, первым опубликовавшим полностью инфинитивное стихотворение, оказывается, по пока что собранным данным, Сергей Львович (Зеликович) Рафалович (1875–1943/1944?), примыкавший к символистам и много переводивший с французского. Вот его текст 1901 года:

 
Не ведать ни счастья, ни горя,
Забыться без мыслей, без слов,
Парить над пучинами моря,
Над темной грядой облаков;
 
 
Не знать ни надежд, ни стремлений,
Ни ласки, ни верной любви,
Ни страсти горячих молений,
Ни веры могучей струи;
 
 
Презреть неотцветшие силы,
Отречься от славы людской,
Чтоб только до темной могилы
Найти на мгновенье покой⁸.
 

Начиная с XVIII века писалось и печаталось множество неполностью инфинитивных стихов – таких, где инфинитивный фрагмент подчинялся предваряющим его оборотам (глаголам типа хочу или существительным типа мечта) или, создав на время иллюзию абсолютности, в последний момент подверстывался под завершающую фразу с Се…, Так… или Вот… Характерные примеры обоих типов находим уже у Тредиаковского: первого – в «О коль сердцу есть приятно..»,где приятно вводит пять инфинитивов, охватывающих весь последующий текст; второго – в «Видеть все женски лицы…», где за первой инфинитивной строкой следуют еще четыре, а затем неинфинитивное завершение: «Такову то любимство / Дает в жизни всем сладость!»

Этот порядок сохраняется и в XIX веке, но у Ф.И. Тютчева намечается оригинальный перелом. Около 1835 года (не позднее 1836-го)⁹ он пишет стихотворение:

 
Нет, моего к тебе пристрастья
Я скрыть не в силах, мать-Земля…
Духов бесплотных сладострастья,
Твой верный сын, не жажду я…
Что пред тобой утеха рая,
Пора любви, пора весны,
Цветущее блаженство мая,
Румяный свет, златые сны?..
 
 
Весь день, в бездействии глубоком,
Весенний, теплый воздух пить,
На небе чистом и высоком
Порою облака следить,
Бродить без дела и без цели
И ненароком, на лету,
Набресть на свежий дух синели
Или на светлую мечту…
 

Оно состоит из двух равных по длине частей: одной очень личной (я, тебе) неинфинитивной, другой – абсолютно и безлично инфинитивной. И, что существенно, между этими частями нет ни синтаксической, ни хотя бы местоименной зависимости: они соседствуют, из чего читатель вправе делать смысловые выводы, но никакими языковыми средствами связь между ними не маркирована. В результате вторая, инфинитивная часть полностью сохраняет свою абсолютность.

Чтобы оценить новаторство Тютчева, сравним его стихотворение со сходной пейзажной «Элегией» В.И. Туманского (1824, опубл. 1825), построенной на привычном замыкании квазиинфинитивной серии оборотом типа Вот…

 
На скалы, на холмы глядеть без нагляденья,
Под каждым деревом искать успокоенья;
Питать бездействием задумчивость свою;
Подслушивать в горах журчащую струю
Иль звонкое о брег плесканье океана;
Под зыбкой пеленой вечернего тумана
Взирать на облака, разбросанны кругом
В узорах и в цветах и в блеске золотом, —
Вот жизнь моя в стране, где кипарисны сени,
Средь лавров возрастя, приманивают к лени,
Где хижины татар венчает виноград,
Где роща каждая есть благовонный сад.
 

Тютчев как бы переставляет неинфинитивный фрагмент в начало и обрывает его связь с последующим инфинитивным. Сохраняя в основном лексику Туманского, мы получили бы нечто вроде:

 
Я жизни рад в стране, где кипарисны сени <… >
Где роща каждая есть кипарисный сад.
На скалы, на холмы глядеть без нагляденья <… >
Взирать на облака, разбросанны кругом.
 

Следующим приближением к Тютчеву мог бы стать отказ от традиционно элегического шестистопного ямба в пользу более обыденного и непритязательного четырехстопного.

Однако тютчевское стихотворение оставалось ненапечатанным еще сорок с лишним лет. Оно находилось в числе рассматривавшихся

А.С. Пушкиным для публикации в «Современнике» (в 1836–1837 годах)¹⁰, но не вошло в нее и было опубликовано лишь посмертно – в 1879 году. Сначала, видимо, сыграл роль консерватизм Пушкина, потом – шикарный «дилетантизм» Тютчева, не заботившегося¹¹ о печатной судьбе своей продукции, но, так или иначе, литературным фактом оно стало лишь в преддверии модернистской активизации ИП.

Полуабсолютные инфинитивные коллажи, подобные тютчевскому, заново опробовались пионерами русского абсолютного ИП в первые годы XX века, например

[На этом рукопись статьи обрывается. – Ред.]

Примечания

¹ Сочинения Козьмы Пруткова. Казань, 1956. С. 27.

² В английской терминологии infinitives противопоставлены finite verbs – букв. «конечным», а не как в русской – «личным».

³ См.: Дворецкий И.X. Латинско-русский словарь / 2-е изд. М., 1976. С. 428.

⁴ Здесь и далее я отсылаю читателя к работе: Жолковский А.К. Русская инфинитивная поэзия: Антология. СПб. (inachevé).

⁵ Сологуб Ф. Стихотворения. Л., 1978. С. 589 (публ. М.И. Дикман).

⁶ Первое абсолютно инфинитивное стихотворение – «Раскованный голос» – поэт опубликует в 1915 году; хрестоматийное «Февраль. Достать чернил и плакать…» (1912, опубл. 1913) не полностью инфинитивно.

⁷ Апухтин А.Н. Полн. собр. стихотворений. Л., 1991. С. 424.

⁸ Рафалович С. Весенние ключи: Стихотворения. СПб., 1901. С. 97.

⁹ Тютчев Ф.И. Лирика: В 2 т. М., 1966. T. I. С.365.

¹⁰ За эти сведения я признателен Юбиляру.

¹¹ Подобно некоторым из своих исследователей.

Татьяна Динесман
Второй сборник «Стихотворений» Ф.И. Тютчева
История создания

Идея издания нового сборника стихотворений Тютчева возникла летом 1867 года, принадлежала она И.С. Аксакову. Однако надежды на то, что Тютчев займется составлением сборника, не было никакой, сам же Аксаков, поглощенный изданием газеты «Москва», взять на себя этот труд не мог. И он нашел выход, который показался ему как нельзя более удачным, – поручить составление сыну Тютчева Ивану. В мае 1867 года Иван окончил Училище правоведения и, получив место в Московском сенате, поселился в Москве¹. Молодой человек, полный сил и энергии, к тому же не слишком обремененный служебными обязанностями, казался Аксакову весьма подходящей кандидатурой; он находился рядом, и в случае необходимости ему можно было помочь. Со своей стороны Иван Федорович охотно согласился на предложение Аксакова.

19 июля в Москву приехал Тютчев², и Аксаков не замедлил сообщить ему свой план. Сначала Тютчев отнесся к его предложению с явным неодобрением. Одно дело – напечатать в периодических изданиях несколько стихотворений в год, и совсем иное – выступить со сборником стихов, тем самым претендуя на звание поэта. Тютчев полагал это для себя неприемлемым и не хотел разрешить задуманное издание. Однако устоять перед напором Аксакова он не сумел и, по позднейшему признанию, «несмотря на все свое глубинное отвращение к названной затее, в конце концов, из чувства лени и безразличия дал свое согласие»³. Что касается перспективы увидеть младшего сына в роли издателя, то она вызвала снисходительно-ироническую усмешку поэта: «Великая новость! – писал он жене 28 июля. – M-r Jean становится моим издателем. Эту идею ему подсказал милейший Аксаков, убедив его, что новое издание моих стихов, хорошо рекламированное, могло бы принести ему 1500 р. Я хотел бы, чтобы это осуществилось и чтобы акт сыновней любви, который M-r Jean намерен совершить, в самом деле доставил ему желаемое»⁴. На этом участие Тютчева в подготовке сборника закончилось. Как мы увидим далее, он не проявлял ни малейшего интереса к судьбе будущего издания вплоть до самого выхода его в свет.

Новоявленный издатель был очень молод (ему только что пошел двадцать второй год) и об издательском деле имел весьма смутное представление. Первая задача, которая встала перед ним, – определить содержание будущего сборника, а затем подготовить рукопись для представления в печать – казалась ему совсем несложной. В самом деле, в его распоряжении находился первый сборник «Стихотворений» Тютчева (1854). Что же до стихов, написанных в последующие годы, Иван Федорович не сомневался, что получит их от матери и сестер, которые переписывали и хранили многие стихи Тютчева. Но самым важным источником для него должен был стать альбом его сестры Марии Федоровны Бирилевой. Страстная поклонница поэзии отца, Мари (так звали ее члены семьи и друзья) стремилась собрать и сохранить все им написанное. Живя вместе с родителями, она имела возможность следить за всем, что выходило из-под пера Тютчева, и незамедлительно переписывала в свой альбом его стихи, а если была возможность, сохраняла и автографы. Иван Федорович понимал, какую ценность имеет для него этот источник. Первый шаг, предпринятый им в роли составителя сборника стихов отца, было письмо к сестре с просьбой, чтобы она прислала ему свой альбом. Это письмо нами не обнаружено, однако факт его существования подтверждается ответным письмом Мари: «.. я так люблю стихи папа, – писала она брату 9 августа 1867 года, – <… > я их чувствую, как иные, не бывши музыкантами, чувствуют музыку, поэтому известие о новом издании меня очень обрадовало и воспламенило»⁵. Она готова была помочь брату, однако слишком дорожила своим альбомом и не захотела с ним расстаться, предпочитая скопировать стихи, в нем собранные. Она незамедлительно принялась за работу и очень скоро завершила ее. Копируя стихи, Мари не ставила себе задачу отбора их для печати, предоставляя это брату, но сочла нужным познакомить его со всем своим собранием стихотворений отца. 9 августа, посылая Ивану Федоровичу тетрадь с копиями, она писала: «.. вот стихи папа. Я переписала все, что у меня есть и что не вошло в состав первого издания его стихотворений, самым добросовестным образом»; при этом Мари обращала внимание брата на то, что некоторые стихи «по причине их колкости папа не допустит до печати, но я непременно хотела сообщить с своей стороны все, что имею»⁶.

Таким образом, уже в середине августа Иван Федорович располагал основным материалом, необходимым для работы по составлению сборника. К этому прибавились списки ряда неопубликованных стихов Тютчева, ходившие по рукам, – они были получены от московских родственников и знакомых. Однако списки эти разнились между собой и отличались от копий, которые прислала Мари. Решение о выборе текстов оставалось за автором.

23 октября Тютчев приехал в Москву и провел там более трех недель⁷. По-видимому, именно в это время велись с ним разговоры о разночтениях в упомянутых списках и копиях и делались попытки добиться от него их авторской редакции. Но напрасно. Аксаков вспоминал: «Не было никакой возможности достать подлинников руки поэта для стихотворений, еще не напечатанных, ни убедить его посмотреть эти пьесы в тех копиях, которые удалось добыть частью от разных членов его семейства, частью от посторонних. Между тем некоторые из этих копий были ошибочны или несогласны между собой. Пришлось выбирать лучшие и печатать без всякого участия со стороны самого автора»⁸.

Из этих слов видно, что попытки «убедить» Тютчева заняться его стихами предпринимались неоднократно. Тем не менее в хорошо сохранившейся семейной переписке Тютчевых ничего не говорится ни об этих попытках, ни о факте посылки Тютчеву спорных текстов на апробацию. Следовательно, попытки добиться от него их авторизации были предметом личных разговоров Аксакова с ним, которые могли иметь место только во время пребывания Тютчева в Москве осенью 1867 года (после отъезда из Москвы вплоть до выхода сборника из печати он с Аксаковым не виделся).

Наступало Рождество. Иван Федорович приехал в Петербург, чтобы провести праздники с родителями. Мать и сестра ожидали, что он привезет если не полную рукопись сборника, подготовленную к печати, то хотя бы его оглавление. Однако за все время своего пребывания в Петербурге Иван Федорович ограничивался лишь невнятными намеками и уехал, оставив обеих женщин в полном недоумении. Впоследствии Эрнестина Федоровна выговаривала сыну: «Как жаль, – писала она ему 4 апреля 1868 года, – что на Рождество ты не передал нам списка стихотворений, которые должны были быть напечатаны, а так как ты очень туманно говорил о том, что собираешься это сделать, а списка все не привозил, я попросту подумала, что у тебя его нет, и из деликатности не настаивала»⁹.

Дальнейший ход событий известен лишь в общих чертах, со слов Аксакова, который отныне взял издание в свои руки. Теперь имя Ивана Федоровича исчезает из сообщений, связанных с изданием, которое уже прочно ассоциируется с именем Аксакова (мы увидим далее, что это относится и к самому Тютчеву, и к его родственному окружению, и к сфере цензуры).

По-видимому, в январе или в начале февраля Тютчеву было отправлено оглавление будущего сборника – на просмотр и апробацию. Результат был тот же, что и осенью в Москве: «…ему было доставлено оглавление всей предполагавшейся книжки, – вспоминал Аксаков, – оно пролежало у него месяц и было возвращено – не просмотренное; он даже не взглянул на него»; то, что оглавление было возвращено автором «без поправок и исключений, как им одобренное», давало Аксакову право печатать сборник¹⁰. Он отправил рукопись в печать, поручив П.И. Бартеневу надзор за типографским процессом¹¹. По-видимому, это произошло в самом конце февраля, так как 3 марта Е.Ф. Тютчева писала сестре Дарье за границу: «Стихи папа скоро появятся, и я пошлю тебе экземпляр»¹².

18 или 19 марта 1868 года «Стихотворения Ф. Тютчева» вышли в свет. В книге значится 185 номеров. Однако на самом деле в ней содержится 187 стихотворений, в двух случаях под одним номером напечатано по два стихотворения, но из них были перепечатаны из первого сборника (СПб., 1854), далее следовали стихотворения, написанные в последующие годы, – часть из них ранее была опубликована в различных периодических изданиях, часть появлялась в печати впервые.

Этому предшествовало объявление, опубликованное 16 марта на первой странице московской газеты «Современные известия» (№ 74): «На-днях в Москве должно выйти в свет полное собрание стихотворений Ф.И. Тютчева. Кому не известна сохранившаяся свежесть стиха у этого поэта пушкинских времен, кому не известен также этот талант с его серьезным и не просто серьезным, но серьезно политическим и при том чисто русским направлением? Издание стихотворений Ф.И. Тютчева составит прекрасный подарок публике». А.Л. Осповат, опубликовавший это забытое объявление, указал на то, что издатель газеты был хорошо знаком с И.С. Аксаковым¹³. Факт этого знакомства позволяет предположить, что объявление было напечатано по инициативе Аксакова. Более того, стиль объявления и само его содержание, в котором подчеркивается «серьезно политическое и чисто русское направление» таланта Тютчева, заставляет предположить, что Аксаков был не только инициатором публикации объявления, но и его автором.

24 или 25 марта Тютчев получил из Москвы несколько экземпляров своего сборника¹⁴. И тут его подстерегала весьма неприятная неожиданность: под заглавием «Еще к П.А. Вяземскому» в сборнике было напечатано стихотворение «Когда дряхлеющие силы…», написанное в самом начале сентября 1866 года в ответ на сатирические стихи Вяземского в адрес М.Н. Каткова и его газеты «Московские ведомости». Тютчев высоко ценил Каткова-публициста и не мог пройти мимо едких нападок, которые позволил себе Вяземский¹⁵. Стихотворение содержит косвенную характеристику самого Вяземского и его отношения к молодым поколениям:

 
Когда дряхлеющие силы
Нам начинают изменять
И мы должны, как старожилы,
Пришельцам новым место дать, —
 
 
Спаси тогда нас, добрый гений,
 От малодушных укоризн,
От клеветы, от озлоблений
На изменяющую жизнь;
 
 
…………………………………
 
 
Ото всего, что тем задорней,
Чем глубже крылось с давних пор, —
И старческой любви позорней
Сварливый старческий задор.
 

Стихотворение Тютчева выходит за пределы частного случая – выступления в защиту Каткова. В нем затронут вопрос об извечном противостоянии поколений. Тютчев касается этой проблемы не в традиционном плане, не с точки зрения «детей», не приемлющих отживший опыт «отцов», но с позиций «отцов», отказывающих «детям» в праве открывать свои пути в будущее. Это универсальное звучание стихотворения затемнялось приданным ему заглавием, которое ориентировало читателя на личность Вяземского, причем в весьма невыгодном для него свете, что не могло не обидеть князя.

Естественно, что Тютчев, которого связывала с Вяземским четверть века почти ничем не омраченной дружбы, был вне себя. 25 марта Мари писала сестре Анне: «Папа пришел в ужас, обнаружив в сборнике стихотворение „Когда дряхлеющие силы. напечатанным полностью да еще с указанием, что оно посвящено Вяземскому; он умоляет твоего мужа изъять, если возможно, это злополучное стихотворение. Вероятно, читатели так же, как и вы сами, увидят в нем лишь печальные размышления автора, у которого появилось желание поделиться ими с другом. Однако друг этот, ничего не знавший о стихах, непременно угадает себя в образе сварливого и завистливого старика, что непременно поссорит папа с Вяземским, причем папа сам будет в этом повинен, – поэтому папа выходит из себя..»¹⁶ Это письмо было написано по поручению Тютчева: «Папа поручает мне сказать, – продолжала Мари, – что берет на себя все издержки, если только удастся изъять эти книги из продажи и убрать это стихотворение, он готов даже скупить все издание»¹⁷.

На следующий день, 26 марта, Тютчев уже сам выразил свое негодование в письме к дочери Екатерине: «.. то, что в этой несчастной книжонке воспроизвели несколько строк по адресу князя Вяземского, позаботившись поставить в заголовок имя, его собственное имя! – это, признаюсь, уже слишком… и я настоятельно умоляю, чтобы, если возможно, избавили меня от неминуемых последствий этой выходки… Я попытаюсь временно приостановить продажу издания у здешних книготорговцев до тех пор, пока не исправят эту оплошность, сохранив, если возможно, злосчастное стихотворение, но без упоминания Вяземского»¹⁸.

Но помимо казуса со стихотворением «Когда дряхлеющие силы..» у Тютчева была еще одна веская претензия к составителям сборника, о которой он сообщил в том же письме: «.. я имел основание надеяться, что издание будет сделано с известным разбором и что не напихают в один жиденький томик целую кучу мелких стихотворений „на случай“, которые никогда-то не представляли никакого интереса, кроме самого сиюминутного, а в напечатанной книге смотрятся совершенно смешно и неуместно. Я легко отделаюсь, если прослыву одним из тех жалких рифмачей, которые по-дурацки влюблены в малейший вырвавшийся у них стишок <… >»¹⁹. Эта мысль больно ранила Тютчева, но, упрекая составителей, он не снимал вины и с себя, признавая, что не вправе жаловаться, поскольку в свое время дал согласие на издание. Отметим, что Тютчев обращался со своими претензиями не прямо к Аксакову, а через посредство дочерей. Объяснить это можно только чувством неловкости за свое пренебрежение к труду Аксакова, – ведь если бы в свое время Тютчев потрудился просмотреть хотя бы присланное ему оглавление сборника, причины его недовольства были бы своевременно устранены. Чувство вины отчетливо просматривается в цитированном письме: «Бедный, милый Аксаков, и вот вся благодарность, которую он получит от меня за все свои старания».

И все же Тютчев обратился к Аксакову, но не с упреками и ламентациями, а ради конкретных действий. Как сообщает Р.Ф. Брандт²⁰, он отправил в Москву телеграмму с просьбой изъять из сборника три стихотворения: «Как верно здравый смысл народа…», «К портрету» («Два разнородные стремленья…») и «Еще к П.А. Вяземскому»²¹.

Вероятно, телеграмма была послана 25 марта, по свежим следам событий, так как прямым дополнением к ней звучит сообщение Мари в письме к сестре Анне от того же числа: «Папа также не слишком доволен включением „Очков“ и стихотворения, посвященного Акинфиевой»²² – подразумеваются стихи «К NN (При получении от него в подарок очков)» и «N. N-ой» («Как летней иногда порою…»).

Таким образом, определяется пять стихотворений, предназначенных к изъятию из сборника. Попытаемся уяснить, почему именно эти стихи вызвали особое раздражение Тютчева и желание от них избавиться.

Об одном из этих стихотворений («Еще к П.А. Вяземскому») мы уже говорили, и причина изъятия его из сборника вполне понятна. Остальные четыре относятся к числу тех стихотворений «на случай», в которых Тютчев видел лишь «преходящий интерес данного момента»²³, умирающий вместе со злобой дня. Но несомненно, у него были и другие причины требовать их изъятия. Остановимся кратко на этих стихах.

«Как верно здравый смысл народа…» – эпиграмма на гр. С.Г. Строганова, попечителя при цесаревиче Николае Александровиче, скончавшемся 12 апреля 1865 года (написана 30 апреля того же года).

В те дни в петербургских кругах было распространено мнение, что некомпетентность и небрежение Строганова были причиной болезни цесаревича, повлекшей его преждевременную смерть: эпиграмма Тютчева отражала эту точку зрения²⁴.

«К портрету» («Два разнородные стремленья…») – эпиграмма на кн. А.А. Суворова: написана в конце апреля 1866 года в связи с предстоящей отставкой Суворова с поста петербургского генерал-губернатора²⁵. К1868 году обе эпиграммы утратили свою злободневность, однако публикация их могла больно ранить как Строганова, так и Суворова, а этого Тютчев, конечно, не хотел.

«К N.N. (При получении от него в подарок очков)» обращено к великому князю Константину Николаевичу. Написано 20 декабря 1859 года по поводу курьезного недоразумения между Тютчевым и великим князем²⁶. По-видимому, Тютчеву не хотелось публиковать эти стихи, поскольку некоторая двусмысленность заключительных строк позволяла истолковать их как дерзость в адрес великого князя.

«N. N-ой» («Как летней иногда порою…») написано в 1863 году и посвящено Н.С. Акинфиевой. Очевидно, Тютчев считал его публикацию неудобной, ввиду того что увлечение А.М. Горчакова этой очаровательной женщиной было предметом светских пересудов, а также неудовольствия императора. К тому же строки «Она вертела, как хотела, / Дипломатическим клубком» служили прямым указанием на эту ситуацию, что не могло быть приятно Горчакову. Однако это стихотворение, по-видимому, изъятию не подверглось.

Требование Тютчева об изъятии стихов было исполнено незамедлительно. И в Москве, и в Петербурге продажа сборника была приостановлена с тем, чтобы произвести соответствующие изъятия.

В эти дни Тютчев еще не знал, что его ожидает новая неприятность, на этот раз со стороны цензурного ведомства. Сборник его стихов был издан без предварительной цензуры; согласно существовавшим в то время цензурным правилам, уже по выходе книги из печати экземпляр ее был представлен в Московский цензурный комитет. 21 марта председатель Комитета И.В. Росковшенко обратился к председателю Совета по делам печати М.Н. Похвисневу с донесением, в котором высказывал свои опасения в связи с публикацией стихотворения «По поводу приезда австрийского эрцгерцога на похороны императора Николая». Напомним обстоятельства, при которых были созданы эти стихи.

Император Николай I скончался 18 февраля 1855 года. 27 февраля в числе представителей европейских государств, прибывших для участия в похоронах, в Петербург приехал австрийский эрцгерцог Вильгельм. Поскольку во время Восточной войны Австрия, формально заявившая свой нейтралитет, фактически поддерживала противников России, русское общественное мнение восприняло появление ее представителя на похоронах императора как политическую бестактность. Стихотворение Тютчева, написанное 1 марта 1855 года, выражало это мнение. В дни, предшествовавшие похоронам, которые состоялись 6 марта, оно ходило по рукам в многочисленных списках, но до 1868 года в печати не появлялось.

Росковшенко счел публикацию этого стихотворения неуместной, но, поскольку оно не подходило под установленные цензурным законодательством критерии, которые позволили бы потребовать его изъятия из книги, он не мог применить к нему эту санкцию. Оказавшись в затруднительном положении, Росковшенко решил обратить на эти стихи внимание начальства: «В Москве на этой неделе, – писал он Похвисневу 21 марта, – отпечатаны без предварительной цензуры „Стихотворения Ф. Тютчева“ <…>. Стихотворение CXXII, на стр. 169,„По случаю приезда австрийского эрцгерцога на похороны императора Николая“ <…> заключает брань, обращенную и к австрийскому эрцгерцогу, и к царствующей династии Габсбургов <…>. Издание это приготовил к печати, кажется, И.С. Аксаков; никакой совет наш в этом случае не был бы им уважен; неуместна была бы задержка нами этих стихов, на это нет у нас закона. Во всяком случае я считаю нужным предупредить об этих стихах Ваше Превосходительство, – было бы жаль, если б Австрийский посланник предъявил жалобу на почтенного автора этих стихов»²⁷.

Похвиснев встревожился и вызвал Тютчева для объяснений. Тютчев не сдержал раздражения и крайне резко отвечал своему начальнику. 1 апреля Мари писала об этом брату Ивану: «Похвиснев пристает к папа, предупреждая его, что эта пьеса может наделать неприятностей. Папа рассердился и объявил, что ему дела нет; пускай захватывают все издание, и что он о нем ничего знать не хочет»²⁸. Встревоженная возможностью дальнейших неприятностей, Мари решилась на самостоятельный шаг: «Сегодня, – писала она в том же письме, – я решилась отправить телеграмму от имени папа касательно пьесы Австрийскому послу. <… > мы с мама решили, что лучше предупредить Ивана Сергеевича; не знаю, возможно ли только будет исключить еще эту страницу».

Телеграмма Мари пришла слишком поздно. К этому времени работа по изъятию нежелательных стихов была закончена, и 2–3 апреля сборник вновь поступил в продажу уже в исправленном виде: «Вчера я купила себе экземпляр стихов папа, проверенный и исправленный», – сообщала 4 апреля Э.Ф. Тютчева сыну²⁹. Надо сказать, что публикация стихотворения, так взволновавшего Росковшенко и Похвиснева, никаких нежелательных последствий не имела.

Каков был «проверенный и исправленный» сборник стихов Тютчева, дают представление два экземпляра, хранящиеся в Российской государственной библиотеке (шифры: 102/409 и МК XII-8/7). В них отсутствуют четыре из пяти стихотворений, предназначенных к изъятию (пятое стихотворение – «N. N-ой» – сохранено). Стихи, напечатанные на обороте изымаемых стихотворений, перепечатаны и вклеены на соответствующие места. Эти новые страницы лишены постраничных номеров. Оглавление сборника составлено заново, при этом номера страниц заменены в нем номерами стихов (номера изъятых стихотворений опущены). В музее «Мураново» хранятся еще два экземпляра, подвергшиеся «правке» (один – с дарственной надписью: «Софье Львовне Путята от издателя», другой принадлежал Е.Ф. Тютчевой). В обоих экземплярах отсутствуют только три стихотворения: «К портрету», «Еще к П.А. Вяземскому» и «NN (при получении от него в подарок очков)». Экземпляры с изъятием всех пяти стихотворений нами не обнаружены³⁰.

До сих пор мы говорили только об изъятиях, произведенных в сборнике по требованию Тютчева. Однако несколько экземпляров книги избежали этой участи, поскольку с момента поступления ее в книжные магазины и до того, как она была изъята из продажи, прошло около недели. За это время несколько экземпляров было продано, о чем мы знаем со слов М.Ф. Бирилевой: 1 апреля она писала брату Ивану: «.. несмотря на запрещение, Базунов продал несколько экземпляров. Лонгинов орловский привез из Москвы один экземпляр»³¹. Сколько полных экземпляров было продано, остается неизвестным, но нет сомнений, что речь может идти лишь о единицах, которые ныне являются библиографической редкостью. В1912 году Брандт сообщил о двух таких экземплярах, обнаруженных им в Румянцевском и в Историческом музеях³². В настоящее время нам известны четыре полных сборника: один хранится в музее «Мураново» (поступил в 1960-х годах из библиотеки В.Ф. Беляева) и три в Российской государственной библиотеке – два в основном хранении (шифры: О 15/85 и М 61/117) и один в Отделе редкой книги (шифр: МК XII-7/8). Остановимся на последнем из них.