Текст книги "Кавказ. Выпуск XV. Постижение Эльбруса"

30 января.

– Все телеграммы переданы, – доложил мне утром, улыбаясь, Саша.

Я дежурю до часу ночи, а потом сплю до девяти утра.

Погода установилась.

Целый день возились вокруг зимовки. Температура воздуха –18,2 °С, а мы принимаем солнечные ванны. Вечером над Восточной вершиной наблюдали стоящее облако Lentigularis. Такие формы облаков очень редки и образуются на подветренной стороне высоких гор. Они наблюдались в Японии у горы Фудзияма и тщательно исследовались. Но там подобные образования очень маленькие.

На Эльбрусе облака этой формы наблюдали впервые во время первой зимовки. Произвел зарисовку и фотосъемку. Над Сванетией по-прежнему держится слой облаков. Местами выпятились громадные клубы кучевых. Это показало, что в долинах тепло.

Вечером проявил: один снимок облаков вышел очень удачным.

Встреча с друзьями. – «Зимовочная болезнь» и ее лечение.

2 февраля. Сегодня Саша сердитый и не разговаривает, нахмурил свои белые брови и о чем-то упорно думает. Я вижу, что начинается «зимовочная болезнь». Противоядие и лекарства против этой болезни – труд.

– Собирайтесь, пойдем свинчивать ветродвигатель, – сказал я после завтрака.

Сам оделся и вышел. Встречный ветер, но работать было можно. Ветродвигатель свинчивался плохо, почему-то не подходили болты. К четырем часам возвели половину станины. Вошли в дом приуставшие и освеженные, как после прогулки с купаньем. Гусев – дежурный по зимовке на сегодняшний день – быстро сварил обед. С аппетитом пообедали, покурили и взялись за гитару. Полились песни. Я смотрел на довольных ребят и думал: «Какие бы у вас рожицы были, если бы с утра не вышли поработать…»

На следующий день погода не изменилась, но вечером барометр надо сдать. Закончили сборку всей станины и накрыли конусом.

4 февраля. Утром буран ревел, как никогда. Через входные двери и коридорчик нанесло снег в кают-компанию. Это вторжение нам не понравилось. Смена лент на самописцах превратилась в мучительную операцию. Пальцы рук сразу же отмерзли и теряли чувствительность, у меня и у Гусева всю зиму концы пальцев были подморожены и слезала кожа. К будкам ходили задом наперед, прямо идти нельзя – задыхаешься. Наблюдения снимаем на память, без книжки. При возвращении в каюту имели жуткий вид. Снег залеплял всего с ног до головы, лицо мокрое, красное и лоснящееся от растаявшей снежной маски. Печка не горит. К часу дня сила ветра достигла 40 м/с. Вечером к будкам ползал на четвереньках – стоять нельзя. От порывов мелко подрагивает дом. Нам кажется, что хуже быть не могло. Мороз –25,7 °С в сочетании с ураганным ветром и тучами несущегося снега привычен, пожалуй, только белым медведям.

5 февраля. Быстрота смены погоды поразила даже нас. От бури остался только ветерок, небо безоблачно. Гусев из каюты вышел, сильно прихрамывая.

– Что с тобой? – бросились мы к нему.

– Калекой стал. Ночью до будок добрался на четвереньках, снял наблюдения и на обратном пути порыв ветра так швырнул на скалу, оторвал меня от веревки. Ударился коленкой, вывихнул.

– Почему же ты нас не разбудил?

– Беспокоить не хотел. Вполз в дом и прямо на кровать. Составь сводку.

Он продиктовал мне снятые ночью данные.

– В сильные бураны снимать ночные наблюдения будем теперь не меньше как вдвоем, – вывел я заключение из этого случая.

В 2 часа дня я вышел за дровами и стал, по обычаю, разглядывать, что делается в мире. И вдруг внизу, на снежном куполе, увидел три движущиеся точки. Замер, разглядывая. Потом, распахнув все двери, ворвался в дом и закричал:

– К нам трое идут!

Гусев, забыв о больной ноге, выскочил из зимовки. Вслед промчался Саша.

К нам идут люди… Мы знаем, кто идет. Это наши старые друзья: Коля Гусак, Вася Андрюшков и Е. Вавилов – директор гостиницы «Интурист» в Тегенекли.

Моментально привели все в порядок, чтобы предстать перед гостями в подобающем виде. С криками и гиканьем мы с Сашей бросились навстречу.

Гусев – наш инвалид труда – ковылял позади.

Скользя и падая по заледеневшему склону, мы подбежали к идущим. Первым шел Коля Гусак. Он еще издали визжал и выкрикивал всякие приветствия:

– Ледниковые черти! Заоблачные индейцы! Эльбрусцы, здравствуйте!

И, поскользнувшись, упал на снег.

Встреча была бурная: десятки вопросов, сбивчивые ответы, самые интересные сообщения мы приберегли на конец.

– А мы на Восточной вершине были, – говорю я, улыбаясь.

– Взошли? – взревел Николай.

– Взошли. Пожалели, что тебя не было.

– Ух, горные волки… Сбегали!

– Радиосвязь налажена, – не давая передышки, поражает их Саша другим сообщением.

Следует взрыв радостных возгласов. Ветер срывает с губ слова и уносит в ледники. Задыхаясь, идем к зимовке. У Вавилова от высоты болит голова.

При входе в зимовку гости обомлели, не ожидая встретить такой благоустроенности и чистоты: на стенах висели картины, строго поблескивал никель приборов, полки с книгами, таблицы, музыкальные инструменты…

В честь прихода устроили банкет из всех видов продовольственных запасов. Весь вечер пели, играли, слушали новости, причем мы свой запас скоро истощили, а у них «земных» происшествий было значительно больше. Я получил пять писем, Гусев одно, а Саша на этот раз даже нос повесил – «земля» его забыла. Успокоились часа в 2 ночи.

6 февраля. Проснувшись к 7 часам, взбудоражил всех. Сотрясая здание, бесновался страшный ветер. Снимая наблюдения, я был оглушен ревом бури – сила ветра около 50 м/с.

От мысли, что нужно спускаться в такую погоду, гости на пять минут приуныли, но, приняв это как должное, перестали обращать внимание. При особенно сильных ударах ветра оживлялись и строили проекты, где мы очутимся с домом, если его снесет. Вася Андрюшков этого побаивался.

– Дайте мне пару спальных мешков, я лучше под камнем ночевать буду, – просил он наполовину шутливо, наполовину серьезно.

7 февраля. В помещении 16 градусов мороза. За ночь буран разогнал облака, и голубизна неба помутнела от взметаемого ввысь снега.

Друзья, вспомнив старинную пословицу: «Как в гостях ни хорошо, а дома лучше», стали собираться на Кругозор. Передаем им семьдесят посланий. Такой почты с Эльбруса еще никогда не отправляли. Провожаем до Приюта одиннадцати.

Черные фигурки тают в блеске снежных полей. Они удаляются, а в груди нарастает тоскливое чувство. Мои Саши замолкли: следят за таянием черных точек. Они все меньше и меньше. Мы опять одни. Черные точки расплавились в белизне вечных снегов.

Ураган в горах. – Вторая весна на Эльбрусе. – Встреча с харьковской лыжной экспедицией.

8–9 февраля. В свой дневник я каждый день заношу заметки о погоде. Этого не обойдешь. С ней связана вся наша жизнь. Это цель нашего пребывания.

Комнатная температура установилась на минус пятнадцать. Всего тридцать градусов отделяют эту точку от нормальной комнатной температуры. Средний ветер – 30 м/с. Радиосвязь сорвалась, замерзли батареи, и Саша в отчаянии хочет отогревать их теплотой собственного тела. Сидим в полушубках, нахохлившись, движения замедленные, лениво течет по жилам похолодевшая кровь. Жалобно звякнув аккордом, лопнула от сильного мороза гитара. Колодка со струнами отлетела и беспомощно повисла на грифе.

10 февраля. Сидим в ожидании, когда ветер доломает домик и сбросит нас вниз. Он достиг предельной силы, отдельные порывы вселили в нас ужас. Свалило железную станину ветряка, несмотря на то что она была укреплена камнями и растяжками. От метеорологической будки оторвало дверцу и унесло. Боимся за флюгерный столб, он гнется, как тростинка. Обрабатываю ленту к самописцу. Гусев, невзирая на бурю, развернул программу и усидчиво готовится после зимовки поступить в институт. Дом дрожит. По воздуху понеслась всякая пакость: куски твердого снега, ледяшки, оторванные ветром с ледников и скал.

В нескольких метрах ничего не видно. Подползая на четвереньках к будкам, легко уклониться в сторону и заблудиться.

– Нужно натянуть крепкие веревочные поручни от дома до будок, пока еще никто не заблудился, – объявил я за ужином.

– Сейчас же после ужина, – добавил Саша.

– Вот погреемся чайком и пойдем, – вставил свое слово Гусев, допивая пятую кружку.

И когда пробивались сквозь пургу, сквозь обжигающую струю воздуха в ночную темь, я чувствовал, что вот мы, трое, сейчас – крепкая единица, готовая отражать любые налеты стихий. Каждый из нас, не задумываясь, пожертвовал бы жизнью при спасении другого за выполнение порученного нам дела. Альпийские канаты обезопасили дорогу к будкам. Саша обморозил два пальца на левой руке. Продрогшие, вернулись в хижину.

– Это ураган, – отдышавшись, сказал Гусев. – Это ураган, о котором я раньше только читал.

Разожгли печку. Она нещадно дымила, но вместе с дымом комнаты наполнились впечатлением тепла. Ртуть комнатного термометра перешла ноль. Потом поднялась до плюс три. Выше этой цифры, несмотря на все наши усилия, ртуть не поднялась.

11 февраля. День солнечный. Ветер не стихает. Помещение настолько выдуло, что утром в домике было –17,0 °С, а на воздухе –19,6 °С.

12–14 февраля. Писать о каждом дне нет смысла. Один день похож на другой. Погода переменная. В комнате мороз. Радиосвязь налажена. Заболел Гусев – прижался к печке, кутался и жаловался на головную боль. По утрам в комнате мороз до 17 °С. Наблюдения снимались без перебоя. Саша мастерит зуммер – будем учиться принимать на слух.

15 февраля. Относительное затишье. Закавказье опять заполнилось облаками. По ним, разрывая их на куски, гулял буйный ветер. Цепляясь за вершины, летели оборванные лохмотья. Кончился запас керосина. В 11 часов пошли на «склад». После стольких дней сидения было приятно размяться. Подняли пудов пять. Ветер стих совсем, в помещении стояла небывалая «жара» – плюс пятнадцать. Настроение бодрое. Мучения последних дней вознаградил закат. После долгой непогоды краски особенно прозрачны. Небосклон после захода окрасился в легкие светло-зеленые тона.

16–20 февраля. Погода переменная. Зародилась луна. Гусев боялся приступа лунатизма – и не напрасно: сегодня очнулся ночью с фотоаппаратом в руках. Мы много занимаемся. Устроили зуммер и принимали радиограммы на слух.

21 февраля. Сейчас наша зимовка отделена от всего мира непроходимыми завесами пурги, как маленький островок, заброшенный в бушующем океане. В такие дни и ночи мы были отрезаны совершенно, и ни проникнуть к нам, ни от нас сойти вниз не было никакой возможности.

Я вышел из дому. Свет электрического фонарика не проникал дальше чем на полметра. Я попытался пробиться к будкам, но меня отбросило и прижало к стене дома.

– Назад, – скомандовал я сам себе.

Оглушенный и замерзший, я вошел в кают-компанию и разбудил Сашу.

– Пойдем наблюдения снимать; одному нельзя – уносит.

– Сейчас, – сказал он, просыпаясь.

Связались веревкой и сейчас же потонули в беснующемся снежном омуте. Вдвоем ползти было веселее. Охраняя друг друга на веревке, добрались до будок.

Со стойки меня два раза сшибало ветром. Саша наблюдал, как мелькал электрический фонарик, то исчезая в снегу, то поднимаясь к дверцам будок. Наблюдения сняли. К зимовке ветер нас донес.

– Ты чего метался между снегом и приборами? Искал чего-нибудь? – спрашивал Саша.

– Спасибо, – говорю, – «искал»… Меня ветром сшибало. Ты ведь на снегу сидел.

Отогрев руки на лампе, поспешили забраться в меховые спальные мешки.

22 февраля. Проснулся с ужасным чувством человека, под которым качается и трясется земля от ударов землетрясения. Оглушительный рев бури вернул к действительности. Первой бросилась в глаза болтающаяся над койкой картина. Неужели такой ветер? Я протер глаза и присмотрелся: картина по-прежнему подрагивала. В каюте чувствовался сильный мороз. Одеваясь, закоченел окончательно. Открыл дверь и от удивления замер. Вся кают-компания засыпана снегом: наблюдательский стол, печка, приборы, стены и даже антенна были покрыты слоем снега; он фонтанами выбивался из щелей двери и медленно оседал на всех предметах. Включил свет над термометром, и помимо воли вырвалось удивленное «о-о-о!». Не веря глазам, я протер термометр: ртуть по-прежнему стояла на –27,0 °С. Прислушиваюсь.

В каюте Саши шумит примус. Вхожу. Свесившись над поставленной на пол лампой, сидит Гусев, растапливая ледяшки на бровях и бороде.

– Оттаивает, – говорит Саша.

Из прорези спального мешка выглядывают только нос и один глаз.

– Я думал, он совсем замерзнет.

– Совсем не совсем, а щека будет черная. Смотри – это за минуту, пока наблюдения снял.

– Да, правая щека и бровь отморожены, – говорю я, осматривая. – Такого урагана еще не было, это что-то невероятное, сущий ад.

Самописцы стали, будки занесло ветром, флюгера не видно, да он ничего не показывает. Срывает даже ползущего. Удивляюсь, как будки не падают. А пальцы как ломит!.. – морщится Гусев.

– Теперь за мной очередь. В час дня меня буран не лучше обработает.

На воздухе –29,0 °С. Давление против нормального 436,0 мм упало до 410,5 мм. У Саши болела голова. Состояние подавленное. Почистив снег, пробовали затопить печку – безрезультатно. Сложенные для растопки щепки вылетают из открытой дверцы.

В каюте Саши зажгли все лампы, примуса, керосинки и приготовились к долгой осаде.

Дом перекосился по ветру, двери не закрывались, пришлось подрубить. Мастерская, кладовая и коридорчик забиты снегом. Он проникает в малейшую щель. Весь день сидели в одной каюте и читали «Сванетию» Шаншиева. Под грохот бури слушать легенды народа с загадочным прошлым было довольно интересно.

В час дня температура упала до –31,0 °С, а в девять вечера до –33,0 °С. Барограф чертил какие-то непонятные скачки. Снимать наблюдения отправлялись, как на битву. Не знаешь, вернешься живым или ветер швырнет тебя на камни и раскроит череп. Возвращались в холод. Долго растирали себе лицо и руки снегом.

Одиннадцать часов вечера. Я сижу в своей каюте, закутав ноги в одеяло, и пишу, изредка согревая руки над лампой. Я прорабатывал переменное движение по кинематике. Когда пишешь, то часть руки, прислоненная к бумаге, теряет чувствительность. Приходится подкладывать суконку и писать в перчатках. Буквы и строчки получались корявые, как у малограмотного. Но терять время жалко, и я работал.

Двенадцать часов ночи. В каюте минус двадцать шесть. Я дописываю дневник и с жутью думаю, что вот через час мне нужно пробиваться по канату через пургу снимать наблюдения.

Сквозь рев слышно, как от усиливающегося мороза лопается лед вокруг зимовки. Этот грохот напоминает пушечные выстрелы. Время идти. Закутываясь, в последний раз грею руки над слабым пламенем лампы.

23 февраля. Ночью температура воздуха упала до –37,0 °С. Ртутный термометр на поверхности снега служить отказался – ртуть замерзла. Ниже минус сорока градусов. Добавьте к этому ураганный ветер и разреженность воздуха этих высот, тогда вы получите отдаленное представление об этом уничтожающем холоде. К утру стрелка барометра поползла вверх. Обрадовались, как дети. Долго сидели у горящей печки и рассуждали о всяких пустяках. Вспоминали друзей, родных, «земные дела», вспоминали без грусти, без отчаяния, без желания быть внизу, просто – вспоминали.

Саша сегодня не работал, его несколько раз ударило искрой из наушников атмосферным электричеством.

Следующий день бурный. Разряды продолжаются – радиосвязи нет.

26 февраля. Небо, на нашу радость, безоблачное. Только над Сванетией сплошной пеленой лежат слоистые облака. Ближе к хребту, вероятно, сыплют снега, а у Черного моря – проливные дожди. Но мы выше всего этого. Кончилась мука, идем на «склад». Резвимся, падаем на скользких склонах с ловкостью молодых слонят. На чем попало съезжаем к «складу». Сволакиваем за ноги друг друга метров по 100. Непривычно видеть совершенно чистое синее небо и чувствовать оживляющую теплоту солнца. Вообще тепло, всего 16 градусов мороза. С полдороги я захватил оставленные раньше лыжи и до «склада» доезжаю на них.

Нагрузившись, потянулись к зимовке. На отдыхе устраивали концерты перед застывшими в вечном молчании вершинами. После походов на «склад» мы чувствовали себя всегда лучше.

27 февраля – 5 марта. Погода переменная. Ходили гулять на скалы, занимались рубкой ступеней во льду, выкатывали из сугробов дрова.

Сегодня Гусев именинник. Утром раскрылась дверь, и перед нашими удивленными взорами предстал человек в костюме и при галстуке. Отвыкший от воротничка, он крутил головой, боясь задохнуться, но довольно улыбался.

– Поздравьте с днем рождения, – сказал он важно и отвел руку в сторону.

Смеясь, мы каждый по-своему сказали о счастливом моменте его жизни. Это событие мы ознаменовали двумя нормами мяса и наделали сотню пельменей. Дежурным по дому был сегодня сам же именинник, который собственными руками стряпал обед. Я починил гитару, и зимовку огласили мелодичные звуки и не совсем мелодичное пение. Вечером при вспышках магния устроили съемку.

6–14 марта. Устроил фотолабораторию, отпечатал более ста снимков.

Все заняты проводкой в свои каюты домашнего телеграфа. В каждой каюте установили ключи: разговариваем при помощи азбуки Морзе, принимаем через наушники. Ездили на лыжах на «склад». Спустились новым путем через котловину в верховьях Малого Азау. На «складе» услышали непривычные звуки, удивленно огляделись. Над склонами летели жаворонки.

– Смотрите, сколько их, – завопил Саша. – Вместе с ними летит весна, считайте первых вестников.

Сосчитали – двадцать четыре. Откуда-то вылетело несколько сереньких птичек. Они расселись на камнях и запели. Нежное пение пташек для нас оказалось совсем непривычным.

15 марта. Исключительно теплый день. Мы до вечера кувыркались на воздухе. Крыша дома превратилась в солярий. Мы ползаем в одних трусиках. Черная жесть, нагревшись, излучает тепло. В тени мороз, а мы покрылись первым золотистым загаром. Про лица и говорить нечего, они черные еще с лета.

Почувствовав повышение давления, к нам в гости прилетели черные с желтыми клювами и ногами альпийские галки, похожие на летающие по воздуху куски угля. Отрывисто каркая, они поглядывали на нас, как на невиданных зверей, и мастерски выклевывали выброшенные за скалами консервные банки.

Настроение у всех хорошее. Последнее время ощущали только легкое недомогание от однообразия пищи.

16–18 марта. Дни ясные, как наша безоблачная жизнь. Наконец-то бураны и холода дали нам выходной месяц.

Не имея никаких новостей из долины, последние дни мы почему-то ждали гостей. После обеда я, окинув привычным взглядом снежное плато под зимовкой, заметил на краю черные точки. Не доверяя стеклам окна, распахнул форточку. От радости затаил дыхание. По склону двигались два человека.

– Двое идут, – произнес я, но таким оживленным тоном, что товарищи сорвались со своих мест и сломя голову бросились к окну.

– Где? Где?

Гусев сделал второе открытие – показались еще два человека.

– Аврал!

Привели все в порядок и помчались навстречу. Радостно встречаем, жмем руки, чуть не бросаемся в объятия, вглядываемся – лица нам совершенно незнакомые.

– Харьковская лыжная экспедиция на Эльбрус, – говорит высокий худощавый лыжник и рекомендуется: – Фомин.

Знакомимся с другими: Бриллиантов, Рябинин – все молодые научные работники Харьковского научно-исследовательского института и четвертый, Мурзиков, – командир роты. Маршрут – вершина Эльбруса.

– Снимайте рюкзаки, – предлагаю я бесцеремонно.

– Мы не устали, – заявляют они, а на ногах держатся с трудом.

– Знаем мы, как это «не устали». Отнимай, ребята.

Саша и Гусев набросились, и три рюкзака, после недолгого сопротивления, были отобраны и улеглись на наших спинах. Пошли на зимовку. Сходу прибывшие сыпали убийственные сообщения. Оказалось, в мире натворилось порядочно событий за те несколько месяцев, что мы здесь живем.

Новый ленинградский стратостат, поднявшись до 22 000 м, разбился вместе с экипажем. В Арктике раздавлен льдами и затонул пароход «Челюскин». Экипаж парохода под начальством Шмидта высадился льдину, и его готовятся спасать на самолетах. Международные события.

Мы потрясены, оглушены, головы закружились. Некоторое время не в состоянии были никак реагировать на все эти сообщения.

– В Нальчике уже пашут.

Невольно оглянулись кругом на снежные поля и обрели дар речи.

– Пашут?.. Землю? – спрашивает Саша растерянно.

– Главным образом землю, – говорит Фомин, сдерживая смех.

Саша, как и мы все, не мог уместить в своем представлении возможность наличия таких условий, при которых можно пахать. Чтобы пахать, нужно иметь хотя бы черную поверхность земли.

Пришли в зимовку. Гости выразили большое удивление. Они не могли мечтать встретить среди зимы в ледниках Эльбруса такой уютный домик!