Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

Зов весны. – В лабиринте ледопадов. – Лавина.

5 мая. Наступил самый тяжелый период нашего пребывания на зимовке.

К нам прилетела весна.

Весело зажурчали горные ручейки на альпийских лугах. Из каждой расселины выбивались травинки. Просыпались мрачные обледенелые пики. Как по мановению волшебной палочки, сыпались лавины.

Дольше, чем всегда, мы смотрели на расцветающие долины. Все там наливалось жизнью.

Мы сами не понимали, что с нами творится. Мы стали молчаливы. Хотелось остаться одному, лежать под теплыми лучами майского солнца и смотреть на горные дали, на белые клубы кучевых облаков, на розовую дымку, затянувшую далекий Арарат, смотреть и смотреть, ни о чем не думая.

Мы лежали на теплой крыше домика и героическими усилиями пробовали себя заставить заниматься. Я держал в руках «Химию» Глинки, а Саша – задачник по биквадратным уравнениям.

Очень скоро я перестал понимать написанное, кислород у меня стал «ковким», а у Саши «неизвестное», наверное, уплыло в неизвестность.

Книжки вываливались из рук. Нашими взорами завладели фиолетовые переливы задумчивой дали.

Это звала весна, звали ее радости, звала просыпающаяся жизнь. Снега показались неприветливыми, потускнели и захотелось уйти туда, где сейчас ключом кипела жизнь, – на «землю».

6–9 мая. Я и Гусев подумываем о спуске в долину на пару дней. Долго выбирали маршрут. Спустимся новым путем через ледник Ирик, у меня в слабой форме развивается цинга. Ультрафиолетовые лучи больших высот оказывают на нас благотворное влияние, а то было бы еще хуже. Многомесячное пребывание в горах, отсутствие пополнения противоцинготными витаминами истощили организм.

Работа станции идет нормально.

10 мая. Встали рано, но со сборами провозились до 10 часов. Спускались в мир, в весну, в тепло, к людям. Нужно было прийти туда тоже людьми.

На зимовке на пять дней оставался скучать один Саша. Наконец, мы выбрались за двери.

Видимость была хорошая. Всю площадь небесного свода занимала синева. Но этот прекрасный день несколько портил сильный западный ветер. Обметая склоны, он нес по поверхности фирна массы сухого снега и иногда поднимал в высоту целые космы.

У порога надели лыжи и, связавшись, готовились двинуться в путь. Надеясь подстрелить в долине индюшку, я взял с собой винчестер и воткнул его в рюкзак, но дуло упрямо торчало над головой.

Саша смеялся:

– Смотри, воткнешься своим «пулеметом» в снег, так и останешься торчать вверх ногами.

– Не воткнусь. А если это случится, Саша вынет.

– Ну, не скучай.

Саша с завистью посмотрел на нас и, смеясь, сказал:

– Цветов, цветов принесите!

– Принесем, – обещали мы ему, удаляясь.

Поднявшись до высшей точки нашего островка скал на 4300 м, мы благополучно перешли засыпанную трещину, отделявшую камни от снежного поля, и стали осторожно траверсировать на восток и юго-восточные склоны Эльбруса. Целью служила черная моренная гряда на водораздельном гребне между ледниками Терскол и Ирик.

Ветер, подгоняя, дул прямо в спину. Мы ехали, тихонько переступив ногами. Вместо лыжных палок у нас было по ледорубу с надетыми на концах лыжными кольцами.

Ехали связавшись. Такая спаренная езда, да еще с грузом, когда нужно на спусках делать одновременные повороты, – это особое искусство, требующее своеобразной техники и длительной совместной тренировки. Легко и быстро пересекли трещиноватое поле в два с половиной километра и подошли к морене.

Здесь ветер был сильнее.

– Какой вид на Восточную вершину, – восторгался Гусев.

Действительно, вид был замечательный. Эльбрус повернулся к нам и другой стороной. Западная вершина скрылась совершенно, а Восточная была рассечена, словно гигантским топором, с востока по краю вершины. Просеченное место затянулось льдом. Стекающий лед образовал висячий ледник.

Я сделал несколько снимков, и мы поехали вниз. Под нами, растянувшись с северо-запада на юго-восток, могучим ледяным потоком вырывался ледник Ирик. Сузившись под давлением стен ущелья, он падал в долину двумя крупными ледопадами и затем, опять вытянувшись, спокойно оканчивался внизу. Язык ледника был виден хорошо. А ниже виднелись зеленеющие полянки, черными островками выделялся сосновый лес. То поднимаясь по склонам, то опускаясь по боковым балочкам, он сливался в ущелье в густой сосновый бор.

Появилось непреодолимое жгучее желание поскорее очутиться на этих зеленых полянках, и нас потянуло вниз. Пологий склон, на котором мы плавно делали повороты, привел нас к крутому скату, ведущему на верховья ледника.

Но на краю ската мы так неожиданно ворвались в струю ураганного ветра, что Сашины слова почти оправдались. Стараясь удержаться на ногах, я сделал какой-то неопределенный вираж и с размаху зарылся головой в снег. Вслед за мной «приземлился» и Гусев. Сильный поток воздуха, как в трубу, устремился с восточных и западных склонов Эльбруса в ущелье Ирика. При ясном небе свирепствовала сильная низовая метель.

Очнувшись, мы поднялись и поехали вниз на ледник. Сильная поземка скрывала поверхность снега, и во время езды кружилась голова.

Казалось, что вместе с нами двигается и склон. Снег залеплял глаза. Через несколько минут мы выехали на середину ледника и помчались вниз.

Нас гнало, как на парусах. С правой стороны ледника, выдвигаясь в небо, вырастали лавинные склоны Терскольского пика. Изредка попадались трещины. Небольшие мы переезжали, не останавливая бега лыж, а перед большими делали крутые петли в стороны.

Не успели оглянуться, как нас принесло к разрывам первого ледопада.

Он так неожиданно раскрылся зияющими пастями трещин, что мы чуть не влетели в одну из них, остановившись у самого края. Ветер дул с прежней силой. Уносимый из-под ног снег ссыпался в открытые трещины. Изломы льда были совсем обнажены, и нам пришлось лыжи сменить на кошки. Мы свинтили с ледорубов лыжные кольца и приготовились к переходу ледопада.

Во время снимания лыж и надевания кошек заносимые снегом и обжигаемые ветром руки стали совсем бесчувственными. Потерли их снегом и скорее пошли вниз. Ледопад начинался сразу большими фирновыми разрывами. Ниже разбегалась сеть более мелких, наполовину засыпанных трещин.

Осторожно прощупав снежные мосты, мы подвигались к левому краю ледопада. На обнаженных зеленоватых трещинах висели края обваленных карнизов. Забравшись в лабиринт трещин, ветер свистел и гудел, выдувая через края гейзеры снежной пыли. Ее подхватывали новые порывы и, развевая, уносили в долину.

Ветер был настолько сильный, что подбрасывал кусочки льда, вылетавшие из-под клюва ледоруба при вырубании ступенек в трудных местах.

Мы подошли к краю первого ледопада и заглянули вниз: гигантскими уступами ледник обходил скалу и, не успев выровняться, ломался на изгибах еще более грандиозным ледопадом. Весь ледник ниже нас был покрыт сплошным белым одеялом толстого слоя пушистого снега, завеянного с полей Эльбруса. Волнистые склоны обозначали изгибы и трещины. Проехать прямо вниз было невозможно, и мы стали искать глазами другой путь.

Влево высились непроходимые скалы, а справа к леднику подступали стены Терскольского пика, изрезанные «дорогами лавин» – кулуарами.

Там, где они кончались, на леднике виднелись свежие лавинные конусы и следы недавних лавин. Вновь надев лыжи, мы поехали вправо с решением объехать ледопады правой стороной.

Извернувшись между несколькими трещинами, выехали на спокойный гладкий склон и заскользили прямо вниз.

Чем ниже мы спускались, тем слабее были порывы ветра. И наконец он прекратился совсем. Сразу стало тихо и даже немного жарко. А сверху над нами в разрывы льда по-прежнему сметало тучи снегом. Один ледопад позади. Перед нами лежала засыпанная глубоким снегом поверхность ледника. Развязавшись, мы помчались вниз, чертя зигзагом на нетронутом снегу.

Для ориентировки подъехали к левой части второго, еще более крутого и длинного ледопада. Четырехсотметровый прыжок ледника можно было объехать, как и в первый раз, только с правой стороны. Долго непрерывной ходьбой огибаем ледник вправо. Уставшие глаза с трудом различают провалы снега над скрытыми трещинами. И вдруг тишину нарушил нарастающий гул падающего снега. Мы взглянули на стоящие перед нами северные склоны Терскольского пика и почти одновременно воскликнули:

– Лавина!

С пика неслась снежная лавина. Она быстро увеличивалась, и вместе с этим нарастал грохот. За извивающимся тупым языком лавины росло и расплывалось громадными клубами белое облако снежной пыли. Вылетая из тени в полосу солнечного света, эта снежная пыль засверкала всеми цветами радуги.

Лавина скрылась в тени. Гул рассыпался в скалах тысячами отголосков. Удары и грохот показали, что сорвались большой плотной массой старые залежавшиеся пласты снега.

Мы стояли и с восхищением наблюдали эту все сметающую на своем пути грозную силу снежных гор.

– Жаль, что скоро кончилась, – заметил я, наблюдая за чудовищными прыжками одного запоздавшего снежного кома.

– Жаль, очень жаль… – ответил Саша. – Но хорошо, что она упала раньше, чем мы к ней подошли.

– А мы успели бы убежать. Пойдем, – ответил я.

– Попробуем, – бодро крикнул Саша.

И мы поехали дальше.

У первого лавинного выноса развязались. Саша остался следить, на случай если пойдет новая лавина, а я, прислушавшись, нет ли шума падения, помчался под кулуаром. Через несколько секунд, перелетев опасное место, я поджидал Сашу. Миновали все опасные места и перед вступлением в область трещин связались. Осторожно проскользили по снежным мостам. Ледопад кончился. Перед нами расстилалась ровная, с небольшим наклоном поверхность ледникового языка. Горячее солнце непривычно жгло лицо. Поверхность снега слегка подтаяла. Мы не стали терять времени на отдых, нас тянуло вниз к весне, к зеленым лужайкам. Все преграды были пройдены.

Оглянувшись на ледопад, мы развязались и понеслись дальше, чертя замысловатые зигзаги и восьмерки.

Навстречу бежала долина, зеленые косогоры, какая-то старая заброшенная тропинка; неслись волнующие запахи просыпающейся теплой земли… Навстречу неслась весна. Мы с бьющимися от волнения сердцами, с глазами, расширенными от счастья, жадные, изголодавшиеся по теплу, земле, по черной земле, по настоящему теплому солнцу, в бешеном беге стремились ей навстречу.

Когда мы съезжались в восьмерки, я видел улыбающееся, счастливое лицо Саши. Нам хотелось на лету излить нараставшее в груди счастье, но для этого не было слов.

…Мы накручивали последние завороты. Совсем близко мелькнули оттаявшие камни у конца ледника, и мы завершили свой бег крутыми поворотами. Из-под лыж на теплые камни брызнули комья снега и стали быстро таять.

– Саша, трава, Сашка, речка!

Какое яркое солнце. Мы сняли дымчатые альпийские очки, и мир стал вдвое прекраснее и ярче.

– Мне, Виктор, никогда, никогда не приходилось так встречать весну, мы въехали прямо в ее объятия. Вот я, кажется, вижу подснежники…

– Ух, как хорошо, – только и мог я произнести.

Мы сняли лыжи, скинули рюкзаки и бегом бросились к траве.

Помню, я упал на влажную зеленую лужайку, прижался щекой к теплой испаряющейся земле и замер, отдыхая всем телом, всем существом.

Где-то пронзительно свистели горные индейки, и когда замолкал этот кого-то зовущий свист, вырывалось журчание ручья.

Весенние талые воды… Где вы родились? Куда вы спешите? Кто поймет наше состояние? Его поймет только тот, кто долгие месяцы не видел ничего, кроме снега, долгие месяцы слушал завывание бурь, ощущал леденящий холод, пронизывающий порывистый ветер. Спустившись в весну, в тепло, мы испытывали величайшую радость.

Если постепенно наблюдать, как набухают и лопаются почки, как распускается листва деревьев, подкрашиваются в зелень лужайки и поля, то к этому привыкаешь. Но если сразу из области вечных снегов, из мороза, из снежной бури попасть в цветущую весну, то контраст настолько силен, что человек перестает владеть своими чувствами. На леднике раскатисто ухнула новая лавина. Звук, заметавшись между стенами ущелья, укатился на Баксан. Испугавшись грохота, замолкли горные индейки. Опять тишину просверлило журчанье ручейка.

– Пойдем дальше, Виктор, внизу еще лучше, – сказал подошедший ко мне Саша. – Пошли, пошли…

Перед нами открылось ущелье. Путь лежал по ровной речной террасе; справа, прыгая по камням, бежал Ирик.

Спугнули двух индеек, но я не успел снять ружья, как они с пронзительным криком улетели на другую сторону ущелья.

Показались летние коши. Здесь с лета еще никого не было: на вспухшей после снега сыроватой земле нет ни одного следа. Ночевать остановились в этих кошах. Завладели одной деревянной избушкой с земляной крышей. Натаскали воды, дров. Разожгли костер. Саша посмотрел на меня и рассмеялся.

– Ты чего?

– Твоя меховая куртка, бородка и длинные волосы делают тебя похожим на индейца. Не хватает серьги в ухе и длинной прямой трубки.

– Жаль, что ты на себя не можешь посмотреть. Ни одно племя мира не согласится, чтобы тебя к нему причислили.

– Ладно, завтра нас определят со стороны.

Разогревшись у костра, мы легли спать на соломенную подстилку, но уснуть скоро не удалось. Только я начал забываться, как увидел себя в неудержимом беге несущимся на лыжах по леднику: мелькают трещины, изломы льда, впереди широкая трещина и пустота.

Я вздрогнул и очнулся. Не успел сомкнуть глаз, как повторилось то же самое, только в другой обстановке. Я опять вздрогнул. Рядом заворочался Гусев.

– Саша, ты спишь?

– Да никак заснуть не могу. Все мне кажется, что я куда-то лечу на лыжах.

– Вот интересно, у меня то же самое.

Опять забылся и опять очнулся от неприятного чувства падения. Так повторилось еще раз пять, а затем я уснул и всю ночь носился по неведомым ледникам, перепрыгивал через трещины, падал в темную пустоту.

11 мая. Разбудили индейки. Казалось, они летели совсем близко у коша, а на самом деле сидели за полкилометра на освещенных солнцем осыпях.

Шли дальше. С каждым шагом вниз ущелье одевалось в более темную зелень. По деревьям скользнуло солнце. Мягкая земля заглушала шаги. Когда солнце коснулось земли, мне померещилось, что она еле заметно зашевелилась, и каждая травинка, высохшая шишка, старая хвоя потянулись к оживляющим его лучам.

В полдень, отведав по дороге ирикского нарзана, мы спустились в селение Гягиш. Удивленно смотрели на нас балкарцы, но скоро узнали, так как о нашей зимовке знало все Баксанское ущелье.

Еще через два часа по знакомой дороге через сосновый лес мы подходили к гостинице «Интурист», откуда уходили на Эльбрус четыре с половиной месяца назад. Навстречу вышел Е. Вавилов и первыми его словами были:

– Вас не узнаешь, индейцы из племени команчей… Здорово!

Мы с Гусевым посмотрели друг на друга, но ничего не сказали. Подбежали к нему, пожали сразу обе руки. Весенними ручьями зазвенели рассказы.

Здесь нас определили и без труда нашли родственное племя. Издали приветствуя криками, с лопатами в руках, подбежали Коля Гусак и Вася Андрюшков.

Мы были дома.

Первым нашим действием, к восторгу окружающих, было уничтожение таза щавеля. Ели с удовольствием. А потом занялись своим туалетом.

Три дня прожили мы в «земных» условиях и снова отправились на зимовку.

– Как в гостях ни хорошо, а дома лучше, – произнес перед выходом Гусев поговорку тоном обреченного и даже головой затряс от мысли, что нужно идти назад.

Покидать тепло, травянистые лужайки, душистые цветы и идти в холод, ветер и снег, идти в зиму – было действительно тяжело.

Нас постригли, побрили и привели в порядок. Саше мы заявились совсем приличными людьми. На зимовку мы поднялись 16 мая.

Потянулись длинные дни ожидания лета. В помещении постоянный холод. В ясные дни мы не слезали с крыши: в помещении было холоднее, чем на воздухе. Время коротали усиленной работой над собой: занимались, читали, носились на лыжах по ледникам Эльбруса, прокладывая лыжни в местах, где не ступала нога человека.

Лето пришло с первыми туристами. Из далеких городов поднимаются люди подышать чистым горным воздухом, подставить свои тела палящим лучам горного солнца, от которых кожа покрывалась бронзовым загаром. Они преодолевали туманы, ветры и пятитысячную высоту, развивая в себе выносливость и смелость.

В июне я поехал в отпуск. Сдал в Пятигорске отчет. Потом совершил ряд восхождений в Цейском районе.

В поезде разговорился с одним пассажиром. Узнав, где я провел зиму, он спросил:

– А сейчас в отпуск, наверное, едете, в Москву, в город?

– Нет, я еду делать восхождения в Цейском районе, на Кавказе же.

Пассажир сделал большие глаза и задохнулся от изумления.

– Ну, знаете ли, это в моих понятиях не умещается. Перезимовать в снегу и опять в снег!..

Я посмотрел на него и ничего не ответил.

В июле я опять был на Эльбрусе. Гусев с зимовки ушел. Временно, на лето, прибыл новый наблюдатель Ю. Кожухарь. С моим приездом Саши уехали в Москву.

На Эльбрусе развернула свои работы комплексная экспедиция Академии наук СССР под общим руководством академика Иоффе. Я включился в ее работу, несколько раз поднимался с приборами на седловину и поднимал на вершину Эльбруса научных работников.

Знание Эльбруса помогло мне однажды спасти двух членов экспедиции, застигнутых бурей на седловине. В густой туман я повел туда спасательный отряд, и мы встретили их, спускавшихся в область трещин и сбросов, в «котел», в верховьях ледника Большой Азау.

Наша зимовка превратилась в высокогорную научно-исследовательскую лабораторию и базу экспедиции.

Два летних месяца промелькнули быстро и незаметно. Собравшиеся на эльбрусских полях сотни туристов уходили вниз. И там, где несколько дней назад трещали моторы самолетов и киноаппаратура, наступила тишина, словно здесь никого и не было.

Второе лето проводил я на Эльбрусе. Начались северные ветры, знаменующие собой наступление новой зимы, новых буранов и холодов, сжимающих в камень ртуть термометра. Осенние снегопады запорошили горы. Закрылись перевалы. Убегая от линии снегов, в долину спускались с альпийских лугов тучные колхозные стада. Пугая запоздалых туристов, в затянутых облаками скалах сердито и злобно свистел осенний ветер.

На тысячу метров выше, на снежных вершинах зима уже вступила в свои права. Излучая последние остатки тепла от солнечных дней, холодели скалы и покрывались прозрачным плащом изо льда. На ледниковых трещинах появились предательские снежные мосты. Летали крупные снежинки.

…Октябрь.

Зима опускалась сверху. Начиная с вершины Эльбруса, она постепенно сковывала весь Кавказ, опускаясь в глубокие потемневшие ущелья.

Третью зиму встречал я на Эльбрусе.

Глава четвертая. Третий год

Начало третьей зимовки. – Радиограмма из Пятигорска.

7 ноября 1934 года. На этот раз я поднимался один.

Было приятно, что зимовка работает на полном ходу, что наверху меня ждут два товарища: Саша Горбачев и в качестве наблюдателя на эту зиму – старый знакомый Коля Гусак. Беспокоило одно – это мое запоздание. Несчастные автомобили!

Из-за них мои товарищи должны томиться и строить сотни предположений. Из-за меня они должны встречать великий революционный праздник с вытянутыми физиономиями и по сто раз в день оглядывать пустое плато и ледник в надежде увидеть меня в виде крохотной черной точки.

Сегодня ликует вся страна. Сегодня семнадцатая годовщина Великой Октябрьской пролетарской революции. В раздумье о зимовке и товарищах я не заметил, как взошел на ледник, но зияющая трещина, которую я успел разглядеть в двух шагах от концов лыж, вернула меня к суровой действительности.

«Нашел, где раздумывать… Задумался на леднике. Вот беспечный ты человек», – ругал я сам себя, обходя стороной черную пасть глубокой трещины.

Толстые сосульки и оборванные края трещины были похожи на клыки пасти какого-то гигантского допотопного зверя.

Плотный снег показывал, что хорошая погода стоит долго. Через несколько часов я вышел на плато. Мои предсказания были верны. Не успел я увидеть зимовку, как из домика меня заметили. На плато покатились две черные фигуры и стали быстро приближаться.

Я сел на рюкзак и наблюдал, как они росли. Подбежали, поздоровались и, оживленно разговаривая, все трое пошли на зимовку.

Там было все по-прежнему, за исключением того, что Саша вручил мне очень приятную радиограмму.

«Из Пятигорска № 25/XI – Эльбрус Корзуну – Горбачеву – Гусаку – Героям зимовки на Эльбрусе практическим работникам в деле осуществления лозунга партии зпт правительства о науке – лицом к производству – в семнадцатую годовщину Октября пламенный привет и пожелания плодотворной работы тчк Вашу оторванность от культурных центров компенсирует единством чувств коллектив работников гидрометуправления зпт который заботится о вашем благополучии тчк Желаю бодрости здоровья успеха в работе – Нач-к СКГМУ Лазарев».

Начало новой зимовки было спокойное и не требовало прошлогоднего напряжения. Устанавливалась размеренная жизнь и работа. Иногда в каютах был большой мороз, иногда мы уезжали на лыжах в ледники, но больших событий не было. Но вот 4 декабря нас потрясло.