Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"

10

Весь день 5 мая казаки и татары пытались ворваться в лагерь осажденных, а между атаками палили из пушек.

Польские пушки сначала огрызались, а потом и вовсе замолкли.

Под вечер перед лагерем появились казаки с белым флагом. Хмельницкий снова, в который раз, затевал переговоры. Вести переговоры приехал Максим Кривонос.

Он вошел в изодранный пулями шатер Стефана Потоцкого и, глядя в упор страшными, смотрящими словно с двух лиц глазами, сказал:

– Ваша милость, в твоем лагере много раненых. Ни один твой лазутчик до Чигирина не дошел и не дойдет. Выручки ждать неоткуда. Мы бы давно взяли с боя ваш лагерь, но гетман Хмельницкий не хочет приносить лишних огорчений его милости пану коронному гетману. Отдайте нам пушки, казну, ибо нам надо заплатить татарам, и тогда с нашей грамотой к гетману коронному можете уходить.

– Мы дадим ответ завтра, – сказал Стефан Потоцкий.

– Ответ нам нужен нынче. – Кривонос усмехнулся. – Завтра с утра я сам поведу свой полк на ваши окопы.

Потоцкий собрал командиров на совет.

– У нас много раненых, у нас нет фуража, мы голодаем. Нам нечем воевать. Осталось по одному-два заряда на пушку и по одному-два заряда на мушкет.

– Неужели мы, шляхтичи, сдадимся казакам?! – у Чарнецкого навернулись слезы на глаза.

– Война есть война, – сказал пан Шемберг. – Потерять головы дело немудреное. Мудрое дело – в безвыходном положении сохранить людей и честь.

– Честь?! – вскричал Калиновский.

– Мы не в плен идем, а к своим. Пан Хмельницкий к тому же щадит наше самолюбие и не требует знамен. Пушки стали бесполезны, а при отступлении они будут только обузой.

Так сказал Яцек Шемберг, а Потоцкий вынес решение:

– У нас нет иного выхода. Вернее, у нас два выхода: первый – погибнуть, второй – принять условия сильнейшего во много раз противника, сохранить себя и жолнеров для пользы отечества, для будущих побед. Пушки мы отдадим, а требование о казне отвергнем.

– Я советую собрать тысячу-другую злотых, – сказал Шемберг.

– Пусть будет так, как говорит опытнейший из нас! – Потоцкий бросил на барабан свой кошелек. – Отступать мы будем в полном боевом порядке. Пан Шемберг, лично проследите за устройством табора.

11

Восемь пушек и две с половиной тысячи злотых казаки увезли в свой радостно гомонящий лагерь.

Не успела погаснуть заря, как в казачьем лагере пошли веселая пальба и клики.

– Что у них? – спросил Потоцкий Чарнецкого, который нес дозор со своим отрядом.

– Лазутчики слышали русскую речь. Видимо, к Хмельницкому на помощь пришли донские казаки.

– Бедный мой отец! – вдруг воскликнул Стефан Потоцкий. – Он и не ведает, что изменник подготовил большую войну. Господи, помоги прорваться к своим.

– Но казаки нам дают свободный проход!

– Бьюсь, что Хмельницкий нас обманывает. Ему нужна полная и сокрушительная победа. Такая победа, чтоб о ней протрубили по всей Украине.

Стефан Потоцкий обошел всех командиров и сам отдал распоряжения о ночном походе. Потом он вернулся в шатер и приказал, чтобы прислали капеллана.

Когда полог шатра осторожно приоткрылся, Стефан лежал на своей походной постели и спал. Человек, заглянувший в шатер, хотел уйти, но командующий открыл глаза.

Посмотрел на капеллана и увидал, что он совсем еще молод, ровесник. Сомнение отразилось на лице Стефана.

Капеллан печально улыбнулся:

– Бога зовут на помощь, когда уже нет другой надежды.

– Я позвал моего капеллана, а не Бога, – холодно возразил Потоцкий. – Впрочем, еще раз прошу меня извинить. Вы сказали правду: положение у нас очень трудное.

– Вы хотите исповедаться? – спросил капеллан без обиняков.

Стефан резко повернулся к нему, готовый яростно выругаться, и тихо сказал:

– Да, я хочу исповедаться.

Они оба добросовестно исполнили обряд.

– Бог да поможет нам, – сказал капеллан, уходя.

«Хмельницкий тоже, наверное, молился Богу, прося у него победы», – подумал Стефан.

Оставшись один, он, не раздеваясь, лег, чтоб хоть сколько-то восстановить силы на тяжелейшую ночь.

Он расслабил ноги и руки, но голова была стиснута заботой: «Только бы добраться до Княжьих Байраков!»

Стефан встал:

– Умываться!

Ему принесли воду.

Умылся. Надел доспехи.

В шатер пришел пан Шемберг:

– Табор готов.

Ни одно колесо не скрипнуло, не всхрапнула ни одна лошадь, не закричал в бреду тяжко раненный человек, но уже спешил, спотыкаясь о колдобины, перебежчик-гайдук.

12

Двадцать возов с одной стороны, двадцать возов – с другой. За ненадежным укрытием конница, остатки пехоты.

Казаки встретили табор у Княжьих Байраков.

Конница Кривоноса выметнулась из-за холма и пошла в атаку.

– К бою! – закричал Стефан Потоцкий, выхватывая из ножен саблю, но люди сами знали, что им делать.

Грянул залп. Заржали раненые лошади, закричали раненые люди, но казаки прорвались к табору. Их длинные пики доставали через возы.

– Господи, помоги! – молился капеллан, вставши на возу во весь рост, поднял над головой сверкающий золотом в лучах взошедшего солнца обыкновенный медный крест.

Казак, проскакивая мимо, выпалил в капеллана сразу из двух пистолетов.

Крест закачался, и, не ведая сам, зачем он это делает, Стефан Потоцкий выпрыгнул из седла в телегу, подхватил умершего капеллана, но до креста не дотянулся и капеллана не удержал. Разламывая ребра, разрывая вены, в него вошла смерть.

«Я вчера исповедовался – и убит. Зачем я исповедовался?» – подумал Стефан, укладываясь в телегу, потому что война и сама жизнь для него кончились, нужно было наконец-то отдохнуть…

А кругом неслась пронзительно воющая карусель. Это ударила лавина татар. Табор распался на две части, и войны уже не было. Шел грабеж. Татары хватали пленников, тащили скарб.

Хмельницкий казакам участвовать в грабеже не позволил.

– Шемберг! Шемберг! – понеслись над войском клики.

Казак мчался перед войском, водрузив на пику усатую голову старого воина. Подскакал к Хмельницкому.

– Принимай, гетман, дар от казаков! Вот он, наш лютый враг, комиссар Войска Запорожского.

Хмельницкий увидал, что это ошибка. Подозвал Ганжу:

– Найди пана Шемберга! Дикого убийства не дозволяй.

Все было кончено.

Татары гнали пленных – первый дар войны. Среди них были и пан Шемберг, и пан Стефан Чарнецкий, и пан Стефан Калиновский.

Потоцкого нашли в беспамятстве. Гетман приказал устроить покойную повозку и спешно везти раненого в Сечь, к великим сечевым знахарям. Не довезли ясновельможного пана. Умер. И стала ему могилой широкая украинская степь.

Глава вторая1

Скрипачи выводили томительные кружева звуков.

– Легче! Легче! Великолепно! – Француз порхал вокруг Мишеля, как бабочка, сам тоже в кружевах, томный, но расторопный.

Новая королева – новая жизнь двора. Мазурку сменил изысканный менуэт.

Князь Иеремия вошел в залу бесшумно. Француз сделал вид, что не видит князя, но полет его вокруг Мишеля стал поистине вдохновенным.

– Выше голову! Взгляд открытый! Ясный!.. О, князь! С такими манерами Париж будет у ваших ног. Остается лишь подрасти.

Мишель увидал отца, просиял. Теперь он танцевал только для него, своего кумира.

У князя Иеремии дрогнуло сердце. Он должен немедленно оборвать прекрасную идиллию.

Час тому назад прискакал шляхтич Машкевич с вестями: у Желтых Вод наголову разбит Стефан Потоцкий, в Паволочи восстание. Казаки вырезали шляхту и собирают полк, чтобы идти к Хмельницкому.

Князь Иеремия дал Машкевичу свежих лошадей, пятерых джур и отправил в ставку Потоцкого. Князь был готов выступить в поход и просил коронного гетмана указать, куда идти, чтоб соединиться с главными силами.

Мирная жизнь всегда тяготила Вишневецкого, но предстоящая война, война с народом, не обрадовала.

Он смотрел на танец Мишеля и не находил в себе мужества остановить музыкантов. Словно бы от его слова зависело – быть или не быть Хмельницкому. Князь вспомнил вдруг ребенка-урода, прорицателя, свой вопрос: «Кто у меня украл?» – и твердый короткий ответ: «Сотник». А кто Хмельницкий?

Князь Иеремия повернулся и вышел из залы. Мишель с плачем кинулся к матери. Он подумал, что отец рассердился на какую-то его неловкость. Музыка оборвалась…

Князя ждали возле его кабинета. Кто-то поклонился ему.

– В Котельне горожане захватили замок!

– Коростошев тоже бунтует.

Он обвел всех глазами:

– Хмельницкий – кто он?

– Украинец, – ответили ему.

Князь досадливо дернул плечом:

– Я спрашиваю – кто?

– Казак!

Лицо у князя Иеремии стало белым.

– Сотник! – выпалил пан Заец, посланный княгиней узнать, чем его милость недовольны.

– Ах, он-то и есть сотник! – сказал князь Иеремия растерянно. – Пошлите за мальчиком.

– За княжичем! – встрепенулся пан Заец.

– За мальчиком! – топнул ногой князь. – За прорицателем. – Взял пана Заеца под руку: – Прошу вас, сообщите княгине, а впрочем – я сам.

Вернулся в залу, увидал плачущего сына.

– Вы уже знаете? – спросил он княгиню.

– Нет, – сказала она.

– Стефан Потоцкий разбит. Я прошу вас, княгиня, собраться без промедления в дорогу. Вы поедете в Брагин, там будет вам покойно.

– Неужели это… так опасно?

– Это очень опасно, княгиня.

– Когда вы назначаете день отъезда?

– День?! Вы поедете немедленно, – И чтобы сгладить сухость тона, добавил: – Через час или через полтора часа.

Поклонился и вышел, чтобы не объяснять. Ничего и никому не объяснять.

Ровно через час ему доложили:

– Княгиня и князь в карете.

Он вышел проводить их. Поцеловал княгиню, поцеловал Мишеля.

– Князь, я даю вам сотню драгун, будьте вашей матушке надежным защитником.

Мишель посмотрел на строящийся отряд, глаза у него засияли.

– Неужели это так опасно? – опять спросила княгиня Гризельда.

– С нашими полководцами беды не оберешься!

– Берегите себя! – Она сняла с шеи крестик с алмазами, надела на князя.

– Я клянусь вам, княгиня, навести порядок в стране!

– Дай вам Бог!

К Вишневецкому подошел кто-то из шляхты:

– В Ясногородке и Любартове неспокойно.

Князь Иеремия снова взялся за ручку кареты.

– Князь Михаил, я отменяю свой прежний приказ. Вы получаете в свое командование не сотню, а три сотни драгун.

Карета сорвалась с места, поскакали драгуны, тронулся обоз.

К князю Иеремии подвели мужика.

– Что ему?

– К вашей ясновельможной милости зван. – Мужик опустился на колени.

– Кого я звал?

– Это отец ясновидящего! – подсказали князю.

– Я отец Стася, ваша милость.

– А где же сын твой?

– Помер, ваша милость!

– А-а! – сказал князь и, обойдя стороной мужика, ушел в свои покои.

2

Князь Дмитрий сидел в просторной низкой комнатке, дожидаясь, когда его примет великий коронный гетман.

Из-за размолвки со своим опекуном Дмитрий Вишневецкий прибыл в ставку без обещанной князем Иеремией сотни. Завидуя Чарнецкому, Сапеге, Сенявскому, молодому Калиновскому, которые отправились на Хмельницкого во главе прекрасных отрядов, и уж конечно, Стефану Потоцкому, князь Дмитрий посчитал для себя невозможным влиться в пеструю толпу шляхетского ополчения и остался в ставке.

– Не советую вам сегодня говорить с его милостью гетманом, – сказал князю Дмитрию пан Чаплинский, занимавшийся какими-то бумагами за столом у окна. – Его милость сердит на сына своего. Военное дело требует порядка. Разбил бунтаря – сообщи. Улизнул бунтарь – тоже сообщи. А так разве можно? Ни одного гонца не прислал!

– Охота началась, – откликнулся пану Чаплинскому пан Комаровский. – Люди там все молодые, дело сделали и – загулялись.

Князю Дмитрию стало не по себе. Вместо того чтобы быть среди упоенных победой сверстников, обивает он пороги гетманской канцелярии, слушает сплетни, пошлости.

– Узнайте, примет ли меня коронный сегодня? – попросил Вишневецкий человека при дверях гетманского кабинета.

Человек этот появился у гетмана недавно, но уже все знали, что он Самойло Зарудный, и всячески перед ним заискивали. Был Самойло важен, грузен, лицо имел непроницаемое, умное, на любую шишку глядел свысока и пропускал к гетману не по чинам, но по делам. Потоцкий души в нем не чаял.

– Ждите, ваша милость, – сказал Вишневецкому Самойло. – Ясновельможный пан большие дела переделает, тогда уж и ваш черед.

Князь Дмитрий вспыхнул, но что-либо сказать в свою защиту не нашелся. Он было встал, чтобы уйти, но в это время входная дверь тяжело и медленно отворилась, и, пошатнувшись на пороге, в комнату вошел, черный от грязи и запекшейся крови, драгун.

– Гетмана! – прохрипел он.

У самой двери его качнуло, и князь Дмитрий успел подхватить падающего. Самойло Зарудный проворно отворил дверь, и они оба, гонец и князь, оказались в кабинете Николая Потоцкого.

Потоцкий подписывал какой-то документ. Он поднял глаза на шум, и перо выпало из его руки.

– Убит? – спросил он ровным деловым голосом.

– Ранен, – прохрипел драгун. – Твой сын, ваша милость, ранен. Тяжело. Мы разбиты. Все в плену.

Драгун захрипел и стал оседать.

– Положите его! – приказал гетман.

Драгуна уложили на пол, дали ему вина.

– Сколько у Хмельницкого войска? – закричал гетман, наклоняясь над раненым.

– Реестровые изменили, – прохрипел драгун. – Мы ждали помощи. Но пришли татары…

– Татары! – вскричал Потоцкий. – Говори! Какие татары?!

– Татары! Много! – Драгун посмотрел на гетмана широко открытыми глазами и потерял сознание.

– Лекаря… Лекаря! – закричал гетман, становясь на колени перед раненым. – Какие татары? Кто пришел? Хан? – Посмотрел на Вишневецкого: – Скачите к Калиновскому в Корсунь… Нет, стойте! К пану Черняховскому, в Канев. Пусть идет в Корсунь на соединение с польным гетманом. Мы выступаем туда же. Тотчас!

Князь Дмитрий выскочил из кабинета.

– Вот и назначение! – сказал он вслух, натягивая перчатку на дрожащую руку.

Уже в седле вспомнил дрожащую свою руку. Дрожала оттого, что устал держать тяжелое тело драгуна.

«Все в плену, – стоял в ушах хрип раненого. – Значит, я тоже был бы в плену? Я завидовал тем, кто теперь убит или в плену у казацкого бунтаря».

3

Отряд Потоцкого покинул Чигирин в единочасье. В городе остался пан Чаплинский с двумя сотнями жолнеров, которым приказано было спалить Чигирин дотла.

Пан Чаплинский никак не мог понять страха, охватившего коронного гетмана.

– Со стариками горе! – говорил пан подстароста зятю и помощнику своему по службе пану Комаровскому. – Хмель на Желтых Водах, ему до Чигирина идти и идти, а гетман пустился наутек… Выпроваживай скорее шляхетские семейства – и займемся делом. Такой случай раз в жизни выпадает.

Комаровский смотрел на Чаплинского, не понимая, о чем это он.

Пан Чаплинский засмеялся и приказал джурам подогнать к дому двадцать пустых телег.

– Забирай все! – говорил он пани Хелене. – Мы не такие богачи, чтобы разбрасывать вещи, нажитые в трудах.

Вместе с жолнерами подстароста обшарил брошенные польскими семьями дома, прихватывая все, что поценнее. Грабеж перекинулся, как пожар, на казачьи дома. Загремели выстрелы. Казаки пытались дать мародерам отпор.

– Сжечь! Все сжечь! – приказал подстароста, но тут прискакал пан Комаровский.

– Чигиринские хлопы собрались возле церкви. Их много, они вооружены. Надо уходить.

Пан Чаплинский посмотрел на свой дом, окинул взглядом город.

– Жалко жечь. Да и чего ради? Через неделю-другую, когда его милость гетман придет в себя, мы сюда вернемся…

– Пан Чаплинский! – У Комаровского от ярости свело скулы. – Казаки не дадут нам ни одного дома поджечь. Уходить надо. Бежать!

– Прикажите поджечь стога сена! Потоцкий хочет пожарища. Так давай хоть надымим.

Тяжелогруженый обоз с каретой для пани Хелены выкатил на Черкасский тракт.

Пан Чаплинский дал повод своей лошади жолнеру, а сам сел в карету жены.

– Ну вот, – сказал он радостно и облегченно, как после важного и небезопасного предприятия.

Потрогал руками тюки с материями, повозился в корзине с серебряной посудой.

Пани Хелена, задавленная ворохом вещей, сидела молча, без страха в лице. Она посмотрела на мужа с любопытством, не осуждая его.

– Это все наше! – сказал он ей. – Твое!

Она опять посмотрела на пана Чаплинского очень серьезно, очень внимательно и совершенно равнодушно.

– Пусть тебя не пугает весь этот переполох, – сказал пан Чаплинский. – Нам он определенно выгоден.

– Казаки! – раздался тревожный крик.

Пан Чаплинский выглянул из кареты:

– Где казаки?

– Впереди.

Чаплинский поймал ногой стремя, прыгнул в седло.

Дальнейшее произошло быстро и просто. Казачее войско, загораживая дорогу, развертывалось по-татарски, полумесяцем, чтобы окружить отряд и обоз.

– К балке! – крикнул пан Комаровский и помчался, уводя жолнеров на другую сторону лесистого глубокого оврага.

Пан Чаплинский беспомощно повернулся к своему обозу и, нахлестывая плетью коня, пустился догонять жолнеров.

– А вот и невеста с приданым! – Хохоча во всю глотку, казак стоял у распахнутой дверцы кареты. – Иди ко мне, моя краля!

– Я замужем, – сказала пани Хелена.

– Хлопцы, вы слыхали? Она замужем!

Дружный гогот вспугнул лошадей.

– Тпру! – закричали казаки, хватая лошадей под уздцы.

– Я хочу видеть вашего старшего!

– Она не хочет простого! Она старшего хочет! – захохотали казаки, им нравилась строптивая полька.

– Эй, Богун! Поди глянь! Красивая, стерва!

Подошел еще один казак. Лицо узкое, скулы точеные, черные брови у переносицы сошлись, глаза голубые, прозрачные.

– Кто вы?

– Я – пани Чаплинская!

– Пани Чаплинская? – переспросил Богун. – Вы жена того самого Чаплинского?..

– Того самого!

Богун посмотрел на пани Хелену с любопытством и откровенным одобрением.

– В вашем положении лучшая защита – объявить себя Чаплинской. Ведь Чаплинскую придется доставить к Хмельницкому, не правда ли?

– Я действительно Чаплинская. Мой муж, чигиринский подстароста, бросил меня и бежал со своими рыцарями.

– Казаки! От нас ушел пан Чаплинский! Догнать!

Зазвенело оружие, послышался топот.

– Что вы со мной сделаете? – спросила пани Хелена у Богуна.

– Доставлю к гетману.

– К гетману?!

– Не к коронному, пани! К казачьему!

4

Петро Загорулько, самый могутный парубок из братства «березы» Карыха, ставил бочонок на бочонок до пяти и до шести и тащил пирамидку в костел. А были те бочонки, набитые порохом, невелики, но тяжелы.

– Этого довольно будет, – остановил парубков Максим Кривонос, поглядел на крест. – Хоть и латинский, а снять бы его надо.

– Дозвольте мне, панове казаки! – выступил вперед Карых.

– С Богом!

Карых на глазах всего Чигирина, щеголяя смелостью, карабкался на шпиль костела. Шпиль был высок, но зодчий словно бы позаботился о будущем храбреце – украсил шпиль фальшивыми домиками. Они, как ступени, вели к кресту и к небу.

На крыше последнего домика Карых снял с пояса веревку, кинул петлю на крест, захлестнул.

Рисуясь, стал на самом краю островерхой крыши лепного домика и, подняв руку козырьком, оглядел дали. И увидал, как по зеленой степи вьется веселая лента казачьего войска.

– Хмельницкий идет! – крикнул Карых, подпрыгнул, ухватился за веревку и лихо съехал по ней на землю.

– Грохнем во славу казацкого войска! – сказал Кривонос.

Сорвали крест. Он упал, зарывшись в землю.

Гетман был уже на околице, когда глухой грозный рык колыхнул землю, и на глазах островерхий нарядный шпиль костела приподнялся к небу и тотчас рухнул в клубы черно-красного дыма и крошева.

Хмельницкий бровью не повел.

Направил коня к своему дому.

* * *

Снял белый плащ, шапку, вошел в горницу. Посмотрел в передний угол. Икона Богоматери, принесенная в дом покойницей-женой Анной, висела косо. Какой-то не больно ретивый католик махнул по святыням схизматика то ли саблей, то ли пикой.

Богдан встал на лавку, поправил икону, поднял с угольника и повесил упавшие маленькие иконки святых.

– Ну, здравствуй, Анна, – сказал тихонько, для себя и для нее, – вот, вернулся. Гетман я теперь у тебя. За Тимоша не серчай. Такая наша доля мужская – собой рисковать.

Дверь распахнулась.

– Заходи, Иван Выговский. Садись. Был Ян – стал Иван.

Широкое простодушное лицо Выговского осунулось, глаза смотрели жестко, с вызовом. Хмельницкий углядел этот ледяной блеск и, садясь напротив пленника, улыбнулся смущенно.

– В своем доме, а угостить нечем.

Выговский глухо покашлял, посмотрел Хмельницкому в глаза.

– Человек себе на уме в столь смутное время предпочел бы плен у татар вольной службе восставшему войску. Но я просился и прошусь в это войско, в твое войско, гетман. Я – украинец и должен испить чашу судьбы своего народа, какая бы она ни была, горькая или сладкая.

– Так ты дурной? – спросил Богдан серьезно.

– Как дурной? – удивился Выговский.

– Ты сам говоришь, человек себе на уме к Хмельницкому не пойдет! Или деваться некуда, ведь я тебя на лошадь выменял…

Выговский покраснел и засмеялся вдруг. Так просто и весело засмеялся, что и Богдан хохотнул.

– Перемудрил? – хлопнул он Выговского по плечу, расходясь в смехе.

– Перемудрил! – смеялся Выговский.

– А мне очень нынче нужны такие, как ты, себе на уме, – говорил Богдан, отирая пальцами выступившие на глаза слезы. – Горячих голов предостаточно, а вот холодных, для государственных дел, пока не сыскалось и полдюжины. Вот взяли мы Чигирин, а что дальше?

– Нужно идти и разбить коронного гетмана.

– Разобьем и гетмана, а потом?

– Необходимо занять как можно больше украинских земель и согласиться на переговоры. Король тебя поддержит. Власть магнатов на Украине станет зависимой от воли короля и украинского князя.

– Украинского князя?

– Украина должна иметь не меньшую самостоятельность, чем имеют ее Радзивиллы и литовцы.

– А будет ли с того облегчение народу? Литва – страна хлопов, а казаки – люди вольные.

– Народ благословит тебя, Богдан Хмельницкий. Он избавится от гонений за свою православную веру.

– Ты православный?

Выговский встал, перекрестился на икону.

– Есть хочется, – сказал гетман. – Займись канцелярией, Иван. Бумаг нам надо много написать.

– Благодарю тебя, гетман! Буду служить тебе умом и сердцем.

Пошел к двери, но остановился.

– Выкладывай все, не оставляй и песчинки за пазухой! – строго сказал гетман.

– Пани Чаплинскую казаки привезли.

Выговский смотрел себе под ноги.

– Что ты хочешь, не пойму?

– Пани Чаплинская – воспитанница матушки моей… Не надругались бы казаки.

– Сам присмотри! Сам! Теперь у тебя воля! Даже две воли: своя и моя. С делами управлюсь, пришли ее сюда. Как зовут?

– Елена.

– Ступай к делам да позови панов радных.