Текст книги "Армен Джигарханян: То, что отдал – то твое"

123

И через два с небольшим часа в начале 21 века он ступил в театр королем. Королем Англии.

В театре встречали, улыбались, говорили слова и желали. Он смотрел на знакомые лица, грел сердце и думал при этом, что половины добрых пожеланий, если они искренни, хватило бы на всю оставшуюся жизнь.

Сомневался в одном: искренни ли эти пожелания? Или все это только театр? Театр притворства маленьких людей в большом театре жизни? Не хотелось так думать – жизнь заставляла и сомнения точили, а все равно думать так не хотелось.

Репетиция прошла замечательно.

Режиссеры, соскучившиеся по Шекспиру и делу, были в ударе, и взрывной, сыпавший идеями Саустин, и основательный, глубокий Слепиков. И артисты-партнеры и особенно артистки, игравшие дочерей, сразу вошли с ним в контакт, слушали и играли «не ротом», но по смыслу. И Башникова, и Голубева, и Кузина – все были убедительно отвратительны в образах дочерей и, значит, были хороши! «Какой театр я создал, – с гордостью думал Армен, – каких артистов – жизнь не прошла зря! Не дерево я посадил, но взрастил целый сад: театр с кучей талантов! И живу я только потому, что нужен этому театру, а театр нужен мне. А самое главное, театр нужен людям, значит, и я им нужен. Вот он и есть простой смысл жизни, сказал себе Армен, не большой и не маленький, но такой, какой меня устраивает – я прав, мама?»

Осинов, сидевший в партере, словно слышал его мысли и млел от репетиции, Шекспира и игры патрона. Любить его и поклоняться, думал про худрука завлит. Заслуживает только этого: любви, поклонения и еще – сбережения, как национальный дар…

124

После театра и долгих разговоров с режиссерами он вернулся во временное жилище. К тишине, покою, вкусному запаху еды, приготовленной Алевтиной, которую он уже не застал. Ступив в прихожую, захлопнул за собой новенькую дверь, услышал приветственное мяу Фила Второго и только тут почувствовал, как устал. До того смертельно, что сразу захотелось сесть. Что он и сделал, усевшись прямо в прихожей на подсобный стульчик у зеркала. Передохнул и обратился к маме.

Лир, сказала она, какой из тебя Лир, Армеша, если сил в тебе осталось как в сушеной тыкве? На водевиль хватило бы, на короля – не уверена. Но пробуй, борись, добивайся, доказывай… одного ты, сын, права делать не имеешь – сдаваться.

Она сказала ему об этом так тихо, что никто кроме него не услышал. А он услышал для себя самое главное, то, что она завещала в самом конце. Заставил себя встать и прошел на кухню.

После еды, крепкого чая стало легче.

Посмотрел бокс, дождался нокаута, когда рухнувшего черного гиганта облепили мелкие белые врачи, пообщался с кусачим Филом, которого никак не мог приучить к добру и мудрой ласке, позвонил Артуру с отчетом о сегодняшней репетиции и вдруг почувствовал, жизнь встает на место, он нащупал новую точку опоры. «Дайте мне точку опоры, и я переверну мир!» – вспомнил он из школьной физики, и мысль понравилась ему. Все идет как надо, сказал он и, не слушая возникавших в себе разнообразных рассуждений за и против, закрыл глаза.

125

Назавтра сказка повторилась: прекрасная репетиция, удовлетворение и, до дрожи в пальцах, усталость.

И послезавтра было то же. Спектакль шел на выпуск – значит, репетиции каждый день, в театре знали и терпели любимую муку.

Да, уставал, пересиливал себя, заставлял, и вечерами височки любимые шли в помощь, но все равно был счастлив, работал с наслаждением, и все всем нравилось.

Но чуткий Осинов, не вылезавший из близкого партера, внимательно за шефом наблюдал и делал выводы. Иосич первым заметил: энергетика подсела, Армену нужен допинг. Слова и дела запретные, но бывают в жизни моменты, когда без допинга не обойтись.

Вместе с режиссерами в кафе была образована чрезвычайная тройка – артистов-паникеров решили не приглашать, но признали, что завлит прав, и встал вопрос: какой допинг? Отдых и даже больничка отпадали, уже были использованы, и времени на них до премьеры никак не оставалось.

– Виски супер класса! Полуторалитровую бутыль! За большие деньги? А что, скинемся! – предложил скоропалительный Саустин, но тотчас свой же вариант забраковал. – Глупо, спаивать шефа накануне премьеры – опасно, вдруг еще, в таком состоянии, да с такими виски – запьет? Есть гарантия? Нет гарантии!

– А может отыскать Романюк? – осторожно высказался Слепиков, – Я лично не исключаю, что упадок сил худрука связан с тоской по сами понимаете чему? По собственному опыту знаю.

Но и этот вариант двумя членами тройки был единогласно забанен как нерабочий. Как найти, где найти, согласится ли она? Тем более, что у нее, судя по слухам, новый хрен?

Наконец, Иосича осветила идея.

– Поймите, сказал он, ему не физический допинг нужен, я его лучше знаю – он человек особый, ему морально-психологическое подспорье требуется, мобилизующая, так сказать, точка – шеф за правильную идею и мертвым на сцену приползет.

Режиссеры переглянулись, согласились, что с последним тезисом завлит формально перебрал, но по образному решению Иосич оказался на высоте. Угарно определил, заключил Саустин. В кость, в суть.

Короче, Иосичу и поручили потрудиться и срочно придумать моральную подпитку художественному руководителю театра.

Осинов голову сломал, но через три решающих дня расстарался.

126

В конце очередной репетиции, в театре и в партере оказались замеченными пять посторонних пассажиров. Двое средних лет мужчин и трое таких же срединных дам. Мужчины были безживотно подтянуты, дамы нарядны, позвякивали кольцами, цепями, сережками, источали душистость.

Группа держалась кучно, в рядок заполнила ряд и, между зрелищем, внимательно постреливала глазами на сидевшего неподалеку Осинова.

– Проклинаю тебя дочь! Как король! Как отец! Как сын Англии! – выкрикнул на сцене Армен, заканчивая диалог с дочерью Риганой в исполнении артистки Башниковой.

– Хорошо! Очень хорошо! – из партера оценил отрывок Слепиков.

– Согласен! Я б еще пальцем на нее указал – пригвоздил бы к столбу позора, утяжелил бы текст! – высказался Саустин.

– Ладно, – согласился Армен. – Завтра пригвоздю, пригвожду, она у меня попрыгает на гвоздике, подлая любимая дочь!

– На сегодня – все! – объявил Саустин. – Спасибо всем.

Осинов дал отмашку – группа посторонних шумно зааплодировала и вместе с завлитом приблизилась к сцене, конкретно к королю Лиру. Мужчины улыбались, дамы тянули к королю ухоженные руки в надежде прикоснуться.

– Это к вам, товарищ худрук! – объявил Осинов. – Господа – наши постоянные зрители, поклонники нашего, вашего театра, наш актив! Да вы их знаете!

– Замечательно! Привет! – воодушевился Армен. – Иду. Иду к просвещенному нашему активу. К народу иду!

Сошел со сцены и стал как все, простой и доступный, знаменитый старый знакомый, народный артист.

Вспомнились, обнялись и, понятно, сообразили небольшой банкетто в помещении буфета под руководством буфетчицы Гали.

Армен оказался меж двух главных срединных дам и целый вечер, к большому их удовольствию, играл, что млеет от близкого их присутствия и, балуясь, вытягивал жаждущей трубочкой губы то в сторону одной, то другой дамы.

Быстренько, чем бог послал, накрыли стол, разлили, Осинов сказал слова о том, как все это приятно и вообще, и первая, сверкнув искрой на задранном донце, полетела за театр и искусство, а вторая – за живую встречу.

И стало, спасибо всем напиткам мира, шумней, непринужденней, разговорчивей, и прибавилось – откуда что берется? – мыслей.

А с третьей в мозолистой руке захотел подняться главный в активе Иван Степаныч, но Армен его остановил.

– Вставать не надо, Степаныч, сиди. Артисты, народ простой, мы против парадов.

– Во, – сказал Степаныч, – и я о том же.

Издалека, коряво, от души начал речь главактив Иван Степаныч, а именно с того, что давно любит этот театр, не только потому, что тут знакомый артист душу рвет, а потому, что спектакли тут толковые, для подъема настроения всегда есть что посмотреть, и хорошо, что вы этого Лира репетируете, а только если по чесноку сказать, то народу, извините меня, сейчас эта Англия и этот английский Лир-Мир на фиг не нужен – раньше мы к коммунизму шли, а теперь идем к просто хорошей жизни, и нам нужны оптимизм и бодрость, и в этом смысле он не понимает, почему хорошая комедия «Сирэнь» в репертуаре отсутствует, он ее лично всего раз на премьере посмотрел и смеялся так, что щеки на место долго не вставали, он уверен, человеку больше всего для счастья нужно, что? Правильно, смех и красота жизни, а «Сирэнь» – чистая красота, и почему не идет «Сирэнь» он лично недоумевает и интересуется.

– Правильно, Иван Степаныч, – подтвердила срединная дама, – я тоже так смеялась – тушь на глазах поехала, и давай спросим нашего народного: почему «Сирэнь» не идет? Она главная должна быть в репертуаре, народ театр разнесет – разве не так?

– Так, – сказал Иван Степаныч, – лично я на всю семью билетов накуплю! Или я не прав, товарищ народный, что комедия сейчас важней всего?

– Прав как всегда, – сказал Армен. – Прав на сто поцентов, – добавил Армен и посмотрел на режиссеров и на Осинова.

Осинов понял его первым.

Застолье и встречу по возможности быстро свернули.

Дам, других членов актива Саустин и Слепиков после нежного прощания с Арменом – до встречи! Люблю! Други мои, большое вам наше актерское спасибо, приходите еще! – торжественно сопроводили до гардероба.

Хлопотнее пришлось с Иваном Степанычем, который прощаться с Арменом не собирался, зачастил с рюмкой и спорил с худруком чем дальше, тем ярче, художественней, смелее в смысле русских языковых богатств.

– Мать вашу! – кричал он Армену в ухо, – где, бля, Сирэнь? Где красота жизни? Когда вернешь ее, мать?

Ни Слепикову, ни Саустину никак не удавалось вытащить рюмку из его цепких рук, и тогда Саустин придумал изящное режиссерское решение.

Рюмка Степаныча, едва она опорожнялась и показывала дно, тотчас наполнялась Саустиным заново. После десятой рюмки главактив перестал кричать, после одиннадцатой перешел на мычание, после двенадцатой умолк навсегда и дольше.

– Веди, – сказал Саустину Армен. – Уважительно. Пусть «Сирэнь» в дороге досмотрит.

Молодые режиссеры под руки сопроводили Ивана Степаныча – вместе со страстью его к комедии – к выходу и погрузили.

127

Допивали уже сами. Было мрачно.

– Вот тебе и Лир, – сказал Армен. – Видали, что народу нужно?

– С Иван Степанычем всегда так, – сказал Осинов. – Любит обострить.

– Степаныч – народ, – сказал Армен. А народ всегда прав. Народ не меняется. Народу смех нужен. Веселье. Хохот. Он тогда живым себя чувствует – до самой смерти, а это важно!

– Правильно делает народ, – сказал вдруг Слепиков. – А Лир – что Лир? Сплошной мрак, провалы, подвалы, предательство и потемки.

– Бедная мать и обосранные дети, – заключил Армен. – Народ наш спектакль не примет. А мы, товарищи бойцы – коммерческие артисты, клоуны, хошь не хошь, должны под евойную дудку плясать, иначе не выживем…

Никто ему толком не ответил.

Посидели еще. Приняли по рюмке и выкурили по сладкой – Армен разрешил – постарались углубиться в проблему, но процесс не шел, запала не было – углубление не задавалось.

Театр – борьба, конкуренция, мука. Театр – наслаждение, театр – жизнь, думал Армен. Театр – смерть.

– Есть мысль, – негромко озвучил вдруг Саустин. – Только сразу не убивайте.

– Говори, сын, – сказал Армен. – Убьем не сразу.

– Все очень просто, господа… – сказал Саустин. – Необходимо смелое хирургическое вмешательство в спектакль. Оно есть и…

– Молчи, сын, я сам! – прервал его Армен, по своему обыкновению предвосхитив природным чутьем то, что скажет в следующие минуты собеседник. – Нет, даже говорить не буду. То, что ты предлагаешь, слишком страшно – завлит проклянет.

– Вы правы, – согласился Саустин, – проклянет.

– Скажите уже, – не терпелось Осинову, – может наоборот: восславлю, в веках!

– Может я тоже не прокляну, – спокойно предположил Слепиков.

Саустин по-режиссерски и под общее внимание растянул паузу: вне очереди махнул коньяка, переглянулся с Арменом и, получив от худрука художественный кивок одобрения, хотел озвучить, но не успел:

– Лира надо ставить как комедию, – опередил его Армен. – Ты это хотел сказать, сын?

– Именно! – выдохнул Саустин. – В «десятку», шеф!

– Что?! – переспросил Осинов. – Великую трагедию Шекспира? Трагедию! Да никто и никогда, ни один режиссер в мире!..

– Будем первыми! – поддержал шефа Саустин. – В искусстве нет авторитетов – так учат великие мастера.

– Слышать об этом не хочу! – резко отмахнулся Осинов. – С ума вы все сошли! – в духе этих… дешевых фокусников от современной режиссуры, которые – ради собственного хайпа – переделывают и корежат и уродуют все, что угодно. Закайтесь, люди! Даже думать так о Шекспире – позор. Все равно, что отца продать, а мать в чайхане заложить!

– Не согласен с тобой, помполит, сказал Армен. – Что такое хайп, я не знаю, но честно скажу: есть примеры. Чехов писал «Вишневый сад» как комедию, так у него обозначено в тексте. Но кто, когда так ставил великую пьесу? Ставили как драму, только так. А тут, с Лиром тоже шанс есть: сделать все наоборот! Вывернуть жизнь потрохами наружу, чтобы все рельефней стало, смешнее и еще страшнее! Мысль!.. Я старый клоун, хватит зря по жизни кривляться, на сцене хочу рожи строить – с толком, Иосич, с толком, смыслом, смехом! Развлекая – поучай! Чувствую, хорошо будет. Мир перевернем. Ты лучше меня знаешь, у Шекспира все комедии со смыслом: что «Двенадцатая ночь», что «Много шума из ничего». Смысл – вот что в нем главное! А смысл мы не потеряем…

Осинов медленно отодвинул узорчатую рюмку с коньяком, залпом опрокинул в себя стакан воды.

– Из великой трагедии отца, лишившегося детей, королевства, веры в людей, в жизнь вообще, комедию лепить?! – продолжал угрожающее шипение завлит. – Позор! Никогда не соглашусь. Вредить буду, артистов настрою, выложу вас в инстаграме и смеха на вас на всех наведу – я не соглашусь с вами никогда!

– А мы тебя, Иосич, уволим без всякого твоего инстаграма, – сказал Армен. – Коллектив уволит. Люди.

– Вот! Вот он, Лир в жизни, вот он великий Шекспир – на каждом шагу! И за это коллективу – отдельное спасибо, и вам, шеф – персонально, – закипел Осинов. – Дайте мне уйти!

– Сиди пока сидишь, – сказал Армен. – Пей коньяк!

Окрик подействовал – завлит обмяк.

– Комедию – это смотря как сделать, – спокойно предположил Слепиков. – А если зонги добавить как у Брехта, если битвы рэперов в сцены ввести, провокации, квесты, я не знаю – Шнура пригласить, например, это как? Ромео и Джульетту ставили как мюзикл и ничего, лом! Лир, как материал, не хуже!

Армен обернулся к Осинову.

– Молодых слушай, Иосич, – сказал он и традиционно поднял свой указующий перст, – И, главное, народ в театр пойдет. Иван Степаныч, такие как он – побегут! Он хотел комедию и красоту жизни – он ее получит. А таких как он – море! А работаем мы для народа, извините за слово «работаем».

Посидели, поговорили, поспорили, в радость повздорили.

Армена порадовал малый худсовет: напряжение, обиды и творчество присутствовали в споре, живой театр присутствовал в театре – и это было супер. Саустин, Слепиков и Осинов, сами еще не осознав, достигли цели. Только вечером, приватно переговорив, они придут к мнению, что их допинг вроде бы сработал.

Они были правы. Настроение у худрука устремилось к зениту, жизнь на мгновение показалась ему легкой и приятной как праздник на воде на озере Севан, куда однажды в детстве возила его мама. Театр – кайф, как тот праздник, подумал он. Вечный кайф. Просто кайф.

Кайф – любимое его слово, любимое его дело. «Рабинович, зачем вы сделали обрезание?»

Одна была помарка, одна ложка дегтя: в самый разгар споров смартфон его завибрировал, и он заметил на дисплее хорошо знакомый номер. Нет, сказал он номеру и ей, ни за что не отвечу – и не ответил и сдержал, но удивился, как настойчива и упряма она была. «На здоровье, – сказал он номеру и ей, – трезвонь, трезвонь, меня нет, я умер».

Под конец худсовет расплевался, переругался и посамоувольнялся – однако домой все отправились в прекрасном настроении.

Саустин прихватил коротышку Иосича и громко предложил пива. Иес, ответил Осинов и так захлопал губами, что Саустин ощутил близкий вкус воблы, пива и водки в пиве – для духовного укрепления. Театр – молитва, добавил для себя Армен.

Слепиков спешил на теннис, он взмахнул режиссерской рукой как ракеткой и, счастливый, исчез в спортивной дали.

До завтра, до завтра!

– Подумаем, Иосич, насчет комедии, – садясь в такси, крикнул Армен провожавшему Осинову. – Я еще ничего не решил.

– Я так и думал, – ответил Осинов. – Да здравствует Шекспир!

128

Захлопнул дверцу, повторил адрес, сразу убедился: водитель не армянин, отвернулся к окну и смазанно – машина двинулась – заметил нечто, вжавшееся в стену соседнего дома. Куртка – ее, рост, пластика осторожного жеста – тоже ее. Ее ли?

Машина отъезжала, удалялась. Попросить, чтоб остановился? Зачем?

Не она это, не она, твердо сказал он себе. Нечего ей здесь делать. Не будет она попусту стены подпирать, не музыкальное это дело. Теперь каждая тетка будет казаться тебе ею, подумал он.

Она?

«Думай о чем-нибудь другом», – приказал он себе.

«Думай о Лире, комедии, театре, Осинове! Только не о ней».

«Думай о чем-нибудь конкретном, домашнем, близком. Да, это можно», – сказал он себе.

Только не о ней.

«Сейчас ты приедешь домой. Алевтина, наверное, еще дома, ждет с ужином. Усадит тебя за стол и поставит перед тобой тарелку удивительно невкусной еды. Другая хозяйка из топора сготовит вкуснее. Что поделаешь? Она старается, готовит по книгам, душу вкладывает, а получается черт знает что, и почему так происходит, никто в мире не сможет объяснить. Ты, конечно, сделаешь вид, ты проглотишь ее еду, ты сыграешь свое „спасибо“, и она уйдет домой, счастливая. Ты приносишь человеку счастье, вспомнил он слова Гончарова, гордись, артист, это уже хорошо.

А потом ты поиграешь с Филом – постараешься поиграть, потому что он, мерзавец, все равно тебя поцарапает и укусит – наверное от большой любви.

Она. Это была она. Я не узнал ее воочию, далеко было и смутно, но чувствую селезенкой – она. Выслеживать меня будет, охотиться, а зачем? Возьми, и зайди, и скажи, и результат заранее известен – прощать не умею… А может, я сам ее выслеживаю, воображаю и приманиваю, как охотник – возможен ли такой абсурд нормальному человеку? Может, я не совсем нормален?»

– С вас триста пятьдесят, – сказал таксист. – Приехали.

– Быстро, – подумал Армен. – Слишком быстро падает занавес. Надо бы придержать.

Пришел домой, поздоровался с Алевтиной и сразу позвонил Артуру. Поблагодарил, сказал, что все у него хорошо.

И провел вечер ровно так, как предугадал еще в машине. Чудный вечер. Без нее.

А ночью как доп. подарок к вечеру приснился ему Иван Степаныч.

– Комедию хочу, – кричал активист, – где она, где красота жизни?

– Вот, вот она, – отвечал Армен, и совал в мозолистую руку билет на премьеру Лира.

– На фиг мне это английское дерьмо, кричал Иван Степаныч, где «Сирэнь», где «Сирэнь», мать?

– Извините, Иван Степаныч, – вежливо ответил активисту Армен, – все билеты на «Сирэнь» раскуплены правительством России во главе сами понимаете с кем.

Ответил и проснулся в поту и дрожи.

129

С пылу с жару, с ходу с налету все они дружно навалились на Лира!

Армен, Слепиков, Саустин и в помощь им зорко оберегающий Шекспира Осинов.

Дарования, темпераменты, умы и желания умножились вчетверо и заразили труппу.

Под засохшими струпьями традиций, под корками привычек и скуки дерзкие режиссеры с благословения, под руководством и при участии Армена искали новые ходы, мотивировки, мизансцены.

Трагедия не перестала быть трагедией, но теперь ее главным героем стал не Лир, но хулиганство и сарказм, которые вызывали у публики оторопь. Смех и ирония, которые напрочь добивали дураков.

Спектакль смеялся надо всеми, всем и всегда.

Шекспир универсален, утверждал Осинов и был прав, Лир крупно шагнул в сегодняшний день.

В преломлении к современности, Лир расчесывал на сцене любимые отечественные болячки: недальновидные законы, ненужное богатство, крашеных блондинок, их надутых спесью мужей, а также ограниченных блогеров, мздоимцев, тупых чиновников, казнокрадов и жуликов.

Спектакль смеялся даже над самим пожизненным королем, над его доверчивостью, которую можно было бы назвать недостойной государственного мужа наивностью, но смысла в таком переназывании не было никакого.

Искусство смеялось над всеми и во все времена, искусство призывало: не будьте козлами, двуногие!

Это было круто, всех заводило. Люди театра всегда чувствуют, когда в его чреве рождается нечто достойное.

Армен распорядился транслировать репетиции с их шутками, экспромтами и веселым матом, – который всегда помогает российскому артисту строить образ – по внутренней радиосвязи на весь театр, на все цеха вплоть до охраны.

Театр работал с повышенной температурой. Усталости не было. Ни у кого, начиная с самого Армена. Усталости не было, было одно сплошное удовольствие.

Несмотря на невкусную еду, неудобную постель, кусачего Фила Второго и бандита сахара, который единственный всерьез угрожал художественному руководителю – удовольствие до поры брало верх.

День хороший, солнце, не холодно и не жарко, воздух свеж и бодрит, и все, все, все вокруг говорило об удаче на сцене и в жизни.

Приметы оказались ложью.