Текст книги "Маруся отравилась. Секс и смерть в 1920-е. Антология"

1927

Глеб Алексеев
Дело о трупе

Народный следователь 2-го участка Збруевского уезда, рассмотрев дело о неизвестном трупе, найденном сего 12 июля 1925 года, нашел:

12 июля близ посада Стрешнево, под городом Збруевым, в кустах, недалеко от берега Оки пастухом Серегиным был случайно обнаружен совершенно разложившийся труп неизвестной женщины. По заключению судебного врача, производившего осмотр трупа, определить причину смерти женщины ввиду крайне сильного разложения трупа не представляется возможным. Живот оказался сильно вздутым, нижняя челюсть, кишевшая червями, отвалилась, глаза поклеваны птицей, и, кроме того, левая нога, подвернутая в ненормальном для мертвеца положении, обкусана зверком, имеющим мелкий зуб. Судя по степени разложения, можно заключить, что труп находился в кустах не менее трех недель. По останкам платья и белья гражданки города Збруева Анна Феоктистовна Голубева и ученица фабзавуча Евдокия Павловна Маршева признали, что найденный труп принадлежит дочери первой – Александре Петровне Голубевой, пропавшей несколько дней тому назад без вести. По показанию гражданки Маршевой, с которой покойная жила последнее время, Голубева похитила золотое кольцо и платье Маршевой. Будучи задержана по заявлению Маршевой милицией, Голубева была отпущена под подписку, но затем скрылась. По показанию Маршевой же, Голубева все время тяготилась жизнью и намеревалась покончить с собой: отравиться или утопиться. Такое же намерение покончить с собой Голубева выражала комсомольцу Наседкину, Евгению Ивановичу, которому показывала револьвер «наган», что и видно из показаний Наседкина. Мысли о самоубийстве находятся также в оставленном ею дневнике.

На основании вышеизложенного и принимая во внимание, что в настоящее время судить о причине смерти Голубевой нет достаточных данных, но является большая вероятность предполагать, что Голубева покончила жизнь самоубийством – народный следователь 2-го участка Збруевского уезда согласно ст. ст. 202–203 Уголовно-Процессуального Кодекса постановил:

Настоящее следственное производство препроводить в Яловинский губернский суд для прекращения в установленном порядке за неустановлением наличности преступления в данном деле.

Народный следователь 2-го участка Збруевского уезда

С. Борисов.

Обыкновенная клеенчатая тетрадь ученического типа. На первой странице нарисованы плохими фиолетовыми чернилами: роза, копье и подобие голубя, несущего в несоразмерно большом клюве конверт с именем: Шура Голубева, 17 лет.

Ниже три записи, все на одной странице:

Начало дневника

Подарок в день моего рождения от Дины. Мне исполнилось 17 лет. Начинаю писать все свои приключения.

Сегодня я подстригла волосы до уха.

* * *

 
Альбом сей прекрасен,
Я с этим согласна,
Но лучше всего
Хозяйка его – я, Шура Голубева.
 

* * *

Мы сидели дома в 9 час. вечера: я, Дина, Люба, Коля Ложкин. Я думала, что приехала жить в общежитие дома имени Ленина от мамы, из дома Тешкина, на самое короткое время, а вот уже декабрь, и я еще живу с девочками – Диной и Любой. Когда-то я расстанусь с общежитием? Тогда напишу на память… Шура Голубева, 17 лет.

декабря 1924 г.

Сочинения А. П. Голубевой

* * *

 
По фабричной улице
В Ленинском доме
Есть три барышни у нас
С фабрики Калинина.
Много звездочек на небе,
Половина месяца —
В доме Ленина девчонки
От любви бесятся.
С утра и до ночи у них
Песни, пляски слышишь…
Люба с Диной сподтишка,
Одна Шурка с горлышка…
 

* * *

С сегодняшнего дня 6 декабря я начала работать на банкоброшах. Все может быть! В скором времени буду я банкоброшница.

На память Шуре Голубевой от Коли Ложкина.

 
Не трудно влюбиться,
Но трудно любить,
Но трудно расстаться,
Любовь позабыть.
Ты хочешь знать, кого люблю я
Его не трудно отгадать.
Будь повнимательней читая,
Я не могу тебе сказать.
 

Коля Ложкин. 7 декабря 1924 года.

* * *

Вечером, 9 декабря 1924 года.

Сегодня я сходила на фабрику, пришла с фабрики в 10 час. утра, разулась и легла на диван читать книжку о половой жизни молодежи, да и затем уснуть до 3 часов дня, покамест придет с фабрики Дина. Ну, я легла на диван и, наверное, читала с полчаса, а Динке оставила записку, чтобы меня разбудила. Ну, сплю. Пришла с фабрики Динка, будит меня: «Шура, Шура, вставай!» – а я не захотела, и еще уснула. Проснулась я, и захотелось мне напиться чаю. Вдруг стук в комнату, я отвечаю: «Войдите!» Пришел к нам Ложкин Коля и говорит: «Я хотел лечь дома спать, но боюсь просплю на партдень к семи часам». Я сходила за кипятком, напились мы с Динкой чаю, а Колька лег на мою кровать и говорит: «Ох, если бы было возможно, то я уснул бы здесь… Да боюсь, что вы меня не разбудите!»

Кончили мы пить чай, Динка стала возиться с Колькой, вдруг стук. «Войдите!» Пришел Женя Наседкин за Динкой на собрание, а она говорит: «Сегодня – не комсомольский день, я не пойду на парт-день, я лягу спать». Потом Дина мне говорит: «Шура, пойдем на собрание (вот гудит гудок на ситцево-набивной – 9 часов вечера) в дом советов, а?» – «Нет, нет!» – «Идем, ну, что мы будем сидеть дома, – мы выспались, идем, Шур!» – «Нет, Дина, если хочешь – идем гулять, а не на собрание». Она говорит: «Ну, идем!» Идем, так идем. Мы оделись, обулись – я, как всегда, в своем пиджаке песочного цвета, в красной повязке, в туфлях и в галошах. Коля говорит: «Девочки, идемте со мною, вы меня, кстати, проводите для прогулки». На улице так хорошо: не особенно ветрено, не особенно мокро.

Шли мы по фабричной улице – конечно, Коля взял нас под руки, шли до самого дома советов. Дошли до театра, вдруг два пьяных парня толкнули (сейчас поем хлебца с маслом, буду еще писать) Кольку. Ну, тут, как и всегда пьяные, стали придираться – мы с Динкой скорей, скорей, да и отошли ото всех: и от пьяных, и от Кольки с Женькой. Идем тихонечко, дошли до больницы Семашки – вдруг там в садочке сидят мужчины на лавочке, а оказывается, там один был в припадке. Мы зашли в ограду, посмотрели на припадочного – он лежал на земле с разбитой головой и с пеной у рта. Ну, посмотрели и пошли дальше по Сталинской улице, дошли до магазинов, поинтересовались на выставке материалами и пошли дальше. Вдруг навстречу Серко с товарищем. Подошли к нам. Серко и говорит: «Пойдемте, девчата, пройдемся!» Мы согласились, Серко взял нас под руки, и пошли мы по Сталинской улице с большими разговорами. Дошли до дома, попрощались и разошлись мы домой, а наши ребята – уж и не знаю: куда пошли? Пришла домой, я прямо разделась и скорей давай записывать на память нашу прогулку. А теперь нужно спать! Ну, остаюсь жива и здорова до следующего дня. Динка уже лежит в постели. Закончила писать в 10 часов вечера. Писала волна – узнайте: кто она?

* * *

 
Никогда я не забуду
Твое милое лицо,
И вечно помнить буду —
Приятно время так текло.
 

В правом углу страницы написано большими буквами:

ШУРА-ДУРА.

 
Один лишь поцелуй,
Одно лишь необдуманное слово,
И мир уже не тот,
И счастье не вернется вновь.
 

10 декабря, вечером, когда не хотелось спать.

Без числа, на отдельном листке:

Когда-то я видела в свою жизнь раз затмение луны, это мне пало на память. Я тогда жила у мамы. В ту ночь я гуляла с Серко, а теперь о Серко и о тех вечерах мне остались одни слезы. Остаюсь жива и здорова, Шура Голубева, 17 лет.

* * *

 
Дана душа, чтобы молиться,
Дано сердце, чтобы любить,
Но надо знать, кому молиться,
И нужно знать, кого любить…
 

Сейчас сижу и думаю: затем я живу и для кого я жила? Для него. И то вдруг случилось, что он не со мной. Ну, что ж делать – остаюсь жить. Шура Голубева, 17 лет.

(На церковный мотив)

 
Во время оно
Ехал поп из Иерихона.
За ним отец Макарий
На кляче карей.
Взбесишася кляча каряя
И понисоша отца Макария.
Возопияше Макарий гласом велиим:
О, господи, господи,
Услышь молитву мою,
Останови клячу сию!
И бысть услышан голос с неба:
Тп-п-пру!
 

* * *

 
Ведь комсомольцы мы,
Союз наш крепко выстроим,
Шестьсот тысяч ребят таких
Объединяем мы!
Ведь боевые парни мы,
Отрядами ударными
Пойдем бороться с властью мы
Насилья и тюрьмы.
 

* * *

 
Опадают осенние розы в саду,
Не поет соловей, только ты,
Моя дорогая, все сидишь
У постели моей.
 

12 декабря, в 11 часов вечера.

Пометка рукой Шуры Голубевой: Все писано в один вечер.

13 декабря.

Только что пришла с фабрики – 8 часов вечера. Вот сегодня я купила себе куколку, да мама еще подарила мне вчера куколку с ванной. Значит, у меня теперь одна маленькая куколка в ванне, а другая побольше. Ну, я их сейчас положила на кровать, а сама сижу пишу. А ведь там около ворот ждет уже Колька Ложкин! Ну его к черту! Не хочу я с ним проводить время. И не то чтобы он мне не нравился – нет, он парень ничего себе, но другой раз любить не могу и не хочу. Пусть гуляет Динка, но не я. Вот как рассудила я сегодняшний вечер. Как вспомнила я сейчас, что мне идти гулять, – так и представляется Серко. Вот бы с ним я поговорила, рассказала бы ему все, но это, конечно, теперь уже поздновато. Ну, что делать – жду лета, а там видно будет. Еще раз пишу, что лучше сидеть дома, а с Колькой Ложкиным быть не хочу.

Вот на днях я поссорилась с Диной. Она говорит, что никаких мужчин на свете не нужно, что без них гораздо лучше. Теперь Дина ушла в клуб, а я одна. Ну, что я сейчас? Если я с ней на днях не помирюсь – уйду жить опять к маме, – скорей, скорей от этой скуки! Сейчас ухожу в дом крестьянина за булкой и колбасой. Остаюсь жива и здорова, Шура Голубева, 17 лет.

* * *

Вот сейчас я вышла на улицу, хотела идти в дом крестьянина, а напротив наших ворот стоит Колька – я вернулась обратно в комнату. Лучше до завтра не поем, а гулять с ним не пойду. Скорей бы он ушел. Не хочу, не хочу! Жду, что будет? Не успевши написать слова дальше – стук в дверь.

Я притаилась. Стучит еще. Во мне вся душа ушла в пятки – ох, этот момент я буду помнить всегда! Постучал он еще раз, я молчу – и пошел. Я закрыла электричество и тихонько к окошку подошла, села на диван и смотрю в окно, но ничего, покамест тихо, – что будет дальше? Иду за булками. Еще раз пошла – все стоит. Ну и черт! Не хочу. К черту!

* * *

15 декабря, 4 часа дня.

Сегодня воскресенье. Я встала сегодня в 10 часов утра, убрала кровать и пошла к маме. У мамы пробыла до 3 часов дня. Провела время очень хорошо, собрала маленьких ребятишек и девочек со всего дома и начала играть с ними в мяч. Потом разорвался мяч, я стала обедать. Пообедала, немного посидела с мамой, от говорит: «Почему ты, Шура, живешь в общежитии, а не у нас, дома?» Я говорю: «Мама, я работаю на фабрике иногда и ночью, и мне надо заниматься в школе, я вас буду очень стеснять. Нет, так будет удобнее». А к маме с фабрики очень далеко, и потом у нее в комнате очень много икон, и она старых взглядов, не понимает роли современной молодежи…

Ну, пообедала я и пошла на улицу. Пригласила я Марусю: «Пойдем ко мне!» – она согласилась. Мы пошли, идем тихонько, дошли до Каменного моста, немного отходим от него – вдруг громкий залп выстрела. Мы с Марусей перепугались, я говорю: «Это – выстрел, но не из ружья и не из револьвера, очень что-то громко» – и опять идем преспокойно. (Немного пропустила.) Когда мы услышали выстрел, то я тотчас же увидела большой столб дыма со старого моста. Мы постояли, подивились и опять идем преспокойно. Но все-таки заглядываем и в ту сторону, где много черного дыма. Это место на реке, возле ситценабивной фабрики. Вдруг видим: один бежит, за ним другой – видно, дело плохо. Прибегаем туда, там, оказывается, вот что было: ловили рыбу в проруби пять мальчиков, каждому не больше пятнадцати лет. Ну, ловили рыбу, жгли костер и нашли в навозе бомбу. Они, наверное, не подумали, что она может им грозить опасностью, положили ее в костер. Видят, что она не взрывается. Один из мальчиков взял палку и пошел поковырять в костре. Подложил бомбу подальше в угли, а сам бросился бежать. Не успел отбежать шагов десять – взорвалась бомба и убила мальчика, который упал и умер с палкой в руке. Его во многих местах ранило. Мальчику приблизительно около 11 лет. Вот я сегодня видела большое несчастье, пришла домой и села писать. А теперь сейчас буду дожидаться 8 час. вечера, может быть, пойду гулять. Остаюсь жива и здорова, Шура Голубева, 17 лет.

* * *

 
Не ругай меня, мамаша,
Что сметану пролила!
Я сама себе не рада,
Что я в девках родила…
Писала волна! Узнайте, кто она?
 

* * *

 
Любовь – солома,
Сердце – жар.
Одна минута —
И пожар!!!
 

* * *

 
Шура собой некрасива,
Улыбка у меня хороша,
Но зато всем на диво,
Какие у Шуры глаза!
 

* * *

 
Я люблю тебя, ты мне нравишься,
Пойдем в совет – обвенчаемся…
 

Все четыре отрывка записаны в один день, число не указано.

На память Шуре от Дины

 
Быть может, волны света меня умчат куда-нибудь!
Ты вспомнишь, что была у тебе подруга, на которую
Ты не надеелась, но это было напрасно!!! Помни
Меня, никогда не забуду тебе.
Твоя верная Дина.
А вот говорят;
Кто возьметь дневник бесспроса,
Тот останется без носа,
А вот я взяла бесспроса
И осталась с носом.
 

Дина

18 декабря, 8 час. вечера.

Вот сейчас только что ушли девочки в клуб на занятия, за ними зашли Колька и Женя. Ну, и что же! Вот все ушли, а я дома. Мне очень и очень скучно, вечная политграмота мне надоела, развлечения никакого нет, с мальчишками я не занимаюсь, писать в дневник мне не хочется. Ведь люди не знают, с какого вечера у меня всегда плохое настроение. Что делать, не знаю и потому бросаю карандаш и ложусь спать. А завтра мне работать утреннюю смену. Остаюсь жива и здорова, хотя и скучно мне, скучно очень, но что делать: насильно мил не будешь…

Шура Голубева, 17 лет.

24 декабря 1924 года.

Пришла я от мамы в 6 часов вечера. Дина приготовила чаю, сели мы чай пить, а Дина и говорит: «Я сейчас иду в клуб, завтра наше рождество. Пойдем, ты стала очень редко ходить в клуб, это могут заметить». «Нет, – говорю, – я не пойду, я лягу спать». Ну, Дина вышла из дома, видит пламя пожара, бежит обратно в комнату и говорит: «Шура, одевайся, смотри, пожар-то какой горит!» Я вылезаю из-за стола, одеваю пальто на плечи и в одних галошах алё! Прибежала, посмотрела, постояла несколько минут… озябла, потому что было морозно, а я без перчаток и в одних галошах, думаю: что ж, надо бежать домой, пожар меня не интересует – горела мельница. Прибежала домой и села писать для памяти. Сидела я долго одна и сейчас думаю ложиться баиньки, завтра-то рождество.

* * *

 
Эта жизнь мне надоела,
Этой жизни мне не жаль,
Сердце просит жизни новой,
Сердце рвется, рвется в даль.
 

Это я писала потому, что мне спать не хотелось. За окном падает снег. Серко ушел от меня навсегда. Сегодня, на улице увидев меня, перешел на другую сторону, чтобы не поздороваться.

* * *

 
Пой, ласточка, пой…
Эту ты песню еще повтори
О счастьи любви.
 

24 декабря.

Частушка

 
Мы с миленком живем-улыбаемся,
И коммуну создать собираемся.
Не ходили в церковь с ней к долгогривому,
Мы по-красному венчались, по-новому.
Причащаться не пойду, не хочется,
Там заразу подцеплю – не расплотишься.
Я в коммунию вступил, дело Ленина,
И Машуху прихватил, нету лени в нас.
Женоотделом делегаткой я назначена,
Запою я песню звонче солнца красного.
 

Это мы выступали дуэтом с Колькой Ложкиным на рождественском вечере в посаде в клубе имени Буденного. На вечере была мама, после моей песни она ушла, так что я ее не видела, а думала, что она меня позовет к себе.

27 декабря, 10 часов вечера.

Комсомольская стихира

 
Рождество твое упраздняется,
Наше, новое рождается.
Ныне звездою служащие Астрономы и учащие;
Интернационалом и Чон’ами.
В землю вгоним старое, смердящее.
Днесь новь преосуществленную рождаем
И комсомол мировой славословим.
Шар земной от края и до края
Звезда осветила новая —
Радуйтеся и веселитеся,
Все народы и нации.
Слава в вышних солнцу,
А на земле электрификации.
 

28 декабря 1924 года я сбрила брови. Это для того, чтобы я могла помнить, когда и с какого времени я сбрила себе брови.

Шура Голубева, 17 лет.

29 декабря 1924 года.

Я сидела совсем одевши и ждала, когда проснется Дина, чтобы вместе идти на фабрику. Остаюсь жива и здорова.

* * *

 
Довольно, довольно,
Зачем издеваться?
Меня ты не любишь, я знаю, давно!
Зачем же над чувством другого смеяться:
Чувство от бога дано!
 

Шура и Серко.

30 декабря 1924 года.

Я работала на зачин, меня Дина разбудила в час ночи, и я побежала на фабрику. Дошла до аптеки и спросила: сколько времени? Мне сказали: час ночи. Делать нечего, спать я не хочу, так даешь писать!

Эту неделю я всю ходила на фабрику бешено. То в час, то в два ночи.

А в пятницу проснулась, думала, что час, а оказалось, что второй гудок, но все-таки поспела.

Шура Голубева, 17 лет.

* * *

 
Я верила ласкам твоим как святыне,
Мечтала в них правду найти.
И все поняла. Не верю отныне.
Не нужно объятий твоих.
 

* * *

Откуда произошел этот дневник? Да вот откуда! В день моего рождения, когда мне исполнилось 17 лет, подарила мне клеенчатую книгу Дина Маршева. Я так и наметила, что книга эта будет у меня дневником. Потом я от глупости стала вырывать листья, но теперь я никогда не буду вырывать.

Да, есть у меня двоюродный брат Толя Кобяков. Ему сейчас 15-й год, а я люблю его лучше, чем родного брата Петю: он для меня уважителен. Я тоже всегда желаю ему наилучшего счастья, как он мне сегодня пожелал в новом году.

Александра Петровна Голубева, 17 лет.

Я девчонка, а?

Листок тайны

7 сентября 1924 года.

В праздник юношеского дня (????).

Я должна справить годовщину 7 сентября 192* года. Во-первых, никуда не ходить, несмотря на то, что по всему СССР будут развеваться красные знамена, несмотря на то, что будут играть оркестры музыки… Мне нужно хоть годовщину справить, т. е. вспомнить сколько я, да?… перенесла страданий и мук. И вот теперь наступает 192* год, я днем и ночью страдаю, и никто не видит, никто не знает…

О-о-о, рассвет моей жизни, вернись обратно!

* * *

 
Невинная жертва, как дорого ты
За сладостный миг уплатила,
За то, что не знала мирской суеты
И так горячо полюбила.
Как тихо, спокойно в семье я жила,
В родительском доме с мамашей.
Как райская роза тогда я цвела.
С невинною чистой душою.
А он, обольститель коварный и злой,
Осыпал богатством и лаской,
Хотел меня сделать поддельной женой,
Но игра вышла слишком опасной.
Достигнувши цели, угасла любовь,
Девица ему надоела,
Как грязную тряпку, ненужную вещь,
Бросает ее он так смело.
 

7 января 1925 года.

Я купила себе обновки: галоши (3 руб. 30 коп.), туфли (3 руб.), кофточку (2 руб. 50 коп.). Остаюсь жива и здорова.

Подарил мне брат на память свою фотографическую карточку сегодня, 7 января.

Сегодня к нам приходили мальчишки Колька Ложкин и Женя Наседкин. Они сидели у нас до 8 час. вечера.

На память Шуре от Коли Ложкина.

 
Вечно, вечно ты пробудешь,
Шура, в сердце у меня.
Ты совсем меня забудешь,
Но я Шуру никогда.
 

* * *

 
Писать решился я невольно,
Любовь заставила меня,
Она мне сердце давит больно,
Прошу вас выслушать меня.
 

Коля Ложкин. 7 января 1925 года.

На память Шуре Голубевой.

 
Писать красиво не умею,
Письма украсить не могу,
Но извиняюсь, милая Шура,
Что я вас крепко так люблю.
 

Евгений Наседкин.

Хороший мальчик Евгений, а Шура Голубева – не скажу!

Романс

 
Любить, но кого же?
На время – не стоит труда,
А вечно любить невозможно…
К черту вас, сказал Тарас…
 

15 января 1925 года.

Сегодня я проснулась рано, в 9 час. утра, спала я на диване для того, что у меня кроватка была хорошо убрана и мне не хотелось ее разбирать. Ну, встала я, разбудила Динку, а сама тем временем стала прибираться в комнате потому, что думала, зайдет Женя Наседкин. Но мне его видеть не пришлось… Что делать! Напились мы с Диной чаю, она стала собираться в клуб на занятия физкульта, а я решила подождать дома до 4 часов дня. Может быть, придет? Но вот миновало и четыре часа, я в комнате одна и думаю: дай-ка я пойду к маме от скуки. Пришла к маме, мама мне предложила пообедать, поставила самовар, напились мы чаю, я пошла навестить дядю Мишу, просидела у них до семи часов вечера, попрощалась и ушла опять к маме, взяла у мамы пироги и пошла домой. Шла я домой, так хорошо и приятно было идти: не очень холодно, а ласково свежо. Домой не хочется, гулять идти тоже и не с кем. Пришла домой, разделась и села писать на память. А теперь думаю: неужели я весь 1925 год буду жить так скучно, как я нахожусь сейчас? Неужели прошли те дни расцвета моей жизни? Ой, как скучно!.. Скоро уж придет весна, эта – как называется – пора любви, а мне пора слез. Позабыть бы!

Уж видно придется ждать лета, может быть, я тогда буду ходить гулять в бор, в сад, на кладбище – мои любимые места.

* * *

 
На окраине возле города
Я в рабочей семье родилась.
Мне пятнадцать лет. Горе мы-мы-мы…
НИ О ЧЕМ НЕ ЖАЛЕЮ.
Так светло, уютно в землянке,
Тихо в печке поленья горят,
Вьются, прыгают искры-былинки
И о чем-то со мной говорят.
Вы горите, дрова, веселее,
Грей меня, огонек золотой.
Пусть в душе моей станет светлее,
И не буду я так одинока.
Не согрела меня горе-доля,
Много сил и огня отняла,
Познакомила с горькой неволей,
А взамен ничего не дала.
Не видала я от мальчиков ласки,
Дней счастливых я в них не нашла,
Не свивала меня ночь светлой сказкой.
На заре поцелуй не звучал.
 

20 января 1925 г.

Нужно поставить сто лошадей в десяти стойлах, чтобы в каждом стойле была одна лошадь???

С Т О Л О Ш А Д Е Й

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

3 февраля 1925 года.

Вот сейчас семь часов вечера, я сижу дома одна и думаю: когда-то будет лето… февраль, март, апрель, май, июнь, июль… Если я дождусь, то я должна написать в те месяцы что-нибудь. Буду ждать! Остаюсь жива и здорова.

Шура Голубева.

* * *

 
Ох, вы звери, мои звери, звери лютые мои,
Растерзайте мое тело, тело белое мое,
Выньте сердце, отнесите другу милому мому,
Милый взглянет, усмехнется,
Все, может, вспомнит про меня…
 

1925 г., 10 февраля, я писала на постели, лежала и писала в 9 час. утра.

Прибаутка

 
И туда-сюда дорожка,
И туда-сюда межа.
Кто мого С – у полюбит
Тот покушает ножа.
Бабы – дуры, бабы – дуры,
Бабы – бешеный народ,
Увидали девку с парнем
И стоят разинув рот.
Не скажу, кого люблю,
Не скажу которого,
У него четыре брата,
Люблю чернобрового.
Я хожу, хожу-гуляю,
Гуляю у сада,
Милый не был три недели,
Какая досада.
Я страдала, страдать буду,
И собой не дорожу,
Мать мне голову отрубит,
Я баранью привяжу.
 

Вот мы сейчас сидели с Женей на лавочке, а я даже не знаю, на какой это улице. Шура-Дура, черт!

24 февраля 1925 года.

Сижу дома и никак не могу ни с чем сообразиться. Уж так мне скучно! Я одна, тихо в комнате. Дина ушла на репетицию, а мне не захотелось, и я осталась дома. Не знаю, что и делать? Идти никуда не хочется, подруг иметь не хочется, любви тоже. Все через Серку! Ах, зачем я так рано любила? Неужели я не знала, что это – ложь, обман? Неужели я не знала, что это не надолго, и думала, что это легко, но теперь…

О, где же года 1923 и 1924? Теперь только слезы и слезы…

Голубева Шура, 17 лет.

* * *

 
Я когда с тобой гуляла —
Всегда был тебе почет!
Всегда милым называла.
А теперь паршивый черт.
 

Наша дружба с Женей Наседкиным.

Наша дружба с Женей началась 28 февраля 1925 года.

Это я записываю себе на память.

Голубева Шура, 17 лет.

*****

 
Бери от жизни
Все, что хочешь.
Бери хоть крохи от нее.
Ведь жизнь на жизнь
Ты не помножишь,
А дважды жить не суждено.
 

На память вечную Шуре от Коли Ложкина.

 
Вы хороши и авантюрны,
Прекрасны, милы и добры,
Но для меня ничуть не важны,
По мне хоть чорт вас побери!
 

Николай Ложкин.

Это написано рукой Ложкина на вырванном листе.

Ниже стихотворения рукой Шуры Голубевой запись:

Колька Ложкин – дурак, это он вырвал лист небрежно и написал всякую гадость.

* * *

 
Я гулять не нагуляла,
Только начудесила,
У мамаши на крылечко
Люлечку повесила.
 

Вот сегодня 18 марта 1925 года, в праздник Парижской Коммуны мы с Динкой ходили гулять в бор и на кладбище, пришли на могилу дяди Васи, Динка стала меня щекотать, как иногда щекочет в кровати. Я ей сказала, чтоб она больше никогда так со мной не поступала на могиле у дяди Васи, потому что я любила дядю Васю больше всех родных. С кладбища пошли мы в клуб имени Ленина, в клубе народа никакого не было, потому что было еще рано, только 6 часов. В бору мы насобирали шишек, принесли их домой и теперь опять идем в клуб, Динка и я.

19 марта.

Вчера после спектакля в клубе ходили гулять с Женей, оттого я проспала на занятия, хоть и не я одна, а и Люба, и Дина. Ну, да ничего! 1 руб. 50 коп. из кармана. Зато я сегодня наметила план идти встречать Женьку с фабрики. Сейчас кончу писать, уберусь в комнате и пойду шататься к дому советов, встречусь и пойдем прямо к станции.

Любовь и охота за погодой не гоняются!

Ах, Шура – баловница я!

30 марта 1925 года.

* * *

 
Я любила чернобровых,
Белых ненавидела,
У подруги я отбила,
Бедную обидела.
В бабах плохо, в бабах плохо,
В девках более того!
Повернешься с боку на бок —
Рядом нету никого.
Не отбивай, подруга, друга,
Не отбивай, красавица,
Он с тобой гулять не станет,
Со мной не расстанется.
 

12 мая 1925 года.

О, боже мой, что со мною делается? Я без него жить не могу!

Баловница – я, баловница…

В тот же день вечером:

Ведь люблю, люблю тебя.

Голубева Шура-дура.

Как уже 17 лет.

19 мая 1925 года, в семь часов вечера.

Делать было нечего, я ждала Женю, он должен был прийти в половине восьмого. Я сегодня не работала, самовольно ходила в амбулаторию имени Семашко, меня признали больной, но это доктора брешут: я совершенно чувствую себя прекрасно…

Стук в дверь.

* * *

 
Нету года без апреля,
И апреля без цветов.
Нет любви без поцелуя,
Без поцелуя не любовь.
 

На память себе

 
Коль бояться поцелуев,
Так старайся не любить.
Но любовь без поцелуев
Никогда не может быть.
 

22 мая, вечером.

26 мая 1925 года.

Вот сейчас я сижу на маминых именинах, с дядей Федей и братом Петей. Напилась я вина, выпила четыре рюмки: две рябиновой и две портвейна, но я не очень пьяная, но почувствовала вдруг большую скуку. Мне так сейчас скучно! О, скорей бы вечер воскресенья, я пойду гулять с Женей Наседкиным. Сейчас лягу спать, подумаю что-нибудь и, может быть, усну.

27 мая.

Я сейчас нахожусь в саду – городском – с Наденькой и Воликом. Погода не очень хорошая. Это на память мне: Наденьке – 10 лет, Волику – 3. А мне-то 17 лет???!!! Наденька была одета так: платьице шотландка, с красной отделочкой, а Волик в сером костюмчике. Ну, а я в пястрющем платьи и с чалдоном на голове.

А сейчас мы находимся в центре сада, наверное, скоро пойдем домой: накрапывает дождь.

Клятва

С сегодняшнего дня я не хочу иметь близкой связи с Диной. Я ей об этом сказала. Я должна свою клятву исполнить. 29 мая 1925 года, в 5 час. 26 мин. дня.

Что я желаю Жене Наседкину

 
В минуту жизни трудную
Не знаю, что сказать?
Но хочется украдкою
Тебя поцеловать.
Пусть вечно жизнь тебя ласкает,
Как мать любимое дитя,
Пусть сердце горести не знает,
Не унывай, живи шутя.
Пусть жизнь твоя течет счастливо,
Усыпана в фиалках, в розовых цветах,
Пусть вечно в сердце живет с тобою
Надежда, Вера и Любовь.
 

1925 года, 4 июня.

Вот сегодня уже неделя, как я в отпуску с фабрики. Еще одну неделю осталось мне пользоваться, и что же я сделала в этот отпуск? Да решительно ничего. Только сплю, жру, да – у. Ну, а сейчас иду гулять к Жене Наседкину. Если я сегодня с ним помирюсь, то буду посещать свой дневник ежедневно, даю обещание, а если нет, то раз в год, да и то по обещанию…

Был у меня знакомый по всей моей дружбе – Коля Ложкин. Работал он на фабрике «Текстильщик», а сегодня ему дали расчет. О, бедный Коля, какой ты несчастный.

6 июня.

Сегодня мы с Динкой ходили на фабрику, но получки мне не дали, потому что я в отпуску. Ну, мы пошли с Динкой в ячейку. Я сказала: «Дина, ты на меня не сердись, я больше не могу так быть с тобой, как ты хочешь, а пойдем лучше я тебе покажу, у нас при ячейке есть какой прекрасный уголок Ильича». Пришли, ей понравился уголок В. И. Ленина. Я говорю: «Динка, давай в память нашей дружбы мы себе устроим хороший уголок Ильича, купим красной материи, и здесь кое-что спупырим». Она засмеялась и говорит: «Пупырь». Не долго думая, я сняла с буфета головку Ильича и спупырила под вязаную кофту – и прощай, Макар, ножки озябли.

Вот, значит, я, Александра Петровна Голубева, спупырила сегодня Владимира Ильича Ленина, значит, все-таки я не воровка, если я не знала, что значит «пупырить». Во всем виновата Динка, я спупырила через нее, научила она меня.

8 июня 1925 года.

Вот только что я пришла из милиции, и что же? Что я за девчонка, когда у меня все-все пропало ни за что? Ой, правда, в тюрьмах сидят много виновных, но больше половины невиновных. За что же спрашивается пропала я? За то, что я надела третьего дня к маме Динкино платье, и ее колечко, а она по злобе на меня донесла? О, если мне сегодня удастся то, что я задумала – (курсив дневника), то завтра же я пойду к Жене Наседкину. Зачем я повстречалась с Женей, мне только с ним теперь не хочется расстаться. Ну, да ладно. Я теперь противна всему свету. Заканчиваю писать в половине одиннадцатого.

Александра Петровна Голубева.

* * *

 
Быстро катятся все дни нашей жизни,
Принося нам страданье и боль,
А в душе моей нет укоризны,
Не подскажет нам многое боль.
 
 
Припев.
Пей, Ольга, пей – сила вся в деньгах,
Теперь стыд и позор мы должны позабыть,
Чтобы беззаботно прожить!
 
 
Продает меня мать поневоле,
Что ни день, она гостя ведет,
Сердце щемит мучительно больно,
А она, утешая, поет:
 
 
Припев.
 
 
Полюбила я Женю студента,
Он один лишь хотел меня спасть,
Хотел меня вырвать на волю,
Но он денег совсем не имел.
 
 
Припев.
 
 
Раз он крикнул мне: пей, проститутка!
Я от ужаса вся замерла,
Сердце сжалось мучительно больно,
А он мне, утешая, запел:
 
 
Пей, пей, Ольга, ты проститутка теперь,
Ты проститутка и ею уж будь!
Пей – проститутки все пьют!
 

Тайна

12 июня 1925 года.

Вчера, 12 июня, мы ходили в клуб молодых ленинцев на занятия: я, Женя, Люба. 12 июня я приобрела себе??????????

Вот сегодня 13 июня. Оно лежит в одном месте. Не знаю, если улежит эта вещь, то, может быть, я наберусь храбрости и без причины? О, как не хочется жить! Мне только 17 лет, а жизнь уже опостылела с 15 лет. Я могла бы и сейчас, но сегодня нужно сообщить Жене. Что скажет он относительно всего? Он тоже как-то со мной думал на паях, у нас дело тогда отложилось из-за отсутствия???? Но теперь из-за причин. О, если бы с ним, я бы ни минуты не ждала бы. Как раз там «пара!». Сначала бы меня, а потом он сам. Вот бы хорошо! Остаюсь ненамеренная жизни Александра Петровна Голубева, 17 лет.

* * *

 
Ваши пальцы пахнут ладаном,
А в ресницах спит печаль,
Ничего теперь не надо мне,
Никого мне больше не жаль.
 

На память Толе.

Толя, береги мой дневник и не рви листья. Все, когда вспомнишь, что у тебя была сестра Шура.

15 июня 1925 года. Прощай, Толя.

18 июня.

Вот сегодня мне известили два больших несчастья. Отец запретил Жене со мной гулять, а в милиции говорят, что я буду судиться. Ну, что же делать. Я уж теперь решила, наверное, завтра и уйду к Оке, чтобы не было ни похорон, ни славы, ни вообще-то ничего. Шура Голубева, 18 лет (без пяти месяцев).