Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

Глава первая. Мечты и попытки

I

Мечты пионера. – Неудавшийся побег. – Собрание пионеротряда.

В комнате было двое – я и моя мать. Только что закончив читать какую-то книжку, я в задумчивости теребил руками концы пионерского галстука, спускавшегося мне почти до пояса, и смотрел на открывающиеся из окна виды Кисловодска.

Вечерело. За окном сугробы снега стали синими и холодными, и деревья запушенного инеем сада в просвет окна казались ярко нарисованной картинкой. Над садом, вдали, на пологих склонах гор, окружавших чашу Кисловодска, желтыми языками лежали лучи заходящего солнца. А еще дальше, за темнеющими полями Кисловодско-Эльбрусской возвышенности, двумя составленными вместе сахарными головами поднимался великан Кавказа – белый морозный Эльбрус.

Мать сидела у печки за швейной машиной и, ловя уходящий дневной свет, шила.

Я, не отрывая взгляда от Эльбруса, вдруг вспомнил рассказ учителя и заговорил:

– Знаешь, мама, нам сегодня учитель по географии рассказывал, что на Эльбрусе никто еще зимой не был. Наверное, там здорово холодно!

– Не знаю, детка, – отвечала старушка, – наверное, холодно. Видишь, сколько там снега и зимой и летом.

Помолчали.

Я продолжал смотреть сквозь узорчатые стекла замерзающего окна на розовеющий вечерний Эльбрус. В голове переплетались какие-то мысли и зрели неоформившиеся решения.

– А есть там белые медведи, как на Севере? Тут тоже всегда снег? А что они на горе есть будут? Нет, наверное, не живут. А вот бы влезть на Эльбрус зимой. Вот бы я Федьке Сысоеву нос утер. Он говорит, что ездил летом к самому Эльбрусу с отцом. Он у него геолог. Врет или нет? Кто его знает, но ребятам его рассказы нравятся.

Я начал медленно водить головой из стороны в сторону. Охваченный пламенем заката, Эльбрус переливался в льдинках окна искрящимися огнями красок. Его очертания растягивались и сплющивались, принимая самые фантастические формы.

«Влезть бы на Эльбрус, – думал я, – прийти и сказать нашему географу Николаю Петровичу: «Николай Петрович, я на самый верх Эльбруса зимой влез!» Что он тогда скажет? А потом бы прийти на пионерский сбор и рассказать вечером все вожатому Алексею и ребятам. Вот бы завидовали. Как же: пионер – и зимой на Эльбрусе!»

– Мама, а когда у нас самые сильные морозы бывают? В январе?

– В январе, деточка.

«Ну конечно, – думал я, – самое что ни на есть холодное время. Никто не обставит!»

– Ну так вот, – заговорил я звенящим решительным голосом, – в январе, обязательно в январе, чтобы самый сильный мороз был, влезу я на Эльбрус, на самый верх!

Мать искоса, с испугом, посмотрела на меня и, увидев мой нахмуренный лоб, закушенные губы и то, как я левой рукой теребил занавески, с укором произнесла:

– Что ты, Витенька, страсти такие говоришь… Ты бы лучше, чем занавеску дергать, сел бы почитал.

– Влезу, все равно влезу!

– Совсем ты распустился без отца, такие вещи мне говоришь, – начала мать.

Но я уже не слушал. Подбежав к вешалке, сорвал пальтецо, затем схватил коньки и, нахлобучивая шапку, уже в открытой двери все шептал одно и то же:

– Влезу, все равно влезу!

Впустив волну холода, захлопнулась дверь. Оборвался звон коньков, и в комнате опять наступила тишина.

«Какой сорванец. Ну что с ним будешь делать? На Эльбрус уже задумал лезть, а завтра еще что-нибудь выкинет», – думала старушка, склонившись над шитьем.

А я, выбежав в сад, тряхнул по дороге увешанную шапками снега вишенку, увернувшись от падающих хлопьев, кинулся к садовой калитке и по расчищенной дорожке побежал к речке. Впереди, дразня детские желания, по-прежнему розовели вершины Эльбруса.

Над обрывом Белой речки, отделившей станицу Кисловодскую от Буденновской слободки, я остановился и еще раз пристально посмотрел на скрывающийся за другим берегом Эльбрус.

– Влезу я на тебя, все равно влезу, – тихо проговорил я. – И зимой, обязательно зимой…

Затем, погрозив ему кулаком и скользя по крутой дорожке, побежал к льдистой речке. Еще через пару минут сверкнули коньки, и я побежал туда, за поворот реки, где меня уже ждала веселая, шумная компания товарищей.

Из-за горы Кабан, тупым рылом загородившей с востока станицу Кисловодскую, сначала выглянул только край луны и, убедившись, что все спокойно, на темно-синее небо выкатился громадный серебряный блин и, закрыв собой звезды, медленно поплыл по небесному своду.

Стало светло, как днем.

Заискрившись холодным отраженным светом, ожили ночные снега. Их нежную поверхность изрезали густые тени, ложащиеся от камней, кочек, деревьев и строений.

Отраженный лик луны пополз по гладкому лесу речушки к обрыву.

Станица спала.

Изредка лениво тявкали псы и, залившись звенящим воющим лаем, неожиданно умолкали. Вырвавшись из собачьих глоток, волчья песнь уносилась и таяла в лунной высоте.

Под обрывом в разных позах стояли в кучке три мальчика. Одним из них, стоящим на выступавшем изо льда обмерзшем камне, был я.

Другой, низенький и плотный, с круглой головой и во всякое время года веснушчатым лицом, был Шура Лысиков. Он был самым лучшим моим товарищем по пионеротряду и школьной скамье. Он сидел на корточках, усиленно сопел и, шмыгая замерзшим носом, забивал камнем закрутку на ослабевшей подвязке конька.

– А что, – обратился он ко мне и отбросил камень, – возьмем мы с собой коньки туда? Льду там уйма, отсюда видно. Знаешь, как поедем? У-у-у-у-х-х!

Он даже подпрыгнул на месте, представляя себе, как они поедут.

– Возьмем, – важно ответил я, – что нам стоит. Конечно, возьмем.

– Там лыжи надо, – вмешался третий товарищ по школе – Вилли Филиппов.

Ему было одиннадцать лет. Ростом он был ниже меня, но выше Шуры, и в подготовляемый побег на Эльбрус был привлечен как финансово сильная единица. Благодаря неумеренной щедрости родителей у него всегда водились деньги.

– Видали, как много снега везде? На коньках там не поедешь.

– И лыжи возьмем, – согласился я, – это нам ничего не стоит. В школе есть четыре пары. Мы возьмем их будто для экскурсии в парк, ну – и готово. А потом пусть ищут…

– Боязно все-таки, – затоптался на места Вилли, смотря себе под ноги. – Отец, если поймает, знаешь как отдерет?

– Чудак ты, – уговаривал его Виктор, – никто и не заметит, как мы уедем. Лыжи в багаж сдадим. У меня есть три рубля двадцать шесть копеек, и еще соберем. Ты читал книжки, как там убегают? Потом родители еще рады бывают, когда обратно приходят.

– А куда ехать? – не сдавался Вилли.

– Куда, куда, – горячился я. – Закудахтал, как наседка с цыплятами. Помнишь, Федька Сысоев говорил, что они с отцом сначала поездом в Нальчик ехали, а потом на автомобиле к подножию Эльбруса. Ну а мы от Нальчика пешком пойдем или на лыжах.

– А почему не отсюда? Прямо ближе…

– Нет отсюда напрямик дороги нет.

– А я знаю, где у матери варенье и сало лежит. Ведь нам надо всякой еды взять, – забеспокоился Шура.

– Правильно, Шурка, – ответил я. – Надо сейчас же, чтобы домашние не заметили, начинать прятать продукты. Возьмите мешки с лямками и складывайте туда всякие сухари, сахар, сало и все, что попадется.

– А вот в книгах пишут, – выискивал причины Вилли, – что все путешественники с палатками ходят, а у нас нет.

– Ну и не надо, – отрезал Виктор. – Федька говорил, что у Эльбруса под самым льдом растет лес, а внизу аулы, где живут люди. Мы там переночуем, за один день влезем, спустимся и пойдем обратно. На что нам палатки? А поедем мы в зимние каникулы.

– Ты, Вилька, не скули. Сразу видно, что не пионер…

Но тут я замолчал. Я почувствовал, что побег без согласия родителей, школы, пионеротряда – дело не пионерское. Это меня мучило и раньше, но я рассуждал так: если зимой первым на Эльбрус взойдет не кто другой, а пионер, то пионерам и слава от этого.

Я, конечно, не представлял себе и сотой доли тех трудностей, с которыми придется столкнуться, а также как и куда мы должны были идти. Все рисовалось ясно и просто. Придем мы к Эльбрусу, взберемся на него, как вот на Кабан-гору ходили за цветами. Только тут трава, а там снег – и вся разница. Ну, выше немного. Ходили же летом всем отрядом на гору Бештау около Пятигорска – и ничего. Оттуда вожатый показывал на Эльбрус и говорил: «Вот бы нам туда взойти». И ребята все кричали и просили совершить экскурсию на Эльбрус. Сам же говорил и хотел идти – значит, можно.

Поеживаясь от мороза, я соскочил с камня и начал кружиться на месте. По ярко освещенному льду плясала моя угловатая тень.

– Так, чтобы никому ни-ни. Чтобы тайно все было, а то узнают – и все пропало. А сейчас покатаемся немного и поедем по домам.

– Спать хочется, – зевнул Шурик.

Я, широко разбрасывая ноги, понесся от обрыва. Вслед замелькали еще две пары коньков. Кто-то упал. В морозном воздухе прозвенел громкий смех, и недавние участники заговора о тайном побеге на Эльбрус опять превратились в резвящихся мальчишек.

Полная луна поднялась над спящей станицей. Казалось, что, следя с высоты за тремя маленькими точками, бегающими по глади замерзающей реки, она добродушно улыбалась…

Это собрание пятого пионеротряда станицы Кисловодской было особенно большим.

Ребята были распущены на каникулы, и каждый по-своему использовал свободное время.

– К чему ты так приложился? – спрашивал один мальчик своего собеседника, проводя пальцем по засохшей царапине на его щеке.

– А это мы через кусты по речке на коньках проезжали. Знаешь, там, на Березовке, выше бани? Хорошо там кататься!

– …И вот мы поехали на горы за сеном, – говорил в другом углу высокий мальчуган в бараньем тулупчике, делая страшное лицо. – Кругом ночь, и батька держит в руках ружье. Едем мы, едем, и вдруг вижу я глаза волчиные, так миг-миг во тьме…

Ребятишки сидят, затаив дыхание, с открытыми ртами и не шевелятся, слушают о страшных похождениях своего товарища-пионера.

– «Батька, – говорю, – вон волчьи глаза смотрют». – «Где?» – говорит. «Вон, – говорю, – у скалы». Папанька направил ружье и ка-а-к-ба-бахнет, ашь огонь из дула полетел.

– Убил? – выдохнула шустрая девчонка.

– Нет, убегли… – честно сознался рассказчик. – Папанька говорил – темнота, никакого прицелу не было.

Вожатый пионеров ходил между ребятами, слушал и поправлял завравшихся. У стола читали пионерские газеты. Было шумно и очень весело. Только двое не находили себе места в этом веселом сборище. Они сидели в углу за столом и, казалось, погрузились в чтение газет. Одним из них был я, а другим Шура Лысиков. Думы были определенно мрачные. А получилось все так. Подготовка к побегу была проведена по плану. Лыжи зашиты в стащенный Вилли мешок и с некоторыми препятствиями сданы в багаж. А два дня тому назад, уже на каникулах, сговорились собраться следующим утром у станции Минутка и ехать зайцами в Нальчик.

И вот ясным морозным утром, с котомками за плечами, уйдя из дому якобы на экскурсию (котомки предварительно были спрятаны в саду), я и Шура появились у платформы станции. Здесь-то и суждено было окончиться великому побегу покорителей Эльбруса.

– Вы это куда, ребятишки, собрались? – выйдя из-за будки для ожидающих, спросил, улыбаясь, вожатый Алексей. – Вот так циркачи. А ну-ка, пойдемте со мной.

Ребята от неожиданности обмерли, переглянулись и, увидев, что все пропало, покорно поплелись вслед.

Алексей привел нас к себе домой и целый час отчитывал и раскрывал перед нами все плохие стороны нашего поступка.

Все произошло очень просто. Вилли оказался «предателем». Ему страшно не хотелось участвовать в побеге. Он этого боялся, но отказаться при товарищах и показаться трусом не хотел. Может быть, он и убежал бы, но на беду встретил вожатого Алексея и решил ему все рассказать. Поэтому его в числе пойманных и не было. Но окончательно «всыпать» ребятам Алексей решил на общем пионерском собрании.

– Ребята, тише, – раздался его громкий голос. – Давайте начинать собрание. Усаживайтесь быстрее.

Ребята повозились и замолкли. Затем выбрали президиум.

– Первый вопрос у нас – экскурсия на стекольный завод в Минводы.

По комнате пронесся гул одобрения.

– Второй – обсуждение побега на Эльбрус двух наших пионеров.

Затихшее собрание опять заволновалось, и все головы повернулись в сторону виновников этого происшествия. Но во взглядах было больше любопытства и сочувствия, чем порицания.

По первому вопросу вожатый говорил о поездке всего отряда на экскурсию в Минводы осматривать стекольный завод. Он подробно рассказывал о заводе, об условиях поездки и перешел ко второму вопросу.

– Итак, пожалуйте сюда, к столу, – обратился Алексей к беглецам.

Провожаемые десятками взглядов, мы вышли вперед и сели.

Вожатый подробно рассказал о том, как он узнал о побеге и предупредил его. Потом попросил рассказать, что нас толкнуло на это дело.

Выступил я.

Я рассказал о своих мечтах и думах, зародившихся после слов учителя по географии, сказавшего, что на Эльбрусе зимой еще никто не был. Признавал, что мы с Шуркой виноваты в сокрытии своих планов и поступков, что это дело не пионерское, но что мы хотели своим походом на Эльбрус принести пионерам еще одну маленькую победу.

Тогда заговорил Алексей.

Он напомнил ребятам, в каких условиях они живут: для них открыты все пути, кто кем захочет, тот тем в жизни и может стать, если на то имеются способности. Для них предоставляются все условия для учебы и развития. И если Виктор хочет стать исследователем гор, то он может себя сейчас готовить к этой работе, но подобные выходки в условиях нашей действительности нетерпимы.

Он говорил, что если мы, собираясь взойти на Эльбрус, все время помнили о чести пионеров – это хорошо; что мы умело провели организацию всего предприятия – это тоже хорошо. Но что мы задумали в целом такое безрассудное дело, не считаясь ни с кем, не спросясь ни у кого, – это уже плохо и совершенно недопустимо, что мы не обратились к взрослым за разъяснениями, а сделали так, как нам захотелось.

Ребята, у которых часто витали в головах подобные же мысли о различных побегах, слушали вожатого с напряженным вниманием.

Вожатый говорил еще много и внес предложение: из отряда беглецов не исключать, но, во-первых, вынести им порицание, а в наказание не взять на экскурсию на Минводский стекольный завод.

Однако масса этому воспротивилась, и большинством голосов решили нас на экскурсию взять.

Собрание кончилось.

Шумной гурьбой пионеры высыпали на морозную улицу; под шустрыми ногами переливчато запел звонкий морозный снег.

– Ты, Шурка, пойдешь еще на Эльбрус? – спросил я своего товарища.

– Не, – покачал он отрицательно головой.

– Не пойдешь? – переспросил я.

– Не, – тихо подтвердил Шурик, наблюдая за проходящим поездом.

– А я пойду, обязательно пойду, только вот выучусь, подрасту – и полезу.

…Пионеротряд номер пять возвращался с экскурсии домой в Кисловодск.

Ребята прилипли к окнам и ловили взглядами пролетавшую за стеклом зиму в новых незнакомых картинах чужих мест.

Вагон ритмично вздрагивал на стыках рельс. Шевеля толстыми заснеженными ветвями, проплыли бештаугорские леса. Словно поворачиваясь на невидимом вертеле, разными сторонами смотрела гора Бештау.

Промелькнул Пятигорск, и на горизонте, разбитая на звенья, на сотни верст раскинулась Главная Кавказская цепь, и впереди нее пьедесталом для синего свода возвышался могучий, величавый, среброкованный Эльбрус.

Он притягивал каждый взгляд. Пассажиры, как зачарованные, не сводили с него глаз и не могли удержаться от возгласов.

Вот и сейчас у всех ребят сразу прошло утомление. Заглушая грохот поезда, зашумел муравейник маленьких людей.

– Эх, и красиво же!

– Да, какой высокий!

– Нет, туда не залезешь.

Я сидел у окна и не отрывал глаз от Эльбруса. Впервые я видел его во всем величии и сразу понял, что взобраться на него нам, мальчишкам, немыслимое, невозможное дело. Нужно побывать около его снегов, посмотреть, узнать, кто там раньше был и, самое главное, подрасти и тогда лезть на него.

Черные нити рельс вползли в ущелье Подкумка и стали ввинчиваться в горы, капризно извиваясь вместе с изгибами реки.

«По мере того как поезд приближается, – думал я, – вершина уменьшается. По мере того как я буду расти и приближаться к цели, ее трудность тоже будет уменьшаться».

От Эльбруса за пологой Лысой горой остался только маленький клочок снега.

– Ты что задумался? – весело спросил меня подошедший вожатый Алексей. – О том ли, что не удалось убежать?

– Посмотри, – указал я на вынырнувшую из-за поворота одну вершину Эльбруса. – Вот буду таким же здоровым комсомольцем, как ты, и влезу.

Лицо Алексея словно осветилось изнутри, расплылось в широкую улыбку. Он схватил меня за руки, крепко сжал их и потряс.

– Молодец, молодчина, твоя настойчивость мне нравится. Ты победишь. Но если хочешь быть настоящим исследователем, учись, не теряй времени, хотя ты и пионер. Если задумаешь что, приходи ко мне и поделись своими планами. Если они будут выполнимы, полезны, я тебе всегда помогу.

– Хорошо, – сказал я твердо.

Мы одновременно взглянули на Эльбрус. Морозная синяя вершина медленно таяла, скрываясь за куполом ближней горы. Плавно повернув, поезд качнулся и понесся прямо в горную котловину. Казалось, он сейчас пронижет горные массивы и вонзится в сверкающий льдами Эльбрус.

II

Я стал экскурсоводом. – Тренировка к походу на Эльбрус.

Четыре года промчались, как красочная кинолента. Я окончил семилетку и должен был этой весной расстаться со стенами второй советской кисловодской школы.

Однажды мне сказали, что сегодня вечером в нашем классе будут занятия семинара по подготовке проводников и экскурсоводов для экскурсионного бюро общества «Советский турист».

Этот вечер явился переломным в моей жизни.

Лектор яркими словами развертывал перед немногочисленной аудиторией туристские маршруты. Он говорил очень красочно. Это был старый проводник по Карачаю, Кабарде и Балкарии – С. Григорьев.

Перед слушателями расстилались зеленеющие взгорья Кисловодско-Эльбрусского плато, синели на горизонте дрожащие в мареве зноя Бештау, Машук и вершины Пятигорья. Цветущие субальпийские луга сменялись лесистыми глубинами Эшкаконского ущелья.

Над шумящими потоками склонялись курчавые раскидистые березки, одинокие сосны, вросшие цепкими извилистыми корнями и расщелины неприступных скал. Лектор рассказывал о Бермамыте:

– Зрелище с Бермамыта исключительно прекрасное. За десятки километров открывается вид на Эльбрус с этих высот. Эльбрус кажется отсюда воздушно-легким, прозрачным, притягивающим… Каждый завидует легким облакам, остановившимся на его вершине, и каждый хочет коснуться его белоснежной вершины.

Слова лектора возвращали мне мечты детства – побывать на Эльбрусе, первым ступить на его зимнюю вершину.

Вопрос был решен: меня зачислили слушателем семинара, и летом 1929 года я должен был работать проводником в окрестностях Кисловодска.

…Прошло еще три года. За это время я вырос, окреп, вдоль и поперек исходил уже с группами туристов Карачай, Кабарду. Я побывал в теснинах Малки и Эшкакона, излазил вершины Скалистого хребта. Я поднимался на отвесные скалы Бермамыта, Кинжала, Шит-Жатмаса и переходил десятки перевалов через Главный Кавказский хребет и его отроги. Сотни человек провел я на Алибекский ледник и через Клухорский перевал, раскрывал перед любопытными взорами недра гор, богатства и красоты горного мира нашей чудесной страны.

Я узнал радость побед над снежными вершинами Софруджу, Белалы-Каи, Сунахета и многих других. Бывал я в лесах Абхазии, купался в водах Кодора, узнал холодные ветры высот Могуаширхи, ливни южных склонов и снега северных. Зимой с ружьем за плечами прокладывал первые лыжни в дебрях Худесских гор и на просторах Бечасына.

Иногда приходилось ночевать в снегу, в пещерах, и велико было удивление пастухов-карачаевцев на зимних кошах, когда вдруг на склон стремительно вылетал человек на лыжах и непонятно быстро, как на крыльях, размахивая палками, плавно подъезжал к самому кошу.

Были и такие ночи в горах, когда приходилось у костра, освещающего загорелые лица горцев, рассказывать им о колхозах, о товарище Сталине, о Кисловодске, о войне и даже о небоскребах.

И когда я рисовал горцам положение их скота, стоящего сейчас под снегом, на холоде, в грязи, где затоптана половина сена, с таким трудом собранного на крутых склонах гор, и сравнивал с положением скота в колхозе, то всегда получал ответ:

– Честное слово, колхоз лучше!

И ранним золотистым утром, провожая в путь, в неизвестную зимнюю глушь, горцы крепко жали мне руку и заботливо совали в рюкзак куски каймака и сыра и много раз благодарили за теплые слова.

Прощаясь со мной, горцы заявляли:

– Придет весна – пойдем в колхоз, честное слово там хорошо… Другая зима здесь будет – колхозная.

И я уходил дальше.

Жизнь в таких условиях закаляла меня для серьезной работы в горах, где хорошее здоровье – решающее условие в перенесении трудностей.

Большой радостью этих лет было вступление в мае 1930 года в ВЛКСМ. Я стал членом Ленинского комсомола.

Это придавало каждому моему шагу большую осторожность, вкладывало больше настойчивости при достижении цели. Сознание ответственности перед дорогой мне организацией руководило всеми моими мыслями.

Зиму 1931–1932 годов я работал инструктором организационно-массовой работы при Кисловодском райсовете Общества пролетарского туризма и экскурсий и при горкоме ВЛКСМ.

Впервые в Кисловодске на лыжи становились десятки людей, и нетронутые снежные склоны окрестностей покрылись сеткой лыжных следов.

Развивался местный лыжный туризм.