Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

III

Первая попытка зимнего восхождения. – На лыжах по горам. – Ночь под снегом. – У цели. – Отступление. – Мое обязательство перед комсомольской организацией.

Я предложил организовать маленькую лыжную экспедицию на Эльбрус, чтобы обойти его кругом и, если хватит времени, пробраться в Сванетию. Но под этим планом скрывалось другое: подойти к Эльбрусу, покрутиться, посмотреть и, если удастся, взойти на вершину, на зимнюю вершину…

Прямо поставить об этом вопрос было нельзя, никто и слушать не хотел бы, чтобы сделать попытку взойти на Эльбрус зимой.

Секретарь городского комитета комсомола тов. Яицкий идет навстречу, и райсовет ОПТЭ решает организовать лыжную экспедицию к Эльбрусу.

Заместитель председателя Б. Виноградов, понимая важность первой попытки освоить зимний Эльбрус, делает все возможное для лучшего снабжения маленькой группы питанием и снаряжением.

Это уже не детский побег, а серьезная попытка. Это первый шаг советских туристов-исследователей в освоении зимнего Эльбруса и его района. Впервые на зимний Эльбрус люди пойдут на лыжах.

Подбор группы и проведение всего похода были поручены мне.

Вторым участником оказался В. А. Никитин, чертежник при заводе розлива нарзана. Это высокий, жилистый девятнадцатилетний турист. Он самый заядлый лыжник и активист в работе по туризму. В. А. Никитин сколотил туристскую ячейку среди рабочих розлива, и лыжные вылазки стали повседневным явлением.

Третьим участником был взят турист – рабочий городской электростанции А. Еремеев. Он низкого роста, на вид крепкий лыжник и хорошо лазит по скалам. Интересуется всеми предприятиями по туризму и готов идти, куда угодно.

Группа была укомплектована, и начались сборы.

Каждый день до поздней ночи тренировались в парке, катаясь на лыжах. У одного крутого склона над главной аллеей, против санатория «Красные Камни», можно было всегда наблюдать толпу курортников и слышать взрывы смеха.

Склон был очень крутым, и лыжники там показывали «чудеса» лыжной техники. Славец Никитин падал редко, но зато крепко. Сначала он ехал красиво, кокетливо помахивая палкой в какой-нибудь адельбергской стойке, затем встречалась ямка или бугорок; прыгать мы еще не умели – и Славец, раскинув руки и ноги, взлетал на воздух и зарывался в сугробе.

Из снега последовательно вылетали одна лыжная палка, другая, плавно неслись лыжи, и последним вылезал, чертыхаясь, сам Славец.

Ездить на лыжах мы научились прилично. Падали все меньше и меньше. Зима была необычайно многоснежна, стояли сильные морозы.

К 15 февраля 1932 года все сборы были закончены. И мы решили выступить 18 февраля.

Маршрут бы следующий: Кисловодск – северное подножие Эльбруса – перевал Кыртык-ауш – селение Тегенекли – перевал Бечойский – Местия – селение Тегенекли, а дальше смотря по обстоятельствам: официально – через перевал Хотю-тау – Хурзук – Бурунтали – Кисловодск, а неофициально – сперва попробовать взойти на вершину Эльбруса.

Теперь, когда детские мечты давно уже осуществлены, хочется сказать: сколько в этих планах было недостижимого, сколько там было безрассудно-смелых мечтаний!

Настал день 18 февраля.

Ранним утром по улицам Кисловодска, вызывая любопытство прохожих, шли три лыжника, нагруженные громадными тридцатикилограммовыми рюкзаками, и сзади шел фотограф Ясинский, чтобы запечатлеть эту тройку людей, впервые идущих к зимнему Эльбрусу.

Вышли на окраину города. Из каждого домика лениво тянулись в морозное небо столбы дыма и, расплываясь сизым облаком, закрывали город. Вдоль накатанной, уходившей в гору дороги скользнули лучи солнца.

Мы выстроились в ряд. Ясинский расставил свой аппарат и четыре раза щелкнул затвором. Попрощались и гуськом тронулись в путь. Нас, уходивших, отразили еще две фотопластинки, и мы скрылись за поворотом снежной дороги.

Теперь все зависело от нас. Перед нами лежали нетронутые снега приэльбрусских взгорий, звериные заросли непроходимых зимой ущелий, перевалы Скалистого хребта, и над всем опять вставал невидимый, но ощутимый всем существом, загадочный и неприступный зимний Эльбрус.

За спиной, в рюкзаке, лежит все необходимое для похода. Но эти тридцать килограммов дают себя чувствовать: с непривычки лыжники покачиваются. Шаги неровные, палки ставятся на разных расстояниях. Но настроение бодрое, и мы злимся, почему так медленно развинчивается снежная дорога. Через каждые полкилометра устраиваем передышки, постепенно втягиваемся в ходьбу и привыкаем к грузу. Впереди десятки часов непрерывной ходьбы по снегам, с горы на гору, с горы на гору.

Через 6 километров Анатолий Еремеев стал отставать. Обеспокоившись, мы начали делать чаще остановки, но это помогло мало. Начался крутой подъем на перевальчик к реке Кич-малке.

С утра ясная погода портилась, небо затягивалось облаками. Они, клубясь, ползли издали от Эльбруса, и солнце, скользнув по дороге, перебежало за десятки километров на Джинальский и Боргустанский хребты, окаймляющие чашу Кисловодска.

Снега начали темнеть.

Мы озабочены. До намеченного ночлега в Долине Нарзанов еще 25 километров. Подъем кончился. Мы ускоряем шаги. Поскрипывают лыжи, равномерно стучат палки. Вдруг на небольшой остановке Анатолий огорошивает всех сногсшибательными словами:

– Я, ребята, чувствую себя не очень хорошо. Боюсь, что дальнейший путь не выдержу, а поэтому, не желая вас отягощать, поеду обратно.

Мы переглянулись со Славцом. На секунду показалось, что все предприятие рассыпалось. Но осталось два человека – это не один, идти можно. Никакие уговоры и предложения разгрузить Анатолия не помогли.

Анатолий расписался в путевом журнале, что вернулся по собственному желанию. Взяв часть снаряжения коллективного употребления, я и Славец двинулись дальше; теперь на нас было больше, чем два пуда. Анатолий поехал обратно.

Этот случай в сочетании с надвигающейся непогодой испортил настроение.

Сгустились тяжелые свинцово-черные тучи и завесили горизонт. Начался спуск в Кич-малку. Мы, полусогнувшись, быстро мчались по снежному склону. Из-под лыж вылетали комки снега и вилась пыльца. В стороне мелькали столбы, убегала назад беспрерывная телефонная нить проволоки. Она скоро оборвется в карачаевском ауле Карт-Джюрт. Через пятнадцать минут спустились к журчавшей подо льдом Кич-малке. Отдохнули, закусили и стали обсуждать свое положение: ехать ли дальше или оставаться в ауле ночевать?

До Долины Нарзанов – последнего жилого пункта на нашем пути – осталось 18 километров, из них 3 километра крутого подъема, 7 километров плоскогорья и 8 километров спуска в Хасаутское ущелье.

Славец говорит:

– Дорога нам хорошо известна, и если даже мы к спуску выйдем в темноте, то спуститься сумеем.

Мы решили идти, но погода рассудила по-другому.

Взвалив отяжелевшие рюкзаки, стали тяжело подниматься в гору, неся лыжи в руках. На плоскогорье встали на лыжи.

Серые грузные тучи спустились к самой земле. Стал падать густо мокрый снег. Встречный восточный ветер забивал его во все складки платья и рюкзака. Кругом нависла белесоватая снежная муть, снег быстро прикрывал дорогу. Время шло к вечеру. Ветер, крепчая, захлестывал лицо лохматыми ударами. После утомительного подъема последовали частые остановки.

Дорога неожиданно исчезла. Перед нами – безграничный целый простор, завешенный стенами крутящегося, падающего снега. Начинало морозить. Снег превратился в иголки, впивающиеся в незащищенные части лица. Мы выводили неопределенные зигзаги в поисках правильной дороги, хотя сами этого не замечали.

От беспрерывного напряжения болели глаза. Везде мерещились точки и огоньки, создаваемые напряженным воображением.

Мороз крепчал. Заметенные, уставшие, с мокрыми от тяжелых рюкзаков спинами, мы остановились у одного сугроба.

Свистел ветер, заметая свежим снегом следы и нас самих. Бесприютность, одиночество и заброшенность… Начиналась снежная пурга.

Двигаться дальше неизвестно куда, выматывая последние силы, не было смысла.

– Славец, – сказал я, – ночевать будем тут.

– Давай, – услышал я короткий ответ.

И за это просто сказанное слово Славец стал мне близким и дорогим.

Это было туристским крещением Славца. До этого в таких переделках ему бывать не приходилось. Скинули рюкзаки, вырыли лыжами в сугробе небольшую яму, вниз положили палки, лыжи, надели запасные лыжные костюмы и влезли в спальные мешки. Славец что-то пробормотал насчет существования ужинов, и мы уснули.

Мы пренебрегли основным правилом горных путешествий – снимать обувь при холодных ночевках. Но расшнуровать негнущимися пальцами высокие, английского покроя ботинки, а утром снова надевать их не хотелось. В результате сильно мерзли ноги. Просыпаясь, мы чувствовали, как нас покрывало одеяло падающего пушистого снега.

В двух шагах мог пройти мимо нас человек и не заметить, что в снегу спят двое.

Одежда оттаяла, высохла, и под утро, закрытые слоем снега, мы согрелись и крепко уснули.

Первым проснулся Славец и, заворочавшись, разбудил меня. Снег давил очень сильно, и мы стали обсуждать, как удобнее вылезти из сугроба. Славец встал вместе с мешком и, когда его голова вынырнула на поверхность, завопил:

– Уже совсем светло!

Снег прекратился, по полю бежала поземка. Термометр показывал –14 °С.

Вытащили засыпанные рюкзаки, свернули замерзшие мешки и, надев лыжи, поехали.

Горизонта не было видно. Стали вкось спускаться по какому-то притоку Кич-малки. После стольких блужданий – опять назад. Попытка проникнуть в зимние горы была отбита. Через 20 минут спуска, без всяких приключений, если не считать, что я сломал промерзшую за ночь лыжную палку, а Славца до колен засыпала небольшая пластовая лавина, мы благополучно спустились на дно балки.

– Кош! – закричал Славец необыкновенным голосом. – Смотри, внизу кош!

В полукилометре ниже виднелся зимний карачаевский кош, из которого поднимался дымок. Пока мы доехали до него, мысленно съели все содержимое своих рюкзаков, а перед глазами мелькали в неисчислимом количестве котелки горячего чая.

Первую встречу устроили нам громадные карачаевские овчарки. Их громоподобный лай, устрашающие клыки и рычание приводят в постыдное бегство даже волков. На лай выбежали три карачаевца. Они были так удивлены при виде двух человек, сорвавшихся к ним со снежных склонов с невиданными ими раньше лыжами, что на наше приветствие «саукёль» не сразу ответили «саубол».

Вскоре мы обсушились у потрескивающего костра. Хозяева расспрашивали, мы отвечали, и после каждого ответа следовал бурный обмен мнениями хозяев на родном языке.

Кипятили чай и закусывали.

Славец выбрался из темного коша на воздух. Последовали радостные возгласы по поводу солнца, снега и неба. Я также выбежал и увидел, что висевший все время над горами туман разошелся и яркое солнце сверкало на безоблачном небе. Настроение поднялось вслед за барометром. Высушили все снаряжение и просохли сами. Я занялся изучением карты Эльбрусского района, а Славец лежал и с блаженной улыбкой на устах искал что-то в непорочной синеве неба. Надев лыжи, он поехал «грохнуть» по «альпийскому склонику». Я на эту операцию не поехал: сушились ботинки.

Лежа, я наблюдал, как Славец поднимался по противоположному снежному склону. Поднявшись, он отдохнул, затем маленькая фигура, взметая полосы снежной пыли, понеслась вниз. Сделав громадный полукруг, он лихо завернул «Телемарком».

…Вечером карачаевцы загнали весь скот на ночлег и, освободившись от работы, долго сидели у костра, оживленно беседуя с людьми из города.

Морозная тишина сковала горы.

Утро пришло с криком Славца:

– Виктор, разоспался! Посмотри, какая замечательная погода!

Я вылез из коша. Дно балки заливала густая тень, но из-за восточного края выбивались снопы солнечных лучей, разгоняя туман, окутавший западные склоны ущелья Кич-малки.

Быстро позавтракали и, попрощавшись с гостеприимными кошевниками, стали быстро подниматься на Кич-малкинское плоскогорье.

До боли в глазах искрился свежевыпавший снег. Пришлось надеть дымчатые очки.

Километр-другой режут лыжи скатерть снега. Никаких следов, только далеко впереди появилась синяя ниточка, пересекая плоскогорье. По мере приближения ниточка росла, и, подъехав вплотную, мы не могли удержаться от восклицания:

– Лыжный след!

Вырос недоуменный вопрос: откуда здесь может быть лыжный след? Кто проехал?

Ответа не находили.

След был свежий и шел в направлении Шижа-Шмаса. Неужели вернулся и проехал здесь наш Анатолий?

Наши догадки подтвердились.

При подъеме елочкой измерили след лыжи. Сомнений не оставалось – это след «Муртомы» Еремеева. Значит, он отдохнул и пошел догонять. С удвоенной энергией мы побежали дальше по свежей лыжне.

В одиннадцать часов утра мы стояли над спуском в Долину Нарзанов.

Открывался широкий вид на Главную Кавказскую цепь, на зимний Кавказ. Мягкими очертаниями рисовались заснеженные склоны Приэльбрусского взгорья, изрезанного ущельями родниковых рек. Чернели хвойные леса ущелья Малки, возносились барьеры скал Кинжала, а над всем этим, сияя в белоснежном одеянии, поднимался Эльбрус, сверкая чешуйчатой броней многочисленных ледников.

Вот он совсем близко и в то же время еще очень далеко. Как и всегда при виде Эльбруса, у меня сильнее забилось сердце.

Сделав несколько снимков маленьким коробочным фотоаппаратом, мы, не теряя времени, пустились дальше. След зигзагами спускался по склону и исчезал в провале ущелья. Предстояло 8 километров беспрерывного спуска с вертикальным падением на 1100 метров.

Пригнувшись, бесшумно, как коршуны, скользили мы над снежными скалами. Километр-другой спокойной езды, поворот – и снова вниз. В стороне проносятся выступы песчаниковых скал, повороты чаще и сложнее, приходится тормозить бешеный разбег лыж. Ехать нужно осторожно: с двухпудовым грузом сложный поворот выполнить трудно.

После одного трудного поворота вправо я услышал звук глухого падения. Остановился. Славец основательно грохнулся вперед и лежал без движения. В голове мелькнули жуткие мысли. Я бросил рюкзак и поспешил к лежащему Славцу, но тот очнулся и яростным голосом попросил:

– Стащи убийцу со спины!

Это относилось к рюкзаку. У меня отлегло. Раз ругается, значит, все в порядке.

Я расстегнул лямки, и Славец поднялся.

– При таком падении можно череп деформировать.

– Можно, – согласился я.

Славец пнул рюкзак ногой и добавил:

– Так ударил с разлета в затылок, что потемнело в глазах.

– Будь осторожнее, – заметил я и повернул к своему рюкзаку.

Через час, с разгона перемахнув Хасаутский мост, мы влетели в Долину Нарзанов.

Скоро мы радостно жали руку Еремееву, двум кабардинцам и двум русским, которые жили там, ведя наблюдения за источниками.

Это был последний жилой пункт по пути к Эльбрусу; дальше шли десятки километров звериной горной глуши, лесных зарослей и замерзших рек.

Мы должны были выступить на Харбас, но погода не благоприятствовала. Клубились черные тучи. При полном безветрии в воздухе плавали мелкие снежинки. Заночевав, мы на утро следующего дня приготовились в путь.

Кабардинцы всячески отговаривали и пугали нас глубокими снегами, морозами и не хотели понять, как мы будем ночевать в снегу на морозе. Кончилось тем, что кабардинцы-стражники взяли с нас подписку о предупреждениях, сделанных ими.

Не теряя времени, ребята ветром носились по долине и спускались по зигзагам Харбасской дороги.

Дальше шли опять трое. Еремеев рассказал:

– Возвратившись в Кисловодск, я отдохнул, почувствовал себя лучше и наутро, отгрузив часть продуктов, решил догонять вас. В тот день, когда вы, проведя в сугробе ночь, спустились в Кич-Малку, я приехал в Кичи-Балык и на утро следующего дня немного раньше приехал в Долину Нарзанов.

Погода не улучшалась, но снега не было. Решено было все-таки ехать. Дорогу я знал. В этих местах я бывал летом, но закрытая снегом местность изменилась до неузнаваемости.

На Хабасское плато выходит восьмикилометровая дорога и там кончается.

В восемь часов утра начали подъем. Небо пасмурное, полетела мелкая крупа, ссыпаясь по крутым сугробам навеянного снега. Изгибы дороги обрываются снежными карнизами и острыми выступами скал. По склонам разбросаны согнутые и приплюснутые, заваленные снегом березки. За краем дороги мелькают среди леса белые изгибы реки Хасаут. В некоторых местах на дороге лежат недавно упавшие сверху, со скал, камни. Мы становимся осторожнее и посматриваем на склоны.

Выходить на плато пришлось по крутому снежному скату, и когда мы пересекали самое опасное место, снег глухо треснул и вся площадь осела. «Пластовая лавина», – мелькнуло у всех, и мы приготовились к дикому спуску в сторону по движущемуся снегу. К счастью, этого не случилось. Снег не тронулся.

По-одному вышли на край ущелья и на гребень водораздела. Над головой небо разъяснилось, но Эльбрус зарылся в снежные пепельные тучи. Оседая от тяжести снега, облака расползлись по Малкинскому ущелью и рвались о мрачные скалы горы Кинжал.

Дальнейший путь идет по круглым снежным холмам на гребне водораздела. Леса остались в ущельях.

В пути мы пять часов. Выбравшись на очередной «бугорок», как презрительно называл Славец вершины, мы делаем отдых. С Эльбруса дует леденящий ветер. Рукам и ногам становится холодно, а спина мокрая от тяжелых рюкзаков. Рубашку хоть выжимай.

Радуют только стремительные спуски с возвышенностей гребня и лавирование между большими камнями с намерзшими шапками снега. После каждого спуска очередной подъем.

Медленно приближается гора Харбас. У всех нас мысль одна – лишь бы не спустились тучи: закроют местность – и без ориентировки легко сбиться.

В пути девять часов.

Тело наливается усталостью. Автоматически передвигаются лыжи и палки. Притупленные усталостью нервы не так быстро реагируют на частые оседания снега, а на крутом склоне снег, оседая, может превратиться в лавину и…

Подъем и подъем… Маячит седловина, высшая точка пути в этот день.

Мы часто останавливаемся и неохотно двигаемся вперед. Наконец подниматься дальше некуда. Впереди мглистая пустота.

– Теперь вниз? – спрашивает Анатолий, и усталость валит его на снег.

– Вниз, – невнятно отвечаю я.

Наступающие сумерки завешивают дали. Намечаем с высоты дальнейший путь. Вот влево – верховье Малки, гора Тузлук. Правее – ущелье Ингушли. Под ногами – лесистое ущелье Шидак-Тюбе и где-то впереди, уже совсем близко, скрытая в тумане громада Эльбруса. Забирает мороз. В спину волной ударил ветер. Скорее в лес, к огню!

Уставшие ноги после одиннадцатичасового подъема плохо повинуются на поворотах, и только страшным усилием воли удается заставить себя затормозить перед грядой камней.

Вниз, вниз и вниз. Склон уносится вверх и теряется в темноте. По пятам лыжников настигает ночь, и вот-вот накроет все мглистой сырой тьмой.

Еремеев и Славец отстали. Я остановился и присел. И только тут почувствовал свинцовую усталость во всем теле. Иначе и не могло быть: мне всю дорогу пришлось идти первым, пробивая лыжню.

Снова спускаемся вниз. Близится лесок, а с ним – отдых. Показалась группа камней, очень похожих на летний кош. Подумали об уютном ночлеге под крышей у костра. Подъехали ближе – мрачная куча камней. В логовище и кругом свежие волчьи следы.

Сняли лыжи и по осыпи достигли дна ущелья. Неприветливые лесистые склоны. Ни одной пещеры, ни одного ровного места, хотя бы на снегу, где можно поместиться втроем.

После долгих поисков, проваливаясь по пояс в рыхлом снегу, при свете электрического фонаря отыскали в русле речушки площадку под корнями большого пня. Скинули тяжелые рюкзаки и расчистили убежище от снега. Площадку уложили ветками, камнями и развели костер.

Ночь. За границей огня начиналась ощутимая густая темнота, словно в воздухе растворились тучи копоти.

С Ингушли пахнуло холодом, посыпал мелкий снежок. Это уже нехорошо. Над нашим логовищем стояло несколько раскидистых березок. Пятнадцать минут работы – и создана приличная защита от снега.

Устроились. Залезли в спальные мешки. Потрескивает костер, шипит тающий в котелке для чая снег.

Ночь.

Совсем близко в ледяном величии вечного безмолвия зимний Эльбрус.

Утром в просвете ветвистой крыши показались клочки чистого неба и розовые полосы на краях ущелья. Мы быстро оделись и выглянули. Погода чудесная. Каждый куст за ночь покрылся шапками хлопчатника, на каждом пне надета кудрявая белорунная папаха. Неожиданно обваливаясь, они рассыпаются облачком серебристой пыли.

Быстро собрались.

С первых же шагов Славец, ругаясь, рухнул в снег. Я, желая его обойти, цепляясь за ветви, свалился в другую сторону. Оказалось, что мы попали на залепленный снегом бурелом; лыжи заходили под сучья, палки попадали в пустоты, и лыжник, не успев опомниться, валился.

Снег везде разный в зависимости от поворота склона к солнцу. Показалось горло ущелья, и стало свободнее. По сторонам выросли красные песчанистые скалы, украшенные живописно разбросанными группами сосен и одинокими корявыми березами. Они обнимали острые разрушенные выступы.

Мы подъехали к слиянию Шидак-Тюбе с Ингушли. Закованная в толстый лед река глухо шумела под ногами, местами чернели шипящие полыньи. Ущелье то расширялось, то суживалось. Высокие скалы левого берега стояли отвесно. Лед здесь был наворочен глыбами. Захлебываясь, придушенно рычала буйная река. Летом здесь бушует поток, через который можно перебраться только по воздуху, а сейчас мы свободно ехали над водой, местами встречая хороший наст.

С полдня над правым склоном ущелья появились снежные флаги. Наверху, на плоскогорье, сильный восточный ветер сносил целые горы снега, заметая на подветренной стороне сугробами заросли чахлых березок.

Три часа езды по капризно извивающемуся руслу реки, выехав из одного поворота, мы остановились как вкопанные. Впереди, упираясь могучими плечами в стены ущелья, стоял двуглавый блистающий великан Эльбрус.

Это было 23 февраля, на шестой день нашего похода.

Зубчатая черная цепь гор Кара-Кая опоясывала его подножие. За весь путь от Долины Нарзанов он показался здесь первый раз и с этого момента уже не сходил с горизонта. Он приближался, он вырастал, он все больше и больше поражал своей величиной.

А мы все шли. Солнце клонилось к западу, воздух похолодел, и мы стали присматривать место ночлега. Осматривали все камни на пути, надеясь найти удобное место, но суровое ущелье не дает приюта. Нет ни одного навеса, ни одной удобной норы, где бы можно было устроиться. Вдруг отставший Еремеев кричит:

– Смотрите, вон пещера!

Присмотрелись. На оттаявшем левом склоне чернеет закопченная пещера. Пошли сразу, без разведки и, чтобы там ни было, решили остаться ночевать.

В пещере против ожидания устроились сверхкомфортабельно: сухой песок подстилал ее пол, высотой она была метра в два. Славец, постоянный повар, занялся кухней, а я и Еремеев пошли за дровами.

Эльбрус был виден весь до самого основания. На подстилке из травы спалось крепко и мягко. Ночью был большой мороз.

24 февраля. Солнце застало нас на спуске в Ингушли. Снова путь по руслу реки. Склоны, разбегаясь, становятся пологими, и развертывается широкий вид на Эльбрус.

Встретились наметенные вчера громадные сугробы снега. На одном из них были видны следы медведя. Следы уходили в лес на правый склон: наверное, его что-нибудь потревожило на зимней спячке.

Через два часа мы свернули в маленький приток, чтобы выбраться на водораздел между Малкой и Ингушли. Все чаще попадались волчьи следы.

На границе леса взяли сверх рюкзаков сухих веток, так как мы знали, что дальше топлива не будет.

Последний подъем – и мы вышли на гребень водораздела. На восток и запад от массива Эльбруса расходились цепи вершин Кавказского хребта, теряясь в фиолетовой дымке.

Небольшой ветер нес в лицо поднятый в поземке снег. С каждым шагом вырастает Эльбрус, хочется безостановочно идти до тех пор, пока идти будет некуда, пока впереди будет пустота, идти до самой его вершины.

Перебравшись через пересеченную мелкими балочками котловину к заходу солнца, с помутившимися взорами и затуманенным усталостью сознанием мы подошли к скалам горы Тузлук и стали их обходить.

Как только солнце, скользнув по склонам, ушло за зубчатый хребет Кара-Кая, сразу сказалась близость Эльбруса. Стало быстро подмораживать, намокшие за день ботинки закостенели, а с ними закоченели ноги. Движение не помогало.

Окончательно выбившись из сил, мы взошли на гребень Тузлука, к ледникам Эльбруса подкрадывалась ночь. Ночевать остановились под большим камнем, там был удобный сугроб обледенелого снега.

Вырубили ложе для спанья, обложили его барьером из глыб льда. Мороз злился и хватал за пальцы и лицо. Пришлось целый час оттирать отмороженные ноги. Надели запасные носки, лыжные костюмы и забрались в спальные мешки. Мы еще не предполагали, что это последний ночлег при движении вперед.

Сидя в спальных мешках, развели на льду костер, согрели чай и плотно поужинали. Небо было совершенно чисто. Снежные вершины Шаукам-сырта вырисовывались мягкими контурами. Там, скрытый в складках хребта, был перевал Картык-ауш, через который мы завтра перевалим в Баксанское ущелье и будем в селении.

Термометр показывал –20,4 °С.

25 февраля. Утро ясное. Погода великолепная. Эльбрус в шести километрах. Мы почти у цели. Но случилось несчастье: заболел Еремеев. Всю ночь его трясла лихорадка, и утром оказалось, что дальше он идти не может. У него сильно раздулась правая щека и глаз заплыл опухолью.

Оставаться здесь и ждать в этих условиях выздоровления мы не могли: болезнь грозила осложнениями. Еще один хороший переход – и мы были бы в большом селении Тегенекли, где можно было отдохнуть, поправиться, где есть больница и сообщение с Нальчиком.

Непоправимая неудача…

Я отошел в сторону и забился в расщелину между камнями.

Из-за перевала Таш-ауш выглядывал клин эльбрусских склонов. Казалось, стоит протянуть руку – и можно дотронуться до мечты. До мечты, которую я носил в себе уже семь лет. Так близко и так далеко. Сколько еще пройдет времени, прежде чем я снова буду у зимнего Эльбруса и вступлю на его ледяные склоны…

В груди защемило. Глаза подернулись блестящей пеленой. Расправляя свои морщины в солнечной улыбке, Эльбрус, казалось, издевательски смеялся над людьми. «Но я здесь буду, – думал я. – И все равно ты никуда не убежишь от моей настойчивости».

– Ты будешь побежден, – сказал я вслух, сжал кулаки, отвернулся и пошел к бивуаку.

В нашем распоряжении был целый день, и, прежде чем отступать, я и Славец решили пробраться к самому основанию Эльбруса, к горячим нарзанам Джилы-су.

Оставив Еремеева и обещав ему скоро вернуться, мы надели лыжи и без груза пошли в обход горы Сирх по изрезанному лавинами склону. У подъема на перевальчик Таш-ауш снег стал фирнистый, твердый. Пришлось лыжи сменить на кошки.

Влево, в ущелье Малки, спускались отвесные скалы, и на другой стороне гигантским восьмидесятиметровым ледяным столбом стоял замерзший водопад Кокорсук.

Мы взошли на перевал и вступили в урочище Ирахик-сырт. От подножия Эльбруса нас отделяло несколько сот метров речной террасы. Чтобы посмотреть на его вершину, приходилось запрокидывать голову.

– Вот он, белый великан Европы, – обратился я к пораженному этим видом Славцу.

– Пойдем, хотя дотронемся до его подножия руками, – робко попросил Славец.

Отсюда Эльбрус можно было наблюдать целиком от подножия до вершины. От лавовых скал, валами поднимавшихся к ледникам, нас отделяла теперь широкая ровная долина, пересекаемая сетью рукавов реки Иракик-су.

Спустились к замерзшей реке. По дороге я случайно заметил на скале заросшую лишаями выбитую надпись. Заинтересовавшись ею, мы расчистили это место и с волнением прочитали:

1829 год с 8 по 11 июля

Лагерь под командой

Генерала от Кавалер

Емануел…

Эта надпись была вырублена при первой попытке восхождения на Эльбрус. Списав текст, наткнулись на развалины домика геологоразведочной партии, с которого свирепствующие здесь ветры давно сорвали крышу. Перебравшись через замерзшие рукава, мы вступили на массив Эльбруса. Снег здесь был сметен сильными западными ветрами.

С радостным трепетом я лазил по лавовым скалам. Ведь я ходил по склону Эльбруса. Хотя не по самому подножию, но по склону Эльбруса!.. Отсюда – травянистые склоны с выступами скал, беспрерывно поднимающиеся вверх до моренных осыпей; дальше их покрывают вечные снега… И так – до самой вершины.

Я посмотрел вверх. Нам не страшно. Идти и идти, пока хватит сил, заночевать и опять идти. Но я вспомнил наше положение. Нам нужно было отступить. Там, сзади, лежит больной товарищ, которому нужна помощь. Я махнул рукой отошедшему в сторону Славцу, что нужно возвращаться.

При спуске я невольно замедлял шаг. Больно было уходить, так близко подойдя к цели. Началось отступление для того, чтобы обязательно вернуться. Когда – неизвестно, но вернуться.

К источникам горячего нарзана спускаться не захотели. Посмотрели с обрыва на клубы пара, поднимающегося от главного бассейна, и поспешили к своему бивуаку.

Спустя два часа были у Анатолия. Быстро согрелись. Анатолий по слабости стоять на лыжах не мог. Единственный выход – разделить его груз, а самого привязать к его же лыжам и тащить вниз. Так и сделали. Сняли крепления, привязали его в спальном мешке к лыжам и двинулись в обратный путь.

– Отступление Викториана, – шутил Славец, оглядывая печальный кортеж, но сам на этот раз не смеялся.

Мелькала старая дорога и уже знакомые места. В долину Ингушли спустились к вечеру.

Наутро Анатолию сделалось лучше, и налегке он пошел самостоятельно. Через два дня мы были в Долине Нарзанов. При спуске Анатолий упал и разбил коленку. Пришлось делать дневку.

Через день, 28 февраля, мы прибыли в Кисловодск. Первая лыжня к Эльбрусу была проложена.

Поход оказался неудачным. На вершину при имевшемся снаряжении мы, конечно, не взошли бы, но удалось бы вплотную ознакомиться с зимним Эльбрусом, посмотреть на него со всех сторон.

Теперь, когда были выяснены препятствия, я еще тверже решил во что бы то ни стало взойти на зимний Эльбрус.

Зимой 1932 года по всему Советскому Союзу шел обмен комсомольских билетов. Кисловодская организация в городе Кисловодске проводила обмен в апреле. Как никогда торжественно обставлено очередное комсомольское собрание в самом большом клубе «Медсантруд». Сегодня получали билеты члены комсомольской ячейки при городском Комитете комсомола.

Вместе с десятками товарищей в зале сидел я и с замиранием сердца ожидал вызова моей фамилии.

Один за другим достойные комсомольцы выходили на сцену и, получая новенькие комсомольские билеты, эти неоценимые книжечки с силуэтом Ленина на обложке, подводили итог своей работы, давали обещания и брали обязательства. Наконец вызвали меня.