Текст книги "Смутные годы"

– Послать бить челом к великому государю Сигизмунду, королю польскому и великому князю литовскому, и к сыну его, королевичу Владиславу Сигизмундовичу, чтобы великий государь Сигизмунд король пожаловал, дал на Владимирское и Московское и на все великие государства Российского царствования сына своего, Владислава королевича!

Луговской закончил читать и положил грамоту на стол перед Мстиславским.

Фёдор Иванович поднялся из кресла и степенно огласил волю Боярской думы.

– Ясновельможный польный гетман Станислав Станиславич! И вы, милостивые господа полковники!.. Боярская дума поручила мне, как наместнику в межцарствование, объявить вам от святейшего патриарха, и бояр, и всех иных государевых людей о согласии молить на наследный престол, волею Бога опустевший, его величества короля польского сына, королевича Владислава!..

В шатре за его спиной послышалась какая-то возня, и он невольно остановился.

– Фёдор Иванович, – тихо позвал его дьяк Телепнёв.

Мстиславский сердито засопел, недовольный, что кто-то осмелился перебивать его.

– Фёдор Иванович, ты уж извини! – загудел Голицын, не обращая внимания на его насупленный вид и на поляков. – Плохие вести: Калужанин воюет под стенами!

Мстиславский хмыкнул, дескать, что тут особенного: не впервой, дело обычное, по войне.

Их замешательство вызвало недоумение у гетмана с полковниками.

– Господа, прошу прерваться, ибо дело спешное и требует нашего участия, – сказал он им, извинился и покинул с Голицыным шатёр.

Вскоре он вернулся назад и обратился к Жолкевскому:

– Пан Станислав, Вор оставил Коломенское, выжег многие деревни и промышляет большим приступом Москву. А с ним подданные короля!

Он выразительно замолчал, ожидая разъяснения польской стороны.

Пауза затянулась…

И этим воспользовался Голицын. Он ёрзнул в кресле и резко заговорил, напал на Жолкевского:

– На это не единожды Сигизмунду указывали Боярская дума и государь Василий в прошлом! Но король не усмирил их! И по сей день разоряют они землю Московскую вместе с воровскими казаками! И шатают веру нашу в добрые помыслы короля! И мы спрашиваем тебя, пан Станислав: с чем ты пришёл от короля?!

Жолкевский предвидел и такой резкий тон, и упреки, и провокации «царика», и был готов к ответу.

– Господа, помыслы короля направлены на успокоение народа московского как брата нашего от единого корня славянского. А что раздоры меж нами были?.. Так то ж и между братьями бывают. Но время залечивает обиды, и они вновь приходят к согласию…

Он попросил перерыв для совета с полковниками, чтобы этим сломать недоброжелательный настрой русских.

– Панове, наши вестовые доносят то же самое, – сказал он, когда снова сел за стол переговоров. – С Калужским вором идут полки Сапеги. Сражаться с ними гусары отказываются. Ради помощи, однако, придаём вам полк: для отбития приступов от стен Москвы. В чём соизволили предложить свои услуги также Салтыков и Валуев.

Мстиславский поблагодарил его за помощь.

А Салтыков с Валуевым покинули переговоры и отъехали к своим полкам.

* * *

Войско Матюшки, государя и «царика», в этот день выступило из Коломенского, разделилось и двинулось к городу. Сам Матюшка пошёл правым берегом Москвы. Два полка гусар и пятигорцев повели Хруслинский и Будило левой стороной реки. По пути они уничтожили дальние московские заставы, спалили Красное село, разграбили Кожевенную слободу, обошли, не тронув, Данилов монастырь.

Передовые отряды «царика» дозорные Валуева обнаружили близ Серпуховской дороги. Григорий тут же развернул сотни и приготовился к атаке на донских казаков.

Те шли разрозненно, не подозревая о подходе неприятеля с этой стороны.

– Яков, тебе есть дело, – сказал Валуев Тухачевскому. – Бери-ка ещё сотню Максимова и дуй скрытно вон по тем балочкам, за лесок. Там стань и жди сигнала.

– Так то же на краю! – удивился Тухачевский.

– Ты слушай и не перебивай! – рассердился Валуев. – Все вы мастаки только глотку драть! Я тебя посылаю в лесок не за девками глазеть! Мы наведём на тебя Калужанина! Понял?.. То-то же! Передай Максимову наказ – и живо туда!.. Вишь, казачки перестраиваются! Должно быть, приметили нас! Давай, давай, Яков!

– Добро! – кивнул головой Яков и побежал к своей сотне.

Он поднял её и сразу же скрылся с ней в овраге за позицией Валуева. Через несколько минут он показался там, где заканчивался овраг.

Валуев увидел, как всадники повернули на зелёную кошенину, чтобы не поднимать пыль, не выдать себя, и вскоре исчезли за леском.

«Молодец!» – мысленно похвалил он сотника за смекалку.

А за речкой Серпуховкой расплывчатой тёмной массой показались основные силы донских казаков. Когда они подошли ближе, среди них тут и там замелькали остроконечные башлыки.

«То же черемисы», – сообразил Григорий, но не удивился: какого только сброда не было в войске Калужанина…

Донцы же приняли полк Валуева за московских стрельцов и двинулись на него с явным намерением атаковать. Затем они повели себя как-то странно: вдруг повернули и стали уходить назад, к Коломенскому.

– Чёрт-те что! – вырвалось у Григория, не понимающего, что происходит.

И тут же к нему подскакал вестовой от Салтыкова:

– Григорий Леонтьевич, тебе велено отходить в лагерь!

Валуев снял засаду, ушёл в свой стан и только там узнал, что произошло, и стало ясно поведение донских казаков. Когда разъезды донесли Матюшке, что полки Жолкевского вышли к Серпуховской дороге, тот сразу же увёл войско в укреплённый стан под Коломенским. Вслед за ним ушли из-под города и полки Сапеги.

Этим выходом под стены Москвы Матюшка прервал переговоры. Их отложили на два дня. Затем этот срок перенесли ещё на два дня, а потом ещё на два. Через неделю после начала переговоров из лагеря Жолкевского вышел Заруцкий с донскими казаками и двинулся в сторону Москвы. Не доходя московских застав, он повернул и ушёл под Коломенское, к своему «царику».

* * *

В его лагере Заруцкий появился со своими донскими казаками.

О желании атамана перейти на его сторону Матюшке донесли тут же, как только Заруцкий послал тайно своего человека к Бурбе. Тот же всё время был при царице, служил всё так же верно ей.

– Ну что там, при короле-то, не остался? – язвительным вопросом встретил он Заруцкого, когда тот вошёл к нему в шатёр.

И как ни скрывал он, а всё же в его голосе прозвучала ревность. Ему не давала покоя зависть, что все бегут от него туда, к королю. Вот хотя бы тот же Ураз-Мухаммед, и тот подался туда же. А он ли не привечал его? И там тот был допущен к руке короля, и Урусов с ним же. А что уж говорить о Салтыкове. Или Молчанов Мишка, негодяй, сам напросился туда же, поехал от Филарета…

Лицо донского атамана обветрило и загорело. За полгода, как его не видел Матюшка, он не то постарел, не то повзрослел, стал ещё более сухим и мужественным. И это мужество прибавило ему ещё больше красоты.

– Скучно там, государь, – зевнув, ответил Заруцкий. – Под крепостью встали и стоят.

– А ты что, пришёл за него радеть? – иронически спросил Матюшка Шаховского, который притащился вместе с атаманом. – Князь Григорий, без тебя разберёмся! Не так ли, мой боярин? – спросил он Заруцкого.

И сколько было желчи в этом слове – «мой боярин»…

– Надолго ли? Может, как Салтыков, на полгода!

– Мне с Салтыковым не по пути, – ответил Заруцкий и навалился спиной, по-своему всё так же вольно, на какой-то короб с царским барахлом.

Уже и Пахомки нет давно, а кто-то другой таскает этот царский хлам в походах за царём; должно быть, князь Семён…

– И то хорошо, хоть это понял! – засмеялся Матюшка, с удовольствием скаля зубы и разглядывая своего атамана; он прощал ему многое, простил и этот перелёт к королю.

Он приказал каморнику найти князя Семёна, а когда тот появился, велел подать водку.

– Блудный сын вернулся! – стал язвить он, явно паясничая. – Надо угостить с дорожки-то королевской! Там ведь его не очень-то привечали!..

Откуда он знал про то, как относились к нему под Смоленском, Заруцкий так никогда и не узнал. Он только догадывался, что это всё шло через Марину, от её тайных доверенных, в том числе и в войске короля под Смоленском.

– Не остановишь – призовут! – лаконично заключил Заруцкий, когда зашёл разговор о призвании на российский престол королевича Владислава.

И Матюшку покоробило это. Не хотел он слышать такой прямоты от атамана. У него были свои замыслы, как пресечь всё это дело того же гетмана.

Эта же измена Заруцкого насторожила Жолкевского. И переговоры снова перенесли на неделю. Успокоился он только тогда, когда выяснил через своих агентов настроение в московском войске, у Валуева и в других примкнувших к нему полках.

Наконец, на другой день после Успения, шестнадцатого августа, договор подписали.

Мстиславский с боярами целовали крест новому государю всея Руси. Жолкевский с полковниками поклялись на кресте, что король Сигизмунд даст своего сына, королевича Владислава, на Московское царство. Поклялся он также, что королевич примет православие, прежде чем въедет в столицу. Этой же клятвой он обязался исполнять остальные статьи договора.

В Москве по церквам и соборам началось массовое приведение населения к присяге новому московскому государю. Из приказов полетели по всем городам крестные грамоты с наказом воеводам привести всё население под высокую руку королевича.

Под Москвой же установилось затишье. самозванец, Жолкевский и войско Боярской думы стояли по станам, будто что-то ожидали и в то же время настороженно следили друг за другом.

И так закончился август 1610 года от Рождества Христова.

Глава 11
Яков Тухачевский

Начало сентября выдалось по-летнему тёплым, солнечным. До настоящей осени и холодов было ещё далеко.

На подступах к Смоленску по Московской дороге двигался небольшой отряд русских служилых. До города оставалось вёрст десять. И туда уже были отправлены гонцы с вестью, что к королю идут посланцы от Боярской думы.

Яков Тухачевский скакал на коне в числе двух десятков боярских детей. Они были приставлены к окольничему Михаилу Молчанову и думному дьяку Степану Соловецкому, посланцам Боярской думы. Рядом с ним на коне покачивался его приятель Васька Бестужев. Тот сам напросился в эту поездку, когда узнал у Якова, что он собирается под Смоленск.

– Хорошо-то как, а! Ты что такой хмурый? До дома ведь недалеко! – сказал он Якову.

– Где он, дом-то? – мрачно проворчал Тухачевский. – Паны отобрали. По той осени. Мои под крепость едва ушли. А ты: дом, дом! – передразнил он приятеля.

– Не серчай, – миролюбиво отозвался Васька. – Всё равно края-то свои… На Москве весело, сытно, да не то! – пренебрежительно сказал он так, что стало ясно: чужая изба, мол, хотя и краше, а своя-то ближе, милее.

Васька Бестужев служил в Москве по выбору от Смоленска, как и Яков. И за два года в родные края он выбрался первый раз. Так же как и у Якова, у него было небольшое поместье. И он потерял его с приходом под Смоленск короля. Печалиться же об этом он не стал.

– На душе тяжко, – с тоской проговорил Тухачевский. – Чую – не к добру еду.

– Да что с ними будет – за стенами-то?

Яков промолчал. Всё так, да вот до Москвы, до смоленских служилых, окольным путём доходили весточки о бедственной доле в крепости…

В этот момент впереди, на дороге, восторженно всхлипнув, запела боевая труба. И московские посланники придержали коней, поехали шагом.

Яков приподнялся на стременах и глянул поверх голов конников. Там, на дороге, стояли гусары на бурых одномастных аргамаках. Они что-то прокричали, вскинули вверх клинки и отсалютовали посланникам Боярской думы. Затем они развернули коней и теперь уже все вместе двинулись дальше.

Версты через три показались купола храма Пречистой, далее замаячили приметные очертания крепостных башен.

У Якова сжалось сердце. Он украдкой смахнул слезу и стал жадно разглядывать родной город… Вон Рачевка! Как обмелела-то!.. За ней Духов монастырь – одни лишь развалины. В Аврамиевских воротах торчат высокие деревянные срубы. Да, город исчез, а крепость выглядела так, словно её оголили, как девку. А чтобы та ненароком не сбежала – кругом нарыли траншеи, брустверы и шанцы… Вон там был посад, а теперь остались только одни обгорелые деревяшки. Тут же шумел базар, толкались люди среди лавчонок, амбаров и шалашей. Они торговались, покупали, ссорились… Сюда из вотчинки приезжал и он с Матрёной. Бывало, он покупал ей какой-нибудь приглянувшийся платочек, гребешок или колечко. Как давно то было!.. Сейчас же в Свадитском стане сидят польские паны и молотят в их вотчинке, вотчинке Тухачевских, на себя хлеба, как отписала ему на Москву жена. В письме она поплакалась, что заскорбела его, Якова, мать, всем голодно и неизвестно, доживут ли они до конца осады. А то, дескать, самому Богу и королю ведомо…

Московские посланники перешли по мосту на другой берег Днепра, и у крепостных ворот их тут же окружили толпой осадчики, со всех сторон послышались крики.

– Братцы, дайте соли!..

– Продай за колечко, серебряное!

– Помоги, родненький, матерь помирает, зелени нема! – повис у Васьки на стремени какой-то паренёк с измождённым лицом.

– Ты чё, чё! – растерялся от такого напора Васька, стал отворачивать коня в сторону от него…

А вот в толпе вдруг мелькнуло знакомое лицо, и Яков невольно вскрикнул: «Матвейка!»

– Яков, братка! – резанул в ответ по ушам истошный вопль.

Яков натянул повод и остановил своего маштачка[54]54
  Маштачок – порода татарской лошади.


[Закрыть].

^– Тухачевский, на место! – послышался сердитый голос Молчанова.

Гусары надавили конями на осадчиков, оттесняя их от московских служилых. Завязалась перебранка.

Яков махнул рукой брату:

– Освобожусь, подъеду! Выходи за стены завтра, к вечеру! Матрёне скажи – приехал-де! Жив, здоров!

Матвейка хотел что-то крикнуть ему, но затем закивал головой: мол, понял, понял…

К Якову подъехал Васька. Лицо у него сияло, как начищенная гусарская кираса.

– Никифор-то жив! – радостно выпалил он. – И матка с сеструхой то ж! Вон, глянь, Иван стоит! – показал он рукой в сторону городских ворот. – Ну, прощай, осада! Завтра войдём за стены!

В отряде Молчанова все знали, что посланники везут Сигизмунду договорную грамоту об избрании на царство королевича и письмо Шеину от Боярской думы: о приведении в городе всех к присяге Владиславу.

– Хорошо, если бы так, – с сомнением в голосе протянул Яков.

Не верил он, что всё так просто и быстро уляжется, навидавшись за эти годы всякого. Грамота – это хорошо. Да вот засели у него в голове слова Валуева. Тот как-то обмолвился при нём, по пьянке-то: вот, дескать, станет земля сообща, и поляку придёт конец, и та грамота будет не в грамоту…

Когда они миновали крепость, им невольно бросились в глаза жалкие остатки угловой Богословской башни. От неё ничего не осталось, только одни камни, за ними высился земляной вал и деревянные срубы, забитые бутом и щебёнкой. Уцелевшие подле неё стены покрывала копоть. Сверху донизу изрытые ядрами, они выглядели так, словно их опалило оспой.

– Жарко было, – кивнул головой Васька на стены.

Они проехали дальше, до Троицкого монастыря, где им было указано место под стан, недалеко от ставки короля.

В тот же день Молчанов и Соловецкий встретились с Шеиным в крепости и передали ему грамоту Боярской думы, а также словесный наказ Мстиславского. Михаил Борисович Шеин ознакомился с грамотой и послал в ставку короля дворян: для переговоров об условиях и месте проведения присяги.

И тотчас же по всему королевскому лагерю и городу разнеслась весть о скором конце осады. И сразу под стенами крепости сама собой появилась и зашумела толкучка. Меняли и продавали всё: серебряные и золотые колечки, медные и кожаные поделки, соль, толокно, порты и сапоги… В толпе мелькали железные шлемы жолнеров, русские кафтаны, суконные жупаны пахоликов, польские и татарские шапки, сермяги, женские телогреи и кокошники…

Яков и Васька подъехали к толкучке и спешились. И тут же из толпы вынырнул Матвейка. Яков обнял и прижал его к себе. Матвейка, какой-то усохший и маленький, уткнулся ему головой под мышку и всхлипнул. Затем, смешавшись, он отстранился, и на Якова глянули большие тёмные глаза на скуластом лице с жиденькой бородкой. Взгляд был глубоким, страдающим.

– Я пойду похожу, – растерянно пробормотал Васька, взволнованный их встречей.

– Да, да, иди! – машинально бросил Яков.

– Отойдём в сторонку, – тонким голоском пропищал Матвейка, утирая рукавом сермяги слёзы.

Они отошли от толкучки и сели на брёвна какого-то сгоревшего амбара, на краю крепостного рва.

– Ты почему один? – спросил Яков брата. – Где Матрёна-то?!

– Нет её, братка… – ответил Матвейка.

Он снова всхлипнул, совсем как в детстве, когда они, бывало, дрались и ему здорово перепадало от Якова.

– А мама?! – вырвалось у Якова, и он с надеждой заглянул ему в лицо.

– Одни мы с тобой, Яков… Одни! – снова зашмыгал носом Матвейка. – По лету мор прошёл, они и заскорбели от заразы утробной. И братки наши: Васька и Фёдор с Иваном тоже. И сестрёнки – Агафья да Марья… Соли-то и по сей день нет. Люди всю траву поели…

Яков обнял его за плечи и прижал к себе. На глазах у него навернулись слёзы, и почему-то вспомнилось, как однажды, получив годовой оклад, он разорился на сафьяновые сапожки жене. Сколько блеска, радости было тогда в глазах у неё и игры милых ямочек на щеках.

– Впору княгине! – зарделась от смущения Матрёна…

Больше он ничего не покупал ей: пошли дети, и всё пришлось отставить. По лавкам ходили не часто, если ходили, то совсем за иным. Что бы сейчас ни дал он, чем бы ни заплатил, лишь бы снова увидеть её и пройтись по тем, уже давно сгоревшим базарам. К горлу подкатил комок, и он тихонько расплакался, как и Матвейка…

– Матрёна-то без припасу села, – прервал его мысли Матвейка. – Кто так делает? Ведь никто и не даст, коли самим жрать нечего.

– Теперь полегче станет, – успокаивая брата, погладил Яков его по голове, тоже шмыгая носом. – Крепость за королевича сдадут…

– Скорей бы! – с надрывом воскликнул тот. – Осада наскучила – моченьки нет!.. Я на прясле [55]55
  Прясло – часть крепостной стены между двумя башнями.


[Закрыть]стоял, подле башни круглой, от Молоховских ворот другая! Так каждую ночь со стен скидывались! Почто я не ушёл!

– Поручников побили бы.

– Да не-е! Тут на дню по сотне мрут, покойников считать некому!..

Солнце коснулось краешка леса и стало медленно погружаться за горизонт.

Яков, озябнув, вскинул плечами. На душе у него было пусто и холодно. Он бездумно уставился на бойко торгующихся людей, которые ещё вчера убивали друг друга. Все почему-то смеялись и о чём-то громко перепирались.

– Дядьки Игната братаны живы, а девки померли, – тихо сказал Матвейка, обхватил руками живот так, будто у него внутри что-то болело, и стал покачиваться взад-вперёд.

– У тебя хворь, что ли? – участливо спросил Яков его.

– Ничего, теперь оживём, – улыбнулся Матвейка одними глазами, в которых сквозила мука от слабого, но верно съедающего недуга.

Яков торопливо сунул ему в руки мешочек соли и походную сумку с толокном.

– На, возьми! Я завтра ещё принесу. Из моих запасов. Нам король добрый корм положил, – соврал он. – Бери, бери! – закричал он на брата, заметив, что тот колеблется.

– Однако я пойду до дому, – сказал Матвейка и встал с чурбака. – Ослаб, припасы бы донести, – благодарно улыбнулся он ему.

От этой улыбки у Якова защемило сердце и появилась зависть к нему из-за того, что он ещё не так давно видел дорогих и близких ему людей. И лицом, и характером Матвейка вышел в мать. Рядом с ней он и прожил всю свою жизнь, так никуда ни разу не уехал. Был при ней и в её последний час. Он же проводил на кладбище Матрёну и двух его сыновей и дочку, ещё крохотных, которые поумирали-то, почитай, в один день.

У крепостных ворот Яков на прощание ещё раз обнял брата.

Матвейка утёр слёзы, отвернулся и пошёл, по-стариковски сутулясь и волоча ноги. У ворот он обернулся, махнул ему рукой и скрылся за бревенчатым срубом.

Таким Яков и запомнил его, глядя вслед ему сухими, полными горечи глазами.

На следующий день по польскому лагерю разнеслась весть, что король послал Шеину присягу, поставив своё имя впереди имени своего сына Владислава и потребовал сдать крепость. В ответ на это Шеин закрыл Днепровские ворота, и в Смоленске снова сели в осаду.

Молчанов и Соловецкий подъехали было к стенам крепости, стали уговаривать осадчиков принять условия короля. Однако их усилия были напрасны: Шеин больше не верил им.

* * *

И снова под Смоленском пошли тягучие бездеятельные дни.

Ночами же стояла тёплая сентябрьская погода. И плыли медленно над городом, его окрестностями густые облака, курчавые, а то и рваные, как призраки. В просветах между ними то появлялся, то исчезал красавец месяц. С Днепра тянул прохладный ветерок. В Чёртовом овраге громко стрекотали цикады. На берегу же Рачевки в кустах с чего-то щёлкали соловьи: звонко, дерзко, как весной.

И вот в одну из таких ночек к Аврамиевским воротам крепости тихо подобрался отряд жолнеров, не менее полусотни человек. Как тени скользили они и замирали, когда между облаков появлялся месяц и становилось светло.

Впереди группы смельчаков бесшумно двигался рослый малый, сжимая в руках палаш. Это был Варфоломей Новодворский, кавалер Мальтийского ордена, охотник до рисковых предприятий. К тому же он был любимчиком короля, который поручал ему вот такие опасные дела.

Смельчаки подошли к воротам, затаились, прислушались к тому, что делается в крепости.

Но наверху, на башне и стенах, всё было тихо.

Варфоломей подал знак жолнерам, чтобы тащили следом за ним петарду, и скрылся между нагромождённых у ворот срубов.

В узком проходе, сыром и холодном, едко пахло плесенью и нечистотами.

За ним туда же протиснулись трое жолнеров, сопя под тяжестью ноши. Прислоняя к срубу петарду, они не удержали толстую дубовую доску. Она соскользнула с бревна, упала, сшибла их с ног, и в тесном пространстве будто громыхнул горный обвал…

У Варфоломея от страха зашлось сердце. Он замер, ожидая, что вот-вот со стены раздастся окрик стражников и весь его замысел сразу же рухнет… Но нет, кажется, пронесло…

– Вставай!.. – зашипел он на жолнеров. – Давай сюда, сюда! – приказал он, нашарив в темноте стык ворот.

Повозившись, жолнеры плотно прижали к воротам медную болванку, начинённую порохом и закреплённую на толстой дубовой доске.

– А теперь быстро – назад! – отпихнул их Варфоломей от ворот и запалил фитиль.

Порох затрещал и слабо осветил мрачную, как подземелье, нишу.

Варфоломей выждал несколько секунд, чтобы фитиль разгорелся, метнулся за сруб вслед за жолнерами, прижался к брёвнам и замер.

У ворот мощно бухнуло, и между срубов прокатилась ударная волна, хлестанула по лицу жаром и вонючей пороховой гарью.

– За мной! – крикнул Варфоломей и первым ринулся к дымящемуся пролому.

Суматошно толкаясь в тесном пространстве, за ним последовал весь его отряд. Они проскочили внутрь крепости и заняли оборону у ворот, готовые отстаивать их до подхода венгерских пехотинцев с капитаном Марком.

Азарт и удачный захват ворот подмывали Варфоломея немедленно кинуться дальше, на казавшийся беззащитным город. И он с трудом удержал себя от этого безрассудного соблазна.

Снова застрекотали, и с удвоенной силой, замолчавшие было после взрыва цикады.

Время тянулось медленно, ужасно медленно. Варфоломей начал нервничать, не слыша за воротами обычного шума при подходе большой массы воинов. С каждой минутой уплывало преимущество от внезапности приступа.

«Дождались!» – с раздражением подумал он, когда на стенах в переполохе забегали стражники.

А вот зашевелилась и вся крепость, как растревоженный улей. Среди изб замелькали огоньки – к башне бежали с факелами люди. У ворот они наткнулись на выстрелы жолнеров и рассыпались в стороны. Но оттуда подходили всё новые и новые огоньки, их становилось всё больше и больше… Началась беспорядочная стрельба, наугад, по воротам…

У Варфоломея над головой засвистели пули, зацокали о кирпичные стены и башню.

Жолнеры отвечали вяло, для острастки, чтобы сдержать защитников и сэкономить боезапас.

Варфоломей понял, что русские опасаются подходить близко, не зная силу его отряда. Однако их пули всё-таки изредка достигали цели: в темноте то тут, то там раздавались вскрики раненых.

– А ну, сбегай, узнай, где там этот венгерский сукин сын! – приказал он поручику.

Тот вернулся быстро, упал рядом с ним на землю и прохрипел:

– Там пусто! Чёрт с ним! Надо отходить, не то перебьют!

От злости Варфоломей выругался. Он понял, что его подставили.

– Давай отводи людей! – приказал он поручику.

В это время защитники крепости стали сжимать кольцо. Не дожидаясь их атаки, жолнеры отошли к воротам. Тут на них сзади накатились осадчики, послышались воинственные крики, зазвенели сабли, и в темноте завязалась драка…

Жолнеры перевели дух только тогда, когда снова оказались в Чёртовом овраге.

Здесь Варфоломей сделал привал и оглядел свой отряд. Из полусотни отборных воинов двое были убиты, более десятка ранено. Остальные были подавлены позорным бегством из крепости и стояли, опустив головы.

Тут на верху оврага послышался шум, и вниз посыпались люди.

К нему подскочил капитан Марк со своими венграми и напористо насел на него:

– Варфоломей, браток, как у тебя? Почему не подал сигнал-то?!

По его голосу он догадался, что тот боится отвечать перед королём за провал этого штурма. Боится за свою голову, которая непременно полетит, когда выяснят, чья в этом вина.

– Мерзавец! – накинулся он с клинком на капитана, готовый изрубить его. – Шкурник… королю донесу!

Капитан отбил его удар. К ним, разнимать, бросился поручик с жолнерами. На помощь капитану подбежали венгры и встали вокруг него.

Поручик оттащил Варфоломея в сторону, и он плюхнулся на крутой откос оврага, замычал и замотал головой: теперь своди счёты, не своди, а людей не вернуть, от позора не отмыться.

* * *

После этого неудачного штурма крепости Новодворским толкучка переместилась за Чуриловку, в глухой лесочек. Теперь выбираться из города на неё решались немногие, кого уже совсем прижимала осадная жизнь.

Узнав об этой толкучке, Яков и Васька скрытно пробрались туда к вечеру, как им посоветовали знатоки.

На маленьком пятачке, в гуще дикого орешника, топталось десятка три неопределённого рода занятий мужиков, одетых в засаленные сермяжные кафтаны, по виду с чужого плеча.

На вновь подошедших никто не обратил внимания.

И Яков смекнул, что сюда приходят только свои, проверенные. Потолкавшись, Яков и Васька быстро наткнулись на лохматого осадчика и тут же взяли его в оборот:

– Дружок, будь человеком, проведай братку!

– Живёт-то где?

– Где, где! Бог ведает где! Говорил, у Молоховских стоял, на прясле!

– Не-е! То ж через всю крепостишку и в гору, – отрицательно покачал головой лохмач.

– Дружок, на – возьми! – сунул Яков ему алтынник.

– Не-е, не пойдёт! – отстранил тот его руку. – Тебе же и вести обратно надо. Так ведь?

– А как же! Зачем я монету-то давал бы?

– На это, – показал лохмач на алтынник, – ничё не выгорит.

– Не бреши – барана купишь! – сказал Васька. – Вон на Москве ещё и полушку сдадут!

– Тю-ю, там, может, и да, а тут не-е! Гривенки соли не сторгуешь!

– Ну на пятак! – осерчал Яков. – Только сведай!

Десяток затёртых серебряных московок ручейком высыпались в открытую ладошку лохмача.

– Не обмани, а то и в крепости достану! – пригрозил Яков ему. – На ту среду здесь жду!

– Тю-ю, что я, совсем не человек, что ли! Знамо дело, найду твоего братку, ежели и под землёй!

– Типун тебе на язык! – сплюнул через плечо Васька.

– Ладно, не обижайся, – сказал лохмач Тухачевскому. – Сам посуди: как полопаю, так и потопаю! А это уже кое-что, – плутовато ухмыльнулся он и погремел горстью мелочи.

* * *

Установилась сырая холодная погода. Второй день по палатке барабанил нудный мелкий дождик.

Яков пластом валялся на лежанке. Лохмач не обманул, принёс весть о Матвейке. Но лучше бы он не делал этого. Эта весть вконец согнула Якова. Он стал пить, чего раньше за ним не водилось.

В палатку заскочил Бестужев и хлопнул его по спине.

– Яков, вставай, дело есть! Ты королевичу крест целовал? – И, не дожидаясь ответа, он затараторил: – Да ещё под Займищем! Вон сколько выслужил!

Он хохотнул над угрюмым видом приятеля и запел хриплым тенорком: «До ласки-и, до воли-и!..»

Оборвав на полуслове, он засуетился:

– Служилые поместные [56]56
  Поместные грамоты – грамоты, выдаваемые королём Сигизмундом на земли служилым, признавшим его власть и власть королевича Владислава. В течение осени 1610 г. королём было выдано свыше 2 тысяч грамот, их получили в том числе и бояре из думы в Москве. В кн. «Акты, относящиеся к истории Западной России, собранные и изданные Археографической Комиссией», т. 4, СПб., 1851 г., № 183, отмечено, что Яков Тухачевский получил 20.09.1610 г. от польского короля Сигизмунда жалованную грамоту на поместье в Буйгородском стане, дер. Зуева. Там же отмечено о получении соответствующих грамот Григорием Валуевым, Михаилом Молчановым, Михаилом и Василием Бестужевыми и многими другими героями этого романа.


[Закрыть]пишут! Идём подавать!

– Так там на короля, а я целовал королевичу.

– Ну, королю поцелуешь! Эка невидаль! Так оно будет крепче даже! Хм! – беспечно хмыкнул Васька. – Жить-то надо. Пошли, покуда землю не разобрали! – затормошил он Тухачевского.

– Тебе всё равно, какой пан будет на Москве? – спросил Яков его. – По роже вижу – всё равно… А мне нет.

Васька чуть не застонал от такого.

– Ну и дурак! Ладно, валяйся, если нет нужды!

Он обозлился на него и выскочил из палатки.

– Васька, стой! – крикнул Яков вслед ему, поднимаясь с лежака. – Подожди, пойдём вместе!