Электронная библиотека » Владислав Бахревский » » онлайн чтение - страница 47


  • Текст добавлен: 29 сентября 2014, 02:29


Автор книги: Владислав Бахревский


Жанр: Историческая литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 47 (всего у книги 63 страниц)

Шрифт:
- 100% +
2

В ту ночь король поехал на совет к канцлеру Оссолинскому, который все еще сидел дома, опасаясь ретивых шляхтичей.

– Ваше величество, вы опоздали, – сказал королю дворецкий. – Канцлер умер.

– Умер! – Король побледнел. – Но он мне так необходим.

– Видимо, на небе в нем тоже большая нужда.

– Канцлер оставил меня в неурочный час, – сказал король.

* * *

Когда после похорон Оссолинского комиссары съехались на очередной съезд с русскими послами, у Григория Пушкина наготове было новое требование: пусть король пошлет своего дворянина вместе с царским дворянином, чтобы добыть в пределах Войска Запорожского самозванца Тимошку Анкудинова, который выдает себя за князя Шуйского и называет Алексея Михайловича, природного царя, – узурпатором.

Король, удовлетворяя и это требование, дал согласие на поимку и выдачу Москве прыткого беглеца.

3

Пани Елена, нарядившись турчанкой, сидела в спальне на персидском ковре, разложив вокруг себя свои красивые игрушки. Вот ларец, полный жемчуга. Ожерелья из кораллов, из розового жемчуга, из простенького сердолика и такие, которым цены нет – из рубинов, изумрудов, сапфиров. Алмазная диадема. Перстни на все десять пальцев, кольца, серьги, запоны. Букеты из стекла и драгоценных камней. Пояса.

Она, как в помешательстве, нагребла в ладони драгоценностей и сыпанула себе на голову.

– Всей радости! Всей радости!

Вдруг вспомнила пани Мыльскую, их поездку в колымаге на бал к Потоцкому. Тогда амур, укрепленный на чудо-торте, в нее выстрелил золотой стрелой. Видно, то была судьба. Выкупалась в золоте, да захлебнулась одиночеством.

«Где же теперь пани Мыльская?» – спросила себя и поняла: нет, не надобно ей ничего из прежней жизни. Но ведь новой жизни нет. Можно ли назвать жизнью вот эти ежедневные смотры драгоценностей?

С Богданом она была вместе в этом году не более двух-трех недель. То он в Киеве, то на сборище казаков, теперь в походе… Среди прислуги много недоброжелателей, хотя она, их повелительница, никого и никогда не наказывала, не попрекала, не капризничала.

– Проклятый Тимош! – сказала с ненавистью, но шепотом: этот с виду тугодум и тупица хитер и умен, как дьявол. Шпионов к ней приставил.

«Сбежать?»

У некоторых казаков жены сбежали, даже Христофор Выговский прозевал свою монашку.

«Одно за мной доброе дело и есть», – подумала Елена, вспоминая о побеге Марины Ласки.

В соседней комнате звонко трижды пропела труба на дивных часах.

«А ведь часовщик хорош собою. Он ведь шляхтич, кажется?»

Елена быстро поднялась с ковра. В комнате с часами никого не было. Пани достала ключ из тайничка, открыла дверцу и сунула в колесики ключ. Нутро часов всхрапнуло и умерло. Пани быстро закрыла дверцу, спрятала на место ключ. Послушала. Часы стояли.

Она подошла к двери и дернула шнур колокольчика. Появилась служанка.

– Часы остановились, – сказала пани Елена. – Позови часовщика.

4

Как гончие, потерявшие след, мыкались посыльные по Украине в поисках вора Тимошки Анкудинова. Наседали на гетмана, требуя выдачи. Хмельницкий принимал королевских послов в походных станах, возвращаясь из Молдавии.

– Жил у меня такой в Чигирине, – говорил он послам, – недель десять жил. Сказывал, что все его родные, князья Шуйские, в Сибири казнены, одна мать уцелела. Попросил прохожий лист до границ Московского государства, и я ему такой лист дал. Теперь он в Лубнах живет, в Спасском монастыре.

Послы мчались в Лубны, но вора уже и след простыл. В Киев уехал. Послы – в Киев, а Тимошка – в Чигирин, да еще, злодей, письма царским воеводам шлет. Одну такую грамотку получил боярин князь Прозоровский – путивльский воевода.

«Князь Семен Васильевич, государь! – писал Тимошка. – За мною есть великое царственнейшее дело и слово и тайна… Не погордись, пришли ко мне скрытно верного человека, кто бы умел со мною говорить и то царственное слово и дело тайно тебе сказать подлинно и совершенно, чтоб ты сам меня познал, какой я человек, добр или зол. А покушавши мои овощи и познавши царственное великое тайное слово, будешь писать к государю в Москву, если захочешь, а ключи сердца моего к себе в руки возьмешь».

Красивыми словесами Тимошка писал. Сам же и смеялся над затейливой этой речью.

– Костька, друг! – кричал он. – Дураков нужно дурачить.

– Бежать нужно отсюда, – мрачно говорил Костька Конюхов. – Москали от гетмана не отцепятся, пока он веревками нас не повяжет.

– Казаки беглых не выдают! – сердился Тимошка. – Уж очень хочется мне подразнить царских псов. Поглядеть, какими лисами прикинутся, чтоб в Москву нас заманить.

– Уехать бы с глаз долой. Торговлишкой тихо заняться.

– Нет, Костька! Нет! На кой дьявол нам тихая жизнь? – Глаза у Тимошки светились озорством и печалью. – Я привык с царями говорить, с царского стола есть, с царского стола пить.

– Дорого нам станет это питье и еда!

– Ладно! – согласился Тимошка. – Натешу душу, насмеюсь – уедем. На пустое место ехать – наскучаешься без крыши над головой. Приготовить надобно крышу.

Князь Прозоровский прислал к Тимошке своего подьячего. Подьячий явился к Ивану Выговскому, требуя разрешения на арест вора.

Выговский сделал вид, что он Анкудинову недруг.

– Как на исповеди скажу, – говорил он подьячему, – гетман на вора кручиноват. К себе его не пускает. Запретил давать ему подводы и корм. Да и казаки смотрят на вора косо. Помнят, что в былые времена от таких смуты случались, проливались крови многие… А выдать приказ на арест Тимошки без позволения гетмана не смею.

5

Тимошка принял подьячего князя Прозоровского в доме, который был даден ему в Чигирине для постоя. Подьячий был высок ростом, голубоглаз, улыбчат – открытая душа.

Письмо князя тоже было сама ласка: государь-де велел принять в Путивле и в Москву отпустить.

– Рад я к великому государю в Москву ехать, – сказал Тимошка. – Соберусь вот только. Дай мне три дня сроку. Исповедаюсь, причащусь, тогда и поедем.

– Не на смерть ведь едешь! – удивился подьячий.

– Не на смерть? – спросил Тимошка и посмотрел на подьячего с такой болью, что у того кончики ушей заалели.

Тимошка больше подьячего не держал и как будто и впрямь собрался в дорогу. В церковь ходил, исповедался и причастился. На третий день позвал подьячего к себе.

Тот вошел в комнату и обрадовался: сундук перевязанный стоит.

Блудливая радость замутила чистые глаза его. Выпили вина за государево здоровье, за здоровье гетмана.

– Давай за мое здоровье выпьем! – предложил Тимошка.

– С великой радостью! – Подьячий и глазом не моргнул.

– А скажи ты мне, – спросил Тимошка, – не зарежешь ли ты меня по дороге?

– Господи! Слова-то какие ты говоришь несуразные! – искренне изумился государев человек. – Езжай без всякого опасения. Колокольным звоном велено встречать тебя в Путивле.

– Колокольным звоном? – Тимошка мрачнел на глазах. – С мудрыми я мудрый, с князьями – князь, с простыми – простой, а с изменниками государевыми и с моими недругами рассудит меня сабля.

– Не пойму я тебя, – сказал подьячий. – У тебя сто перемен на час.

– Так вот тебе еще одна перемена! – закричал Тимошка. – Не поеду с тобой и Костьку не пущу. Шлют ко мне, как к простому человеку. Если государь меня пожаловал, так пусть грамоту его именную ко мне, князю Шуйскому, привезут. Да пришлют человека не из Путивля, а из Москвы, да пять человек из Вологды, да пять человек из Перми, которые знают, кто я и каков. А теперь ступай. Недосуг мне!

* * *

От копыт путивльского коня след еще теплый был, как прискакал конь московский.

Тимошка, одетый казаком, заехал во двор, где остановился москаль.

– Есть чего для продажи?

– А что надобно?

– Надобно то, чего у вас есть, а у нас нет.

– Рыбий зуб есть. Только по карману ли тебе? – с сомнением посмотрел посольский ярыжка на простоватый кунтуш Тимошки.

– Это моржовые клыки, что ли? Диковинка. Пожалуй, раскошелюсь. А можно и на обмен! Хочешь турецкий ковер? Раковины есть большие, с индийских морей. – И как бы между прочим спросил: – Кто приехал-то?

– Царев посол. Унковский.

– Был у нас Унковский.

– У вас Григорий был, а теперь Василий приехал.

– Приходи ко мне на двор с товаром, – предложил Тимошка, объяснил, как найти его, и поехал к Ивану Выговскому.

Выговский Анкудинова жаловал.

Тимошка давно уже смекнул, отчего это великие визири и даже великие государи не гонят его тотчас со двора прочь, но кормят, поят и даже деньги дают. Тимошку держали про запас, как держат в доме вещь ненужную, надеясь, однако, что когда-нибудь и она будет пригодной.

Выговского весьма интересовали Тимошкины связи с Римом. Быть казачьим министром – все равно что на бочке с порохом сидеть. Выговский был смел сесть на жуткую эту бочку, но взлетать вместе с нею он не собирался.

– Опять за твоей головой! – сказал генеральный писарь, улыбаясь раннему гостю. – Уж ты об этом, наверное, раньше меня узнал.

– Никогда не думал, что в Москве могут так прытко дела решать, – поморщился Тимошка, поглаживая рукой шею.

– Гетман тебя не выдаст, – сказал Выговский. – Но ведь и капля камень точит. Ради дружбы чего не сделаешь, а гетману не терпится опутать себя московской петлей.

– Что ты мне посоветуешь, пан писарь?

– Я дам тебе письмо к венгерскому князю Ракоци. Два письма. Одно к самому Ракоци, а другое отвезешь шведской королеве.

– Рад служить за доброту вашу, за щедрую хлеб-соль.

В кабинет генерального писаря вошел есаул Лученко:

– Московский посол к тебе идет, пан писарь.

Тимошка торопливо встал.

– Проводи князя Шуйского задним двором, – сказал Выговский есаулу.

6

Посол московского царя привез Выговскому за особую его службу особое жалованье сибирскими соболями.

Показывая расположение к Москве, добиваясь ее доверия, генеральный писарь передавал царским послам наитайнейшие письма и грамоты от хана, короля, киевского воеводы… Совершал он это в глубочайшей тайне, о которой знал только один человек – Хмельницкий.

Посол, поговорив о многих делах, спросил Выговского, отдадут ли ему Тимошку-вора?

– Этот вор всем надоел, – сказал Выговский. – Боюсь, что государь и великий князь Алексей Михайлович будет кручиноват на гетмана, если он заупрямится и не пошлет с тобою вора.

– Истинно так! – сказал посол.

– Я постараюсь склонить гетмана к той мысли, что нам придется выбирать между дружбой с царем и дружбой с Тимошкой.

– Истинно так! – обрадовался Унковский.

Тимошка согласился встретиться с послом в церкви.

Явился Тимошка в церковь в середине молебна, прошел мимо посла, не поклонясь, встал на левом клиросе. Молебен отпели, но Тимошка с клироса не уходил, ждал, когда посол сам к нему подойдет. Унковский не выдержал, послал к упрямцу своего подьячего. Тимошка, уважив просьбу, сошел с клироса и, подойдя к Унковскому, поклонился ему и хотел идти прочь.

– Постой! Поговорить мне с тобой надо!

– Поговори! – разрешил Тимошка и, обратясь к попам, попросил их всех выйти из церкви. Послу сказал: – Верно, я не царя Василия сын, а его дочери. В Смуту ее казаки взяли, а потом она за моим отцом была.

Унковский сердито потряс бородой:

– У государя царя Василия Ивановича всея Русии детей не бывало!

– Мой отец был наместником Перми, Оквода и Усть-Выми!

– Это когда же?

– При царе Михаиле Федоровиче.

– При государе царе и великом князе Михаиле Федоровиче всея Руссии никто нигде при его государевой державе в наместниках не бывал! – осадил Тимошку посол. – Оквод, Усть-Вымь – вотчины архиепископа Вологодского. Я сам был в Еренском воеводой. И ты свои речи оставь! Без всякой хитрости езжай со мною к великому государю и вину свою принеси. А государь вину тебе велит отдать.

Тимошка вдруг перекрестился, глядя на образ:

– Еду! Крест мне поцелуешь на том, что в дороге меня не уморишь и что в Москве меня не казнят?

– Эти речи непристойные! – вскричал Унковский. – Мы одному государю крест целуем.

7

10 октября 1650 года в Чигирин воротился из похода Хмельницкий. И каково же было удивление посла, когда он узнал: на пир к гетману не его – слугу великого государя позвали, но вора, Тимошку проклятого.

Через три дня приехали в Чигирин послы молдавского господаря говорить о свадьбе между Тимошем и Роксандой.

На тот обед московский посол был зван и увидал на том государском обеде – опять-таки Тимошку. Сидел вор за столом, как свой, близкий гетману человек.

На первой же встрече Унковский потребовал у гетмана, чтоб тот выдал ему государева ворога.

– На то нужно решение войскового круга, – ответил Хмельницкий. – У нас, как на Дону, – кто откуда ни придет, выдачи нет!

Искал Унковский людей, чтоб отравили Тимошку или зарезали – не нашел.

А потом Тимошка вдруг исчез. Да только ненадолго. В Ревеле объявился, восставшим псковичам войско свое в помощь предложил. Псковичи с изменником разговаривать не пожелали.

Он снова исчез и вынырнул при дворе шведской королевы Христины.

8

В декабре 1650 года в Варшаве собрался сейм. Войны в стране не было, но миром такой мир тоже назвать было нельзя. Крестьяне резали панов, паны вешали крестьян. Гетман искал помощи в Москве и Истамбуле. Хан был готов ограбить и Москву, и Польшу. Мир нужен был всем, только вот не знали, какая дорога к нему ближе – через терпение или все-таки через войну.

Хмельницкий прислал на сейм трех полковников: Маркевича, Гурского и Дорошенко. Казаки приехали говорить о мире, но с четырьмя условиями: уничтожить унию, утвердить Зборовский договор, отказаться от притеснений народа и в заложники по всем этим статьям дать Вишневецкого, Конецпольского, Любомирского и Калиновского. Им жить на Украине, но без дворни.

Адам Кисель выступил на сейме с мудрой и красивой речью, доказывая, что унию действительно следует уничтожить.

Новый канцлер Лещинский говорил сразу после Киселя:

– Как козел не станет бараном, так и схизматик не будет искренним защитником католиков и шляхетских вольностей, будучи одной веры с бунтовщиками-хлопами! – Это канцлер отвесил в сторону Киселя, а потом и в сторону казачих послов: – Все глупое хлопство до того нынче распоясалось, что не позволяет шляхте верить так, как ей повелевает дух святой, а позволяет верить, как предписывает пьяная сумасшедшая голова Хмельницкого. Вот какой появился доктор чертовской академии! Хлоп, недавно выпущенный на волю, хочет отнять у поляков веру святую! Им, хлопам, не нравится слово «уния». А нам не нравится слово «схизма». Хотят мира, пусть отрекутся от своего безумия схизматического! Пусть соединятся с западной церковью!

В гуле одобрения потонула речь нового канцлера.

«Они хотят войны», – думал король, слушая неистовые крики.

Сейм решил увеличить кварцяное войско до тридцати четырех тысяч воинов, литовское – до восемнадцати.

24 декабря сейм проголосовал за войну.

Ян Казимир, однако, даровал трем казачьим полковникам – послам Хмельницкого – шляхетское звание.

Часть пятая
Берестечко

Глава первая
1

Даже снег в Горобцах пирогами пропах!

Мороз осадил село со всех боков. Все было в инее: колодезные журавли, дымовые трубы, прутики новых садов, воробьи и вороны. Даже воздух, покачиваясь на ветру, сиял на солнце тяжелой серебряной парчой, взыгрывая то розовым, то голубым пламенем. Казаки и казачки заперлись по хатам, и мороз, добираясь до них, рассадил у дверей самых хватких своих ребят. Стоило двери открыться, как они ломились гурьбою в сени, замораживая кринки с молоком, ведра с водой, но, правду сказать, ломились понизу. Поверху из хат перло таким густым теплом, таким злодейски огненным духом горилки, что Морозу крутило красный нос на сторону и слеза его прошибала.

Жизнь, как дерево, отрясла старые листья да и пустила в рост новые побеги. Под Рождество парубки и дивчины снова ходили по дворам с колядками, с песнями. Незло подшучивали над добрыми людьми и делали проказы людям заносчивым. А потом пришли Святки, когда снег хрустит и сияет, когда парубки впадают в мечтательность, а дивчины в тревогу, принимаясь гадать и ворожить.

Одним словом, Горобцы готовились отпраздновать Крещение. В селе все еще радовались миру, не знали, что у поляков клич по воеводствам: посполитое рушение.

Не ведая о том, Павел Мыльский растратил талеры дворецкого пана Фирлея – купил три пары волов, три лощади для хозяйственных нужд, полдюжины коровок да дюжину овец. Селяне порешили давать своим панам на «поклон» по праздникам, но чтоб о барщине или еще о каких поборах и речи не было. Пани Мыльская и сын ее Павел не артачились, и село, принимая беглых да потерявшихся, росло и богатело. Рядом с часовенкой церковь поставили, хоть и деревянную, но большую.

Потому и ехали из соседних сел в Горобцы казаки и крестьяне, чтоб всем миром отпраздновать Крещение.

Поутру все лошади в Горобцах были запряжены в сани, санки, розвальни или оседланы. Скопом поехали к церкви слушать молебен. Это называлось ехать на Офань. От церкви покатили к реке.

На середине реки стоял, пламенел на солнце ледяной рубиновый крест. Чтоб цвет был, лед поливали свекольным квасом.

Полюбовавшись сверху на диво, тронулись на выгон. Отсюда была пробита санная дорога через поле, к лесу, от леса по гряде, там санный путь обрывался, и на выгон надо было скакать полем, без дороги.

В прежние времена победителю дарили коня, по теперешним, трудным – награда была не столь заманчива: пять мешков овса, два мешка муки и боров пудов на пять, с намеком отдать его для общего мирского пира.

Охотников скакать было много. Не ради мешков – ради удальства.

Парубки каждого села имели свой цвет. У одних шапки зеленые, у других красные, у третьих пояса белые. Парубки Горобцов были в синих шапках и в синих поясах.

Павел Мыльский тоже счастья захотел попытать. Конь у него был хороший, тревожило комковатое, из-под буряка, поле, которое спускалось к выгону сверху вниз. Снег на поле был неглубок. Попадет лошадь ногой в рытвину – поломает.

Братья Дейнеки тоже были тут как тут. Косились друг на друга, не беря в счет других лихачей.

Наездники выстроились на выгоне в линию, старик Квач пальнул из пистолета – и началось!

Подняв за собою алмазное облако снежной пыли, вся масса всадников устремилась вверх по тягуну.

Павел Мыльский только чуть пришпорил коня, и тот, по натуре своей неуступа, широким махом вынес пана из тесноты скачки и, никому не уступая первенства, пошел вверх, вверх к лесу, оставляя за собой лихих Дейнек и всех прочих искателей деревенской славы.

Пани Мыльская смотрела за скачками с крыльца своего дома. Она никогда еще не видела сына в настоящем мужском деле и теперь, глядя, как мчится ее кровиночка впереди, улыбалась всеми морщинками. Однако на счастливую эту радость опускалась, как забрало, ледяная шляхетская гордыня: хлопы есть хлопы, а шляхтич – шляхтич. Да как они смеют думать о победе, когда среди них природный рыцарь, в двенадцатом колене рыцарь!

Пани Мыльская и за своими поглядывала, за теми, кто был в синих шапках и синих поясах. Горобцы скакали впереди.

«Мои! – сказала себе пани. – Приди они последними, уж я бы их…»

И запнулась – что было, то минуло.

Павел птицей пролетел по гребню косогора, развернул коня у столба и поскакал вниз по полю, где стояли гурьбой люди. Он не мешал коню выбирать дорогу, побаиваясь бездорожья, но, оглянувшись, увидал: Дейнеки нахлестывают коней и сокращают расстояние. Ожег скакуна плетью, и от жестокой обиды конь, покосившись на седока красным глазом, помчался по полю, готовый проломить стену так стену, небо так небо. И —!

Павел понял, что летит.

Упал в снег. Вскочил. Кинулся к коню. Конь, заваливаясь на бок, суматошно взбрыкивал ногами. Павел встал перед ним на колени. Огладил морду, ощупал ноги. В колдобину попала правая, передняя. Павел ощупал бабку и увидал, что коню больно. Это был всего лишь ушиб, но Павел снял с себя пояс, перетянул коню ногу, поднял его и повел под уздцы на выгон. Мимо скакали наездники, но Павлу было все равно.

Пани Мыльская видела падение сына. Сын встал, поднялся конь. Она ушла в дом и молилась. Не за ее ли «шляхетскую дурость» наказан сын и она сама?

Дейнеки были великодушны. Обступили пана Мыльского, оглядывали, оглаживали его коня.

Дали мешок муки, два мешка овса.

– Твои! И не перечь – обидишь!

Павел обижать Дейнек не захотел.

А праздник раскатывал, раскручивал свое огнеперое колесо.

С колокольни грянул трезвон. Все вернулись к церкви, совершили кругом ее крестный ход и отправились на ополонь, вырубленную крестообразно на льду реки.

Рубиновый ледяной крест подняли, опустили в ополонь, и тотчас все повели лошадей напоить святой водой. Дети пускали в небо голубей – образ Духа Святого, а казаки подняли веселую пальбу – били черта. Да знать, не убили.

Польный гетман Мартын Калиновский собирал в своем родовом замке войска.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации