Текст книги "Хвост фюрера. Криминальный роман"

Отголоски сучьих войн

С приходом тепла Глеб с племянниками начали делать пристройки к дому. Им охотно помогали все соседи, особенно старался Карп. Ему доверили оббивать дранкой стены и утеплять чердак. Первым жильё построили Руслану. Оно получилось хоть и небольшое, но уютное, – из двух небольших комнат и маленькой кухни. К середине лета Руслан уже с Любашей перебрался жить туда. Строительство Корнея немного затормозилось из-за нехватки леса.

– Ничего Корней, – успокаивал его Глеб, – к концу лета и у тебя будет своя хата. Гнаться не будем со стройкой, добротней сделаем. Главное народ нам помогает, а это я вам скажу ценить надо! Поэтому надо соорудить во дворе большой стол и пригласить всех, кто нам помогал в строительстве. Надо их угостить по-барски!

– Каждый день поили всех, – сказала Дарья, – разве на такую прорву денег наберёшься? Не забывай, что нам ещё один дом ставить надо?

– Да что ты считаешь мои деньги Дарья, – бросил он на сестру колючий взгляд, – как я сказал, так и будет. Скобарей в нашем доме не должно быть. Поэтому праздник людям устроим!

Новоселье Руслана праздновали все ближайшие соседи, не было одного Феликса Дильса. Он старался не встречаться с Глебом в последнее время, но зато за столом сидел Карп и безмерно пил водку, закусывая её бараниной и копчёным сомом.

– Когда меня за такой рыбиной возьмёте? – спросил он у Корнея, жуя жирного сома, – я коптить его могу, а вот где ловить не знаю.

Глеб, прислушавшись к разговору пьяного Карпа, сказал ему:

– Карп в нашу реку сом не заходит, то есть выезжай на Волгу или Оку там его и лови, – у нас нет определённого места на него. Сегодня у Окского моста ловим, а завтра у Волжского. Где зацепим там и ловим.

– А отец мой сколько раз за вами следил, и не мог усмотреть, куда вы ездите ловить, – сорвалось у Карпа с языка, – говорит, вы исчезаете, что даже точки не видать. Наловит у деревянного моста сороги да окуней. Что это за ловля? – Он осёкся и, икнув, вытер губы и подбородок от жира, взял с тарелки ещё один увесистый кусок. – А вот это рыба я понимаю. Наловил на зиму кабанчиков пять, закоптил и мама не горюй. Лучше любой селёдочки будет!

Глеб вывел Карпа из-за стола и, отведя его к плетню, посадив на большую плаху, сказал:

– Ты Карп я смотрю, парень не злой и отзывчивый, совсем не в отца растёшь. Молодец! Таким и будь всегда. Сына своего правильно тоже воспитай. Вижу подвижный мальчишка он у тебя, живой. За ним уже сейчас глаз, да глаз нужен.

– Сыном больше тёща занимается, – сказал Карп, – я же в примаках живу.

– Это я знаю, не за горами живём, – промолвил Глеб.– А отцу скажи, что если ещё увижу, что он следит за мной, утоплю вместе с лодкой. Сам понимаешь, ни один рыбак не будет делиться своим прикормленным местом. Тем более с ним, я никогда на рыбалку не поеду.

Карп икнул ещё раз и, уставившись пьяным взором Тагану в глаза, спросил:

– Дядя Глеб, а вы, почему так отца ненавидите? – Он мужик на все сто!

– Тебе этого Карп не понять, да и объяснять я тебе не хочу. Если так интересно, то он тебе сам всё расскажет, если конечно найдёт нужным.

– А он мне рассказывал, что спас вас от расстрела, когда у вас бунт был с суками. Отец видал, как вы двоим с Амбой, глотки перерезали и одному, кишки на нож намотали. Он в это время на печке сидел, укрывшись бушлатом. Его после несколько раз вызывали на допрос. Он вас не продал.

– Даже так? – задумался Глеб, – я, почему-то был уверен, что там никого не было рядом.

Он присел на опрокинутое ведро и, вытянув протез, закурил Памир, угостив сигаретой и Карпа. И у него сразу всплыли события того дня.

Бывшие воры в законе, – это отошедшие суки, Сафрон, Салют и им подобные, решили подмять под себя всех воров, кто не желал принять их условия и не подчиняться их законам. Они хотели, чтобы им было разрешено быть нарядчиками и буграми, чтобы с большими сроками уйти на свободу пораньше. Воры понимали, что этот положняк, даёт сукам возможность закабалить всех мужиков, которые на лесоповале будут им добывать свободу. И поэтому прежде суки решили порезать всех воров в законе, которых они больше всех опасались, а на это им был даден зелёный свет хозяином и кумом. Но это не касалось Глеба, хотя он и считался самым авторитетным вором. Администрация знала, кто такой Таган и что он имел награды в Великую Отечественную войну. Мало того Таган уже был активным участником сучьей войны в Мордовии, откуда его привезли в этот лесной посёлок. Но администрация в лице начальника колонии, решила, что после этой резни он один будет бессилен предпринять, что-то против отошедших воров и поэтому на его ликвидацию был наложен запрет. Ему одному заочно была дарована жизнь. Об этом Глеб впервые узнал в день бунта от молодого парня по кличке Лунатик.

Когда Таган лежал в тюремной больнице, к нему пришёл старый следователь в пенсне по фамилии Сурков, тогда и он подтвердил Глебу, что на него смерть не распространялась:

– Им ты не нужен был, – сказал следователь, – охота велась, в первую очередь за смутьянами Амбой и Пилой. Не будь их на зоне, не было бы столько крови. Но мне – то известно, что главной фигурой у воров являлся ты. Амба и Пила были пушечным мясом, как и другие воры. Молоды они, чтобы среди таких воров, как ты правилу качать.

– Неверно вы говорите, гражданин начальник, – ответил ему Глеб, – не было бы этого противного казаха Джамбула, – отчаянного вояки и орденоносца, которого упрятали в тюрьму, за кражу утят из аула, а так же Салюта, Сафрона, Гвоздя и Кочубея, все бы живыми остались, и моя нога была бы невредимой.

– Вот относительно вашей ноги я и хочу снять с вас показания, – сказал следователь, – мне нужно кто и при каких обстоятельствах оттяпал вам ногу?

У Глеба на этот вопрос давно был готов ответ, и он не задумываясь, произнёс:

– Хирурги суки, кто же ещё? Они пидоры вместо того, чтобы заняться правильным лечением, – ржавой ножовкой и отпилили мне конечность.

– Вы, что не понимаете, какие показания я хочу с вас снять? – въедливо спросил следователь.

– Вы прямо говорите, как великий налётчик, будто у меня на плечах сидит соболья шуба, которую вы намерены снять, – засмеялся Глеб, – и какие показания начальник? Я то, что помню из того дня, только как в столовой крикнули: – «Режь воров», – тут такая круговерть началась. Столами начали и скамейками кидаться. Я тоже конечно запустил в кого-то своей шлюмкой. И тут мне рубанули чем-то по голове, а потом по ноге, что я память потерял. Помню, только Пётр Рябинин склонился надо мной и всё.

– Ты мне левака заправляешь Кузьмин, – сверкал он своими стёклами очков.– Рябинин – Амба был замечен в третьем отряде, где были зарезаны четыре отошедших вора, и в столовой за ужином его не видал никто.

– Как же он не был в столовой, если сидел около меня, – сбивал с толку следователя Глеб.– А ногу он мне поварским халатом перебинтовывал или повара? Спросите у них, они – то точно знают. И сами подумайте, как он четверых прирежет. Тем более, таких как Кочубей. Этот сам сделает с десяток как Пётр. Вы же ни у одного вора не нашли ножей, зато у сук, два ведра набрали. Они готовились к этому делу. Вот с них и спрашивайте, – весомо заявил Глеб.

– К сожалению, не с кого спрашивать, – сказал следователь, – всех порешили, а кто под шумок копыта из зоны нарезал. Один только Чуваш живым остался, но ему язык отрезали и руки отрубили. Превратили в кусок мяса бывшего авторитетного вора.

– Этот, как вы говорите, вор Чуваш, никогда в авторитете не был. Крысой по жизни был, крысой и помрёт. Он в войну карточки у блокадников воровал в Питере. Присосался как пиявка к сукам, думал, они задавят воров, не понимая, что все битвы в истории выигрывали уверенные в себе люди твёрдо решившие одолеть врага. Любая война случайностей не приемлет, – это не рулетка, и воры в этом глубоко убеждены. Разве мало из них кровь проливали за Родину во время войны в штрафных батальонах?

Сурков изобразил, кислую мину на лице, затем достал из кармана носовой платок, и обильно высморкавшись, сказал:

– Нам, откровенно говоря, не жалко ни той, ни другой стороны. Все вы сволочи. Жалко Сталин не дожил до этих времён. Он бы вас всех погрузил на баржу да в Северный ледовитый океан вывез и утопил, как слепых щенков. Как ты Кузьмин снизошёл до законников? Ты ведь Родину защищал, фашиста стрелял. Дважды Кавалер ордена Славы и Красной звезды! Не пойму я тебя, на что ты надеешься, как жить думаешь дальше?

– Да вы за меня не беспокойтесь, – спокойно ответил Глеб, – я хоть и с культёй, но не пропаду. Я человек жгучий и верен своим законам, а вера всегда душу греет. Значит, буду целым и невредимым. А зло вам надо искать не у зэков, а у администрации. Они паскуды натравили сук на воров. Хозяина и кума Бойко, – их сволочей надо к стенке ставить, а не нас.

Суров, тяжело вздохнул и, порывшись в карманах, достал оттуда спичечный коробок. Вытащив оттуда не спичку, а большую таблетку он засунул её себе в рот. Было отчётливо видно, что он занервничал, когда услышал их фамилии:

– Бойко тоже попал в эту мясорубку, но заколот был около вахты, – пробурчал следователь, – а начальник отстранён от работы и находится под домашним арестом. Так – же пострадали и автоматчики в тот день. Пятерых затоптала до смерти толпа. Им – то за что такая участь? – сорвался на нервный кашель следователь.– В чём они виноваты?

– Это вы у меня спрашиваете? – перекосил губы, Глеб.– Вы лучше задайте вопрос начальнику, что они делали в зоне с автоматами вечером? Ответ тут сам напрашивается. Автоматчиков вывели, те, кто этот бунт организовал.

– Будь уверен, спросим, – проскрипел зубами Сурков, – и ещё, как спросим! Ну, ничего мы всё равно найдём зачинщиков этой Куликовской битвы. Никита Сергеевич Хрущев лично на контроль взял воровские войны. Скоро на зонах не будет ни одного вора в законе. В каменные мешки вас спрячем, чтобы вы воду не мутили, среди заключённых твёрдо надумавших встать на путь исправления.

Глеб тогда понимал, почему так выразился следователь, фамилия хозяина зоны была Куликов. Он хитро улыбнулся и сказал следователю:

– Что-то я не пойму вас начальник, так кому вы преклоняетесь, Хрущёву или Сталину? Или вы не слышали, как Никита Сергеевич на двадцатом съезде прошёлся по его культу личности?

– Я преклоняюсь в первую очередь закону, а не отдельным личностям, – повысил голос следователь.– При Сталине вы бы не творили таких побоищ. Сразу бы к стенке поставили. А Никита Сергеевич распустил вас.

Глеб внимательно посмотрел на Суркова:

– Плохо вы знаете, что было в тюрьмах при Сталине, а то бы не ботали так языком. Вы, наверное, и Лаврентия Павловича Берия жалеете начальник? Пенсне не от него случайно унаследовали? – с издёвкой процедил сквозь губы Глеб, после чего заразительно засмеялся.

У следователя от, брошенной Таганом фразы выступила испарина на лбу. Он попытался, что-то сказать ему, но у него вместо слов из груди вырвался хрип. Выплюнув таблетку изо рта, Сурков привстал со стула. Запустил свою дрожащую руку в карман брюк, извлёк оттуда помятый носовой платок. Вытерев им, лоб и шею он пришёл в себя и сел опять на стул:

– Ты давай Таган не заговаривайся, а то я тебе в этой папочке такого накатаю, – постучал он по папке с четырьмя чёрными буквами «ДЕЛО», – что пойдёшь у меня на раскрутку, если тебе мало одного срока.

– Хрен тебе кочет очкастый, я в другой войне участвовал, но не в этой, – тут я пострадавший. У меня свидетелей полная зона. Так, что порожняк не гони, а бери за жопу хозяина или списывай всё на сучару Бойко. Ему уже всё равно ничем не поможешь. Но я рад, что его замочили. Туда ему змеёнышу и дорога.

Сурков поднялся резко со стула и зло, погрозив Глебу пальцем, бросил:

– Я десять раз лично перепроверю твоё алиби.

Переволновавшись, он покинул тюремную палату.

К счастью Глеба, этого следователя прямо в тюремной больнице, через десять минут после их разговора разобьёт паралич. Там в тюрьме Таган и узнает от врачей, что следователь был тестем покойного кума Бойко.

Больше Тагана никто не тревожил допросами, а за устроенную бучу вину на себя взяли несколько «кроликов», которые имели предельные срока и отсидевшие всего несколько месяцев. Для них никакие прибавки к их большим срокам, в сущности, не имели большого значения. Просто срок их начинался с первого листка календаря.

На самом же деле всё было не так, как рассказывал Глеб следователю. Отголоски бунтов в зонах страны отдавались повсюду, дошёл слух и до их лагеря. Хозяин и Бойко вызвали к себе нарядчика Кочубея и конкретно без излишних намёков предупредили его, что война не минует и их зоны.

– Надо вам сплачиваться и нанести удар первым, – сказал Бойко, – ты фронтовой офицер Кочубей, не мне тебя учить. Только внезапностью вы можете сломать воров.

Мочить можно всех, кроме Тагана. Его разрешаю немного просто проучить и попугать. Он человек ещё не потерянный. Может после хорошей взбучки одумается?

– Мужиков старайтесь на свою сторону перетянуть? – сказал широкомордый Куликов.

– Мы уже давно готовы, к этому, – ответил Кочубей, – у меня у каждого в бараке под матрасом ножи или штыри заточенные. Так, что мы хоть сегодня готовы к битве. Нам самоё главное Амбу и Пилу завалить, остальные хвосты подожмут. А Тагана зря вы жалеете, он главный вор на зоне. От него вся муть исходит.

Относительно Тагана, Куликов промолчал, только сжал и так свои тонкие губы, после чего его лицо сразу преобразилось и стало больше похоже на блин. Эту мимику его лица знали все зеки. Когда он так делал, то спорить с ним было бесполезно. Он был тоже из фронтовиков и ко всем заключённым, кто воевал, не редко проявлял лояльность.

– Ну, если вы готовы, тогда сегодня и начинайте после ужина, – дал добро Бойко, – а наши автоматчики вас подстрахуют. Я сам лично с зоны никуда не уйду, и буду наблюдать за ходом событий. Так, что у вас перевес в пять автоматов будет. Только поделись мне своим планом, как ты думаешь действовать?

Кочубей налил из графина стакан воды и выпил.

– План у меня не хитрый, он довольно прост, но надёжен. У меня четыре командира будет, я пятый. На ужине в столовой будет только Гвоздь, остальные командиры на ужин не пойдут, будут основательно готовиться. Темноты ждать не будем, после ужина сотней человек окружим барак воров, а с другой сотней ворвёмся. И первыми порешим Амбу и Пилу. Я думаю, после этого другие нам не смогут оказать достойного сопротивления. Мы их всех урезоним.

– А ты уверен, что у вас всё получиться? – спросил Бойко.– Может лучше забаррикадировать окна и двери и сжечь их ночью? Спишем это, за несчастным случаем. Сколько таких происшествий в лагерях было и никто, как мне известно, погон своих не лишился.

– Получится, – заверил кума Кочубей, – у меня половина мужиков фронтовики. В рукопашную на немцев шли. С ворами как-нибудь справимся.

– Как-нибудь не надо, – сказал Куликов, – надо сделать, быстро и надёжно, чтобы выжечь эту воровскую заразу с лагеря. Но крови старайтесь, как можно меньше пускать. Может ты и прав, ограничимся на Пиле и Амбе, а остальным косточки посчитайте и, будя им.

Не знали они тогда, что молодой парень по кличке Лунатик, – работающий дневальным (по лагерной терминологии – шнырь) в административном корпусе в это время засыпал опилками завалинку и через открытое окно весь разговор слышал. Слово в слово он передаст план мятежного комитета ворам.

Глеб лично разработает анти план на опережение сучьего налёта. Бунт должен быть начаться в столовой, где мишенью будет третий отряд. Их необходимо было всех оттеснить к вахте, где должны стоять автоматчики, выведенные в зону Бойко.

В этот день на ужин не пойдёт и Глеб с Петром, они направятся в третий барак. На улице был сильный ливень, и небо было хмурым, словно предвещая кровавую смуту в лагере. Сильный ветер, был хоть и не холодный, но неприятно дул в глаза и пронизывал до иголок тело под мокрой робой. В третьем бараке на нарах уже лежали самодельные ножи, заточки, лопаты и металлические трубы.

Они ворвались неожиданно в барак. Первый нож от Амбы получил Сафрон, находившийся всех ближе к двери. Глеб быстро расправился с Салютом и бросился с ножом к Джамбулу но, увидав взметнувшую короткую лопату Кочубея над головой Петра, ухватившись за нары, подтянулся как на спортивных брусьях, выкинув свою ногу вперёд. Лопата раздробила ему кость. Этого времени хватило Петру перерезать горло Кочубею. Джамбул, как увидал валявшего своего командира в крови, сам перерезал себе вены на руке, а потом полоснул ножом по своему горлу и свалился около нар замертво.

– Давай Таган теперь быстро в столовую, – крикнул Пётр Глебу, – надо, чтобы нас видали там.

– Ты иди, – сказал, оглядываясь, по сторонам Глеб, – я с этой ногой и шагу не ступлю.

– Сука Кочубей, как я его зеванул, – взвалил Пётр Глеба на спину, – ну всё падла отвоевался. Сейчас там начнётся, надо спешить.

В столовой у сук за смотрящего оставался Гвоздь, но ему первому должны были снести голову, примкнувшие к ворам молодые зеки Седак и Мозгарик.

Петр нёс Глеба на своём горбу без отдыха. Дождь уже прекратился, но небо не думало скидывать с себя чёрное покрывало. По-прежнему оно было хмурым и пророчески предвещало страшный бунт. Ветер не утихал, он трепал ветки деревьев, срывая одновременно куски толи с некоторых крыш бараков. Не доходя двадцати метров до столовой, они увидали, как сорвали с петель двери. И из проёма вылетели в крови суки, все они бежали к вахте. Большая толпа мужиков и воров отсекла им проход к своему бараку, где, как они думали, их ждёт Кочубей с холодным оружием. Их было человек триста, они бежали от воров как от чумы. В их рядах возникла неразбериха. Ослеплённые страхом они бежали на автоматчиков, ничего не соображая. Автоматчики подняли беспорядочную стрельбу, без разбора стреляя в заключённых. Но они пуль боялись меньше, чем воров. Автоматчики и попятиться не успели, как были смяты панической толпой. Ворота, сколоченные из толстых досок, с неимоверной лёгкостью были тоже вынесены. Выход был свободный, за воротами в это время стоял дрожащий от страха Бойко, на нём уже не было погон и фуражки. За две минуты до этого Куликов сорвал с него погоны и ударил планшеткой по голове, отчего фуражка у него скатилась в лужу. Хозяин сел на лошадь без седла и ускакал в неизвестном направлении. Такого поворота событий Бойко не ожидал. Он не успел расстегнуть кобуру, как кто-то вонзил ему штырь в печёнку.

Глеб в это время лежал в столовой, на забрызганном кровью полу, а Пётр, сорвав с повара халат начал, перевязывать ему ногу. Это был умный ход Амбы, который и избавил его самого и Глеба отвечать за поднятый бунт. В этой же столовой нашли под столом задушенного Гвоздя и зарезанного Седака. Заслугу за убийство Гвоздя приписал себе Мозгарик. Никто не видал, что было в этой буче. В зоне в этот день не осталось ни одной суки, из воров погиб только Пила. Одна из шальных пуль автоматчиков достала его, и был задет пулей в плечо молодой уголовник Мозгарик заглядывающий постоянно в рот ворам. Он сразу стал страдальцем жестокого режима Гулага после ранения. И вскоре после бунта, нацепил хромовые сапоги, не забыв сменить походку. В тот – же день буквально через полтора часа в лагере появились солдаты. Всех оставшихся загнали по баракам. Один третий барак был совсем пустой и небольшая часть первого. Все они ушли за ворота. Сбежали и те, у кого были большие срока. Всё складывалось так, что бунт был поднят именно суками, чтобы совершить побег. Но после разобрались, что побег этот был вынужденным, который был спровоцирован в столовой под напором воров в законе. Хотя указание о разжигание бунта будет спущено сверху. Куму и начальнику, было понятно, что отвечать за бунт будут люди на месте. Цель этого бунта была одна, – свернуть шеи воровской иерархии во всех местах заключения всего Советского Союза. Но этот план рухнул, у его создателей. Воровской закон и сами воры остались непоколебимы. Куликов через месяц в предсмертной записке объяснит причину бунта, после неформального допроса со следователем из Москвы пустит себе пулю в лоб прямо у себя в кабинете. Всё тот – же Лунатик первым забежит в его кабинет и поднимет с пола записку. До конца он не успел её прочитать, но что Куликов выполнял указание партии и вышестоящих органов он это срисовал быстро. И это было его ошибкой. Следом за ним в кабинет начальника ворвался заместитель по режиму Харза и выхватил из рук Лунатика бумагу. Прочитав бегло письмо, он Лунатика сразу отправит в одиночную камеру, боясь, что в массы заключённых просочится важная информация, бросающая грязную тень на КПСС, и первым этапом Лунатика отправят в крытую тюрьму, где Глеб позже встретится с ним.

Глеб оторвался от тяжёлых и постоянно бередящих душу мыслей и, закурив ещё одну сигарету, спросил у Карпа:

– А что он там делал на печке, он же в столовой должен быть в то время?

– Я не знаю, точно, но мне он говорил, что кто-то перепутал обувку, оставив ему сапоги, маленького размера, которые он не мог натянуть на ноги, – объяснил Карп.

– Тогда понятно всё, – облегчённо вздохнул Глеб, – я был не прав, что плохо о нём думал. Я с ним объяснюсь при встрече. Только запомни одно. В этом бараке, где нашли четверых жмуров, ни меня, ни Амбы в это время не было. Заруби себе на носу? А на рыбалку я тебя обязательно возьму.

– Да я понял всё давно, – икнул опять Карп, – и я с удовольствием гребану с вами за рыбой. Главное отец будет рад, если вы измените к нему отношение. Он мужик на все сто, но угрюмым почему – то стал.

Глеб поднялся с ведра и, положив Карпу руку на плечо, сказал:

– Иди к столу и не переживай? С Феликсом я улажу всё и передай ему, чтобы перестал за мной следить? Не красиво это, с его стороны, а мне неприятно. За мной даже милиция не следит больше, как это было год назад. Рыбак я, а не вор! С прошлой жизнью я давно завязал.