Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

Выше морен снег настолько отвердел, что свободно держал человека без лыж. Уставшие, мы взяли последний подъем и подошли к «складу». Пока развязывали рюкзаки и распутывали веревки на лыжах, закоченели до дрожи. Вниз неслись со скоростью ветра. Мелькала панорама горных ледников, угловатых скал; быстро приближался домик. На морене я шел пешком. Гусак же съезжал по крутому склону с выступающими камнями; в результате на Кругозоре у него оказались отмороженными пять пальцев на обеих ногах. Я же ходьбой по морене согрел ноги и только слегка обморозил два пальца. Спустились уже в темноте. В хижине нас ждал готовый обед и улыбающийся Саша.

Ночь провели беспокойно. Николай все время стонал и трясся в лихорадке. Опухли и невыносимо болели отмороженные пальцы.

– Если такими темпами будет продолжаться, то перевес будет определенно на стороне Эльбруса, – пророчил утром Саша, высунув нос из мешка.

Следующий день провели не вставая; ждали, пока можно будет идти вверх заканчивать второй этап переброски. Осталось поднять до «склада» четыре рюкзака, около шести пудов груза. У Николая на большом пальце левой ноги образовался громадный волдырь, другие пальцы почернели и распухли. Ходить он не мог. Весь день читали книги из немногочисленной кругозорской библиотеки.

27 декабря. С утра солнце. Коля в спальном мешке ползает по хижине, помогает сборам. Даже в таком положении он все шутит, заставляя нас искренне смеяться. Мы кувыркаемся в окно и снова поднимаемся.

– Ишачья работа, – ругается Саша.

Он прямо из города. Тренировка в восхождениях у него небольшая, и я ему сочувствую. Ветер незаметно стих, и обжигающий холод сменился палящими лучами. Они припекают до жары. Мы обливаемся потом и рады слабому порыву ветерка, освежающего разгоряченные лица.

До «склада» дошел я один. Гусев, добравшись до конца морены, выбился из сил и, потеряв меня из виду, положил рюкзак и поехал вниз. Со «склада» я взял полмешка муки в тридцать два килограмма – у нас внизу кончился хлеб. Ехать вниз с таким грузом по сильно пересеченной местности оказалось делом нелегким. С большим трудом в темноте я добрался до Кругозора. Мое появление товарищи приветствовали радостными криками: они уже обо мне беспокоились.

28 декабря. Погода опять хорошая, и мы не удерживаемся от соблазна перекинуть на «склад» последние два рюкзака с продуктами. На небе ни облачка. Подъем и спуск вполне благополучны. Вторая часть работы была закончена, и, спускаясь ночью при луне, мы выкрикивали слова песен, и эхо расплывалось над снежными склонами, ледниками и саклями, тревожа зимний сон спящих гор… Печка горела хорошо, настроение веселое.

Предстоял спуск в долину. Отдых. Вместе с друзьями встреча Нового года. Николай поведал нам, что ноги эти дни болели сильно, но он молчал, не желая, чтобы из-за его спуска прервалась работа, – нужно было пользоваться хорошими днями. Сказалась преданность каждого общему делу.

Отдых перед штурмом. – Все в сборе.

29 декабря. Утро редкостное. По снегу рассыпаются микроскопические кусочки солнца, и свет сливается в ослепительный блеск, режущий глаза.

Позавтракали и начали спуск. Я и Гусев едем на лыжах стоя, а Коля – сидя. Это не мешает ему кое-где нас обогнать и самым законным образом смеяться над нашими взлетами и падениями в предательские сугробы, куда зарываются лыжи. Ниже появился наст, и мы крутили повороты, наслаждаясь движением и красотой гор. Окружающая природа походила на сон или на альпийскую сказку. Поляна, густой сосновый лес с взбитыми шапками снега и зелени. Лесные зимние тени и отсветы, груды пушистого снега на каждом пне и сучке, нетронутый девственно чистый снег, скрипящий под упругими шагами, везде снег и снег. А над головой, над тишиной леса, подпив густо-синее полотно неба, возносятся воздушно-легкие голубовата вершины снежных гор.

Подъезжая к Терсколу, мы увидели новую массу поваленного леса у той же горы – рядом упала вторая лавина. Нас опять встретили ребятки Леона Маргияни и он сам. Наняли одну лошадь для Николая, на нее же нагрузили два рюкзака и, неся по очереди с Гусевым третий, поехали в Тегенекли. Вечером наш поезд въехал во двор базы «Интурист» и был шумно встречен ее обитателями.

Встретили новый 1934 год и целую неделю пробыли внизу. Ожидали приезда радиста Саши Горбачева и отдыхали. Наш отдых заключался в том, что мы с утра до вечера тренировались на лыжах и совершенствовали лыжную технику. Особенно необходимо это было Гусеву. Он в горах на лыжах ездил впервые, а в нашей работе среди вечных снегов безукоризненное владение лыжами было необходимым условием.

Всей компанией катались по засыпанным лесистым склонам. Учились стремительным поворотам среди деревьев, расквашивали носы и в чудовищных падениях вывихивали ноги. С самодельных трамплинов взлетали на воздух, но на ноги приземлялись редко, больше другими частями тела.

Но за это время все-таки отдохнули, и, не дождавшись автомобиля с Горбачевым, 8 января 1934 года я и Гусев вышли на зимовку. Трогательно простились со старыми друзьями: с Колей Русаковым с Васей Андрюшковым. Нас сфотографировали, и мы старой дорогой пошли в Терскол.

9 января. Солнце еще не осветило дна ущелья, а мы уже шли по лесу на Кругозор. Вид был не тот: ветви и деревья обтаяли, сугробы бурели и склоны стали темными. Подниматься на этот раз было легче. Попеременно пешком и на лыжах поднялись на Кругозор, намереваясь на другой день пораньше выйти на зимовку.

10 января. Небо безмятежно синее. Быстро собираемся и выходим в новый путь. На верхней площадке Кругозора, на трех могилках погибших на Эльбрусе альпинистов – Фукса, Зельгейма и Гермогенова – оставляем принесенные из долины темно-зеленые сосновые ветки. Против воли мелькает мысль: «А может быть, и из нас кому-нибудь суждено лежать рядом с этими жертвами Эльбруса?» Но я отгоняю эти думы, взглянув на сверкающие вершины.

– Все выше, и выше, и выше, – затягивает Саша, и, не смущаясь разреженностью воздуха и тем, что слова песни не совсем подходят к нашим условиям, мы поем, шагая к леднику.

День лучится, день смеется, а нам надо до вечера шагать по льдам. С каждым метром высоты раздвигается панорама Кавказа; из-за хребтов вырастают новые хребты, из-за новых хребтов выдвигаются новые вершины, кажется, это будет бесконечно. Против нашего ожидания подъем показался не таким уж трудным. До «склада» дошли легко, но там нагрузились, и у зимовки очутились после захода солнца.

Я с удовольствием убедился, что домик стоит на месте и даже флюгерный столб цел. Саша приотстал и маячил в полукилометре сзади. Крепчавший мороз и противный пронизывающий холодный ветерок заставляли думать об уютной кают-компании, о горячей печке, испускающей волны живительного тепла, об ужине, о теплом спальном мешке. Домик совсем близко, и растет по мере убывания моих сил и терпения. Страшно хочется пить.

С утра во рту не было ни капли. Горы стали синими и холодными. Бесшумно шевеля невидимыми крыльями, к вершинам слетались тени ночи.

Подхожу к домику и вижу: наружная дверь полуоткрыта и оттуда выглядывает сугроб. Пытаюсь ее открыть, но усилия напрасны, просунутая рука упирается в мертвенно-холодный снег. Предвкушение отдыха перерастало в тревогу. Внутри снег. Как же туда проникнуть? У дома – и без приюта. Коченеют руки и ноги. Можно пролезть в окно. Я обхожу дом и выламываю оконце в свою каюту – не поддается. Своими же руками вставлял и заколачивал – значит, крепко. Вкладываю все силы, и рама вылетает, за ней вторая, и я втискиваюсь в каюту. Снега мало, но он везде, даже на койке и полочках. Дверь в кают-компанию не открывается, там до потолка лежит снег, насыпанный, как в коробку. Подходит Гусев. Его заиндевевшее лицо выражает крайнюю степень удивления и разочарования. Много не разговаривая, влезает в окно и что-то бормочет.

– Наелись, напились и нос в табаке, – грустно приговариваю я, оглядывая неуютную, запорошенную снегом каюту.

Разогреть воды не удалось: спирт, керосин, примуса, кухня – все было засыпано в кают-компании. Без спальных мешков устроились вдвоем на одной койке и, лязгая зубами, стали коротать ночь, порой забываясь в тяжелом сне. К утру усталость все-таки победила, и мы уснули по-настоящему.

11 января. Рассвет застал нас за работой. Выломали дверь в кают-компанию, прокопали ход к наружной двери и приступили к выгрузке. Предстояло выбросить несколько тонн слежавшегося снега, я ломал громадные глыбы, а Саша их выкидывал. От высоты и усиленной работы трещала голова и дико хотелось пить. Часа через три извлекли походную кухню Коха с сухим спиртом. Натопили с кружку воды и с жадностью выпили. С этой минуты до самого вечера спиртовка не переставала гореть. Сначала пили чистую воду, потом чай с клюквенным экстрактом, а под конец добрались до кофе. Все столы и пол под тяжестью снега обрушились. Сколотили их наново. Работали часов десять. Дом принимал все более жилой и уютный вид. Работать было трудно, мы часто останавливались, чтобы отдышаться и захватить в легкие побольше воздуха. Высота в 4250 м давала о себе знать.

К семи часам вымели весь снег и мусор, затопили печку. По комнатам разлилось тепло. С блаженной улыбкой на устах мы попивали чаек и отдыхали от трудов, развалившись на венских стульях. Давно уже мы не видели такого уюта, тем более на зимовке, на груди ледяного Эльбруса. Вдруг хлопнула наружная дверь.

– Ветер балуется, – лениво предположил я.

Послышались хрустящие шаги.

Никого так скоро не ожидая, мы насторожились. Толчок – и медленно распахивается вторая и последняя дверь. Мы вскакиваем со стульев и, полусогнувшись, замираем. В полумраке коридорчика мелькает заснеженная низкорослая, закутанная в полушубок фигура, и в комнату с комьями снега вваливается долгожданный радист, наш третий товарищ по зимовке Саша Горбачев.

– Саша, – взревели мы с Гусевым на таких нотах, что в лампе заколебался язык пламени, и бросились сдирать с него рюкзак.

Потом подбросили его раза два к потолку, но быстро умаялись и стали его раздевать, на ходу расспрашивая. Он сначала ворчал, сопел и издавал замерзшими губами неопределенные восклицания, но тепло привело его в нормальный вид. Он оттаял и начал рассказывать. Радости не было предела. Получили письма. Гусеву была торжественно вручена посылка из Москвы от родных. Оказалось, что Саша приехал на следующий день после нашего ухода и, не теряя времени, бросился нас догонять. Теперь мы в сборе, можно было смело бросить вызов зимнему Эльбрусу.

12 января. Погода установилась, и мы энергично взялись за оборудование стационарных установок и за подготовку станции к открытию. В таких случаях нужно быть сразу и столяром, и плотником, и маляром, и художником, и слесарем, и делать все, что необходимо.

С утра я починил нанесенные снегом повреждения внутри дома. Потом делал стойку под метеорологическую будку. Гусев оборудовал кроватью и столиком свою личную каюту, оклеил ее обоями. Саша монтировал новый передатчик. Вечером наблюдали изумительную закатную игру красок на вершинах Кавказа.

13 января. Питания у нас на зимовке очень мало. Пользуясь хорошей погодой с утра, мы отправились на «склад» за продуктами и вещами. Это был первый рейс, который мы потом проходили десятки раз.

При последнем подъеме на зимовку я отморозил два пальца на левой ноге и теперь шел, немного прихрамывая, причем на одной ноге был валенок, а на другой – ботинок. Крепкий наст свободно держал человека, но местами склон выдуло ветрами и настолько неровно, что мы шли словно по замерзшим волнам. На этот раз за один прием мы подняли сто килограммов. По пути любовались исключительной панорамой Центрального Кавказа. Могучая цепь расходилась отсюда в обе стороны и терялась на горизонте в дымке ясного дня.

Вечером работали: Гусев заканчивал оборудование своей комнаты, а Саша, у которого каюта была оборудована еще осенью, возился над новым передатчиком, склонив голову над схемами и чертежами. Я налаживал самописцы термограмм и гигрограф, которые с помощью часовых механизмов записывают на особую ленту температуру и влажность воздуха, и развешивал в своей каюте картины и увеличения со снимков, сделанных мною летом в районе Коштан-тау.

14 января. Сегодня с Гусевым установили метеорологические будки и дождемер. Придерживаясь в работе станции всегда основной функции, я и теперь заглянул туда, но по части установки будок на ледниках ничего не нашел. Мы были в белом пятне не только на синоптической карте, но и в техническом руководстве.

Установка метеорологической станции на льду. – Световые столбы. – Падение со склона.

О том, как укреплять будки и другие метеорологические установки во льду, не было ни слова. Ведь нужно, чтобы они никуда не уклонились в сторону, чтобы термометры держались по отвесу и не дрожали при ветре. А между тем лед даже зимой подтаивает. Нужно выходить из положения собственными силами, и я придумал следующий способ: на ножки стоек снизу прибили крест-накрест попарно четыре длинных доски, прикрепили их угольниками к ножкам, на углы досок прибили еще коротенькие досочки и все это установили в вырубленную во льду яму. Выверили, засыпали и залили водой. Точно так же поступили с дождемером и нефоскопом. И в таком виде, не тронувшись и не покосившись, они выдержали все натиски ветра и простояли семь месяцев.

Ямы вырубили ледорубами; работали, как это ни странно, без рубашек. В тени было –22,4 °С, а мы загорали. Это – свойство высокогорного климата солнечной инсоляции: в тени мороз, а на солнце, в силу чистоты и сухости воздуха, тает снег и скалы становятся горячими.

– Ох, – испускает Саша вздох, когда после неудачного удара его голую грудь осыпают осколки льда.

– Душ Шарко, – констатирует Гусев.

Саша бросает ему в спину пригоршни ледяных осколков. Наступил перерыв, и мы играем в снежки. После удара снежком на голом теле появляется красное пятно, снег быстро тает, а если отвернешься от солнца, капли на коже быстро замерзают.

15 января. С Сашами у меня вначале была путаница. Один Саша и другой Саша. Позовешь одного, отзывается другой. Но потом как-то привыкли и по интонации догадывались, кого я зову.

Сегодня за завтраком я поставил еще один новый, давно не поднимавшийся вопрос:

– Ну, Саши, что вы думаете о зимнем восхождении на Эльбрус?

– Поживем, и надо будет взойти, – ответил Гусев.

– А я не знаю, в горах я ведь первый раз. Возьмете – пойду, а не возьмете – летом схожу, – подумав, сказал другой Саша.

– Дело в том, – начал я, – что уйти со станции без вреда для работ мы можем только теперь, пока еще не начались постоянные наблюдения. Станцию откроем через несколько дней, и погоду упускать нельзя. Поэтому, ребятки, давайте ознаменуем открытие самой высокой в мире метеостанции первым зимним восхождением на Эльбрус в самое суровое время года, в середине января.

В памяти у меня всплыло полузамерзшее окно и переливающийся закатными огнями зимний Эльбрус.

«В январе, обязательно в январе, чтобы самый сильный мороз был, влезу я на Эльбрус, на самый верх влезу!» – опять вспомнил я свои слова, слова мальчика, произнесенные восемь лет тому назад.

Я несколько помолчал и, вернувшись к действительности, продолжал:

– Но я должен огорчить тебя, Саша. Ты никогда не ходил на кошках и по крутым ледяным склонам. Мы пойдем только вдвоем. Я видел, как выглядели эти склоны в марте в прошлом году, а теперь в бинокль видно – крепче бемского стекла и такие же гладкие.

– Ладно, я ничего против не имею, рисковать нам нельзя.

– Тогда давайте установим день.

– Если не испортится погода, послезавтра и пойдем, – предложил Гусев.

– Есть контакт, – заключил я весело, – а сейчас давайте быстро собираться на «склад».

На этот раз принесли целый ларек с провинциального базара: керосин, сахар, часы, макароны, книги, костюмы, водоналивные батареи – целый ворох.

Вечером работали по благоустройству домика. Большая возня была с печкой. Наша маленькая печка – центр всей нашей жизни и фундамент благополучия – объявила нам войну, которая с переменным успехом длилась целых два года. То ли от половинного атмосферного давления, то ли от каких других причин, только иногда при ветре печка начинала капризничать. Сначала плюется языками огня и тепла, потом тухнет, и клубами валит в комнату дым. Последним аккордом в этой проклятой шутке было облако золы, как из кратера вылетавшее на наши удивленные лица. Сегодня она таким точно образом объявила нам войну. В комнате сразу похолодело, появилась апатия, а самое главное – не на чем готовить пищу. Пользоваться примусами, имея печку, неинтересно.

– Инквизиторша, – говорю я с нескрываемым оттенком злобы и ненависти к этой маленькой мучительнице и слегка поддаю ее ногой.

Решаем заменить ее новой большой печкой, и часа через два она запыхтела, как паровоз. На этом мы и успокоились.

До поздней ночи на зимовке стучали молотки.

16 января. Все последние дни Эльбрус не закрывает ни одно облачко.

– Пригрелся старикашка, – говорю я. – С каждым днем теплее. Завтра мы и двинемся.

Откровенно сказать, мне было немного страшновато делать четвертую попытку, ведь три были неудачны. Неизвестность манит и пугает. Много людей поднималось на его вершины летом, а вот что там зимой? Никто и никогда не был зимой.

Днем мы, как всегда, работали, заканчивая оборудование станции. Погода стояла как на заказ, и от освещенных снежных вершин трудно было отвести взгляд.

Перед вечером наблюдали очень интересное явление – гало – снеговые столбы. Явления гало происходят вследствие отражения света от граней мельчайших кристаллов, находящихся в воздухе. Обычно световые столбы наблюдаются над солнцем или с продолжением под солнцем. В нашем случае было по-другому: один светящийся столб стоял над солнцем, другой на небольшом расстоянии слева, причем ложного солнца у второго столба не было. В это время при безоблачном небе сыпались мелкие ледяные кристаллики. Концы светящихся столбов опускались намного ниже нас и горизонта к леднику Большой Азау. Излучаемый столбами свет был ярко-матовый, без присутствия каких-либо других тонов.

Услышав крик Гусева, первым заметившего это явление, я выбежал из дома, взглянул и побежал отметить время и захватить фотоаппарат. Снять-то я снял, но на пластинке впоследствии оказалась такая неразбериха, что пришлось выбросить. Солнце било прямо в объектив и все завуалировало.

Столбы, простояв 18 минут, постепенно исчезали, по мере того как рассеивалась и проносилась прозрачная туманообразная пелена из ледяных кристаллов.

День полон событиями. Скалы, на которых стоит домик, на востоке обрываются и дальше идет крутой оледеневший скат, пересеченный посредине широкой трещиной – рантклюфтом.

Увидев на склоне унесенную ветром доску, я решил ее достать. Здесь дорога каждая щепка, а тем более доски. Снег твердый, до доски – метров пять по склону. Я сажусь и съезжаю, рассчитывая задержаться в ямке около доски. Но мой расчет не оправдался: я пронесся по скользкому склону мимо доски и со все возрастающей скоростью помчался вниз. Попытки задержаться оказались тщетными, в руках у меня не было никакого тормоза.

На этот раз выручила привычка глиссировать по снежным склонам – скорость нарастала, и через несколько мгновений я с сидячего положения взлетел на воздух. Подо мной промелькнула зияющая трещина, и, пролетев метров восемь по воздуху, я зарылся плечом и головой в твердый снег, содрав щеку и подбородок. На этом мой полет кончился. До конца склона оставалось еще много, и, не задержись я здесь, неожиданное мое путешествие могло оказаться очень плачевным.

Трудно сказать, где в горах свернешь себе голову: на сложной скалистой стене или безобидном с виду склоне в пяти метрах от жилища…

Я услышал встревоженные крики товарищей, заметивших мое падение. Через пару минут они подбежали ко мне. Все окончилось благополучно, но впечатление от безудержного падения осталось у меня на всю жизнь.

Собрались на вершину. Подогнали снаряжение и спать легли поздно.

Будильники поставили на 3 часа ночи.

Первое зимнее восхождение на Восточную вершину Эльбруса в январе 1934 года. – Неожиданное открытие на вершине. – Пар на седловине.

17 января. Эту ночь я почти не спал, а лежал в каком-то забытье. Такое состояние продолжалось часа три. Ночь прошла тревожно, с вечера я находился в возбужденном, взволнованном состоянии. Я сделал до этого десятки восхождений, и это восхождение на Эльбрус было чуть ли не самым легким из них в техническом отношении, всегда, засыпая перед выходом, я предвкушал удовольствие следующего дня, прелесть преодоления трудностей и радость при достижении цели. Но сегодня у меня этого не было; может быть, потому, что на завтра должна была осуществиться моя мечта многих лет, должны были закончиться победой все попытки покорения зимнего Эльбруса, может быть, потому я внутренне волновался и наступающий день меня немного страшил.

В 3 часа ночи пронзительно затрещал будильник. Я очнулся и вскочил на ноги, будто совсем не спал.

В кают-компании зажегся свет. Серебристый звон будильника прервал чуткий сон товарищей. Зашумел примус, мы согрели чай и закусили.

– Ну а если вы не вернетесь сегодня, что тогда делать? – спрашивал Саша, и в глазах его метался испуг.

– Мы обязательно вернемся. А на случай если сорвемся при спуске на ледяном склоне, ты будешь следить и увидишь. Но этого не будет, Саша.

Связались веревкой и прикрепили к валенкам кошки. Я взял с собой рюкзак с продуктами, термометром, фотоаппаратом.

– Пойдем, – обратился я к Гусеву.

Закутанные с ног до головы, гремя кошками, мы взяли ледорубы и вышли в ночь.

По безоблачному небу были рассыпаны миллиарды мерцающих звезд, но темнота была непроглядная, она скрывала все изломы склона, словно глаза закрывали вороньим крылом. Эльбрус совершенно сливался с небом. Стало страшновато удаляться от этого острова жизни, тепла и света, чтобы идти куда-то на ледяные склоны и обмерзшие скалы.

Пугала неизвестность.

Мы, впервые за века и тысячелетия существования Эльбруса, решились в январскую морозную ночь идти по его обледенелым склонам на зимнюю вершину.

Горы застыли в оцепенении, стоял полный штиль. Так вот когда, наконец, наступил тот момент, к которому я готовился восемь лет, с того самого времени, когда мой взгляд, взгляд мальчика-пионера, задержался на пылающем закатными огнями зимнем Эльбрусе, когда я стоял в комнате у замерзшего окна за 80 км от него!..

И вот теперь я, комсомолец, видевший двадцать одно лето, подошел вплотную к цели, подошел к выполнению обязательства, взятого перед комсомолом. В памяти пронеслись воспоминания о зимней экспедиции к Эльбрусу два года тому назад, когда я робко дотрагивался рукой до скал его подножия. Вспомнился леденящий холод ураганной ночи в прошлом году и смерть Гермогенова на седловине.

Ты, Эльбрус, защищался. Тогда ты победил сперва грозным видом, потом свирепой пургой, но теперь победим тебя мы. Защищайся, если можешь. Стрелка барографа ползет вверх, и всей своей неисчислимой тяжестью ты не заставишь ее опуститься. Мы откроем путь тысячам других: они пойдут на твои зимние вершины, чтобы оттуда взглянуть на бескрайние просторы своей родной страны.

Гусев перевязал плохо державшиеся на валенках кошки и был готов.

– Жди, Саша, вечером и приготовь получше закусить, – попросил я Горбачева, и мы двинулись вперед во тьму ночи.

Стальные зубья кошек со скрипом врезались в морозный твердый снег. Медленно, но безостановочно мы двигались к вершине. Уплыл и слился с темнотой домик зимовки. Плотная, как черная волна, темнота обложила нас кругом. Под ногами бесконечно уплывает склон.

Я ищу ориентир, чтобы не сбиться. Различаю смутный силуэт Восточной вершины и беру на нее курс. Ровный вначале склон покрывается обледенелыми застругами. Мы выходим на суживающийся гребень, где ветры сильнее и слой снега тоньше. Не видно ног, и мы часто падаем. Немного злимся на то, что приходится ощупывать впереди себя дорогу ледорубом и двигаться, как слепым. Это сбивает такт шага.

Начинаются трудности. Заструги растут, через них приходится перелезать. Я стараюсь двигаться прямо на Восточную вершину, чтобы в темноте не попасть в область трещин. Заструги перешли в изломанные сбросы подточенных ветром кусков твердого снега, мы карабкаемся по ним и прыгаем.

Склон стал круче. Кошки касаются склона кончиками зубьев, наклонно поставленный ледоруб соскальзывает, как по стеклу… Мы вышли на чистый, обнаженный от снега ледяной скат под Приютом Пастухова. Да, мы идем правильно!

– Ставь кошки всей плоскостью и сразу, – говорю я малоопытному Гусеву.

Тихо похрустывает лед, и отколовшиеся ледяшки со стеклянным звоном, подпрыгивая, улетают в темноту под ногами.

Появился ветер, он пахнул из-за Восточной вершины, обжигая ледяной струей правую щеку. Сразу стало холодно. Он дует не переставая. На ходу оттираем рукавицами немеющие щеки и носы. Изредка под ногами с треском лопается лед от мороза. Это получается неожиданно. Кажется, что сейчас под тобой тронется снег и пойдет пластовая лавина. Склон все круче. Я смутно различаю груду скал Приюта Пастухова. Он совсем близко. Белевший на востоке небосклон растворяет черноту ночи, и на горизонте намечается изломанная линия Главного Кавказского хребта.

Мы идем и идем, равномерно, почти без остановок. Подгоняет ход и усилившийся ветер. Он все крепчает и, пронизывая два полушубка, забирается ко мне под рубашку. Шурша, шлифуя ледяной склон, прибегают в поземке волны снежных кристаллов.

Неожиданно впереди слышится резкий удар, вправо над головой раздается свист. Мы замираем, инстинктивно пригибаемся. Ниже слышится второй удар – с хрустом и звоном, словно лопнула громадная электрическая лампочка, – и все смолкло.

– Что такое? – испуганно спрашивает Гусев.

– Камень, – отвечаю, еле шевеля непослушными онемевшими губами. – С Приюта Пастухова упал камень. Летом этого не бывает, а сейчас, попадая на ледяной склон, камни развивают скорость пули. Пойдем скорее, осталось немного.

Ледяной склон стал так крут, что с трудом держимся на кошках. Идем, опасаясь новых камней. Похоже на приближение к крепости, в которой засел, притаившись, молчаливый неприятель, – с минуты на минуту засвистят пули. Поднимаемся с сугубой осторожностью: поскользнуться – значит, полная возможность погибнуть; задержаться на таком склоне очень трудно.

Я с силой ставлю каждую ногу и, весь напружинившись, ежесекундно ожидаю рывка сзади. Я приготовил ледоруб так, чтобы можно было скорее задержаться и затормозить скольжение. Эльбрус должен быть взят, как громадная ледяная крепость.

Выросла каменная гряда Приюта Пастухова, и мы вышли на заснеженную площадку. Высота 4681 м. Скрываясь от резкого ветра, присели отдохнуть за камнями.

Посветлевший восток побелил горы, ночь уползла вниз, заполняя ущелья. Из ночной темноты выплыли навстречу свету бесчисленные хребты зимнего Кавказа.

Становится очень холодно, и мы, дрожа, идем дальше. Склон полог, но сплошь ледяной. Поднимаемся прямо вверх к предвершинным скалам.

Когда первые лучи солнца зарумянили Восточную вершину, остановились на ледяном склоне примерно на 5000 м. Вырубили удобные ступеньки и сняли первые метеорологические наблюдения. Температура воздуха –31 °С.

Отдыхаем, наблюдая восход.

Солнце расточает пламенные поцелуи всем вершинам Кавказа; оно согревает лаской своих лучей и скалистые пики, и ледяные грани снежных вершин. Но, вставая с неведомого ложа за горизонтом, оно свой первый поцелуй всегда дарит седому великану Кавказа – Эльбрусу. И последними меркнущими лучами заката оно всегда ласково обнимает седого Шата.

Вот и сейчас: Эльбрус уже горел, снега наливались золотом солнечных лучей, а в долинах лежали тяжелые тени ночи, и все вершины были синими и холодными, будто под нами разостлана грандиозная рельефная карта, окрашенная разными тонами ультрамарина.

Горы совсем побелели. Золото лучей на вершине Эльбруса, пожелтев, растеклось по склонам. И один за другим стали загораться гиганты Кавказа: Дых-тау, Коштан-тау, Шхара. Вспыхнули вершины Безингийской стены, лучи проворно забегали по сотням вершин, прикасаясь к ним и зажигая снега и льды.

Наконец солнце осветило нас… Воздух и даль утонули в чистой розовой дымке. Ущелья наполнились утром.

Освещенные лучами солнца, поднимались выше. В двух местах у Гусева спадали с валенок кошки, и приходилось укрепляться во время подвязывания. Мороз хватает за пальцы, они быстро белеют и теряют чувствительность. Яростно оттираем их снегом и надеваем рукавицы. Насколько позволяют силы, идем вверх. На снегу выделяются чьи-то следы, оставшиеся с лета. Это показывает, что, когда здесь шли люди, снег был мокрым. Местами видна снежная тропка, куски досок, разнесенных ветром при подъеме деревянного приюта на седловину прошлым летом.

Мы шли самым удобным путем: сначала прямо вверх до уровня гряды скал у седловины, а потом траверсировали склон к скалам и оттуда на вершину.

Чувствовалась высота. Метр за метром сокращается расстояние и, наконец, ледяной склон пройден, мы отдыхаем. Мы на высоте 5250 м. Измеряю температуру воздуха: повышение –29,4 °С.

Теперь мы выше всех вершин Кавказа. До высшей точки осталось всего несколько сот метров. Мы почти не разговариваем, каждый по-своему переживает и воспринимает последние шаги. Никто и никогда и не смотрел отсюда зимой на застывший Кавказ.

Мечта осуществлялась! Я внутренне дрожу от радости и тороплю Гусева. Но мы еще не на вершине, и наши шаги стали еще более осторожны. Мы вступили на южный гребень Восточной вершины. Причудливо выкрученные лавовые скалы покрыты коркой льда, наметами снега, осыпи местами залиты льдом, и я вырубаю ступеньки. Глухо звучат удары ледоруба. Осколки льда, горя миллионами блесток под косыми лучами солнца, дробясь, летят вниз. От работы на большой высоте побаливает голова, но, стиснув зубы, мужественно решаем – хотя на четвереньках, а до вершины добраться.

Дальше задерживались на остановках. Летом здесь льда нет, а сейчас я уже устал от рубки ступеней. Лед дробится легко, но иногда, откалываясь большими кусками, уродует всю ступеньку.

Сделал снимок Западной вершины.

Заметили, что снег на больших выступах скал очень оригинального строения: он похож на иглистые ветви с многочисленными лепестками, причем все ветви обращены в одну сторону – с запада на восток, как будто с седловины была пущена на ветер масса пара и он замерзал в скалах, одевая их в эти невиданные заиндевелые снежные кусты.

Выходим на осыпь и спокойно двигаемся к краю вершины. Сказывалась истощенность организма работой по переноске грузов на зимовку и плохое питание в те дни. Горная болезнь чувствовалась все сильнее. Хочется спать и болит голова. Саша побледнел и двигается только силой воли.