Текст книги "Армен Джигарханян: То, что отдал – то твое"

161

Кабинет был открыт, и снова распахнуто было окно и людская канитель ползала внизу, и ветер перемен трепал гениальные музыкальные шторы. И снова никто не дышал в кабинете.

– Армен Борисович! – громко позвал Саустин.

– Армен Борисович, извините, это мы… – мягче повторил Слепиков, но результат был таким же.

– Кабинет, где исчезают худруки, – блеснул Осинов, аллюзивно повторив название известной пьесы Шоу.

Трубы и тревога. Трубы и тревога. В зале начинался суровый Лир.

– Татьяна увезла, – предположил Саустин. – Самолет, и в Америку.

– Или друг его, Артур – в Ереван, – поддержал идею Слепиков. – В общем, кто-то помог ему быстро уехать.

– Он обязательно объявится, – сказал Осинов. – Когда имеешь дело с легендой, обычные мерки не годятся, – добавил он, и никто ему не возразил.

Режиссеры и Осинов, не добившись правды, покинули начальственный кабинет и разошлись по рабочим местам на время спектакля – согласно штатному расписанию театра, утвержденному исчезнувшим худруком.

Иван Гордиенко волновался сегодня больше обычного, он тоже видел прощание Армена – в честь события Лир второй, теперь первый, позволил себе четыре булька из заветной королевской фляжки и подумал, что, если нужно, он по такому случаю может и добавить.

162

Завлит снова увидел Армена очень не быстро, лет через пятнадцать, когда в нижнем фойе театра заново открыли фотогалерею и в центре, среди фотографий актеров, прежних и нынешних, повесили портрет основателя театра Армена Джигарханяна.

Обычные седые усы, обычные густые брови, щелки обычных лукавых глаз, готовых к улыбке.

Ничего в нем не было.

В нем было все.

Как живой, сказал себе Осинов. Сейчас что-нибудь скажет про лучшего друга артистов, предложит коньяк или височки, и выкурить сладкую. Височки и сладкая – любимые слова. Не считая Рабиновича.

Руководил развеской лично главный режиссер Олег Саустин, сухонький, по-прежнему стремительный, легкий.

Задышливый Осинов с помощью указки – палки для ходьбы, указывал ему на недостатки на стене и говорил «хорошо», когда это было хорошо.

– А помнишь, – вдруг спросил он у Олега, – любимую арменовскую байку про то, что в конце все всегда бывает хорошо?

– Обидно, мимо прошло, – сказал Олег. – Огласи, Иосич!

– На похоронах могильщики, опуская гроб в могилу, держат его на веревках. – Левее, Саркис! Чуть отпусти веревку – командует главный второму, молодому, неопытному. – Так, теперь правее, подтяни чуть-чуть, Саркис. Вот, поехали-поехали, – хорошо идет. Видишь, и встал хорошо. Учись, Саркис и запомни: в конце концов, все всегда бывает хорошо.

– Гениально, – сказал Саустин. – Готовая мизансцена!

– Часто Армен повторял. Называл главной притчей жизни.

Не сговариваясь, оба долго смотрели на портрет Армена.

– Ну что, по пиву? – предложил Саустин. – Как всегда?

– Не могу. Знаешь ведь.

– Извини, никак не привыкну. Ну, тогда безалкогольного! Нулевку!

Осинов засмеялся, указал на Армена.

– Безалкогольное пиво, презерватив и кожзаменитель – первые показатели конца света. Кто сказал? Джигар сказал.

Оба умолкли. Театр кончился, на обоих наехало время.

– Большое было время, – сказал Осинов.

– Незабвенное, – добавил Саустин.

– Он был незабвенным, – завершил Осинов.

КОНЕЦ