Текст книги "Хвост фюрера. Криминальный роман"

Здравствуй Наташа!

Не удивляйся, моему началу? Я хочу повиниться перед тобой. Прежде, чем сесть писать письмо поставил твою фотографию перед собой. Я мысленно разговариваю с тобой, и ты меня слушаешь и, наверное, ругаешь. Мне стыдно за свой поступок. Я невольно тебя обманул. Не мог я поступить иначе. На карту была поставлена судьба моего друга, на которого падало подозрение в убийстве твоих родителей. Поэтому я появился в Риге, чтобы пролить луч на следствие. Но когда я узнал, что преступники арестованы, мне пятиться назад не было никакого смысла. Да у меня было время признаться тебе во всём, но не хотел портить нашу идиллию. Ты мне доставляла удовольствие любоваться тобой, и я боялся с позором быть изгнанным из твоей квартиры после своей исповеди. Больше тебе скажу, я не подполковник, – я бывший зэк с двадцатилетним стажем. Я вор в законе и, чтобы ты меня превратно не поняла, – объясню тебе, что это такое. Вор в законе, – это не обязательно тот, кто лазает по карманам и чистит чужие квартиры. Вор в законе, – это человек который придерживается неписаным, законам, и определённым идеям. По одним из этих законов я не могу создавать семью. Но твоя красота, которая оказалась сильнее законов. Она сразила меня. И если ты меня сможешь понять и простить, то я твой! Из-за тебя я готов преступить воровской закон, если, конечно, ты меня правильно поймёшь?

PS. Кстати, все награды, которые были на мне, это не липа. Я их заслужил в войну.

Крепко обнимаю и целую! Глеб.

Прочитав несколько раз текст письма, он нашёл его удачными. После чего запечатал письмо в конверт и, надев полушубок, вышел из дому. На улице смеркалось, снег наметал большие сугробы. На скованной льдом реке, детвора деревянными лопатами расчищала каток. Мороз к вечеру крепчал и игриво щипал, то за уши, то за нос. Глеб, хоть и морозостойкий был человек, но воротник полушубка на всякий случай приподнял и направился на почту, которая стояла в ста метрах от пивного Кубика. Проходя мимо дома Ивана Горбунова, он заметил топтавшийся народ на крыльце. Через обледеневшие ветки сирени, за зашторенными окнами пробивался тусклый свет, и мелькали тени.

«Неужели, что-то случилось? – подумал с тревогой Глеб, – народ в доме неспроста, снуёт».

Тревога его оказалась не пустой. На почте он столкнулся с Феликсом.

– Сват у меня замёрз, – пьяный был, – выпалил Феликс, – пришёл вот телеграмму дать его детям в город Молотов, – назвал он старое название Перми и сразу поправился, – то есть в Пермь. Похороны на послезавтра назначили.

– Я понял, что-то неладное творится в его доме, когда шёл сюда. Жалко мужика – не старый ещё, – посетовал Глеб, – хорошо хоть детей успел вырастить и выучить!

– Кроме моей невестки, – заметил Феликс, – тупица, как мой Карп. Задним умом крепки и живут без царя в голове. Она любительница в лото играть, да семечки щёлкать. А его кроме удочки, ружья и кино больше ничего не интересует. Сына воспитывает, считай сваха, да мы с женой. Хорошо, хоть работают оба. Карп сейчас мечтает только об одном, – как приобрести тарантас. Совсем сдонжил меня, – может, ты Глеб по своим связям поможешь мне «Москвича» купить или «Запорожца»? Пока деньги есть, а то утекут и останусь я с носом. Ладно, хоть ялик свой успел моторизировать. Теперь с весны будем с тобой рассекать вместе по Волге. Меня тут один всё зовёт в Работки рыбачить, там говорит рыбы прорва.

– До весны ещё дожить надо, – сказал Глеб, – а с машиной я тебе помогу. Я тоже подумываю себе взять с ручным управлением. Инвалидку мне даёт исполком бесплатно, как фронтовику. Пока на ней поезжу, а к лету возьму себе Запорожца, – этот транспорт уютней будет и не тарахтит, как мотоцикл.

С почты они вышли вместе и, утопая в свежем снегу, выкидывая из-под валенок хрустящий звук, направились домой.

– Вроде вечер уже, а на улице от снега светло, – произнёс Глеб, – может, по пивку сообразим? – предложил он.

– Не могу Глеб, – отказался Феликс, – хлопот по горло с этими похоронами. На моих плечах всё лежит и на работе сейчас будет запарка. Директор сказал, чтобы я готовился после похорон заступать на новую должность. Не ожидал я, что мне предложат такую работу. Всё-таки судимый, – значит верят! А это я тебе скажу, – жест широкий. Постараюсь оправдать его доверие!

– Доверие сродни рижскому бальзаму, – изрёк Глеб, – не только голову приятно мутит, но и всё тело греет. Держись за это место, – если с умом там работать, то о старости можно не беспокоиться. Всегда кусок мяса в борще будет плавать. На пищу святого Антония никогда не сядешь. А я решил рассчитаться с работы, – не хочу больше выслушивать херню разную от козлоты. Каждый вонючий мугарь, корчит из себя коменданта Таврического дворца. Засраный водитель, от которого куриным помётом тащит за гектар, пытается мне указывать, как и когда я должен правильно ворота открывать. Знали бы они, как я строил козопасов в неволе, ни одна сволота бы, не пикнула. А козырять этим не в моём характере. Только на крайняк могу выкинуть такой козырь, когда запах керосина учую. Не по душе мне такая работа, – могу сорваться и наломать дров. Лучше зиму дома посижу, а весной видно будет.

Глеб, немного кривил душой. Главной причиной его увольнения был приказ главного инженера завода, который гласил, что новые термопары сталевар может получить, только в том случае, если сдаст использованные. Таким образом, был сделан важный шаг в борьбе с расточительностью и бесхозяйственностью. Завод сам стал извлекать благородный металл из термочувствительных элементов на благо Родины. И его племянникам временно пришлось свернуть своё опасное производство.

– Ты знаешь Глеб, что я хочу тебе сказать? – произнёс Феликс.

– Пока не знаю, – говори?

– Вчера мне директор команду дал, что бы я в лепёшку разбился, но нашёл четыре подшипника, для ментовского автомобиля. У меня на складе порядок и я знаю, что и где лежит. Припас эти подшипники, хотел нести их директору в кабинет, а тут вдруг около меня вырос карлик Иванов, – опер из уголовного розыска. Он по национальности не то якут, не то бурят. Короче широкомордый, а глаза как мышиная половая щель. Его Фаней в городе кличут.

– Якут он, – перебил Феликса Глеб.

– Так вот этот якут, – продолжил Феликс, – подшипники посмотрел, вручил мне пузырь Московской водки и стал докапываться и выспрашивать про тебя. Намекал мне, чтобы я с ним раздавил этот пузырёк, но я сказал, что на работе не пью, и бутылку положил в ящик с метизами. Не хватало, чтобы я с милицией водку пил. Короче Фаня всё знает про нас с тобой. Даже, то, что сидели вместе на одной зоне и находились в противоположных идейных углах. Выпытывал, в каких я отношениях сейчас с тобой. Кто с нами летом ездил на рыбалку. Это он насчёт Петра уже прознал. Я ему сказал, что нас с тобой связывает, только рыбалка и дружба моего сына с твоими племянниками. А на рыбалку сказал с нами ездил Фёдор, – твой однополчанин.

– И всё? – спросил Глеб.

– Тебе, что этого мало, – ответил Феликс, – в поле зрения попасть ментам, это не особо приятно. Тем более по Фаню говорят, что это один из самых дотошных цириков. Если вцепится в кого-то, – без срока не отпустит. Он много в нашем городе кого пересажал. Служака ещё тот, – за звёздами тянется. Его уже резали, но не дорезали. Выжил гадюка, и вновь за старое взялся. Такие менты самые опасные люди. Они и маму родную не пожалеют ради карьеры.

– Я не хочу себе голову мусором забивать, – ухмыльнулся Глеб, – а на Фаню мне начхать. Знаю, я его, – и не только его, а всех ментов, которых интересует моя личность. Ты не первый у кого они выпытывают о моей жизни. Они у всех соседей интересовались, когда я освободился. У них работа такая проверять таких, как я. Пускай вынюхивают, если временем своим не дорожат, а я буду посмеиваться. Да, почему наш дом обошли? – вспомнил Глеб.– На похороны деньги не малые нужны.

– Никого беспокоить не придётся, – сказал Феликс, – похороны за счёт предприятия. Так директор сегодня сказал.

Они дошли до дома Ивана Горбунова и, обменявшись рукопожатиями, расстались.

Кошмары от Пифагора

Суббота в доме Черноскутовых всегда был банным днём. Племянники были на работе, и Глеб с утра на санках принялся возить с колонки воду. Колонка стояла недалеко от их дома. Воду он возил в двух молочных флягах, одна из них была без крышки, которая у него и опрокинулась перед самой калиткой. Пока он переливал воду в котёл, у калитки уже заблестело ледяное полотно. Вторую ходку ему пришлось уже осторожно пересекать калитку, чтобы не поскользнуться. К обеду выпал снег и запорошил ледяной пятак. Но это не спасло от падения почтальонки, принесшей Глебу пенсию и письмо от Натальи. В это время он сидел уже в бане и хлестал себя веником. Из бани он вышел распаренный в одной рубашке с перевязанным, словно чалма полотенцем на голове.

– Пенсию тебе принесли и письмо от твоей зазнобы, – сообщила ему сестра.

Глеб не надеялся получить ответа от Натальи. Он твёрдо был уверен что, узнав всю правду о нём, она выкинет его из памяти. Но он ошибся. Конверт лежал на кухонном столе, поверх уложенной в стопку пенсии. Новенькие зелёные трёхрублёвые купюры смотрели на него. Он небрежно сбросил деньги с конверта на стол и, взяв письмо, сказал Дарье:

– Купишь себе и племянникам на Новый год от меня подарки. И про снох не забудь. Они заслужили от меня благодарность. Постоянно обстирывают и обхаживают меня.

– Ты что Глеб такими деньгами бросаешься? – удивилась сестра, – на эти деньги мы месяц можем жить, – но он, не слушая её, только отмахнулся рукой и удалился в свою комнату, где взволнованно вскрыл конверт:

«Сейчас она мне всыплет по первое число, – бормотал он, – такие женщины обманов не терпят. Сам виноват, – она вдалеке, а мне всё равно стыдно».

Он с трясущими руками вытащил из конверта письмо и развернул лист. Послание было коротким и его сразу секануло по сердцу.

– Точно отповедь написала, – в сердцах бросил он, одновременно посмотрев на её фотографию.

Но, прочитав начало письма, сразу успокоился и погрузился в чтение. Опять тот – же ровный и красивый почерк с ароматной бумагой предстал пред его взором, но буквы от волнения у него начали прыгать. Он не верил своим глазам. В письме не было никаких упрёков и обид. Только любовь и больше ничего. Он бегло начал перечитывать его, но уже вслух.

Здравствуй Глебушка!

Напрасно ты терзаешься и винишься передо мной

Пусть ты вор, мне нипочём, я люблю тебя притом.

Ты представить не можешь, как я была рада, получив от тебя ответ. Я поняла, – мы с тобой стали конгениальные люди. Твоё признание о прошлом, меня не удивило, а наоборот возвысило в моих глазах. Почему-то твой шрам на лице, мне с первой минуты подсказывал, что ты именно тот человек, каким представился в письме. И к тому – же я хорошо знакома с прошлым Володи. Он мне сам когда-то признался. А кто может быть у него в друзьях? – вернее всего тюремщики. Но хочу тебе заметить, этот Володя самый лучший житель нашего дома. Он общителен и неподдельно учтив. Если все тюремщики, такие как он, – то у чистокровных латышей никаких шансов нет, сравнятся с ними в человечности к русскому народу. Я никак не могу привыкнуть в Риге, что являюсь низкосортным человеком. Устала здесь жить, хочу человеческого отношения и твоего тепла. Боже мой, как я рада, что ты не чекист. Я не хочу быть кондовой женщиной и ловить косые и неприятельские взгляды соседей и знакомых. И как ты, наверное, догадываешься всё это из-за папы. Они все его боялись, а мой мозглявый муж в пьяном виде называл его палачом. Вот почему я всегда была в одиночестве, – которому скоро придёт конец. Вчера сосед Володя на своей машине с очередным гостем Петром помогли мне отвезти со старой квартиры мебель и поместить её, в комиссионном магазине. Они оба передают тебе большущий привет.

Я очень тоскую по тебе и хочу слышать и видеть тебя! Ты не можешь представить себе, как ты стал дорог мне после своего признания.

«Нога» твоя готова и скоро будет у тебя. Я сама её привезу перед Новым годом. Буду лично учить тебя ходить. Заодно навещу в областном центре родных и знакомых.

До встречи дорогой. Целую тебя. Наталья.

15.12.67.

«Сегодня двадцать седьмое декабря, – вспомнил он дату, за которой в последнее время не следил, – выходит, письмо шло двенадцать дней. Это со дня на день она может появиться в нашем доме».

Глеб перечитал письмо и почувствовал, как по позвоночнику стёк потный ручей и виски ритмично забили набат. Голова сразу стала тяжёлой, будто её заполнили чугуном. Хоть некоторые слова в письме ему были и непонятны но, без всякого сомнения, было ясно: – её не напугало его прошлое. Мало того это письмо практически конкретизировало ситуацию. Она без всяких недомолвок шла к сближению и не просто сближению, а к совместной жизни. Он отстегнул протез, задвинув его под стол, – завалился на кровать. Настал час мучительных раздумий. Сотня непонятных мыслей, словно жужжащие пчёлы роились в его голове.

Наталья ему, бесспорно, нравилась, но его смущало неведение. Он не мог себе представить, как эта женщина привыкшая жить в роскоши, сможет спуститься практически по надпиленным ступенькам на некомфортабельную платформу, где все удобства находятся во дворе, и в магазинах нет такого изобилия как в Риге. «Она конечно женщина самодостаточная и интеллигентная, – подумал он.– Поменять столичный город, где каждое строение почти история, на заштатный городишко с неосвещенными улицами и сквозными автобусными остановками, которые не спасают ни от дождя, ни от ветра, – это не каждому человеку под силу. Мало того, в этом городе у большинства молодёжи здесь самая популярная одежда ватные телогрейки, с раздутыми от семечек карманами. К тому же у неё сын в Риге, в институте учится. Может, на неё напала блажь от одиночества? Или, в самом деле, я ей такой одноногий смог сильно понравится? С одной стороны такой поворот дела льстит мне, а с другой немного пугает…»

Он весь в поту ручкой трости дотянулся до форточки, открыв её настежь. Затем принял горизонтальное положение. Этого хватило, чтобы его изрядно прохватило. Ночью у него поднялся жар. Глеб открыл на миг глаза и увидал в освещённой луной комнате голову Пифагора и его словно лазерные лучи из глазниц, до боли бьющие пламенем в лицо. Фигурка вдруг неожиданно подпрыгнула на столе и устремилась к потолку, превратившись из чернильницы в расплывавшуюся на сковороде глазунью из двух яиц. Он отчётливо слышал потрескивающий звук дров. Запахло гарью. Глазунья начала шипеть и медленно чернеть. На фоне этой черноты вновь появился лик Пифагора. Он с каждой секундой увеличивался в размере и когда достиг немыслимо больших габаритов начал волнисто колыхаться, словно был изображён на ткани. Глеб стиснул зубы и закрыл глаза, но Пифагор не желал оставлять его в покое. Длинные и извилистые руки древнего грека, похожие на гигантских змей обвили его тело, так, что дышать было не возможно. Но этого им было мало они, растопырив костлявые пальцы, начали подбираться к его горлу. Глеб осознавал, что воздуху ему не хватает и противостоять Пифагору, у него нет никаких больше сил. Моментально в глазах у него пронеслась вся его жизнь со звуками военной канонады и лязгом тюремных дверей. Затем он слышал, чьи-то знакомые голоса и перед его глазами предстала Наталья. Она протягивала ему кружку с водой, которую он не удержал и всё содержимое пролил на себя:

«Помираю, – пронеслось у него в голове…» Неожиданно лицо Пифагора, словно шагреневая кожа стало сжиматься, потом совсем исчезло. После чего Глеб впал в забытьё. Он бредил и Дарью принял за Наталью. Около него, в это время крутилась не только сестра, но и племянники с жёнами.

– Заводи машину и езжай до скорой помощи? – гнала Корнея из дома Дарья, подкидывая дрова в печку, – так быстрее будет, нежели телефон найдём. У него температура за сорок градусов.

Скорая помощь приехала без промедления:

– Так и до воспаления лёгких не далеко, – сказал врач с бородкой мысиком, когда сделал последний укол лежащему в беспамятстве больному. – Беречь себя надо, не молодой уже, – ворчал он, думая, что Глеб его слышит. Но тот лежал в беспамятстве с закрытыми глазами и пересохшими губами.

В ожидании гостьи

Он пришёл в себя утром. Около него сидел Корней. Рядом с кроватью, на стуле лежала гора лекарств и термометр. Переместив свой взгляд на стол, он увидал свой ночной кошмар. Пифагор спокойно стоял на столе, но глаза, в которых стояла тусклота, были направлены в сторону окна.

Он сразу вспомнил бредовый сон и, увидав, что около него сидит племянник, облегчённо вздохнул и с пересохшим ртом произнёс:

– Убери с глаз моих долой вон того идола? – показал он на голову Пифагора, – он падлюга всю ночь мне спать не давал.

– Ты в бреду всю ночь метался, – убирая со стола фигурку, сказал Корней, – весь дом на ноги поднял. Врач хотел тебя в больницу отвезти, да мать не дала. Сказала, что сама тебя выходит. Думаю, правильно она сделала, – определил Корней.– На больничной койке встречать Новый год, – примета неважнецкая.

– Я полностью согласен с тобой Корней, – мне вообще сейчас в тягость болеть, да и некогда. Жизнь свою менять резко буду. А ты не сжимай этого истукана в руках, ступай, убери его за печку?

Корней закрутил головой и посмотрел на небольшой камин-печку, за которую спрятать ничего невозможно.

– Да не за мою печку, а русскую, что на кухне стоит, – подсказал Глеб.– Там бидон молочный стоит дырявый с гвоздями. Ты гвозди пересыпь по банкам, а этого бородатого хрена засунь в бидон и спрячь, в собачью будку. Весной я его на остров увезу. И мать заодно позови.

Когда Корней вышел из его комнаты Глеб принял сидячее положение и забористо выругался:

– Заколдован что ли этот костяной болван, – надо же такое привиделось. Нужно будет его к общаковым ценностям привнести. Не похоже, что это простая безделушка. Резал её наверняка известный мастер и возможно с мировым именем! Сгодится в будущем, – мало ли какие пакли – макли наводить придётся.

В комнату вошла Дарья с зареванными глазами. Она принесла ему в обёрнутом полотенце стакан кипячёного молока и малиновое варенье. Поставив стакан на стул, и нервно комкая полотенце в руках, сказала:

– Перепугал ты нас брат всех ночью. Сейчас тебе надо пропотеть. Выпей молока с малиной, а на ночь я тебе банки поставлю. Температуру тебе врач полезными уколами немного сбил, сейчас она у тебя тридцать восемь градусов, а ночью ртуть зашкаливала в градуснике. Таблетки тоже не забывай пить. Я тебе их по кучкам разложила на весь день. Жаропонижающие обязательно пей.

– К чёрту таблетки, – скривил лицо Глеб, – водки мне дай, и перчик красный сорви в горшке? Разом всю хворь выгоню. Это будет самый животворный напиток. Сегодня воскресение, – тебе надо съездить прямо сейчас в область с Корнеем? В Центральном Универмаге или на барахолке купишь лучшие постельные принадлежности, скатерть, новые занавески и на пол, что-нибудь подходящее подберёшь? Прикинешь там сама, чем лучше комнату облагородить, – денег не жалей. У меня, их много. И купи там коньяку или рому я на ночь жжёнку себе забаламучу, а «лепёшки» убери к чёртовой матери, – показал он на таблетки.

– Никак гостью из Риги ждёшь? – сглотнула Дарья слюну от волнения, и в глазах засветился огонёк радости.

– Её родимую, – кивнул Глеб, – поэтому сделай всё по высшему классу. Да смотри безвкусицу деревенскую не покупай. Если на себя не надеешься, возьмите с собой Феликса. Сегодня воскресение он дома сейчас. Феликс мужик современный, толк в вещах знает! Не забудьте купить телевизор и магнитофон, а так – же мочалку и два больших полотенца.

– Ради бога, – подстёгнутая радостным известием, встрепенулась Дарья, – пускай едет. Только поедем сразу в Молитовку, – там барахолка знатная, – выбору больше, чем в универмаге.

– Халат себе выбирай из бархата, а ещё лучше парчовый, – наказал он ей, – а деньги возьми у себя в сундуке в школьном портфеле, – сказал он ей вслед.

…Водку с перцем ему принесла жена Руслана Любаша. Он выпил стакан и моментально уснул.

Глеб спал и не слышал, как в его комнате Руслан на жардиньерке установил небольшую ёлку и нарядил её ёлочными игрушками. Проснулся он от пьянящего запаха хвои. Тело уже не ныло, как прежде и голова не была туманной. Настроение было прекрасное. Но, увидав в углу Новогоднюю красавицу, он вначале взбеленился. Этот праздничный атрибут, напомнил ему лесоповал, где этих ёлок было видимо невидимо. И попадались они вечно сучковатые, отчего пилы выводились из строя. И за это заключённым на первый раз урезали пайку, а на второй раз сажали в изолятор. Он мысленно успокоил себя: Сказав себе, что здоровье его значительно улучшилось, и наряженную ёлку со своими думами унёс в детство. Оно было голодным, но весёлым. В облике Деда Мороза к ним по домам приходил старьёвщик Никифор с улицы Колокольной и разносил подарки, приготовленные родителями, куда обязательно входила баночка монпансье, пакетик сахарина или кусочек сахара, орехи фундук и самый желанный, – большой медовый пряник. Им детям рабочих и крестьян вкуснее есть, ничего не приходилось. Они радовались и таким подаркам. Тогда они и слыхом, не слыхивали про апельсины или восточные сладости. От этих дум он вновь почувствовал прилив бодрости.

«Видимо водка благотворно повлияла на мой организм?» – подумал он и попытался встать с постели. Но голова его закружилась, и он рухнул опять в кровать.

Он посмотрел на часы. Стрелки показывали тринадцать часов. Крикнув сестру через дверь, и не дождавшись ответа, Глеб со всей злости запустил тростью в стену:

– Такие стены и пушкой не пробьёшь, – проворчал он и, выпив остывшее молоко, вновь закрыл глаза.

Проснулся он от громкого разговора Дарьи и невесток.

Они обсуждали, как лучше облагородить его комнату.

– Что так долго, – недовольно посмотрел он на сестру, – принеси мне утку, иначе мой мочевой пузырь сейчас разорвётся, как противотанковая граната.

– Ты что ребёнок малый? – нахмурилась Дарья, – не мог догадаться заглянуть под кровать. Она там давно стоит. Делай, давай свои дела и ребята тебя сейчас на печку перенесут, а мы будем марафет в твоей комнате наводить. Всё купили по совету Дильса в Молитовке. Он даже торговался сам. Хваткий мужик, – рубликов семьдесят сэкономил тебе. Я ему на поллитровку водки выделила за это денежек, но он не взял. Сказал, что расчёт получит с тебя, как только ты выздоровеешь. Так что лечись быстрей?

– Я уже здоров, – прохрипел Глеб, – можешь сходить за ним. Раздавим с ним бутылочку.

– Недосуг сейчас, – замахала руками Дарья. – Если хочешь сегодня спать по-царски, лежи и молчи.

Глеб перечить не стал, а через пять минут он при помощи племянников перекочевал на русскую печку, где от суеты в доме он ушёл в абстракцию.

Вечером ему на печку Корней принёс жжёнку из рома.

– Пей дядя Глеб? – протянул он ему алюминиевую кружку, – сделал всё по твоему рецепту. Да перебираться будем на свою кровать. Не узнаешь сейчас свою комнату. Хоромы настоящие!

Глеб маленькими глотками осушил кружку:

– Порядок! – сказал он, возвращая племяннику кружку, – жизнеощущение стало чувствительней. Теперь прорвёмся, – козлам ударим по рогам, а сучью по жопам!

Когда он очутился в своей комнате, то не узнал её. Даже бревенчатые стены не могли навредить роскошному убранству. Оконные занавески, плюшевая скатерть на столе с крупно выбитыми цветами и свисающей бахромой, а так – же модная настольная лампа с зёленым стеклянным абажуром преобразили его комнату. На стенах висели в богатых рамках две больших репродукции Васнецова «Богатыри и царь Иван Грозный». Место старомодных слоников на комоде заняли две одинаковые миниатюры балерин и хрустальная ваза с искусственными цветами. На двух ярусной жёлтой лаковой подставке похожей на этажерку, около окна присоседились небольшой телевизор «Волхов» и словно большой чемодан, – магнитофон «Маг – 59». Телевизор работал, и по нему демонстрировали фильм «Матрос с Кометы».

– Вот это дело! – восхищённо осмотрел он свою комнату и удовлетворённый лёг на кровать, устланную новым постельным бельём.

– Корней выключай телевизор и тащи сюда свою гитару? – сказал Глеб, – сейчас записывать меня в тот ящик будешь, – показал он на магнитофон.

Пока Корней бегал к себе за гитарой Руслан настроил магнитофон и поставил на стол микрофон.

– Этот магнитофон студийный, – заметил Руслан, – качество звука должно быть чистейшим. Я плёнку поставил тип-6. Давай дядя Глеб исполни свои жиганские страдания? Потом прослушаем.

В комнату вошла Дарья в новом парчовом халате похожем больше на поповскую ризу, но он был модным и очень шёл сестре.

– Теперь ты у нас барыня, – заметил Глеб, – точно замуж скоро выйдешь в этом халате.

Дарья засмущалась и вышла на кухню, тут – же возвратившись с пирогом в руке.

Глеб подстроил семиструнную гитару и когда Руслан запустил магнитофон, раздался перебор серебряных струн и красивый голос затянул попурри душевных лагерных песен. Он спел один куплет Пропажи, Таганки, Колымы. От Колымы женщины прослезились.

Этим куплетом он закончил своё попурри.

– Да ты дядя Глеб артист непревзойдённый! – поразилась его голосу Люба, – жена Руслана.

– Я тоже ничего подобного в жизни не слышала, – восхищалась Капа, – так и Эдуард Хиль не споёт.

Дарья во время прослушивания ела пирог и заворожено слушала брата, не замечая, как небольшие кусочки вместе с начинкой, падали ей в разрез халата в область груди. Когда он закончил петь, она засунула руку под халат и, собрав, там все крошки отправила себе их в рот.

– Надо же и действительно артист, – отрешённо сказала она, – не то, что ты Корней, – посмотрела она на сына, – только и поёшь про уток, которые зря крякают. Учись у дядьки, а как ты крякаешь, так и я могу.

– Крякать может ты и сможешь, – уколол Корней мать, – а чтобы так петь как я, – слух надо иметь и хороший голос! А у тебя ни того, ни другого нет.

– Всё концерт окончен, – сказал Глеб, – завтра продолжим, если мне запись эта понравится. А не понравится, – по новой дорожке запишем ещё раз.

– Нашли себе забаву, – проворчала Дарья, – теперь все дела в доме забросите с этим ящиком. Покоя чую, до весны не будет с этой мандулой – пока лёд, наверное, не тронется.