Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"

Владислав Бахревский
Люба Украина. Долгий путь к себе

© Бахревский В. А., 2014

© ООО «Издательство АСТ», 2014

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Об авторе

Владислав Анатольевич Бахревский (15 августа 1936 г., Воронеж) – один из самых значительных современных исторических и детских писателей России. Автор цикла исторических романов и повестей, посвященных вопросам истоков русского национального характера.

Предисловие

Угодно это кому-то или нет, а не обласканный критикой, не отмеченный большими литературными или государственными наградами и даже не прославивший сам себя какими-либо медийными скандалами Владислав Анатольевич Бахревский – один из самых значительных ныне исторических и детских писателей России, вклад которого в русскую литературу рано или поздно будет по достоинству оценён. Речь идёт, конечно, только о формальном признании. А книги писателя и сейчас стоят за себя. Они издаются и переиздаются, у писателя есть свой верный читатель. Книги его хорошо знают библиотекарши, ибо они востребованы.

Если брать только исторический аспект творчества Бахревского, следует отметить, что в его творчестве отражены ключевые моменты истории России.

XVII век. Ему писатель посвятил десять больших романов, ряд повестей, пьес и рассказов. От Смуты – полного краха Русского государства, через её преодоление ко времени царя Алексея Михайловича, когда Белое царство собралось, преобразилось, обрело территорию, близкую к границам СССР, и все ресурсы, которые делают нашу страну великой даже после «окаянных дней» Горбачёва и Ельцина. И тут же падение в бездну церковного раскола… И дальше: ко времени «утаённого» светлого царя-отрока Фёдора Алексеевича, ко времени стрелецких бунтов и воцарения Софьи, Иоанна, Петра…

Эпопея Бахревского «Святейший патриарх Тихон» – о временах уничтожения романовской России, о новейшем расколе церкви на «тихоновцев» и «обновленцев». О Святейшем Тихоне, который личным пастырским подвигом спас Православие от уничтожения неверием.

Недавно опубликованный роман «Иосиф Волоцкий» – опять-таки о великой для России эпохе – эпохе освобождения из-под власти Золотой Орды и об искушении государства и народа «ересью жидовствующих».

А есть ещё пока только в журналах публиковавшийся роман о братьях Перовских, в работе роман о блистательном гусаре-разведчике и монахе Булатовиче. Роман «Ярополк» посвящён времени князя Святослава и княгини Ольги.

Сказки Бахревского «Златоборье», «365 чудес в году» и другие – это запечатлённое чудо образов народной и авторской фантазии, нашей редчайшей на планете природы, которая почему-то называется скромной, неброской. И главное – язык. Язык сказок – это явленное богатство русского сердца и души.

Представляемый читателю роман «Долгий путь к себе» Владислав Бахревский считает, возможно, самым лучшим своим историческим произведением. Роман велик по объёму, по масштабу описываемых событий. И это, конечно, не сухая хроника воссоединения Малороссии с Великороссией, а прекрасное живописное историческое полотно.

В разворачивающееся действо вовлечены не только Московская Русь, Речь Посполитая и Украина, но и Крым, и Молдавия, и Венгрия, и Швеция, и Ватикан, и, конечно, Османская империя – все игроки тогдашней восточноевропейской шахматной партии. Круговорот событий и судеб, военные действия и перемирия, политические и светские интриги, неожиданные повороты – всё это интересно само по себе. Но мы видим их не со стороны, мы видим их глазами ярких персонажей романа, коих множество. Автор не устаёт переселяться то в одного, то в другого. Радоваться их радостями, гневаться их гневом, горевать их горем, думать их думы. Автор любит всех, за всеми признаёт их собственную правду. И тем драматичнее события, ибо мы всё-таки болеем за своих.

Гердер называл народы «мыслями Бога». Следовательно, даже у сражающихся между собой мыслей – один исток, и, видимо, есть-таки некий общий провиденциальный замысел. Эта мысль не покидает при чтении не только данного романа, но и других исторических произведений Владислава Бахревского.

Писатель любит Малороссию, любуется красотой украинских сёл, обычаев, удивляется хитрости и доблести запорожцев: они – и воины, и лекари, и певцы, и чародеи. Но тут же и предатели своего народа – верные слуги шляхты и магнатов… Автор бережно ведёт линию турецких султанов и их вельмож. Бахчисарай крымских татар – это сама поэзия. А набеги – это, конечно, набеги. Для татарина удача – захватить в России, в Польше, в Малороссии рабов. Татарин – разбойник, но всё же не исчадие ада. Богдан Хмельницкий заключает военный союз с крымским ханом, дружит с отдельными татарскими родами. И это верные союзники. Впрочем, военная удача переменчива. В пылу одной из роковых битв объятый ужасом хан бежит с поля боя, а пытающегося остановить его Хмельницкого от греха подальше увозит в Крым вместе с собой.

Польша показана как многослойное общество. Автор любит пани Мыльскую и с содроганием сердца рисует деяния Иеремии Вишневецкого, других магнатов. Польша блистательна, но это – колосс на глиняных ногах. Претензии и своеволие шляхты расшатывают государство. Короли Польши – персонажи трагические, их воля ограничена сотнями статей, которые они подписывают при восшествии на престол. В высшей степени трагична фигура Адама Киселя – русского по крови, православного польского сенатора, дипломата, одного из немногих вельмож Речи Посполитой, который в трагическую эпоху пытается остановить крушение когда-то могучей Республики.

Большое место в романе занимает образ господаря Молдавии Василия Лупу. История любви старшего сына Богдана Хмельницкого Тимоша и дочери господаря Роксанды. Пожалуй, линия Тимоша Хмельницкого – это настоящий рыцарский роман в теле исторической эпопеи. То, что выпало на долю этого героя, настолько удивительно, что кажется легендой. Но не легенда! Очень часто историческая правда занимательней, красочней, невероятней сюжетов баллад менестрелей и авантюрных романов.

В то же время история жестока. Хмельничина – это целый водоворот лютой жестокости со всех сторон. И опять же у всех свои оправдания для жестокости.

Многогранен и трогателен сам образ самого Богдана Хмельницкого. Многое выпало на долю этого человека. Образование получил у иезуитов. Служил реестровым казаком, был верноподданным Речи Посполитой. Попал в плен к туркам. По слухам, ему даже пришлось формально принять ислам. Вернулся на родину. Служба продолжилась. Дослужился до сотника. Перевалило за пятьдесят. И тут посыпалось: умерла жена, польский чиновник пан Чаплинский отнял имение, чуть не запорол до смерти старшего сына. Богдан пытался добиться правды в Варшаве, на королевском суде. Не добился ничего. Тут-то и понял сотник, что рано ему думать о старости, о покое. Он едет в Запорожскую Сечь, поднимает восстание. Время для этого было очень подходящее. В Польше царил произвол шляхты, король был неимоверно слаб в своих полномочиях, на народ были наложены новые тяжёлые подати. Вождь восстания же оказался поразительно умным стратегом. Призывая на помощь Москву, он заручился союзом крымского хана и никогда не переставал вести тонкую дипломатическую игру с разными сильными людьми самой Речи Посполитой.

Богдан Хмельницкий оказался прекрасным полководцем. Выигрывал сражения, брал города. Вёл умелую военную пропаганду среди казаков и крестьян, которым в «свободной» Речи Посполитой жилось весьма и весьма нелегко. Ведь это именно польской шляхте мы обязаны термином «быдло». Так они называли селян-землепашцев. Однако были на пути Богдана не только победы, но и тяжелейшие поражения. Иногда казалось, что всё проиграно, всё кончено. Приходилось всё начинать заново. И если в начале восстания у чигиринского сотника во главе угла, возможно, стояли личные обиды, то по мере развития событий Богдану Хмельницкому пришлось вырасти и стать истинным отцом и защитником всего своего многострадального народа.

Россия во всей этой истории объективно выглядит весьма и весьма благородной и доброй силой. Вопреки распространённому мнению о нашем империализме русское правительство очень долго не желало ввязываться в разворачивающиеся события. Послы Хмельницкого и других казачьих вождей бывали в Москве много раз, много раз шли переговоры и на малорусской земле. Молодой в те поры царь Алексей Михайлович, опираясь на мнение ближайших к нему бояр, не единожды отказывал украинским послам в просьбе взять Украину под свою державную руку, в то же время не отказывая казакам в помощи деньгами и оружием. Переломную роль тут сыграл патриарх Никон, который в годы своего возвышения фактически определял многие царские решения как во внутренней, так и во внешней политике. Никон стал истинным заступником страдающего от прямого польского геноцида украинского народа. Сочувствуя малороссам, которых шляхта вырезала целыми сёлами, царь предоставляет для поселения беженцев земли, соответствующие нынешней Харьковской области, и другие окрестные территории, до того не имевшие украинского населения.

Конечно, немаловажную роль в решении о воссоединении сыграло стремление патриарха поставить под свой контроль Киевскую митрополию и всё православное украинское население, чему, кстати, исподволь весьма сопротивлялась сама Киевская митрополия. Однако и государственных интересов тут исключать нельзя. Никон мнил себя грядущим Папой всего православного мира, и Украина была тут только первым шагом на юго-восток. В итоге всё-таки состоялась великая Переяславская Рада, закрепившая единство великорусского и украинского народов. И, спасая народ Малороссии от истребления, Россия вступила в изнурительную 13-летнюю войну с Речью Посполитой.

Конечно, читая роман, невольно думаешь и о дне сегодняшнем. Перед нашими глазами разыгрывается драма под стать той, что произошла в XVII веке. Недруги русского и украинского народов пытаются столкнуть их лбами, пытаются убедить наших единокровных братьев украинцев, что они – прогрессивная Европа, а Россия – ужасная, отсталая и мрачная Азия и ничего общего между нами нет. Бог весть чем всё это кончится. Однако трезвой украинской элите и интеллигенции было бы очень полезно вспомнить события XVII века, понять исторической выбор украинской элиты той эпохи, осознать, насколько не случаен он был.

Несколько слов об истории написания и публикации романа. Владислав Бахревский родился в Воронеже, жил на Нижегородчине, на Рязанщине, в Подмосковье. В середине 1970-х годов писатель с семьёй переехал в Евпаторию. Интерес к XVII веку и то обстоятельство, что, находясь в Крыму, нельзя было не ощутить, что живёшь-таки на территории УССР, не могли не привести писателя к фигуре Богдана Хмельницкого. Роман писался несколько лет. Автор побывал во многих уголках Украины, связанных с эпохой Хмельничины. Закончен «Долгий путь к себе» был в 1980 году. Автор предложил роман издательству «Современник» – одному из крупнейших московских издательств на тот момент. Роман был встречен редакторами благожелательно. Однако по нормам тех лет необходимо было получение как минимум двух рецензий.

Впоследствии академик и директор Института истории, а в ту пору ещё только доктор исторических наук А. Н. Сахаров дал очень благожелательный отзыв. Однако другие рецензенты оказались из Киева. Их вердиктом было: «запретить издание романа во всех издательствах Советского Союза». Причиной тому послужило, возможно, то обстоятельство, что образ Богдана Хмельницкого в романе лишён черт идеального героя, этакого «рыцаря без страха и упрёка». Он – живой человек, не без слабостей и не без сомнений. Не кумир, не памятник, состоящий из одних добродетелей. Однако возможно и более прозаическое объяснение. Точно в это же время свой роман о Хмельницком писал классик украинской литературы и один из руководителей Союза писателей УССР Павло Загребельный.

Издание романа застопорилось. Автор написал письмо Загребельному. Написал письмо Юрию Бондареву – руководителю СП РСФСР. Ни от того, ни от другого ответов не было. Было написано письмо и в Госкомиздат. Эта организация, ознакомившись с романом, ответила, что не видит никаких препятствий для публикации романа. В «Современнике» же Владиславу Бахревскому сказали, что вообще-то он – писатель УССР, а они публикуют в основном писателей РСФСР. Именно это заявление послужило одной из причин для решения писателя вернуться из Крыма в Подмосковье. Автор забрал из издательства роман, а потом, уже вернувшись в Россию, заново принёс его в издательство уже в качестве писателя РСФСР. Однако и теперь дело с места не сдвинулось. Кто-то чего-то очень боялся. Очевидно, имело место некое противодействие.

Владислав Бахревский никогда не имел врагов, будучи истинным патриотом своей страны, не примыкал к литературным политическим партиям. Тем не менее кто-то, по-видимому, не желал роста популярности писателя. В 1986 году десять разных издательств, не сговариваясь, поставили разные книги Бахревского в план. Это была оценка уровня реальной популярности и даже коммерческой успешности книг писателя. Однако тут же нашёлся некто, написавший донос в Госкомиздат. По неписаным правилам того времени советский писатель должен был издавать в год не более одной-двух книг. На секретарей СП СССР и других, приближённых к власти авторов это правило не распространялось. В итоге в 1986 году из 10 книг не вышло в свет ни одной. Вспоминает писатель и о таком случае. В 1969 году в издательстве «Молодая гвардия» вышел сборник его рассказов, озаглавленный по числу рассказов – «Дюжина». Возможно, самой сильной вещью сборника был поэтический рассказ об иконописце «Настасья Красная Туфелька». Сборник не был замечен критикой, но сам автор считал упомянутый рассказ неким важным рубежом в своём творчестве. «И вот уже через несколько лет после выхода книги в одной литературной компании, – вспоминает автор, – один почти незнакомый мне человек, не писатель, но некий чиновник, занимавшийся вопросами литературы в ЦК партии, вдруг, про между прочим, сказал мне: “А туфельку твою мы тебе не забудем!”…»

Роман «Долгий путь к себе» всё-таки вышел в свет только в 1991 году. Уже давно бушевала перестройка. Самому Советскому Союзу оставалось не так долго жить. «Современник» выпустил роман тиражом в 200 000 экземпляров, что даже по широким советским меркам считалось массовым тиражом.

Думается, не развались Союз, в дальнейшем у Владислава Бахревского сложилась бы очень успешная литературная судьба. Авторитет его как исторического писателя был высок. Он был одним из популярнейших авторов «Мурзилки» и «Пионерской правды», выходивших многомиллионными тиражами. Не единожды его произведениями интересовались кинопродюсеры. Интенсивность работы автора как в историческом, так и в детском жанре не снизилась и в лихие 90-е, и в 2000-е. К сожалению, наступивший «рынок» по-своему понял коммерческую свободу, сведя книгоиздательство почти исключительно к детективному жанру. Дёшево и сердито. Интересами и вкусами читателя СССР, воспитанного на весьма высоких художественных и интеллектуальных стандартах, пренебрегли. Серьёзная русская литература стала малотиражной и местечковой.

Но всё меняется. Возможно, новые политические реалии заставят государство взглянуть на настоящую литературу по-новому. Можно лишь быть уверенным – книги Владислава Бахревского, как и раньше, постоят за себя сами.

Леонид Бахревский

Часть первая

Дела домашние

«Темнозрачному, адских пропастей начальнику и всем служителям его, демонам, чертям, всем рогатым и хвостатым, премерзостным харям…»

Перо скрипело, да так, что лучше бы кожу драли с живого мяса.

Казак намотал на палец оселедец, вперился в темный угол и углядел кошачьими своими глазами на земляном полу дувшуюся жабу. Плюнул в сердцах под ноги, отпустил оселедец, выжал из пореза на руке кровь на перо и, прикусывая от старания нижнюю губу, дописал грамоту до конца.

«…Вручаю душу и тело мое, ежели по моему хотению чинити мне споможение будут. Кровью своей подписался казак Иван Пшунка».

Помахал грамотой у себя над ухом, чтоб просохла, а заодно покосил глазом, ожидая явления сатанинского воинства.

Хата была брошенная. Когда-то жила в ней, дожидаясь счастья, дивчина Любомила. Красоты она была чудесной, от здешних парубков отмахивалась, как от мух, – и дождалась проезжего пьяного епископа. Все в этой хате и случилось. Любомила надругательство перенесла – умчалась с его преподобием на вороных, а вот отец-казак не перенес. Выследил дочку в епископском саду да и застрелил. Мать – камень на шею – и в реку. Казака рукастые слуги епископа схватили. До смерти не забили, но и ни одной живинки в теле не оставили. Кинули на проезжую дорогу. Но то ли уполз казак в укромную ямку да и помер тишком, то ли, собрав силенки, ушел в какие-то дали – никому про то неведомо, а ведомо одно – сгинул человек, вся семья сгинула. Осталась хата сиротой – темной силе на расплод.

– Ну, где вы тут? – страшным шепотом прорычал Пшунка. – Али света боитесь?

Дунул на лучину – и опять никого: пол не треснул, крышу не унесло. Выбил Иван Пшунка кирпич в печи, положил грамоту, кирпич на место поставил.

– Ладно, Любомила! Если ты и впрямь среди ихнего брюхорылого братства – помогай. За Степаниду мою пойду панов резать и за тебя, бедненькую, дуреху.

Подождал, не окликнут ли. Нет так нет! Махнул рукой и вылез через выбитое окошко на свет божий.

Тоненький серп новорожденного месяца сиял на нежных украинских небесах. Пшунка вытянул из ножен саблю, и сабля показалась ему родным братом месяца. Коснулся Иван губами клинка – холодом обожгло губы, мурашки по спине хлынули, словно кто ведро ключевой воды шваркнул на спину.

Из вишневой рощи, тревожно-белой от цвета, не померкшей, не утонувшей во тьме ночи, вдруг запели дивчата:

 
Ой не хвалыся, да березонька!
Не ты свою кору выбилыла,
Не ты сее листе да шырочыла,
Не ты сее гилле да высочыла.
Выбилыло кору да яснее солнце,
Шырочыло листе да буйный витер,
Высочыло гилле да дрибен дощык.
 

– То-то и оно! – потряс чубом Пшунка и слева направо да справа налево рассек саблей воздух. – Не хвалилась бы ты, Степанида, красотой, береглась бы чужого глаза, а пуще того чужих ушей.

Вон как дивчинки стараются! Только что это за пение без голоса Степаниды. Сама невеличка, а в груди будто бы колокол о сорока пудах чистого серебра. Когда Степанида поет, успевай слезы сшибать. Хоть не душа у тебя, а высохший гриб – все равно откликнешься на радостные печали Степанидиного пения. Вот и сидит теперь за дубовыми дверьми, за каменными стенами.

Поворотился казак лицом к замку князя Иеремии Вишневецкого. Стоял замок в темной стороне, а светился, заре вечерней не уступая. У князя пиры шли, приехал к нему молодой князь Дмитрий, которому Иеремия был опекуном.

Гостям на потеху и набрали в замок хорошеньких крестьяночек. Сам князь Иеремия человек был строгого житья, но для дорогих гостей у него – все радости жизни.

Колотило Ивана Пшунку на весеннем воздухе: люди песни поют, люди пируют, а он убивать идет. Но кого? Князя Дмитрия? Так не видал его в лицо ни разу. Князя Иеремию? Так тот с девками не безобразничает. Степаниду? Чтоб не опозорили, бедную? Так, может, и пронесет, помилует ее Бог? Срезать бы саблей весь замок – бородавку ненавистную – с лица земли, да только сабля нужна для такого дела заговоренная самим Вельзевулом. Ворваться бы в княжие покои да и крушить всех и вся, пока самого не убьют.

Закрыл глаза, и привиделось ему: панская белая ручка в перстеньках за пазуху к Степаниде, лаская, ползет.

– У-ух! – замотал головой казачина и кинулся к замку напрямки.

Костел был новый, беломраморный, ксендз служил молодой. Позолота на белых статуях Богоматери и Христа, золото на знати – взыгрывали, рассыпая сияние. На мраморе настоянный, ледовито-неживой воздух сковывал движения, изумрудный огонь витражей возвышал сердце, и все это – храм, действо священнослужителей – было утонченным продолжением удовольствий, которыми дарила земная жизнь господних избранников.

Орган заиграл радостное. Из недр его, звенящих серебром труб, выплыл глубокий необъяснимый вздох. Словно бы сама божественная сила прошла всепроникающим ветром сквозь каменные стены и наполнила храм теплым дыханием. Это было дыхание женщины.

Князь Дмитрий вздрогнул. В его черных как уголь глазах задрожали едва уловимые горячие огоньки, так разгораются от дыхания угли.

Князь Иеремия, сидевший рядом, улыбнулся. Он готовил чудо, и ему было приятно, что первая же волна дивного голоса встревожила даже недоросля. Князю Дмитрию было шестнадцать.

* * *

Аве Мария…

Так не могла петь женщина. Так глубинно и необъяснимо могла говорить земля. Орган, живое существо, спохватился: уступает первенство! Кинулся брать верха. По трубам, как по ступеням, увлек за собой человеческий голос. Но трубы кончились, а голосу не было удержу – полетел птицей. Сначала глубинно-темный, как земля, он все светлел и засиял наконец, как само небо. Вот здесь-то женщина и выдала себя с головой. Застигнутая на ослепительной вершине полным своим всевластием, она пожалела павших перед нею ниц. Соленая капля слезы вырвалась дождинкой, полетела наземь, чтобы разбиться и умереть от счастья.

У князя Дмитрия задрожали губы. Он поспешно прикрыл рот ладонью, чтоб не всхлипнуть вдруг, и увидал: дядя наблюдает за ним.

Вспыхнул!

Перед дядей вспыхнул: поддался чувству, выдал нежное свое сердце – и перед самим собой: потерял голову от любви к поющей сирене.

Ласково, совсем не по-мужски князь Иеремия положил свою маленькую руку на руку племянника, слегка пожал. И опустил ресницы чудесных черноугольных глаз – наследственной драгоценности князей Вишневецких.

После службы князь Дмитрий, мешкая выходить из костела, усердно разглядывал иконы и скульптуры, и дядя, понимая причину нежданной любознательности племянника, принялся рассказывать, где и у кого приобретены все эти сокровища.

– А это она! – кивком головы указал князь Иеремия на девушку в украинском крестьянском платье.

Румяная коротышка, полногрудая, круглозадая, девка девкой, прошла мимо, стрельнув на князей щелочками любопытных синих глаз.

Князь Дмитрий сделал вид, что не понял, о чем это дядя, но молодость солгать до конца не позволила: сизым пеплом подернулись глаза-угли.