Текст книги "Армен Джигарханян: То, что отдал – то твое"

60

ЗАГС действительно оказался тихим и скромным, в обычном доме, без помпы и людского коловращения.

Вошли, уткнулись в длинноногую девушку на ресепшене, он старомодно поинтересовался:

– Здравствуйте. Нам бы туда, где записывают. Будь ласка, дорогая, направь.

Почему употребил в речи украинский оборот он и сам бы ответить не мог, а может и не знал, что он украинский.

Длинноногая по молодости не узнала его.

– По поводу завещания?

Кровь мгновенно окрасила Викины щеки, ему – хоть бы хны.

– Талантливо мыслишь, но это будет потом. Сначала пожениться хотим.

– Пожениться?

Пара вызвала у длинноногой интерес. Сутулый, подкашливающий, шаркающий дед в растянутом пиджаке и красивая яркая молодая женщина. Усыхающий червивый дуб и цветущая нежная сирень. Пожениться? Брак по расчету. За бабульки молодуху оторвал, старый хрен. Везет же бабам, дед скоро затрупится, все останется этой, с понтом, скромной, даже морду не намазала. А тут – год на одном месте сижу, все мимо…

Но талон с номером 12 девушка все же выдала молодым.

Но тут… счастье валило им сегодня, счастье шло к счастью: товарка длинноногой по ресепшену, та, что сидела чуть правее, узнала Армена. Улыбки, рукопожатия, «я провожу» – и действительно проводила до самого нужного им кабинета и просила только об одном – автограф. Длинноногая, как врубилась и расчухала, окончательно плюнула на себя и даже обошлась без вопроса: почему так? Потому…

Повторили просьбу и подали паспорта и бумаги серьезной и милой даме, которая просто не могла не улыбнуться великому артисту – как легко ему живется, как легко! – успела подумать Вика, мне бы так…

– Поздравляю вас, – сказала серьезная и милая. – С документами у вас все в порядке.

– Не только с документами, – сказал Армен. – С любовью – тоже. А? Что? Я что-нибудь не то сказал?

Улыбки, смех, почти аплодисменты всенародному любимцу.

– Когда бы вы хотели провести церемонию? – спросила дама.

– Ей надо быстрей, – сказал Армен и кивнул на Вику. – Она старая, боится не успеть.

Снова улыбки и смех. Роль складывалась: обожание.

– Предлагаю вам следующий четверг, – сказала серьезная дама. – Знаете, по статистике в четверг заключаются самые счастливые браки.

Сполохом пронеслось в его голове воспоминание о том, что четверг считался любимым маминым днем, что именно в четверг мама устраивала общий домашний чай, на который приглашались соседи и даже дядя Аркадий, беспробудно пьющий сапожник – но честь ему и хвала: раз за разом, цокая языком, он латал старые арменовские ботинки; уверял, что сноса им не будет – врал, конечно, ботинки рвались, но он латал их снова.

– Четверг – устраивает, – согласился Армен.

– Что скажет невеста? – спросила серьезная дама.

Вика кивнула. Туман окутывал ее, звуки доходили до нее ослабленными, далекими, словно сквозь подушку. Все, что происходило, происходило будто помимо нее, она доверилась Армену, она словно плыла за ним по воде, теплой, приятной, успокаивающей, надежной.

Подписали какие-то бумаги, поговорили о кольцах, гостях, музыке – все она делала во сне.

В себя пришла на улице. Мокрый асфальт, шум машин, мелькание людей и рекламы привели ее в обычное городское чувство. Вспомнила и длинноногую, и серьезную и милую, что назначила на четверг, удивилась тому, как запросто, совсем без нервов меняется гражданское состояние людей в отечестве, и вдруг ее как ударило:

– Таблетки!

Он шел рядом, вздрогнул от крика.

– Тихо, товарищ невеста! Не здесь же, не сейчас!

– Здесь и немедленно!

Заставила его остановиться, вложила две таблетки в шершавую ладонь, заставила отправить их в рот.

Горечь парализовала, скривила его.

– Довольна? – спросил он.

– Замужеством – да.

– Никакого замужества, – поморщившись, сказал он. – Если ты в невестах так хулиганишь, что же будет с тобой со свидетельством о браке в кармане?

– Будет только хуже. Я тебя предупреждала, – сказала она и сильно его удивила.

Впервые на «ты», отметил он и потеплел.

– Я согласен. Иду на дыбу добровольно, заметь…

Подхватил ее под руку, потащил к машине, силы в себе чувствовал молодые, летел.

Сны ушли и разом, и быстро вернулась к ней реальность, как это обычно бывает у девушек. Девушки – существа практические и, слава богу, живучие.

Машина вырулила на красивую улицу, но ей было не до красоты и пейзажа. Как все быстро, подумала она. Как быстро приходит счастье! Мое счастье – тонкий розовый шелк с полоской страха – господи, лишь бы шелк никогда не закончился! Я больная, я такая ненасытная на счастье. Или это нормальное женское состояние?..

– Надо будет продумать список приглашенных и гостей – вслух сказала она.

– Минимум-миниморум! – кивнул он. – Все равно гости врут, когда желают счастья.

– Все равно – пусть желают, даже если врут. А родственники тоже врут?

– Эти врут еще больше! Особенно на поминках… – Актер Актерыч Армен мгновенно сыграл слезы и неизбывное горе в лице и в голосе… – Дорогая Лиана, – всхлипнул он, – тебе сегодня тяжелее всех… ты похоронила мужа, нашего замечательного дядю и друга, которого мы так любили… Если тебе, дорогая Лиана, будет трудно – только скажи, мы всегда придем на помощь… – Актерские слезы кончились, Армен вырулил на бульвар, приближался Сивцев Вражек. – Через три часа поминки закончатся, никогда дорогая Лиана их толком больше не увидит. Старушки придут, мужиков – один, два. Это быль!

– У нас пока не поминки. – сказала Вика и обняла своей ладонью его правый кулак на руле. – Расслабься, Армеша. Папа врать не будет.

– У нас есть папа?

– Мама тоже есть. Но на свадьбу приедет папа, он уже знает – успокойся, он хороший. Он тебе годится в сыновья.

– Значит, ты внучка. Я женюсь на внучке. До чего любовь довела. Я нормальный педофил.

– Неправда, ты не педофил, это я – геронтофилка.

– Хороша парочка! Для Басманного нарсуда. Нас обязательно осудят и засудят. На зоне пальцами будут показывать.

– Мы вместе пойдем по этапу, – сказала она. – Мы же счастливая пара… Надеюсь, ты побреешься к свадьбе?

– Минимум-миниморум!

Она фыркнула.

– Пожалуйста, сделай это ради папы. Иначе вы ничем не будете отличаться.

– Он такой же красивый, как я?

Она ответила не сразу. Сжала руку его, и сдвиг произошел в ее температуре, сдвиг в сторону душевного и телесного тепла.

– Я тебя люблю.

Он прислушался к ее словам, к себе, притормозил и вильнул к тротуару; не глядя на нее, сказал:

– Если это так, почему бы нам не заскочить на полчасика домой. До театра еще есть время.

Дом был знакомый, и квартира, и аэродромы комнат, и кровать – ладья – но бурная любовь получилась для нее в этот раз совсем другой: она была окольцованной, названной невестой, и разума в ней было сейчас больше, чем чувств. Она поймала себя на этом, удивилась сама себе, но ему благоразумно ничего не сказала – он мужчина, он может понять не так, тем более, что он – счастливый мужчина.

По-женски она была права: счастливый мужчина соображает плохо, несчастливый, знала она, – еще хуже.

61

Неделя оставалась до торжественного события, и они договорились, что в театре пока что никто ни о чем знать не должен. Театр неприкосновен и свят, у него свой свет и судьба, своя неприкосновенная жизнь.

Армен Борисович, он же жених, продолжал решать в театре проблемы творческие, и, как ни в чем не бывало, читал в кабинете предложенную к очередной постановке любовную пьесу Ицхака Зингера.

Предложил пьесу двумя днями раньше Осинов.

Он зашел в кабинет хладнокровно, вручил худруку листы и сказал: «Вот».

Не было ни обоюдных шуток, ни подначек, ни предложения присесть и отведать коньяка или виски, был деловой визит подчиненного к командиру.

О прощении или об увольнении командир, он же Армен Борисович, и завлит не говорили. Обоих устраивало возникшее между ними непрочное равновесие. Осинов продолжал работать, этого было пока что достаточно, Армен же считал, что пусть он, милый, пашет и живет в страхе, угроза увольнения никуда не девалась, она, дорогая, пугает и подстегивает рвение Осинова на пользу театру. Видишь, новую пьесу принес, убедился в своей правоте худрук и на прощание произнес подчиненному одно командирское слово: свободен. Осинов стерпел и молча кивнул. Терпи, сказал он себе, терпи до лучших времен.

Он сразу перезвонил другу Саустину, все поведал, сказал, что есть надежда, что его не уволят, а значит, есть надежда, что ему удастся вернуть в театр Олега. Договорились устроить в ближайшее время пивной запой, и все обсудить. Осинову несладко было жить под топором, но куда хреновей – завлит об этом знал – было Саустину. Бывший любимец слонялся мертвенной тенью по театру, торчал подолгу в конуре завлита, покуривал в закутках, подглядывал исподтишка репетиции, но ролей более не имел, с зарплаты был снят, подрабатывал иногда дубляжом на телевидении, но по сути голодал и копил ненависть.

62

Виктория Богдановна, она же невеста, должна была заниматься вопросами хозяйственными, но ничто не шло ей в голову кроме свадьбы. Общаясь с артистами, рабочими сцены, радистами, прочим вспомогательным театральным людом, занимаясь отпусками, ремонтами, текучкой, она ловила себя на том, что думает о наряде, количестве приглашенных, ресторане и сомнениях, которые продолжали мучить ее.

Забегая к Армену в кабинет, ей хотелось поговорить о самом важном и главном – он поднимал палец вверх, давал понять, точнее, играл наличие микрофонов в кабинете, и она замолкала.

О свадьбе говорили только вечерами, дома.

У них будто бы поменялись полюса: теперь она была стороной заинтересованной в свадьбе, ее волновали сотни вопросов, он же относился к самой церемонии формально, ему был важен конечный официальный штамп, телодвижения и хлопоты по поводу так называемого великого праздника судьбы вызывали у него иронию.

– В чем ты пойдешь на торжественную церемонию? – спросила она его.

– В любимом пиджаке, – без грамма сомнения ответил он. – В любимом свитере.

– Ужасно! – взмолилась она. – Надень хоть галстук! Это же брак, обряд, событие! Там будут гости и зрители, тебя узнают!

– А, – отмахнулся он. – Зачем мне нарядные шмотки? Эйнштейн всегда ходил в одном и том же пиджаке. Он объяснял: когда был нищим лаборантом, богатые шмотки были мне не по карману и не нужны: все равно никто не замечал Альберта Эйнштейна, когда же я стал знаменитым ученым, богатые костюмы тем более стали мне не нужны – все и без шмоток узнают во мне Эйнштейна. Вот так. Пусть твои гости узнают меня, меня, а не шмотки.

– Очень хорошо, – сказала она. – В таком случае я вообще в ЗАГС не пойду.

Черт возьми, подумал он, она впервые показывает зубы, и я вынужден смириться. У бессмертной музыки оказывается есть зубы. Новость. Но это ничего – жизнь зубы обломает.

В итоге он согласился на новый пиджак и галстук, зубастая зарубка в его памяти осталась, но тут очень кстати позвонили в дверь, и оказалось, что приехал с Белгорода папа Богдан.

Приехал, очаровал, с ходу стал Армену другом. Моложавый, свежий, с ни разу не леченными зубами он постоянно улыбался, демонстрируя свежие клыки, и на жизнь имел сугубо положительный – что Армену было немного подозрительно – настрой.

Через пять минут обычных вопросов стол был уже накрыт – Вика постаралась.

Присели за стол, сладко выпили за то, за се, за третье, и вкусно закусили, Вика бегала и подносила.

Стол и попойка – лучший способ решения любых семейных проблем в этой части Европы. Папа Богдан привез будущему зятю украинской горилки, украинского сала и украинских помидоров – Белгородчина, как известно, на границе с Незалежной – мужчины поговорили о свадьбе – папа тотчас вытащил кучу денег, но Армен с кавказским негодованием их отверг. Тогда поговорили о ближайшем совместном семейном будущем, ударили по рукам и обнялись – Вика млела от радости, на ее глазах создавалась семья.

– Спать будешь пока здесь, – сказал Армен; он повел папу в супружескую спальню и указал на супружескую ладью, то есть, на свое законное место.

– Не, не можно, – замотал головой Богдан, – мне бы б гарно раскладушку чи диванчик в гостиной.

– Нет, – сказал Армен, – ты мой гость, спать будешь здесь, раскладушка и диван уже заняты – нами. Ты понял?

Папа понял, что с кавказским гостеприимством лучше не связываться и согласился.

Армен сто лет не пил горилки и не ел сала, он подналег, но головка осталась как стекло. Прояснилось на пятой рюмке, что папа Богдан опытный инженер-строитель – дефицитнейшая для нашего искусства вещь, оценил Армен и после заключительного армянского коньяка, впрямую и окончательно рубанув рукой пространство, предложил Богдану оформиться на должность главного инженера театра, которая пустовала. И директор, по случаю здесь, кивнул худрук на невесту, в миг оформит, не сопротивляйся, Богдан!

Богдан и не думал сопротивляться, встал и с ходу так запел велюровым басом про «распрягайте хлопцы коней и лягайте отдыхать!», что у Армена зашевелились обшлага джинс – папе хотелось, чтобы все знали, что он в искусстве не чужой.

Мужчины заплакали от счастья и снова обнялись.

– И скажи ей… – Армен с трудом обернулся в сторону Вики, – чтобы она всегда меня слушала!

– Вика! – крикнул Богдан.

– Я поняла, батьку!

– Вика! – снова крикнул Богдан, – и щоб ты никогда!..

– Батьку, я поняла!

Богдан тронул друга Армена за плечо.

– А, если шо не так… лупы ее, Армен! Я тебе вожжи с хаты дошлю!

– Богдан, на Кавказе так не принято…

– Лупы! Здесь же ж не Кавказ!

– Папа! Здесь не деревня! – крикнула Вика.

– Лупы! – снова крикнул Богдан, выдохнув перегретый воздух изо рта в самое лицо Армену, – Думаешь, она так просто пианисткой стала? Думаешь, не лупыл? А ну, доча, скажи!

– Папа, здесь театр!

– Чую, – сказал папа. – Звиняй, доча, помолчу.

Короче, вопросы свадьбы и семейной жизни с помощью качественного алкоголя и превосходного сала были решены за столом в кратчайшее возможное время.

Усиление театра в лице папы Богдана Армен Борисович приветствовал шумным рукопожатием. Еще круче обрадовался он, когда узнал, что мама его прекрасной Вики неплохая художница.

– Тащи немедленно сюда, – сказал он Богдану. – Художница по костюмам по самое горло нужна.

– Не, Армен, не можно, – ответствовал Богдан. – На ней хозяйство, гусыки, огород. На ней – свынка.

– Свинку – под нож, колбасу – мне, и тащи маму сюда – вместе с колбасой!

Мужчины обнялись и заплакали.

– Армен Борисович, – вам надо отдохнуть, – воспользовалась паузой Вика, но папа Богдан как за канат ухватился за высказанную по пьянке московскую возможность жизни и паузу пресек.

– А где мы с жинкой жить будем, зять?

Армен задумался, но только на мгновение.

– Эх, не хотел я раньше времени, – сказал он, – но… Собираемся, едем.

– Куда? – спросила Вика.

– К счастью, – ответил Армен.

– Куда-куда? – переспросила Вика, удивленная тем, что от реального счастливого застолья нужно ехать к какому-то непонятному и неизвестному счастью.

63

Загрузились в «Тойоту», Вике дали руль и поехали к счастью.

Армен Борисович выступал в качестве пьяного навигатора, но функционировал не хуже трезвой, совершенно бездушной электроники: светофоры и повороты указывал заранее, ни разу не сбился, чем вызвал восторг нового главного инженера театра Богдана Романюка.

– Вау! – только и охал он. – Вау!

– Что такое «Вау»? – спрашивал себя Армен и себе же отвечал: «Американское говно, наше „ой“ или „ого!“ в сто раз лучше», но тестя вслух не тронул, стерпел.

– Как ты все повороты помнишь, зять?

– Голова хорошая от мамы досталась. – сказал Армен.

– А от батьки?

– Характер противный.

Богдан кивнул. Он ничего не понял, он зауважал зятя авансом.

Снег метелил по лобовому, мелькали машины, и двуногие шустрили по тротуарам, и видимость была нулевая, а все равно, двадцатиэтажный новый дом красавец из чего-то красного, у которого Армен распорядился запарковаться, понравился сразу и навек.

– Что это? – с придыханием, уже смутно догадываясь что к чему, спросила Вика.

– Это… – не договорив, Армен откинул дверцу машины и распорядился. – На выход, господа артисты. – И только выбравшись из машины и кивнув на дом, закончил ответ. – Глупые американцы называют это проперти – плохое слово, физиологичное, как всем известный звук. На самом деле – это просто недвижимость. Твой дом, артистка, Романюк! Живи! Плодись и размножайся!

Два всего раза хлопнула она глазами, быстро все сообразила.

– Наш дом, – сказала она и страстным кипятком прижалась к Армену в присутствии папы Богдана.

– Твой, – сказал Армен. – На тебя куплен и оформлен. Квартира – мой, извините, подарок к свадьбе. Тебе и музыке.

– Батьку! – в избытке чувств крикнула Вика. – Батьку, я его кохаю!

– Понимаю, – сказал папа Богдан. – Одного не пойму: причем здесь музыка? Ей что, тоже квартира нужна?

Но уже подхватили его под руки, потащили к подъезду, заболтали и отвлекли шутками и смехом.

И взвились лифтом под небеса, на семнадцатый этаж.

Новенькие замки на новой двери новыми ключами открыл Армен и просто сказал: «Прошу».

И мебель уже была, и ковры, и занавески, и кровати, и ванная была на ходу и даже с водой – не аэродром квартира, как на Арбате, но точно, что не меньше вокзала; пока мужчины толклись в прихожей, Вика оббежала пахнущее новизной жилище, выскочила на просторную лоджию и задохнулась от воздуха, солнца, простора и острого приступа счастья, которое нечасто поражает человека, потому ощущается сразу.

Лес стелился перед нею, дальние дороги и пространство, уходящее в бесконечность – жизнь отсюда казалась вечной.

Вот оно, подумала она. Если оно бывает, то только таким. Неохватный, нерасколотый айсберг счастья.

– Вот, – услышала она голос Армена, – две комнаты всего и кухня, но все большое.

– Большое-то оно большое, – отозвался папа Богдан, а скильки ж воно денег съило?

– Э, – сказал Армен. – Я деньги очень люблю, но ради, сами понимаете чего – не жалко. Деньги – грязь.

– Ага, – сказал папа Богдан. – Грязь, дуже целебная для организма.

Словила: о ней был разговор, и выступила вперед важно, выступила как главная.

– Две комнаты, – повторила она. – Кабинет Армена Борисовича и спальня Армена Борисовича.

– А ты где, доча? – спросил папа Богдан.

– Я и на лоджии могу, – сказала Вика.

– Золото мое, – сказал Армен, привлек ее к себе и обернулся к Богдану. – Вот так, батяня. Ты с маманей пока в нашей старой на Арбате покантуешься, а мы с молодой начнем жизнь здесь. На новых матрасах.

– Добре, добре, – сказал Богдан и полез за смартфоном, чтоб по вотсапу позвонить в Белгород и порадовать жинку. Отошел в сторонку и тотчас позвонил дрожащую рукой. – Мамо, мамо! – успела вставить Вика, но Богдан так стал орать в трубку, что телефон отключился.

«А мы с молодой начнем жизнь здесь», повторяла про себя Вика арменовские слова. Мы откусим кусок счастья и попробуем его на вкус, гордо подумала она далее, но вслух высказать мысль остереглась – вдруг пошло? Сама-то она не очень отличала пошлость от непошлости, но Арменовского вкуса боялась, чтоб ненароком не вляпаться.

Армен не шутил, и Богдан не шутил, будущее выстраивалось на прочном семейном цементе. Через три дня, срочно заколов «свынку», в Москву прилетела мама, худенькая, шустрая, верткая и певучая Марина, которая своими привезенными рисунками, ковбасой, горилкой, шутками и песнями быстро сумела Армена развернуть в белгородскую сторону. Еще через день мама Марина – за подписью Вики и с благоволения Армена – была принята в театр художником по костюмам. Клан Романюков значительно укрепился физически и морально, их, как говорил папа Богдан, стало в театре везде. Идешь по коридору – навстречу папа Богдан Романюк, повернешь к буфету, встретишь певучую Марину Романюк с рисунками и ароматом свежевыпитого кофе на блузке, пойдешь прямо – упрешься в кабинет с вывеской «В. Романюк, директор». Армена стало в театре относительно меньше, и театру от этого лучше не становилось, однако посягнуть на недосягаемую седую вершину ни у кого из простых смертных в мыслях еще не было.

64

В театре ждали главной премьеры – свадьбы.

Церемония состоялась в назначенное время в том же скромном ЗАГСе – нешумная, немногочисленная, дружеская, свойская – вполне интеллигентная.

С его стороны свидетелем солидно и негромко выступил Артур, с ее стороны – Башникова, в глазах которой, при внимательном рассмотрении, можно было углядеть нормальную девичью завистливую искру. «Нормальная везуха, – можно было бы прочитать в ее глазах. – И чем она лучше меня?»

Вику трясло. Шла к венцу, опираясь на папину руку, и папа Богдан обалдевал от неожиданной тяжести единственной дочуры.

Молодые обменялись кольцами, расписались в очередь со свидетелями, прослушали Мендельсона и девственно, непорочно прикоснулись друг к другу губами.

Полиграфа на ложь не подвезли, зато подвезли поздравления, улыбки и поцелуи, и Башниковой в ответ на ее не самый искренний поцелуй достались в утешение самые чистые и благодарные губы самого худрука. Вах!

А потом было сдержанное веселье в армянском ресторане Ешак. Ни нервов, ни экзальтации, ни психозов, что так обожает желтая журналистская сволочь, обыватели и блогеры, на гулянии не было, а было мило, просто, мудро. (При желании, повод для скандала мог бы быть найден, потому что среди гостей в ресторане в неприметной массовке обнаружился Осинов. Армен сделал вид, что Осинова не заметил – заметил прекрасно, но дал возможность Иосичу выпить и закусить.)

Тон мудрости задал сам молодожен. Вспенилось в бокалах шампанское, люди напряглись и захотели, но в нарушение этикета, отодвинув тамаду – старого, ереванского еще друга носатого Нерсика, Армен сам взял слово, и как истинный художественный руководитель дождался полной художественной тишины. Вах!

– Товарищи артисты, прочие знаменитости, имеющие отношение к нашему безнадежному театральному делу! Мы сегодня отмечаем формальный факт не первой свежести, и вы все это знаете… Скажу честно, оригинальное свадебное событие состоялось энное количество дней назад, и вы тоже это знаете. Но – в жизни раз бывает семьдесят семь лет… так, что история и время не испортят нам торжества… Потому, что это настоящее торжество. Оно произошло не потому, что меня сильно полюбили и уговорили на брак – шутка… не потому, что я, старый и безумный – что правда, влюбился в молодую артистку и пианистку – а потому, что браки заключаются не в ЗАГСе, а где-то далеко-далеко, не здесь – поверьте, это так и есть… Теперь прошу выпить за здоровье моей супруги и лично мое, за наш прочный, вечный союз – до нового развода – шутка! Да здравствует театр, да здравствует наша свадьба! Горько!

«Горько!» – покатилось ему навстречу ответное малоизвестное приветствие.

Вика целомудренно прикоснулась к Армену и кинулась к роялю, заготовленному в заведении на всякий счастливый случай.

Музыка выскакивала из под ее рук, мощная музыка, которую Армен сразу узнал. Бетховен, сказал он себе. Опять Бетховен? Узковат, однако, у нее репертуар. А где Прокофьев, где, в конце концов, Шостакович?

Гости массово приложились к напитку, и тотчас под Пятую «Героическую» началось вручение подарков.

Смартфон и коллективно купленный планшет, постельное белье, палки для скандинавской ходьбы, велосипед, и – персонально для Вики – новенький южнокорейский «Хундай», понятно, что от Артурчика. И деньги, деньги, деньги – кто сколько мог, в любой валюте.

– Меньше мильона не берем, – предупреждал Армен каждого подходившего гостя. – Слышу голос мамы: если гость дает меньше, сразу увольняй из театра.

Тотчас от имени слегка подогретых артистов выступил с заготовленной речью Шевченко, который сказал, что ему сегодня повезло: сегодня он не сильно любимый бессловесный фугас, но почетный гость, то есть персонаж говорящий – потому предлагает тост за родителей: за светлую память тех, кого уже с нами нет, а также за здоровье и счастье папы Богдана и мамы Марины.

Сказал и крупно плеснул в фужер водки.

Выпили кто что, закусили, перецеловались, затискали счастливую Вику, оттянули до полной несимметрии правую руку Богдану, замучали поздравлениями художницу Марину, зашумели как пьяные гости и так заголосили, что по команде метрдотеля свадьба была ловко отделена от остального зала раздвижной перегородкой.

Вот уж тут актерское гуляние впало в половодье!

– Мы артисты! – Кричал Шевченко, цитируя великого русского драматурга, – наше место в буфете!

Фраза была услышана и творчески верно принята большинством артистов: работники театра окончательно перешли на водку и соответствующие последствия.

Анпилогов и Башникова устроили скетч с переодеванием на объявленную свадебную тему «Люби меня, как я тебя», причем Анпилогов изображал Башникову, Башникова – Анпилогова.

С Анпилогова-Башниковой в самом конце скетча по гениальной режиссерской задумке свалилась юбка, обнажив кривые ноги. Экспромт был воспринят с восторгом.

Пришлось снова выпить за театр.

Как следствие свадебная компания неуправляемо поделилась и переделилась на группки, превратилась в кочевье по столам и друзьям, и гур-гур пошел большой.

Снова поднялся Армен.

– Товарищи артисты! Вот тут наш завлит, любитель Шекспира и по совместительству предатель Осинов Юрий Иосич предлагает нам поставить Гамлета!

– Я? – несмело удивлялся Осинов. – Никакого Гамлета не было! Армен Борисович шутит…

– Видали? – вскричал Армен. – Против Шекспира он возражает, против того, что предатель – нет! Я люблю тебя, Иосич!

– Нет-нет! Я ведь только в том смысле, – замямлил Осинов, – что работа – это одно, а все остальное – совсем другое…

– Да здравствует театр, – продолжал Армен, – театр нашей жизни! С героями и антигероями! Мы поставим Гамлета и неважно, Иосич, с тобой или без тебя. Но с тобой лучше.

– Да здравствует наш завлит и молодожены! – примирительно пробасил Анпилогов и поднял налитую рюмку. – Всем счастья и удачи! Будем!

Свадьба охотно выпила.

– Вопрос в другом, – продолжил Армен, и гости слегка притихли, – Кто сыграет Гамлета? Предложения есть? Хочу услышать! Считайте, сегодня худсовет!

– Я! – крикнул Шевченко, но был простовато отмахнут мохнатой, начальственной, арменовской рукой как кандидатура нереальная.

– Эвентян! – предложила Башникова.

– Это ближе, но не в десятку, – сказал Армен Борисович. – Ну, ну, веселей, товарищи артисты!

– Никитин!

– Анпилогов!

– Ступин!

– Аненков!

– Вы, Армен Борисович!

– Гениально, – сказал Армен. – Я ждал такого предложения. Я бы с удовольствием, но теперь не могу, директор не утвердит…

– Не утвержу, – пискнула Вика. – Ни за что!

Армен сделал паузу, потом вдруг голос его поднялся на октаву выше и зазвучал как труба.

– Все вы, господа артисты, а также предатели и трусы, типа Иосича – говорю как молодожен!..

– Я не предатель, не предатель, – захныкал Осинов, и его утешили водкой.

– Никто из вас не осмелился назвать единственного Гамлета в нашем театре… – он оглядел гостей, выдержал паузу и закончил, – А ведь он есть.

– Да, но он уволен, – негромко напомнил Слепиков. – Я подумал о нем сразу, но…

– Был уволен, – сказал Армен. – Был! До сегодняшнего дня. А сегодня, в день так сказать, я объявляю всеобщую амнистию.

– Хай живе мужик та жинка! – крикнул папа Богдан, попытался встать и вовремя был поддержан Мариной. – Горько!

Пришлось молодым для удовлетворения публики опять прибегнуть к легкой эротике.

– Юрий Иосич, – отдышавшись, распорядился Армен, – прошу Саустину сообщить. И пригласить в театр.

Иосич кивнул. Общий смысл он вроде бы понял. Детали ему подскажут завтра.

Подали горячее. Мясо, рыбу – по выбору. Ели не все. Многие продолжали пить, это было веселей. Наконец, запели.

– Из-за острова на стрежень! – загудел природным басом Анпилогов и артисты голосисто подтянули.

Да так, что скатерти, как живые, вздулись на столах. Метрдотель хотел вмешаться, но махнул рукой.

Армену было хорошо. Одно было плохо: чувствовал, устал. Он протянул руку Вике, и она поняла.

Вика склонилась к нему на плечо – задышали духи и тонкий нежный голос горячо зашептал в ухо:

– Таблетки!..

Счастье, подумал он. «Слышишь, мама, я защищен. Счастье, что она рядом…»

Без пререканий и покорно проглотил он ненавистные таблетки и снова подумал о счастье и маме, потому что знал, мама счастлива тогда, когда счастлив он, ее любимый сын.

Свадьба гуляла еще долго и растворялась в пространстве понемногу и в тихую, артисты демонстрировали высокий английский класс незаметного сматывания с любого важного сборища. Иосич владел им в полной мере, других бы мог обучить…

Многие страдающие суеверием артистки прихватывали со стола пирожки и куски свадебного торта, у них, суеверных считалось, что пироги, стянутые со свадьбы, приносят счастье. Это было, конечно, не так, а может быть, именно, так – и первое, и второе было недоказуемо, – но сладость и доблесть была как раз в том, чтоб уворовать со стола…

Молодые сперва отвезли родителей на Арбат, где зять Армен смачно расцеловался с тестем Богданом, потом прикоснулся слегка к прилипшей к нему теще Марине и долго, с помощью Вики, ее от себя отлеплял, – после чего молодожены отправились в свой рай в Новую Москву.

Рай получился не полным, Армен по дороге храпанул и напугал таксиста.

И первой брачной ночи тоже не случилось, спать хотелось смертельно обоим создателям брачного игрища.

И никому она сейчас эта ночь не нужна, думала Вика, укрывая великого артиста одеялом. Главное, что сладкий мой спит. Главное, что все сбылось. Главное, не обманул и вот она я, жена.

И никто никому простыни поутру не показывает, думала она, срывая с себя свадебные наряды.

И жить стало проще, думала она, садясь на ночной горшок и запихивая в рот зубную щетку.

Проще, проще, куда уж проще, господа. Скоро мычать начнем. И слава богу!.. А будет ли проще – неизвестно!