Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

Волнуясь, я вышел на залитую светом сцену. Мне казалось, что сидящие товарищи видят каждую клеточку моего организма и все мои сокровенные думы. Мне показалось, что все уже знают о том, что я хочу сказать.

Я взглянул на десятки знакомых лиц, сразу успокоился и громко начал:

– Не так давно многие из вас слушали в этом самом зале мой отчет о первой зимней экспедиции к Эльбрусу. Как вы знаете, попытка не удалась, потому что среди нас есть еще много товарищей, не воспитывающих себя в физкультурном отношении. Зимний Эльбрус остался непобежденным. Но можем ли мы, молодые большевики, воспитанные Ленинским комсомолом, отступать перед неудачей?

Товарищ Куйбышев недавно говорил: «Перед нами встала важнейшая задача для создания второй пятилетки, мы должны узнать свою страну… Степи, леса, горы, моря и озера Советского Союза таят в своих недрах несметные сокровища».

И мы видим комсомольцев в первых рядах исследователей Севера, в морях, в тайге, в экспедициях, в горные системы нашей страны.

Мы живем на Кавказе. В складках его гор столько неисследованных мест, столько еще скрыто богатств, которые необходимо разведать, столько неисследованных в научном отношении областей, столько «белых пятен» в различных отраслях науки, что смотреть без действия на это поле науки никак нельзя.

И вот, получая этот новенький комсомольский билет, я даю обязательство, что, работая в горах по туризму, я как следует изучу Эльбрус и буду первым человеком, первым советским исследователем, первым комсомольцем, вступившим на зимнюю вершину Эльбруса, на высшую точку Европы в самое суровое время года.

Затихший зал, казалось, обдумывал мои слова, и только когда я стал уходить со сцены, по залу пробежали хлопки и нарастающей лавиной прокатился гул аплодисментов.

Товарищи-комсомольцы приветствовали мое необычайное обязательство.

Я проходил между рядами и, дойдя до своего места, сел. Меня окружили близкие товарищи и забросали вопросами о том, как я думаю осуществить свое обязательство.

Спустя две недели я получил назначение от краевого совета ОПТЭ работать на Эльбрусе на высокогорной базе и в конце мая выехал в Нальчик.

Проезжая станцию Минутка, я вспомнил, как семь лет назад меня с товарищем, когда мы пытались бежать на Эльбрус, поймал здесь вожатый. Воспоминание вызвало у меня улыбку.

Поезд стремительно понесся к Подкумку. Показался Эльбрус. Расплываясь в мареве солнечного дня, он стал медленно удаляться. Но это не походило на удаление во время зимней экспедиции. Теперь Эльбрус удалялся, а я к нему приближался. Я был спокоен.

Глава вторая. Первые шаги

I

На «Кругозоре». – Рождение эльбрусской гидрометеорологической станции.

В июле 1932 года я состоял в должности «коменданта Эльбруса», другими словами – заведовал высокогорной туристской базой «Кругозор» на высоте 3200 м. Через этот горный приют совершаются все восхождения на Эльбрус.

Однажды утром, когда все туристы ушли на Приют одиннадцати, к вершине, в хижине остались только я, мой помощник товарищ Славец Никитин и еще один солидный турист, не имевший специального альпийского снаряжения.

Мы стояли у домика и смотрели на тающие в темно-синем небе утренние вершины. Уж очень ярким было это чистое горное утро.

– А вы были на вершине Эльбруса? – спросил меня стоящий рядом турист.

– Да, – говорю, – имел удовольствие.

– А сколько времени вы тут живете?

– Уже скоро три месяца.

– И чувствуете себя хорошо на этой высоте?

– Чувствую себя так хорошо, как нигде и никогда. Высоты мы не замечаем и бегаем по склонам, как козы. А почему вы не пошли на Приют одиннадцати? – спросил я его в свою очередь.

– Да, видите ли, я пришел сюда со специальной целью. Я директор Кавказского горного Бюро погоды в Пятигорске. И хочу наметить место для устройства на Эльбрусе высокогорной гидрометеорологической станции. Здесь будет постоянная зимовка со штатом зимовщиков.

Меня эти слова прямо по голове ударили, и я почувствовал легкое головокружение.

– А штат уже набран? – спросил я тревожно.

– Нет еще, заодно я и штат набираю. А знаете что? Вот вы уже привыкли к высоте, изучили Эльбрус, акклиматизировались. Почему бы вам не остаться на этой зимовке?

– Фу, черт возьми. До чего же это здорово, – выдохнул я с облегчением. – Можете считать меня уже в числе зимовщиков. А скажите, сколько человек нужно?

– Всего трое.

– В таком случае могу рекомендовать вам моего товарища Славца Никитина. Мы вместе с ним здесь работали, много раньше путешествовали и хорошо знаем друг друга. Славец, иди сюда.

– Ты останешься зимовать на Эльбрусе? – спросил я его.

– Что? Зимовать? На Эльбрусе? А ты останешься?

– Ну конечно.

– Значит, и я остаюсь, старина. Куда ты – туда и я, не знаешь что ли…

– Как вам это нравится? – обратился я к директору.

– Очень нравится, прекрасно, – улыбнулся он. – Но меня несколько смущает ваше молниеносное согласие. Подумайте лучше. Целый год жить одним в снегу… Условия высокогорья равны северным.

– Знаете что? Пусть это вас не смущает. Это наша мечта. Мы молоды и здоровы. А самое главное – я комсомолец и слов на ветер в таких серьезных вопросах зря не бросаю. А Славец – мой лучший друг, и за него я ручаюсь, как за себя.

Мне вспомнилось комсомольское собрание несколько месяцев тому назад, получение комсомольского билета, обязательство, и я подумал: «Вот оно где, выполнение».

– В таком случае будем считать штат Эльбрусской высокогорной гидрометеостанции почти укомплектованным. Я очень доволен, что вас встретил.

– А мы тем более. А теперь давайте познакомимся.

Мы пожали ему руку и назвали свои фамилии.

– Директор Кавказского горного Бюро погоды Константин Константинович Туроверов, – отрекомендовался он нам.

– А ваши чины с сегодняшнего дня следующие: вы, – обратился он ко мне, – будете начальником станции, товарищ Никитин – вашим помощником и наблюдателем, а радиста теперь ищите сами. Не мне, а вам с ним жить и работать.

– Выкопаем хоть из-под земли, – громогласно заявил Славец.

– Ну, все в порядке, эльбрусские зимовщики. По этому случаю устроим скромный банкет на высоте 3200 м. Да, кстати, поговорим о подробностях, а то станция еще не построена, – он посмотрел на Эльбрус. – А как сверкают снега – глаза слепит.

Утро было яркое и свежее: свет струился и с неба, и от ледников, и от коричневых лавовых скал, и даже яркая зелень альпийских лужаек, казалось, испускала изумрудные лучи тончайших оттенков.

…Начались сборы. Мы подыскивали третьего зимовщика-радиста. Но свободных радистов нигде не было.

Мы уже хотели дать объявление в газеты, что требуется радист на эльбрусскую зимовку, но неожиданно радиста откопали. Это был маленький, с тщедушной фигуркой, тридцатидвухлетний Сергей Лысенко. Он нас не совсем удовлетворял. Но так как ждать больше нельзя было, зачислили Лысенко в штат.

Закупали инвентарь, продукты и все необходимое для станции. Ездили в Ростов, Москву и, доказывая важность и необходимость организации Эльбрусской высокогорной гидрометеостанции, в одном месте доставали часть метеорологических приборов, в другом – радиоаппаратуру, а из третьего уносили десятки приятных обещаний. Но мы словам не верили. Мы требовали выложить на стол реальные вещи. Надвигалась зима, а мы только получили кредиты. Было решено во что бы то ни стало, преодолев трудности, не теряя времени, открыть станцию на Эльбрусе в зиму 1932–1933 годов.

Наконец все были в сборе и все было собрано в одно место. Несколько дней я и Славец занимались упаковкой. Весь инвентарь и продукты нужно было распределить в удобные для вьючки и переноски в горах тюки и ящики. Лысенко командировали в Армавир за аккумуляторами для радиостанции.

Мы с ужасом смотрели на растущую груду упакованных вещей, но при пересмотре предметных списков вместо вычеркивания обычно добавляли. Там, на высоте, среди безжизненных гор каждая пропущенная мелочь могла превратиться в крупный недостаток и вырасти в помеху нормальной жизни и работе. Подбирали, проверяли, продумывали каждый предмет. Ночами я читал всевозможные описания зимовок и экспедиций и применительно к нашим условиям выписывал все необходимое. Когда дело доходило до новых покупок, директор морщился, но, подумав, деньги отпускал.

Приходилось срочно учиться на наблюдателей-метеорологов. Каждый день мы проводили несколько часов на Пятигорской опытной метеорологической станции за практическими занятиями по снятию наблюдений и их обработке.

– Sirus Stratus 3, – шептал я на улице, определяя состояние облачности.

Это значило, что перистые слоистые облака занимали три десятых площади неба.

Нас завалили специальной литературой, инструментами и советами. Мы, работники будущей станции на Эльбрусе, стояли в центре внимания всего Бюро погоды.

Синоптики с удовольствием потирали руки и, улыбаясь, говорили:

– Уж вы постарайтесь, скорее нам сводочки присылайте. Эльбрус – «фабрика погоды», а на синоптической карте вместо него пустое место – настоящее «белое пятно» в метеорологическом отношении.

Главный синоптик профессор Аскнази скептически проговорил:

– Не жду я ничего от вас в первый год. Это будет первый опыт. Можно ли там еще жить и работать без ущерба здоровью? Это не больше, как подготовка. Если вы там проживете зиму – и то хорошо.

Упаковка вещей закончилась. Они заняли целую комнату и возвышались до потолка. К ним нужно было добавить два ветродвигателя. По проекту они должны заряжать аккумуляторы радиостанции, давать нам освещение и обогревать с помощью двух электропечей.

Я верил в каждый шаг нашего дела, но в реальность этого проекта не верил. Ветродвигатели представляли собой целую тонну лишнего груза. На них были затрачены тысячи рублей, и выбор нашей зимовки объектом для опыта работы этой редкой установки был очень неудачен. Мои возражения встретили у дирекции решительный отпор.

Как справимся с этой массой груза? Все это нужно было поднять на высоту 3200 м. Хорошо, если не будет большого снега. А если в горах зима уже установилась? Если наши расчеты перебросить все вьюками окажутся погребенными под зимним снегом? Тогда вся эта груда будет переезжать на наших спинах, и каждый лишний тюк – это целое восхождение на гору в зимних условиях. Но эта мысль не пугала. Мы были готовы ко всему.

Наконец решили, что чем дальше мы будем собираться, тем больше наберем груза, и, махнув на все рукой, назначили день отъезда. Тут-то и началось. Нам предстояло проехать к подножию Эльбруса около 220 км на автомобиле.

Синоптический отдел дал прогноз: 30 ноября будет мороз, и наша автоэкспедиция по замерзшей дороге может катить к Эльбрусу.

Все было подготовлено, но еще утром чувствовалось – не уедем мы сегодня…

Через каждые полчаса, по очереди, бегали из штаба экспедиции – кабинета директора – смотреть на термометр, но ртуть упорно держалась над нулем.

– Двинуть бы по этому термометру чем-нибудь, – злобно ругался Славец. – Вот упрямый, не хочет показывать мороз.

Город и окрестности окутывал мокрый густой туман. В назначенный час отъезда пришли провожающие и, неудовлетворенные, разошлись по домам. Мы с глупыми лицами разводили руками:

– Издевается погода над нами. Издевается она над тем учреждением, которому подчинена всеми своими проявлениями.

– А завтра будет погода? – спрашивали нас.

– То ли будет, то ли нет; то ли дождик, то ли снег, – отвечали мы шуткой. – Вот влезем на Эльбрус, заведем «фабрику погоды» и будем ею тогда распоряжаться…

Бюро погоды охватило беспокойство. Данные метеостанции и синоптической карты носили зловещий характер: везде непроглядный туман и осадки.

– Почему вы здесь, а не на Эльбрусе? – упрекали нас синоптики. – Кто знает, во что превратятся после перехода Главного Кавказского хребта вот эти массы, ползущие с Атлантики и Черного моря… Дали бы нам сводку, и мы точнее бы сказали, какая будет погода.

Мы смотрели на изобары и изотермы, на зубчатые линии и значки, изображенные на карте, молча отходили и снова начинали слоняться. С тоской поглядывали на термометр и ждали морозных дней.

Отъезд был перенесен на 2 декабря. Но это осталось только добрым пожеланием. И тогда мы бесповоротно решили ехать 3 декабря.

С тревогой наблюдали за передвижением волны холода по синоптической карте, и наконец к вечеру 3 декабря она докатилась до Пятигорска. Срочно вызвали автомобили. Быстро погрузились. В состав экспедиции вошли: мы – трое зимовщиков; провожающие нас до места зимовки директор Туроверов, врач и три шофера с машинами.

Сумерки туманного осеннего дня перешли в ночь. Вспыхнули электрические фонари.

Из Пятигорска ехали три автомобиля, до отказа загруженные мешками, ящиками и разным инвентарем высокогорной Эльбрусской гидрометеостанции.

Морозило. Кутаясь в плащи от промозглого тумана, мимо спешили прохожие. Беспрерывно звоня, пронесся вагон трамвая, с треском рассыпая синеватые искры частых вспышек…

Сотрясая кузов, взвыл мотор второго автомобиля. Я увидел, как наблюдатель станции, мой товарищ по будущей зимовке Славец Никитин, встал во весь свой громадный рост и пробасил:

– Ну, кажется, поехали.

– Кажется, поехали, – ответил я его же словами и поднял воротник полушубка.

Тронулась первая машина, за ней вторая, и, тяжело качнувшись на осевших рессорах, рывком двинулась наша.

По сторонам вереницей замелькали знакомые здания. Длинная улица уходила назад, скрываясь во мгле туманной ночи. Несколько поворотов. Все меньше и меньше света. Последний кривой переулок оборвался разломанной оградой. В лицо пахнула холодом степь.

Мысль перенеслась вперед. Что нас ждет там – за этой стеной непроницаемой мглы, в глубине суровых зимних гор, в грохоте ураганов, в области вечных льдов? Что ждет первых жителей за линией вечного снега? Как нас встретит белоснежный Эльбрус, на склоны и вершину которого в зимнее время не ступала нога человека?

Рисовались никем не тронутые синие скаты ледников, взлеты ледяных граней, овеянные дыханием зимы, и маленькая горная хижина, приютившаяся над отвесом высокой желтой скалы, – наша будущая зимовка.

Нарастал гул моторов, нарушая тишину ночи. Невидимая дорога быстро убегала назад. Яркие лучи фар щупали ухабистую дорогу перед какой-то речушкой. Под шинами авто прошелестела вода, и машины пошли в гору.

С правой стороны проплыли мерцающие огоньки селения. На окраине тявкали собаки. Машины прыгали по неровностям дороги. Вдруг с передней послышался заглушенный моторами крик. Все остановились, люди, соскочив с машин, подбежали к первой. Перед фарами я увидел радиста, с него двое очищали налипшую примерзшую грязь.

– Лысенко, что такое?..

Он повернулся ко мне и, улыбаясь, щуря под ярким светом фар глаза, произнес тоненьким голосом:

– Да, знаешь, упал с машины в лужу. Так тряхнуло, что я не удержался и упал.

Снова, как при первой встрече с ним в кабинете директора, я подумал, что этот человек с маленьким тщедушным телом, тонкой шеей и слабой волей совершенно не отвечает своему назначению. Но выбора не было, а без радиста мы обойтись не могли.

Когда в круг света вошел Никитин, то рядом с его высокой рослой фигурой Лысенко показался мальчиком.

Собрались все шоферы. Подошел директор, и мы устроили маленькое совещание.

Мороз все усиливался. Густой туман оседал на лицах и одежде нитями инея, побелил дорогу и автомобили. Бояться потепления не следовало. Горы были близко. Самую плохую часть дороги уже проехали. Можно было завернуть в какое-нибудь селение и отдохнуть.

До утра оставалось четыре-пять часов.

Так и решили.

Рассевшись по машинам, тронулись дальше. Нарушая сонную тишину селения Малки, въехали в какой-то большой двор. Постучались. Кто-то открыл дверь и сейчас же юркнул в кровать.

Мы вошли в дом. Пахнуло спертым воздухом жарко натопленной комнаты, которая слабо освещалась подслеповатой лампой. Приятная теплота разлилась по прозябшему телу, клоня ко сну.

По очереди дежурили у машин. Ночь была холодная, и к утру машины простыли. Рано выехать не удалось. Селение покинули в девятом часу утра. Вскоре погода испортилась, повалил снег. В довершение всего у одного «форда» лопнула камера.

Пришлось делать вынужденную остановку и заменять камеру. В селении Баксан резко свернули на юго-запад и двинулись по прямой к горам, к Эльбрусу. Под вечер проехали Баксанстрой и в селении Заюково остановились на ночевку.

Совсем близко встали горы. Завтра въедем в Баксанское ущелье. Вечером прекратился снег, но рваное мрачное небо угрожало непогодой.

На следующий день, 5 декабря, выехали опять поздновато. Все утро разогревали моторы. Перед самым ущельем случилась авария – лопнула задняя рессора у автокара. Все окружили машину. Унылые лица говорили – дело плохо…

Решили ехать на двух машинах дальше, до крайнего пункта – селения Терскол, чтобы там их разгрузить и направить обратно для разгрузки сломавшейся машины.

Я, Туроверов и врач, распрощавшись с Лысенко и Никитиным, поехали дальше, а они стали готовиться к разгрузке.

Высоко вздымаются, сверкая на солнце ледяными панцирями, вершины Главного Кавказского хребта. Морозами скованы занесенные глубокими снегами ущелья. Там, где летом гремели потоки горных рек, рассыпаясь бисером кристальных брызг, стоит мертвая тишина. Ледяные водопады зелено-голубого льда висят, застывшие на обледенелых скалах. Чист и прозрачен морозный горный воздух. В оцепенении застыли старые курчавые сосны, покрывшись шапками пушистого снега. Фиолетовые тени ложатся на синь волнистых сугробов. Только изредка на соседних склонах слышится отдаленный грохот снежных лавин, плавно и неудержимо летящих вниз, захватывая камни, ломая деревья и сокрушая все на своем пути.

Разлетается снежная пыль, и снова спит лес, спят горы, оживляясь только ревом ветров в дни непогоды. Когда гаснут солнечные лучи на вершинах гор, небо затягивается пеленой снежных облаков и разрывы серых туч обнимают темнеющие снега.

В тот день ярко сверкало солнце, освещая только одну сторону ущелья; другая оставалась в тени. Внизу снега было немного, он слегка припудрил сухую траву на склонах гор и каменистое дно ущелья, но выше его становилось все больше и больше.

Я лежал в кузове автомобиля и с тревогой смотрел вглубь ущелья. Оно медленно разворачивалось бесчисленными изгибами, склоны становились круче и скалистее, сжимая горло реки. Тонкий ледок нарастал с обоих берегов, в некоторых местах уже перекрыл реку. Густые холодные струи воды лениво обтекали обмерзшие камни. В стороне показалось несколько балкарских аулов. Мирно дымились сакли. Пустой сизый дым лениво поднимался тонкими струями к небу, бесследно растворяясь в морозном воздухе.

Из-за очередного излома ущелья вынырнула даль. В синей дымке за срезами скал появились очертания знакомых вершин в окрестностях Эльбруса.

Одного взгляда было достаточно, чтобы определить количество выпавшего снега: все скалы были закрыты. Стало ясно – на подъеме к зимовке нас ждали глубокие, не слежавшиеся снега.

По мере приближения к Главному хребту опускалась линия выпавшего снега. Холодело. Колеса автомобилей оставляли все более глубокий след.

Клонило к вечеру. Зубчатая тень, незаметно двигаясь по склонам, подбиралась к вершинам, которые зажигались яркими красками заката. Раскрылось ущелье Адыл-су, и совсем близко встали, врезавшись в синеву неба, острые, скалистые пики Бжедуха и Башкары. Вершины заснеженных сосен обрамляли снизу эти грандиозные, но странно легкие снежные громады.

Медленно разносилась в воздухе пыль от больших хлопьев снега, сброшенных с тяжелых темных ветвей неосторожным крылом ищущей ночлега птицы. Дрожа в морозном воздухе, в небе зажглись яркие крупные звезды.

Мы с трудом пробирались по лесным дорогам. Пробивая глубокий снег, завывали от напряжения моторы. В радиаторах кипела вода. И когда в просветы корявых стволов редеющего леса волчьими глазами замелькали огоньки маленького кошевого селения Терскол, мы остановили машины и дали им остыть.

Из бокового ущелья, над крутыми изломами ледопада Терскольского ледника, спадающего вниз могучими сбросами, выделялся своими легкими очертаниями на вечернем небе Эльбрус. С этой громадой нам предстояла борьба. Этого великана мы должны были победить в самое суровое время года. Победить во что бы то ни стало.

Через полчаса автомобили въехали в селение. Навстречу шли балкарцы. Некоторые, узнав меня, радостно здоровались и расспрашивали о причинах приезда. Я вкратце сообщал, что мы хотим идти на Кругозор и зимовать там. В ответ слышалось протяжное:

– О-о-о! Честное слово, это очень трудно… О-о-о-о!..

Они нам говорили, что там даже волки зимой не ходят и ветер такой сильный, что сбивает человека с ног. Говорили, что живой туда никто не поднимался, и приводили еще десятки всевозможных веских доводов. Но, уговаривая не подниматься, они все же помогали разгружать автомобили. После разгрузки мы сидели в доме Леона Маргияни, обалкарившегося свана, и, греясь у пылавшего костра, договаривались о подъеме грузов на зимовку. Под ногами взрослых, не боясь мороза, сновали полуголые, закаленные ребятишки, стреляя любопытными черными глазенками.

Поужинав, мы уснули. Ночью машины ушли за оставшимся грузом. На следующий день в 10 часов вечера в морозной тишине мы услышали выхлопки моторов и побежали встречать.

Автомобили второй раз подходили к селению. Мелькнуло радостное лицо Славца. За второй машиной, покачиваясь, с блаженной улыбкой на устах шел радист. Он был пьян. Я обратился к Славцу:

– Рассказывай, что у вас там было.

Уничтожая одновременно тарелку супа, Славец говорил:

– Когда вы уехали, мы, чтобы рассеять скверное настроение, принялись уплетать консервы и решили выпить. Разбавили водой взятый для обтирания приборов спирт и выпили. Лысенко опьянел.

Это было нарушением дисциплины и совершенно недопустимым поступком в наших суровых условиях, требующих особой выдержки и сопротивляемости организма в борьбе с трудностями, которые нам предстояли. Я сделал обоим товарищам строгое предупреждение…

Седьмого декабря утром пошли на Кругозор проверить состояние снега и возможность подъема. Я и Славец двигались на лыжах, а Туроверов и врач – пешком.

По долине раскинулся густой сосновый лес. Сквозь густые ветви проглядывали запорошенные зимним снегом неприступные стены Донгузоруна с ледяной шапкой на вершине. Изредка срывались небольшие лавины, клубясь, без звука неслись вниз и, не долетев до ледника, растворялись в воздухе тающим белым облачком. Чуть слышно под лыжами шуршал снег. Огибая сосны и засыпанные ветвистые стволы, мы двигались по зимнему лесу, оставляя позади синеющую лыжню. Через час вышли на поляну Азау. Лес кончился. Вверх, на километр по вертикали, поднимались крутые, засыпанные снегом склоны. На самой вершине стоял чуть заметный горный приют «Кругозор» – место нашей зимовки.

Оставив лыжи на подъеме, мы пешком стали подниматься к нему, выбирая обветренные травянистые уступы. Местами по пояс утопали в снегу. Знакомая местность изменилась до неузнаваемости. По очереди пробивая дорогу, через три часа мы поднялись на «Приют».

Досчатый, с вершковыми щелями деревянный домик, наполовину засыпанный снегом, выглядел сиротливо и неуютно. Со стороны двери, подпирая крышу, возвышался громадный сугроб.

Влезли в окно. Внутри везде наметен снег, насквозь просвечивают стенки. Ходили вокруг домика, критически осматривая жидкое строеньице. Летом жить в нем было даже приятно, но зимой…

Низкое солнце скрылось за соседней вершиной, и Кругозор попал в длинный, с изломанными краями клин тени. Сразу усилился мороз. С чистого Эльбруса потянуло холодным ветерком.

Присев в затишье, мы поджидали отставших спутников.

– Как тебе нравится действительность? – спросил я Славца.

Порыв ветра поднял маленьким смерчиком снег и, закружив его над краем скалы, сбросил на ледник Азау.

– Закусить бы сейчас, – услышал я веселый ответ.

– Тогда на, – протянул я ему руку, и мы обменялись крепкими рукопожатиями.

Через полчаса по следам пришли Туроверов и врач. Еще раз бегло осмотрели хижину. Врач сказал:

– Если вы здесь перезимуете без топлива, то после вас ничто не заберет. Это будет лучшим экзаменом для последующей жизни и работы в условиях высокогорья и севера.

Кувыркаясь по склонам, мы спустились к лыжам и по готовой лыжне махнули в Терскол. Наши пешеходы спустились вместе с темнотой через два с половиной часа.

За ужином решили немедленно организовать расчистку дороги на Кругозор и договориться с балкарским колхозом «Красный Эльбрус» о подъеме грузов на зимовку. Нужно было перебросить пять тонн.

Колхоз нас выручил. Мы пришли к председателю колхоза и рассказали ему положение дела. Он немного подумал и сказал:

– Это очень большое и трудное дело. Вы говорите – там будет радио, электрическая станция?

– Да, там будет метеорологическая станция со всем оборудованием.

– Никогда на Эльбрусе не жили люди зимой. Это очень трудно. Но раз это научное дело, то колхоз сделает все, что можно. Продержится погода – весь груз перебросим.

И он разослал людей готовить вьючный транспорт. Это высокосознательное отношение горцев-колхозников к нам и к нашему научному предприятию, возможное только в нашей советской стране, нас чрезвычайно обрадовало. Без помощи колхозников мы не могли бы справиться с нашей задачей.

…Четыре дня десять колхозников и двое из нас расчищали снежный путь. Громадной лыжней гиганта-лыжника змеилась по склонам снежная траншея. Погода, на наше счастье, стояла ясная и безветренная. Малейший ветер – и все пошло бы насмарку. Сыпучие снега, скользя по склонам, в несколько минут уничтожили бы весь наш многодневный труд. Но этого не случилось.

Одиннадцатого декабря приступили к переброске. Со всех ближайших аулов мобилизовали вьючный транспорт. Вереницы нагруженных ишаков целый день тянулись с поляны Азау на Кругозор по крутой снежной тропе. Местами они по уши уходили в траншеи, местами карабкались по обвеянным, обмерзшим склонам. Только «горный мотоциклет», как мы в шутку называли ишаков, мог проделать такую работу.

Вечером из-за Главного хребта с юго-запада показались длинные нити перистых облаков.

– Идет фронт, – заключил Туроверов.

Все с тревогой посмотрели на небо и, забыв об отдыхе и сне, решили продолжать переброску ночью. Облачный слой все увеличивался. Затихшие массивы гор скрывали за собой грохот наступающих бурь. Всю ночь на протяжении трех километров снежной тропы слышались гортанные крики балкарцев, понукавших уставших животных. Перед наступлением непогоды всеми завладела лихорадочная спешка.

К 12 часам ночи небо заволокли тяжелые темные тучи. Они закрыли и отрезали вершины гор. С ледника Большой Азау, засыпая снегом тропу, дохнул ветер. С трудом пробившись по занесенной тропе, в три часа ночи на зимовку подняли последние десять вьюков. Разгрузившись, ушли вниз. Самая трудная часть работы была выполнена. Опоздай мы только на один день – и зимовку пришлось бы отложить на целый год.

Наверху осталось пять человек. Врач и Туроверов покинут нас завтра, а сейчас, уставшие, мы прикорнули где кто мог. Везде было одинаково холодно.

Встали рано. Под утро разбушевалась пурга. Бешеный западный ветер гнал массу снега и завывал в скалах Азау. В помещении было убийственно холодно. Сквозь громадные щели в окнах и тонких стенах хижины в комнаты наносило сугробы свежего снега. И здесь нам предстояло зимовать!

Закусив и закутавшись, вышли заканчивать монтаж ветродвигателя, начатый еще вчера. Работа была не из легких. Болты упрямо не входили в предназначенные им отверстия, и станина ветряка росла туго. Но упорство победило. Самая тяжелая часть – хвост ветряка – общими усилиями была прикреплена.

Последние два человека уходили вниз.

Окоченевшими, непослушными пальцами царапали мы последние весточки домой.

Настал момент расставания. Рвется последняя связь с внешним миром. На несколько месяцев впереди – одиночество, мороз, бури, снега, грохот зимних лавин и тяжелая, необычная работа… Только сейчас мы ощутили неумолимую, суровую действительность. Она встала перед нами во всем своем суровом многообразии.

Ярче, чем когда-либо, в такие минуты выявляются характеры людей. Радист стоит в стороне, укрывая лицо от порывов ветра, бросающих горсти снега. Мне кажется, он сейчас подойдет к директору и скажет: «А можно, я пойду с вами?»

Откровенно говоря, я бы особенно не жалел. На лице Славца застыла суровая решимость. Под ударами ветра он только прищуривал глаза, но лица не отворачивал.

– Ну, счастливо перезимовать, – сказал Туроверов.

И мы в последний раз крепко пожали друг другу руки. Порыв ветра подхватил прощальные слова и унес их в беспредельную высь к туманным снежным вершинам.

Появляясь и вновь исчезая в крутящемся снегу, таяли две темные фигуры.

Мы остались одни.

Минуту все стоим молча, над чем-то задумавшись. Но вот взгляды падают на полузасыпанные снегом неубранные вещи. Вмиг оживаем. Кидаемся к ящикам. Вытаскиваем их из сугробов, вносим в дом. Перекидываясь короткими словами, стараемся как можно скорее собрать все в одно место и начать распаковку. Без отдыха, не чувствуя холода и усталости, работаем до темноты.