Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

II

Начало первой зимовки на Эльбрусе. – Установка ветродвигателя. – Первая электролампочка на Эльбрусе.

14 декабря. Первый день нашей жизни на эльбрусской зимовке. Проснулись мы рано и, лежа в меховых спальных мешках, переговаривались. В комнате на всех вещах лежал тонкий слой снега, который, мелькая, носился в воздухе, проникая в щели деревянных стен. Сильные порывы ветра сотрясали нашу хижину. В одном из окон тонко звякало стекло. От этого звона становилось еще холоднее. При дыхании пар вырывался плотными клубками и быстро таял в морозном воздухе.

Целый час мы лежали, высунув носы в прорезы спальных мешков, и обсуждали, с чего начать. Во всех трех комнатах «Приюта» в беспорядке лежали штабеля ящиков, завалы мешков, палки, лыжи, столы и прочее имущество.

Славец, ставший с нашего согласия поваром зимовки, вылез первым. Зашумел примус, запахло домашним чадом и свино-бобовыми консервами. Чайник кофе со сгущенным молоком окончательно привел нас в хорошее настроение. Мы, не медля, взялись за работу.

Три комнаты «Приюта» распределили так: одну, самую светлую, оставили под жилье; вторую – для пустых ящиков, керосина и разных запасных вещей и, наконец, третью, самую дальнюю, определили под склад продуктов. Распаковывали ящики, забивали щели в стенках и полу войлоком. Комната стала принимать жилой вид. Когда же в потолок ввинтили спортивные кольца и на резинках растянули боксерский мяч, стало почти уютно.

Всю комнату разделили на четыре части: один угол занял столик с метеорологическими приборами и книжными полками, другой – отдали в безраздельное владение Лысенко, и он там уже навинтил всяких роликов, вольтметров и амперметров; третий угол занимала кухня с обеденным столом, а четвертый был спальней – там стояли три сдвинутые койки, а над головой развесили ружья, ледорубы, альпийские тросы и прочее снаряжение.

Они нашей зимовке придавали вид горного приюта для охотников где-нибудь в Альпах.

Не имея запаса дров, мы все-таки взяли маленькую железную печку, рассчитывая сжечь ящики и упаковку. Она была торжественно, под марш, исполняемый на губах, водворена у окна, и хотя не топилась, но произвела приятное впечатление.

Вечером зажгли лампы. Через законопаченные стены и обклеенные окна снег в комнату не проникал. Потеплело. Перед тем как забраться в спальный мешок, я в одних трусиках, несмотря на мороз, долго кувыркался на кольцах.

– Лезь в спальный мешок, – взывал с кровати Славец, – а то мне смотреть на тебя холодно.

– А ты сам попробуй. Смотри, – отвечал я и делал «ласточку».

– Вот здорово, – изумлялся Славец и лез на кольца.

Незаметно мы втягивались в эту новую жизнь, и что раньше казалось трудным и тяжелым – становилось обыденным и простым.

15 декабря. Непогода продолжалась. С утра занялись монтировкой ветряка: надели пропеллер, сделали проводку, установили угольные контакты и закончили ряд мелких работ. Перед пуском основание ветродвигателя завалили камнями.

Настроение было повышенное. Предстоял пуск первой электростанции на Эльбрусе, работающей на ветре.

Мы нарочно оттягивали момент пуска и, закончив все приготовления, стояли и разговаривали у основания ветряка.

– Как же так, ребята? – говорил Лысенко, которому хотелось, чтобы его чествовали за участие в подготовке пуска ветродвигателя как электрика. – Как же так, народу-то мало…

– Ничего, я сейчас речь скажу.

На Славца снизошло вдохновение. Он влез на площадку ветродвигателя и, приняв позу оратора, с чувством начал:

– О, ветер, впервые твои крылатые порывы, овевающие горные пики и синь снегов Кавказа, попали (тут запас лиризма иссяк)… в лапы (он запнулся, подыскивая слова)… техники. И мощь твоих порывов будет служить нам, трем смельчакам…

– Заврался, заврался, – кричал я, – довольно. Запускай пропеллер!

Смеясь, я и Лысенко побежали в комнату. Я встал у окна, а Лысенко у приборов. Он принял важный вид и провозгласил:

– Запускай!

– Пускай, – заревел я в окно и увидел, как Славец дернул серебристый пропеллер и слез с вышки.

Первые несколько оборотов можно было различить на лопастях надпись «ЦАГИ», а затем все слилось в сплошной дрожащий круг.

Славец, придерживая шапку, стремительно кинулся к дому. Три пары нетерпеливых ожидающих глаз уставились на контрольную электролампочку. Во всех взглядах можно было прочесть одно и то же: мучительное ожидание и вопрос – загорится или нет?

Пропеллер, заглушая отчаянным треском свист ветра, набирал обороты. Нарастал гул, и нарастало наше волнение. Казалось – не будь тока, волоски лампочки должны были загореться от силы наших взглядов.

Треск пропеллера нарастает и нарастает, как музыка симфонического оркестра. По спине забегали холодные мурашки, и медленно, постепенно наливаясь жизнью огня, стали накаляться вольфрамовые нити лампочки. Быстро разгоревшись, она вспыхнула ярким белым светом.

Мы ревели, выли на разные голоса по мере сил и возможностей, по величине легких и крепости голосовых связок. Я никогда в своей жизни так бурно не выражал свою радость, как тогда. Это была радость победителя над стихией.

Вскоре мы выдохлись и крики затихли.

– Ловко время провели, – хрипло сказал Славец, показывая усталым жестом на оборванный мяч и разбросанные вещи.

– Кричать можно, но зачем же вещи портить. Ты с ногами на подушку влез, – заметил я о положении Славца.

Лысенко сидел на полу и вправлял вату в разорванную ушанку, готовясь произнести нравоучительную тираду.

Перекал лампочки заставил нас броситься к станине ветряка и изменить угол положения пропеллера к ветру. Наша маленькая электростанция мощностью в восемь ампер работала на высоте 3200 м над уровнем моря. Факт сам по себе замечательный, но радовались мы преждевременно. Этот ветродвигатель доставил нам в дальнейшем столько хлопот, столько проклятий сыпалось на его железные части, что приходилось удивляться, как он от них не расплавился.

Электростанция была готова. Осталось открыть еще две станции: метеорологическую и радио.

Вечером вслух читали «Похождения бравого солдата Швейка». Чтец держал книгу в перчатках – мороз быстро хватал за пальцы. Вместе со здоровым, жизнерадостным смехом вылетали клубы тающего пара.

16 декабря. Проснувшись, я не услышал обычного завывания ветра. Было тихо.

Через какую-то трещину в противоположной стене пробился луч солнца и, полоснув Славца по голове и перерезав пополам блестящий ледоруб, ружье и связку альпийского каната, задрожал и застыл.

– Ребята, буран кончился. Солнце, – огласил я комнату веселым криком и стал быстро одеваться.

Один за другим мы кинулись к дверям, стремясь выбраться под живительные лучи. Но наши усилия открыть входную дверь оказались тщетными: за ночь ее завалило сугробами, и она не открывалась.

– Как вылезть?

– Известно как – в окно.

Выбравшись через окно, мы были ослеплены ярким солнцем, отражавшимся от свежевыпавшего чистого снега. Вернулись за темными альпийскими очками.

Утопая по пояс в рыхлом снегу, мы подобрались к краю площадки. Перед нами во всем своем великолепии раскинулась высокогорная кавказская зима.

Там, где четыре дня назад была проложена дорога для вьюков, лежали громадные сугробы снега, и склоны угрожали лавинами неосторожному лыжнику. Снегопад присыпал все уступы, скалы и ледопады, и даже сосновый лес в долине был прикрыт одеялом синеватого снега.

Одинокое темное, с разорванными краями облачко блуждало по Баксанскому ущелью, исчезая под лучами зимнего солнца. Где-то прогрохотала первая лавина. Пронзительно свистнула горная индейка. Мы насторожились. Со скал над нами, совсем близко, раздался ответный свист.

– Ого! – воскликнул Славец. – Охотиться будем…

Откопали входную дверь и расчистили дорожки. Целый день продолжали оборудовать наше жилье. Сушили подмокшие вещи.

Затем я и Славец загорали под лучами зимнего солнца. В тени был мороз, а на солнце таяло. Лысенко снять рубашку не решался.

– Швейцария, – восторгался Славец. – Я в кино видел, как там лыжники носятся по склонам без рубашек.

– Подожди, и мы наладим.

Наметили площадку для установки метеорологических будок и дождемера. Но она была засыпана двухметровыми сугробами. Пришлось расчищать.

– Давайте радиостанцию сначала установим, – просил Лысенко.

Мы решили на следующий день заняться установкой мачт и натянуть антенну.

Весь день стоял штиль. С двух часов дня солнце скрылось за вершины, и мы погрузились в морозную тень. Скалы почернели. Наблюдали первый зимний горный закат. Тень, подрезая вершины, подбиралась к небу. Вершины из розовых превратились в красные, и когда линия тени поднялась к самым макушкам, они побагровели и, словно перегорев, внезапно потухли.

Забравшись в спальные мешки, мы читали литературу по метеорологии: руководство для метеостанций, общий курс метеорологии и инструкции. Приборы нужно было установить безошибочно.

17 декабря. Погода, кажется, установилась. Утро ясное, но подтаявший вчера снег потемнел. После завтрака принялись за установку мачт. Больше всех суетился Лысенко.

Одну мачту установили на углу дома, а другую у скалы и натянули антенну. Близко свистели индейки, но охотиться было некогда.

Вечером Лысенко закончил установку приемника и передатчика, но незаряженные аккумуляторы не давали возможности начать работу. И тут мы вспомнили о ветре.

18 декабря. Первыми словами Лысенко, после того как он протер глаза, были:

– Ветер есть?

– Нет, – говорю, – нету. Но ты особенно не беспокойся, он будет. Чего доброго, а ветру…

Сегодня расчистили площадку под будки. Весь день копались в снегу. Ручными пилами вырезали плиты снега, складывая их пирамидами на краю скалы, и с улюлюканьем сталкивали в пропасть. Устраивая лавинки, мы с любопытством смотрели, как разбивались в пыль куски снега на уступах. До ледника не долетала даже снежная пыль.

Лысенко подходить к самому краю скалы боялся. Он брал кусок снега, осторожно подбирался к краю, становился в двух метрах от него, но бросить снег не решался.

– Почему ты не бросаешь?

– Боюсь, что снег как-нибудь меня зацепит.

Я понимал его состояние: за брошенным в пропасть камнем в первую минуту страшновато смотреть и хочется броситься вслед.

Уже ночью закончили расчистку площадки и с мороза пришли в мороз. Дров было такое мизерное количество, что топить печку не решались. И странно: ни один из нас еще не простудился, даже насморка не получил.

19 декабря. Спальные мешки являлись для нас самым приятным местом. Проснувшись утром и нежась в тепле, мы обычно обсуждали наши дела, строили планы и распределяли работу на день.

Сегодня предстояло наметить день открытия метеорологической станции.

– Чтобы приступить к нормальной работе и все устроить, нужно еще дней десять, – начал я.

– Кроме того, – продолжал Славец, – открытие станции нужно совместить с какой-нибудь исторической датой.

– На новый год намекаешь? Совершенно верно. В двенадцать часов встретим новый год, а в час ночи снимем первые наблюдения.

Лысенко поддержал.

20–22 декабря. Сколотили столб для флюгера в десять метров длиной и с большим трудом установили. Для трех человек эта работа явно непосильная. Ветродвигатель все эти дни не работал, нет даже слабого ветерка. По всем правилам установили метеорологические будки и приборы. Наладили самописцы и практиковались в снятии наблюдений.

23 декабря. Решили отдохнуть. Лысенко пошел прогуляться к леднику, а я и Славец полезли под барьером скал, обрывающихся в сторону Большого Азау. Нашли старые следы пребывания туров, засняли перевал Чипер-Азау. Пробрались под всем барьером, но на обратном пути Славца чуть не убило камнем.

Увидев одно опасное камнепадное место, я предложил:

– Давай под этой скалой пробегать поодиночке, а второй будет смотреть, не падают ли камни, и предупреждать криком.

Я быстро пробежал под скалистыми навесами и спрятался за выступами. Выждал и крикнул Славцу:

– Беги!

Он спокойно миновал, по нашему мнению, самое опасное место и уже был от меня шагах в пяти, как вдруг раздался свист и, мелькая на фоне скалы, прямо на нас летел камень.

– Скорее! – резко крикнул я, и сам влип в скалу.

На голове, наверное, зашевелились волосы.

Славец сделал два прыжка, я протянул ему руку, и в полуметре от его головы со свистом пронесся камень величиной с кулак. Послышался глухой удар, и осколки полетели в бездну под нами.

Славец сел рядом со мной. Мы оба были бледны.

– Нагулялись, – выдавил он. – Секунда запоздания – и зимовали бы без меня.

– Брось, не говори. Глупо это все. Черт нас понес…

Вяло поплелись к зимовке, пугаясь шороха падавших кусочков снега.

24–25 декабря. Везде в горах падает снег, а у нас его нет. Штиль. С тоской посматриваем на ветряк. Сергей ловит Пятигорск, но безрезультатно. Без зарядки аккумуляторов связаться не удается. Читаем метеорологическую литературу.

26 декабря. По небу, цепляясь за вершины, ползут рваные, косматые облака. После завтрака, коллективно поругав ветер и ветряк, я с досады выстрелом с порога распотрошил снегиря.

27 декабря. Ночью грянул буран. Комнатный термометр показывал –11 °С. В щели проникает снег и кружится по комнате. Заряжаем аккумуляторы урывками по 2–3 минуты, а нам нужно 75 часов беспрерывной зарядки. Выдумываем другие способы приведения в действие запасного динамо.

В 9 часов 25 минут в грозовом переключателе передатчика послышался треск. Подошли – увидели искру. Это для нас ново. Оказывается, вместе со снежной бурей пришла магнитная.

– А если попробовать заряжать аккумуляторы атмосферным электричеством? – предложил Лысенко.

– Давайте, – говорю, – заряжай чем попало, лишь бы зарядить.

Взяли новый аккумулятор на 40 амперчасов и соединили плюс с антенной, а минус с землей и за тридцать минут зарядили его на полтора вольта. Понравилось. Подзарядили аккумулятор 80 амперчасов за 10 минут на один вольт. Наши эксперименты прекратил ветер, сорвавший антенну. Вечером в комнате мороз достиг –13 °С.

28 декабря. Ветра как не бывало. Выдумали с Лысенко ручно-двигательную установку. Сшили шкив, сколотили два деревянных колеса разных диаметров; маленькое, передающее обороты большого, надел на вал динамо, а к большому приделали ручку для кручения.

Славец к нашему проекту отнесся скептически, и пока мы с энтузиазмом устанавливали в средней комнате электростанцию своей конструкции, он с прохладцей готовил завтрак и затянул его до 11 часов, обед приготовил к 8 часам вечера.

Мы возмутились, обвинили его в срыве стройки электростанции.

29 декабря. Предварительно высказав коллективно в сильных выражениях ветродвигателю все, что мы о нем думаем, приступили к открытию высокогорной ручно-двигательной электростанции. Крути по двое – ток дает от 80 до 120 вольт. Но через 10 минут работы выбиваемся из сил. Из человека выжать лошадиную силу никак нельзя. Чтобы дать аккумуляторам первичную зарядку, нужно крутить трое суток подряд.

– Сдохнуть можно после такого упражнения, – жаловался Лысенко.

– А у меня прямо на глазах растет аппетит, – жалобным тоном поддерживал Славец.

Покрутили, разочаровались в своей затее и бросили.

30 декабря. Проснувшись, занялись разработкой программы торжества по встрече нового года и открытию первой метеорологической станции на Эльбрусе.

Рождались фантастические предложения:

– Ты, Славец, сходи на проспект Большой Азау. Там под горой Азау-Баши находится высокогорный гастрономический магазин.

– И что взять? – осведомляется Славец серьезно.

– Займись главным образом съестным: закупи ветчины, тортов, пирожных, рыбки свеженькой, фруктов и остальное по выбору.

– А я сбегаю в «Центроэльбруследвод» на Приют одиннадцати и позабочусь о напитках, – вызвался Сергей.

– Это по твоей части, ты в этом большой специалист, – сказал я.

– А потом, – развивал мысль Славец, – встретим новый год, снимем первые наблюдения, оседлаем безработный ветродвигатель и полетим в гости в Сванетию.

– Ветра-то нет! – кричал Лысенко при упоминании о ветродвигателе.

Потом перешли к реальности.

Славец заявил, что сообщить меню сегодняшнего ужина он категорически отказывается.

– Это будет такой ужин, какого никто и никогда на Эльбрусе не едал. Исторический ужин, – заверял он нас. – Только, Виктор, для полноты впечатления нужно взять в оборот оставшийся спирт.

Принимая во внимание важность минуты, я разрешил.

Целый день суетились и наводили порядок. Все свое внимание и опыт Славец уделил кулинарии. Часто заглядывал в книгу «Здоровая пища и как ее готовить» и загадочно улыбался.

Все приготовленное прятал под стол и отгонял, когда мы приближались. Горели два примуса, и печка глотала обломки ящиков.

Я и Лысенко опять до потери сознания крутили нашу зарядную установку. Теплилась надежда, что, может быть, в этот вечер удастся связаться с Пятигорском.

К вечеру с Эльбруса подул ветерок, пропеллер завертелся. Удалось немного зарядить аккумуляторы.

Темнело.

Я, в последний раз просмотрев инструкции по снятию наблюдений и установке приборов, убедился, что все сделано правильно и можно начинать нормальную работу станции.

Лысенко не отходил от приемника и передатчика. Он слушал и принимал десятки станций. Передатчик работал. Вспыхивала индикаторная лампочка, и в эфир летели позывные, но ответа не было. Пятигорск не отвечал. Лысенко бросил наушники и злой отошел от стола. Ему, как и всем нам, было неприятно, что в работе нашей станции имелся какой-то большой прорыв. Но помочь мы ничем не могли.

Кто являлся виновником – Пятигорск или он – сказать было трудно.

Славец подготовил ужин, накрыл стол. Раздражающе поблескивали три жестяных стаканчика. В 11 часов всем нам захотелось есть, и мы решили начать на час раньше.

Мы собрались у стола. Нельзя сказать, чтобы все были очень радостными. Наши лица омрачала неудача в работе радиостанции.

Тост был короткий.

– Давайте выпьем за все сделанное и за выполнение всего, что нам нужно сделать, – сказал я просто, и донышки стаканчиков, поблескивая, посмотрели в потолок.

От чудесного нектара все сморщились и принялись за бараний суп. В голове зашумело, и настроение поднялось на количество градусов выпитого спиртного. Гитара, мандолина и балалайка в наших руках запели разными голосами один и тот же мотив – «Светит месяц».

В час ночи я снял первые метеорологические наблюдения.

III

Вторая попытка восхождения на вершину. – Буран. – Болезнь радиста Лысенко.

1 января 1933 года. Небо ясное. У нас со Славцом было давнишнее решение: как только наладим работу станции, так отправимся на вершину Эльбруса. Снимать наблюдения и делать нужные записи мы научили и Лысенко.

Скорее побывать на вершине нас подгонял еще один факт. Осенью мы читали в газетах, что один итальянец, побывав летом с «Интуристом» Эльбруса, решил обязательно приехать сюда зимой и совершить первозимнее восхождение на Эльбрус.

Славца и меня прямо бесила мысль, что открывать путь на зимний Эльбрус приедет какой-то иностранец.

– Как только заметим, что он с проводниками показался на подъем от поляны Азау, так сунем в карман по куску хлеба и банке консервов и побежим на вершину, – говорил я. – Будем карабкаться до последней возможности и хоть на четвереньках, а влезем первыми. Оставим там красный флажок, а на другой день пускай он идет по нашим следам. Пусть наши альпинисты в Москве не тревожатся – первое восхождение зимой на Эльбрус должно быть только советским.

Идти на вершину наметили через день.

2 января. С утра готовились к подъему. Метеорологическая работа на станции налажена. В графах журналов появились ряды отметок и цифр: температура, влажность – относительная и абсолютная, осадки, облачность, видимость и другие. Вечером ребята мыли головы, а я, согрев на примусе снеговой воды, даже выкупался на морозе; в комнате было 10 градусов. Облачились во все чистое и приготовились к выходу.

3 января. Утром вышли на вершину. День теплый и небо безоблачное. За спиной рюкзаки и до ледника – лыжи. Лысенко нас проводил глазами и скучный вошел в дом. Оставаться на зимовке один он боялся и еще с вечера рассказывал нам разные страшные истории о восхождениях, но мы только посмеивались.

На леднике лежал глубокий снег с непрочной коркой наста. Мы шли медленно, глубоко проваливаясь в снег. Достигли области трещин и надели лыжи, но без специальной мази они по насту разъезжались и скользили назад. Это нас не пугало, и хотя выбились из сил, но зону трещин прошли благополучно.

Мы уже миновали ледник и приблизились к удобной дороге на морене. Увлекшись прокладыванием лыжни, мы не смотрели на небо, а когда взглянули на него, у нас пропала всякая охота двигаться дальше. Из-за хребта Хотю-тау, с запада, выползли длинные полосы перистых облаков с загнутыми краями.

– Проклятие, – не выдержал я этого издевательства погоды.

– Ты кого ругаешь? – спросил удивленно Славец.

– Вон посмотри…

Он присмотрелся.

– Эти облака похожи на те, что показались из-за Донгузоруна в последний день подъема груза.

– Они самые. Дальше двигаться бессмысленно.

Если бы в тот момент за нами по пятам шел итальянец, мы бы на погоду внимания не обращали, а сейчас рисковать жизнью не было никакого резона.

Мы сбросили рюкзаки и сели на снег. Опять Эльбрус нас не пускал к себе. Все равно рано или поздно, а влезем.

– Давай со зла слопаем по банке сгущенного молока, – предложил Славец.

– Давай за одно и нашего самодельного шоколада отведаем.

– Приветствую.

Поглядывая на закрывающие небо облака, мы закусывали и между делом вспоминали нашу попытку восхождения в прошлом году.

На Эльбрусе выросло облако с каким-то зловещим желтоватым оттенком.

Два часа спустя мы, не спеша, скатились к зимовке. Вернулись вовремя. Небо уже потемнело, и на вершины наполз туман. Барометр падал.

– Как только вы ушли, – сообщал повеселевший Лысенко, – сразу начал падать барометр. Я не знал, как вам сообщить.

– Это ты его, наверное, подвинтил, – говорил озлобленный неудачей Славец.

Вечером грянул буран. Мы лежали в спальных мешках и читали, стараясь не думать о том, как бы сейчас было неприятно ночевать на Приюте одиннадцати, на высоте 4200 м.

4 января. Снегопад и ветер. Барометр все падает. С большим трудом, обморозив два пальца, снял ночные наблюдения. Грозовой переключатель мечет искры разрядов. Моментами кажется, что ветер срывает крышу. Дом скрипит по всем швам. Температура –17,4 °С. Урывками заряжали аккумуляторы, ветродвигатель работал бы хорошо, но он не имеет саморегулирующего механизма. Временами перекал грозит сжечь лампочки и обмотки, а затем пропеллер еле крутится. Включили все аккумуляторы и заряжали до вечера.

5 января. Радиосвязь не удается, несмотря на все старания. Мало тока. Впадаем в отчаяние, ломаем головы, где его добыть. Без ветра не зарядишь. Я выдвигал новый проект:

– Давайте поставим одно динамо на ледниковом ручье под Кругозором, устроим лопасти, и электростанция будет готова.

Решили попробовать.

6 января. Разрабатывали проект «Азау-строя». Я и Лысенко пошли исследовать ручей – годен ли он для постройки «гидростанции». До ручья целый километр камней и сугробов. Русло заметено. Долго копались в снегу, пока, наконец, его обнаружили, ввалившись в воду с валенками. Мороз –17 °С, валенки не успели промокнуть, а обледенели.

Ручей маленький, и хотя мы до третьего пота расчищали его русло, воды в нем не прибыло. Долго рассуждали и пришли к выводу, что игра не стоит свеч. Если бы даже было достаточно воды, у нас недоставало материалов.

Проект «Азау-строя» оказался неосуществимым. Изобретательскую мысль переключаем на изыскание способов облегчения ручной зарядки аккумуляторов.

7–8 января. Средний мороз в комнате 10–12 градусов. До потери сознания заряжаем вручную аккумуляторы. Высота хотя и небольшая, а влияет – быстро устаешь. Славец сколачивает из лыж глиссер.

Спрашиваем:

– Где ты на нем кататься будешь?

– Везде, где вы на лыжах проедете.

Соглашаемся и не мешаем. Труд – лучшее лекарство от всех психических зимовочных болезней.

Сыплет снег. Читаем. Пишем только карандашами, занимаемся с большой охотой всем, кроме математики; к ней прибегаем лишь в объеме подсчетов количества оставшихся до лета дней. Если числа не обманывают – много еще остается…

– Мы так привыкли к холоду, – говорит Славец, – что когда спустимся с зимовки, у нас температура тела изменится.

9 января. Утром в комнате минус 11 градусов – рекорд. Теплее, чем на открытом воздухе всего на 4 градуса. После обеда пошли кататься на глиссере. С разгона врезались в снежный откос и съехали с лавиной снега вниз метров на 40. Глиссер, конечно, поломали, а у Лысенко разодрали всю спину полушубка, но получили большое удовольствие.

10 января. Вчера заболел Лысенко. Наверное, простудился. Мы, не имеющие привычки болеть, смотрим на него с удивлением и жалостью. Комната наполнилась тишиной и несчастьем.

11–12 января. Лысенко разболелся по-настоящему. Стонет и бредит. Боимся за последствия. Произошла авария – сломалась шестерня на динамо ветряка, и оно выбыло из строя. Мы со Славцом быстро ее сменили. Новая работает лучше.

Погода переменная.

13–15 января. Лысенко все болеет. Он пожелтел, осунулся и жалуется на недостаток воздуха. Боимся, что не выдержит. Спускать вниз не решаемся: выкупаем в снегу – будет еще хуже. Теперь я уже не верю в то, что у нас будет радиосвязь. Аккумуляторы при нерегулярной зарядке окислились. Наблюдения снимаем своим чередом.

Обогревая Лысенко, пожгли все ящики в нашей маленькой, но прожорливой печке, но комната все равно тепло не удерживала.

16 января. Холод нас заел окончательно. Чтобы хоть как-нибудь согреться, налили в таз денатурату, положили туда стружек и зажгли. Долго, как шаманы, прыгали вокруг языкастого синего костра. Холод – наш бич, он сковывает все движения. Когда чувствуешь, что в тебе леденеет кровь, надеваешь боксерские перчатки, подходишь к тренировочному мячу и начинаешь его бить, пока не захочешь снять полушубок.

Лысенко ругает зимовку недобрыми словами.

17 января. Ветер со снегом. Решили утепляться: забивали тевелином щели в полу, окнах и замазывали их отвратительным варевом, в которое входило все – от клея до мыла. Это варево имело жуткий запах и, где касалось пола, до белой доски отъедало грязь.

Каждый день утром и вечером занимаюсь гимнастикой на кольцах. У Лысенко большая слабость, но он заметно поправляется. Мы довольны.

18 января. На заходе солнца наблюдали «огни святого Эльма». Они вспыхивали на штифтах флюгера. Небо было темное, зловещее. Это бывает перед долгой непогодой.

19 января. Лысенко уже взялся за наушники и сегодня слушал мир. В 2 часа 55 минут дня он поймал радиограмму китобойной шхуны «Альбатрос», затертой льдами. Они подавали SOS. Положение безвыходное, просили помощи. Экипаж из шести человек на краю гибели. Нас очень взволновали эти вести. Мы окружили радиста и с горящими глазами следили за малейшими движениями его губ.

Спустя пять минут телеграмму о бедствии «Альбатроса» передавала в Ленинград какая-то береговая станция, указывая долготу и широту места катастрофы.

20–21 января. День ясный и теплый. Привели в порядок комнату и выбросили на солнце все постели. Лысенко уже ходит.

22 января. Отправляем Лысенко в долину, в «санаторий» к Леону Маргияни. Пускай отдохнет, отведает свежей пищи и соберется с силами. По моим следам он спустился до поляны Азау, а дальше пошел один. На обратном пути я застрелил большую индюшку. Славец приготовил чудесное блюдо, и мы устроили большой пир, уничтожив все без остатка.

23–25 января. Два дня на зимовке жили вдвоем. Тишь и гладь. Вернулся Лысенко, принес свежей картошки. Мы очень этому обрадовались. Свой запас картофеля – пять пудов – выбросили на ледник: перемерзла.