Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"

11

Василий Лупу бежал с поля боя, с несчастной для него речки Яловец, в свои милые Яссы.

По утрам он объезжал город. Ехал то в монастырь Галию, то в монастырь Саввы. Дел у него ни до кого теперь не было. Он ездил и смотрел. Смотрел на созданное его умом, его сердцем, его верой в Бога.

– Как-то без меня будет в Яссах?

Турецкий султан прислал Лупу три халата и подтвердительную грамоту на владение молдавским престолом.

Престол был. Только подпирать его охотников не находилось.

Крымский хан в помощи отказал. Казаки не опомнились от речки Яловец. Да и польский король Ян Казимир выступил с сорокатысячной армией под Каменец, загородил казакам дорогу в Молдавию.

Запросил помощи великий господарь у своего зятя-казака, Богом молил поспешить.

Глава шестая

1

Все утро Тимош заводил сеть на родной своей речке Тясмине.

Вернулся мокрый, усталый, но посветлевший душою.

Стаскивая грубые сапоги и холстяную одежду, глядел на приготовленную для него дорогую, ставшую привычной. Так глядел, словно в лягушку предстояло обернуться.

Обреченно натянул тонкое заморское белье, платье княжеской красоты и пышности, пошел на половину жены.

Княжна Роксанда сидела за пяльцами, расшивая золотыми и серебряными нитями плащаницу.

Княжна ждала ребенка и береглась от лишних хождений и даже от солнца.

Она улыбнулась мужу, но улыбка была вопрошающая. Маленькая, совершенно беспомощная на чужбине, Роксанда имела силу и смелость потребовать от своего казака, чтобы он без промедления шел на помощь ее отцу. Тимош дважды наорал на Роксанду, потому что это не ее, бабье, дело – лезть в государские дела, но она стояла на своем. Побить жену Тимош не смел – как бы выкидыша не случилось.

– Ну, чего глазами лупаешь? – спросил он грубо и смотреть стал не на нее – на пяльцы, а там его ждали печальные глаза Христа. Такие печальные, что сердце само собой ворохнулось в груди, невольно покосился на утиный, некрасивый живот жены, на ее белое, измученное страхами за отца, за свое будущее лицо, и вдруг – совестно стало. За постоянную свою грубость, за показное равнодушие, хотя про себя знал – без памяти любит этот ласковый теплый комочек, эту раковину морскую, чужеземную, непонятную.

Подвинулся ближе, положил руки на плечи Роксанде, чувствуя все ее белые тоненькие косточки.

– У меня только восемь тысяч, – сказал ей. – Твой отец кличет Сучаву оборонять. Он туда Домну Тодору со всей казной отправил. Сегодня как раз гонец был.

Он почувствовал, как похолодели и сжались плечи Роксанды.

– Иду я в Сучаву, иду! – сказал он несердито.

«Как же тебе не идти, – подумала Роксанда, – сокровища Лупу могут пропасть».

– Я соберу тебя в поход, – сказала она, поднимаясь.

Он кинулся на турецкий диван, разбросал ноги и руки. В комнате было прохладно, пахло цветами.

Жена торопливо вышла, а он сладко потянулся, довольный собой, и заснул.

Тотчас приснилась ему туча. Та самая, что унесла у него победу на речке Яловец, под Тырговиштом.

Он мчится на своем желтом коне, а град сечет ему в лицо, и спрятаться некуда, и увернуться от градобоя невозможно. Враги близко. От них черно – так их много. Тимош оборачивается, чтобы послать в бой полки, а позади – пусто. Синее небо, голая земля, и ни одного казака. Он сразу же решает повернуть коня и бежать, но слева и справа верные Карых и Загорулько. Они идут бок о бок с ним, чтоб защитить от ударов, а ему это не нужно. Они мешают бегству.

– Да чтоб вы пропали! – бормочет он, и в это же мгновение сабли врагов падают на голову, но Карых и Загорулько закрывают его, и он наконец свободен. Он бежит. Небо перед ним чистое, земля гладкая, но совесть у него не чиста. Он оглядывается и видит окровавленных Карыха и Загорульку. Они все еще машут саблями, умирая за него.

Проснулся: Роксанда трясла за плечо.

– Ты плакал во сне, – сказала она.

– Плакал? – удивился он. – Да нет, я не плакал. Хлопцев порубали… Господи! Что за сон? Они же все живы, и Карых, и Петро Загорулько.

– Пусть только во сне тебе бывает страшно! – сказала Роксанда. – Я знаю, ты – герой. Да превзойдет твоя слава славу Александра Македонского.

Тимош поднялся с дивана.

– Куда нам, казакам, с царями славой мериться. Быть бы живу! – привлек к себе Роксанду, и она тотчас прижалась к нему, и он почувствовал ее живот. – Роди мне казака!

– Я рожу близнят! – уверенно сказала Роксанда.

Тимош засмеялся и, смеясь, пошел из горницы жены поглядеть, что ему собрали на дальнюю дорогу.

2

– Проточная вода успокоится, а враг – никогда, – сказал Богдан Хмельницкий, оглядывая Тимоша. – Не успели поздороваться, а уже приходится «до свидания» говорить.

Тимош, войдя к отцу в канцелярию, приметил, конечно, что у окна на лавке – теперь он был за спиной – сидит какой-то молоденький шляхтич из богатых, но кто таков, не узнал, а спросить у отца было не ко времени, слушал наказ перед дорогой.

– Одно хочу тебе сказать; хоть и к родне идешь и хоть не ты в них, а они в тебе нуждаются, помни: если твой правый глаз не доверяет левому – этого не стыдиться нужно, а радоваться, значит, голова на месте. И упаси тебя Бог в княжескую милость рядиться: ты – казак. Для памяти турецкую присказку тебе дарю: подрежь уши ослу – он все равно газелью не станет.

Тимоша разбирала досада: его поучали при постороннем человеке. Чтобы показать отцу, как это его задевает, он резко повернулся к богатому молодчику, присел, а присевши, хлопнул себя ладонями по бокам, как петух крыльями бьет, да так и покатился со смеху.

– Юрко! Ты ли это?

Юрко давно уже стоял, ожидая, когда с ним заговорят.

– Я, – улыбнулся Юрко радостно, но с места не сдвинулся.

Тимош подбежал к нему, обнял, повернул туда-сюда.

– Экий ты! Я думал, княжич иноземный к нам прибыл.

На ясном лице Юрка сохранялась все та же приветливая сдержанная улыбка.

– Да ты, брат, совсем не наш стал! – удивился Тимош. – Заучили тебя киевские мудрецы. Плюнь на латынь. Бери саблю, поехали со мной!

– Я рад, – сказал Юрко, – что застал тебя.

– Отец! – вскричал Тимош. – Забери ты Юрка из академии. Поляком станет хлопец. Чистым поляком.

– Умная голова казаку не помеха, – сказал Богдан. – Тебе бы, Тимош, тоже поучиться надо.

– Да уж поздно!

– Ума набираться никогда не поздно.

Богдан встал, обнял сыновей.

– Одно крыло у меня совсем крепкое, а другое вот отрастает.

3

5 июля 1653 года Василий Лупу выступил со всем своим войском на Стефана Георгия.

Все утро над Яссами бушевала гроза. Молнии секли небо по две, по три враз, и казалось, небесная твердь повредилась и никогда уже не быть над Яссами безупречному голубому своду. Вместо раскатов грома стоял неумолчный гул и рокот.

Одна из молний ударила в церковь Святой Параскевы. Загорелся купол, крест сорвался и ушел глубоко в землю.

Пожары возникали то там, то здесь, и вдруг запылали дворцовые конюшни.

– Возможно, само небо возвещает о конце моего господарства, – сказал Лупу сыну Стефану.

– Не следует ли отменить поход? – спросил Стефан.

Василий Лупу улыбнулся:

– Верно, сын! В государственных делах надо уметь отступать до самого дальнего края. Упираться и стоять за правду так же нелепо, как упираться и стоять за неправду. Я только думаю о том, что сидеть ныне во дворце еще более опасно, чем идти на поле брани.

Армия покинула Яссы. У господаря было одиннадцать тысяч молдавского войска и четыре тысячи казаков. За армией потянулись возы греческих купцов. Греки боялись оставаться в городе.

Гроза угомонилась. Воздух был целителен, его можно было пить, как вино. Господарь, хмелея от свежести, выглядел веселым и бодрым.

Когда проезжали какой-то деревенькой, Василий Лупу вдруг указал на первую попавшуюся ему на глаза хату и сказал своим телохранителям:

– Я хочу поговорить с хозяином этого жилья.

Мужика звали, как и господаря, Василием. Он был черен и худ.

– Я хочу поговорить с тобой с глазу на глаз, – сказал Лупу, и все тотчас вышли из дому.

Лупу сел. Мужик стоял перед своим повелителем, разминая в широченных ладонях свою шапку.

– Садись и ты, – сказал ему Лупу.

– Не смею, – ответил мужик.

– Садись. Я – велю. Мы должны говорить с тобой на равных.

Мужик сел, словно на кол. Лупу не спешил со своим разговором.

– Дай воды.

Мужик сорвался с места, принес полный ковш. Лупу хотел только пригубить, но выпил ковш до дна.

– Сладкая вода в твоем колодце.

– Сладкая, – согласился мужик.

– Ну а ты моего питья испей! – Достал сулею, налил вина.

Мужик выпил.

– Ну как? – спросил Лупу.

– Доброе вино! Никогда такого не пивал, – признался мужик. – Мой виноград тоже неплох, а такого вина не сделать.

– Скажи! Только правду скажи! Плохим ли я тебе был господарем? – спросил Василий Лупу.

Мужик от такого вопроса стал красным, как краснеют раки, опущенные в кипяток.

– Я хочу знать правду, – предупредил господарь. – За правду, какая бы ни была, я тебя награжу. Неправду я каждый день слышать привык.

Хозяин дома заерзал на лавке.

– Нам все одно! – сказал, быстро глянув на своего непрошеного гостя. – Нам до господаря, как до неба.

– Как же все равно! – удивился Лупу. – Я весь народ на три года от поборов освобождал, разве не легче было жить?

– Легче! – согласился мужик. – Только мы такого не помним. Это при дедушке еще было.

– Верно! – согласился господарь. – Добро долго не помнят. Это я помню, потому что для меня и нынешний день дорог, и первый день моего господарства, а был тот день почти двадцать лет тому назад. Это я помню, что строил школы, храмы. Мощи перевозил.

Мужик согласно кивал головой.

– Так плохим ли я был для тебя господарем? – вновь спросил Лупу.

– Хорошим, – сказал мужик.

– А вот сядет на мое место не грек, а вашего, молдавского рода господарь, ты ведь возрадуешься?

– Возрадуюсь! – согласился мужик.

– А чему же ты возрадуешься? Будет тот господарь молдаванином, но сдерет он с тебя втрое против моего. О школах думать забудет. Храмы строить не станет, потому что, угождая туркам, все деньги в Истамбул сплавит. Чему же ты возрадуешься?

– Да ведь свой! – сказал мужик. – Только в твоих словах, пожалуй, тоже есть правда.

– Ты еще вспомнишь эти мои слова. И меня вспомнишь.

Лупу положил на стол золотой, перекрестился на икону и вышел из хаты вон.

4

Войска выстроились друг против друга. Трубы запели атаку. Но молдаване – все правое крыло – опустили знамена и перешли на сторону Стефана Георгия.

И все переменилось вдруг. Настегивая лошадей, грохоча колесами, помчался в бегство купеческий обоз. Бежали все: казаки, бояре, господарь. Каждый бежал, думая о себе.

Погоня была яростной.

Стефан Лупу, прижатый преследователями к реке, прыгнул с конем в воду и ушел с казачьим отрядом к Хмельницкому. Молдавский гетман, брат Василия Лупу, попал в пшеницу. Его настигли и взяли в плен.

Сам Лупу с отрядом преданных ему черкесов ушел в Рашков.

5

В первый день Успенского поста, как отметил в своей книге современник событий Павел Алеппский, Тимош Хмельницкий с восемью тысячами казаков переправился через Днестр.

Боясь очередного разгрома, новый господарь Стефан Георгий отступил от переправ, дал казакам свободный проход. Шпионы доложили Стефану Георгию: молодой Хмельницкий намеревается идти не на Яссы, а в Сучаву, где затворилась с казной Домна Тодора.

Крепость Сучава примостилась на горе, среди лесов. Когда-то Сучава была столицей первых молдавских господарей, но медвежий угол для разворотистой торговли был негож, да и руки нужно иметь слишком длинные, чтобы править страной из угла. Столица обосновалась в Яссах, а Сучава год от года хирела, пустела, но теперь она была, как встарь, у всех на устах.

Первое, что сделал Тимош, явившись в Сучаву, так это ограбил армянский монастырь. Взял у чернецов два бочонка золота да бочонок жемчуга.

– А что было делать? – оправдывался он перед Домной Тодорой. – Мне казакам платить нечем. Я им за прошлый год остался должен, за речку Яловец.

– Я заплатила бы казакам, – пожала плечами Домна Тодора. – Стоило ли обижать монахов? У нас и так очень мало друзей в этой стране.

– Не было их у вас, друзей! – вспыхнул Тимош. – Были бы друзья, не сидели ли бы мы нынче в Сучаве. Переживут длинногривые! Еще накопят.

Резкий в словах, плавный, но быстрый в движениях – это был не тот жених-чурбан, над которым потешались боярыни и боярышни.

– Сколько у тебя войска? – спросил шурина Стефана Лупу так, словно выговаривал.

Весь выводок князя Василия Лупу был тут, с Домной Тодорой.

– У нас три сотни черкесов и с полтысячи местного ополчения, – дал отчет Стефан Лупу.

– Местного? Предадут в первом же бою.

– Княгиня им обещала хорошие деньги.

– Значит, вся надежда на моих казаков, – подытожил Тимош. – Ты, Домна Тодора, не кори их, а люби. Казаки – люди невежливые, но зато и не предатели.

Отчубучил и пошел спокойно спать.

* * *

Поднялся до зари. Осматривал крепость. От Домны Тодоры потребовал денег: нужно поправить стены, где поднять, где укрепить.

С удивлением наблюдала величавая княгиня за молодым полководцем. Человеку едва за двадцать, а он уже и слову ответчик, и делу знаток.

Врага пока не видно, мог бы на боку лежать или устроить пир на весь мир – хозяин города, кто ему на дороге встанет? – а он с утра то на стенах, то на рытье шанцев вокруг крепости. Не забыл поглядеть подвалы с продовольствием и остался недоволен:

– Фуража мало! Надо немедля послать за фуражом.

Послать послали, да только вместо возов с кормом для лошадей явилась под стены армия Стефана Георгия. Двадцать тысяч молдаван, венгров, валахов.

6

Осадившее Сучаву войско, видно, не чувствовало в себе силы взять крепость приступом. Окапывалось, ставило осадные пушки, вырубало в лесу просеки.

– Они ждут подкреплений, – решил задачу Тимош.

Он позвал к себе в замковые покои полковника Федоренко и шепнул ему что-то на ухо.

Вылазку сделали на вечерней заре. Три тысячи казаков напали на ближайший к крепости полк и вырубили его при полном замешательстве соседних полков.

Водил на вылазку казаков сам Тимош. Ударил, уничтожил, спрятался за стены.

Потери ошеломили Стефана Георгия и его командиров – тысячи трехсот бойцов не досчитались они.

– Ах так! – вскричал самозваный господарь, когда ему доложили об уроне. – Ах так! Я их без капли воды оставлю!

И всю свою армию послал копать землю, чтобы отвести реку от Сучавы.

Осажденные воду заготовляли впрок, но Тимош, глядя со стены на неприятеля, кусал губы. Он видел, где можно прорвать кольцо окружения, он знал, как это сделать с наименьшими потерями, но оставить город было нельзя. Он, Тимош, должен, как собака, сидеть на сундуках Лупу. Оставалось одно: терпеть – голод, жажду, слезы. Терпеть, покуда не выручит отец.

Но Богдан Хмельницкий помочь сыну не мог. Ян Казимир занял Каменец. У короля было сорок тысяч, и у Хмельницкого – сорок тысяч. Проиграть битву – отдать Украину на растерзание. Уйти в Молдавию – оставить свои города без защиты. Да и казаки роптали. Они не желали умирать за какого-то Василия Лупу.

7

Василий Лупу, отощавший, с черными ямами под глазами, сидел против свата, поглаживая перстни на руках. Запущенная борода отросла, замусолилась, стала совершенно седой.

– А ты у нас белобородый, – сказал Богдан Хмельницкий без всякого умысла, даже стараясь польстить вельможному старику, – белобородые на Востоке в почете.

– Я давно сед, – Лупу досадливо поморщился, – бороду недосуг покрасить. Но сегодня у меня добрые вести. Брат Домны Тодоры Шериф-бей собирает войско.

– Скорей бы уж минуло проклятое нынешнее лето! – Хмельницкий навалился грудью на стол. Поглядел на Лупу. – Наступать молодому – милое дело, а вот в крепости отсиживаться? Один он там, в Сучаве твоей! А волков на него со всей Европы набежало. – Вздохнул на всю горницу, разогнулся, налил в кубок вина. – Пей, брате! Нам пока что иного дела нет. Пей, ото наилучша потиха в смутку. Ох, смутка, смутка! В мутной воде старым щукам добре, а каково зеленым окунькам?

Выпили вино. От казацкого зелья господарь поперхнулся.

– Это оттого, что к сладенькому привык, – засмеялся Хмельницкий. – Коли повелся с казаками, привыкай к казачьему котлу… Теперь-то и хвалишь, наверное, себя, что за казака дочку отдал. Не спешит что-то другой твой сват с помощью.

– Мы себя почитаем за мудрецов, но судьба мудрее нас. Это верно. – Лупу встал, ножом оправил пламя единственной свечи, горевшей в комнате гетмана. – Сколько Тимош еще сможет продержаться?

– Знать бы! Тимош – добрый казак, но торопи своего Шерифа, торопи, господарь! – Подошел к Лупу, положил ему на плечи руки, поглядел в лицо. – Старые мы! Вон какие глаза-то у тебя, как ямы, черные. Да и у меня… Неужто мы, два вековых ворона, соколенка нашего не выручим? Ему высоко летать, коли Бог даст.

8

Вода начала убывать в речке, а Тимош, на радость казакам – врагам назло, устроил банный день.

Мылись в господарской, в турецкой бане.

Изнемогая от удовольствия, сидели в парилке с сухим паром.

– Как щекотун какой по телу бежит! – оглаживая взмокшее от пота тело, удивлялся господарской бане Загорулько.

– А ты споймай его да и передай другу! – Карых в парной томился, но не хотел отстать от товарища. Не выдержал все-таки. – Пойду окунусь.

Посреди бани был бассейн с теплой водой.

– Пошли уж, – согласился и Загорулько.

В бассейне было тесно, но поплескались, пришли в себя, пошли поискать шайку, а шаек в господарской бане не заведено было.

– С потом вся грязь соскочит! – решил Петро, и они полезли в парилку с мокрым паром, а когда наконец вышли из бани, то в ногах чуяли такую легкость, что на середину улицы не лезли: дунет ветром – как бычий надутый пузырь в небо утащит.

– Теперь бы жажду утолить! – помечтал Карых.

И только сказал – увидал корчму, а в дверях корчмы глашатая, который приглашал панов казаков выпить доброго вина во славу законного господаря Василия Лупу и его господарствующей супруги Домны Тодоры.

Казаки веселились, а тем временем возле колодцев ставили крепкую стражу: вода отныне становилась драгоценным напитком. Казакам полагалось две кружки в день, жителям – одна кружка.

И тут новая «радость» – к Стефану Георгию на помощь прибыл пятитысячный отряд польской шляхты во главе с Кондрацким. Пришел с тем отрядом поискать встречи в бою с Тимошем, удачливым соперником своим, князь Дмитрий Вишневецкий.

9

Домна Тодора с боярышнями своими и служанками носила на стены в глиняных кувшинах воду и вино. Воды в Сучаве было меньше, чем вина.

Домна Тодора сама налила Тимошу полкружки, ни больше ни меньше – столько же, сколько теперь полагалось всем другим казакам.

Тимош принял кружку двумя руками, воду выпил жадно, смакуя каждую каплю влаги.

– Я приглашаю к себе всех отличившихся казаков, – сказала Домна Тодора.

– А надолго ли вина хватит? – спросил Тимош.

– Винные подвалы в Сучаве велики, – ответила Домна Тодора. – Не о вине моя забота, вот хватит ли у казаков выдержки терпеть в осаде голод и жажду?

– Мои казаки бьются славно, хотя и знают: после смерти еще раз смерти не бывает, – сказал Тимош турецкую пословицу, с Домной Тодорой он говорил по-турецки. – Ступайте скорее в укрытие, ваша милость, поляки приступ затевают.

Домна Тодора, невзирая на грохот пушек, продолжила свой путь по стене, ободряя защитников спокойствием, своей красотою, своим бесстрашием, а иного и талером.

У Тимоша было очень удобное для наблюдения и для командования место. Стена со стороны крепости поднималась от земли всего на человеческий рост, да зубцы еще настолько же. С внешней стороны здесь был крутой отвесный обрыв – естественная защита.

Тимош, сидя на деревянном брусе, через смотровую щель между зубцами наблюдал за передвижениями вражеских войск.

– Сам пан Кондрацкий ведет войско на приступ. Половину армии собрал перед воротами… Не поддеть ли нам его? – быстро спросил у Федоренко и Стефана Лупу, которые стояли рядом. – Ударим, смешаем ряды, заберем лестницы – и назад.

– Кони плохие стали. – Федоренко был смущен дерзостью замысла.

– Сегодня они плохие, а завтра еще хуже будут. Еды им не прибавится. Нет, нам и впрямь пора познакомиться с паном Кондрацким!

10

Князь Дмитрий Вишневецкий устанавливал большую мортиру. Он устанавливал ее так, чтоб снаряды падали на цитадель. После смерти своего великого дяди, князя Иеремии, Дмитрий уехал в немецкие земли. Не для того, чтобы развеяться, а для того, чтобы стать ученым-воином. Особенно его тянуло к пушкам. Он учился сначала в Голландии, потом переменил несколько немецких княжеств. Его уже стала занимать не разрушительная сила огня, но сам полет ядра. Оказывается, полет этот можно высчитать. Это не стихия. Баллистика завела молодого князя в дебри математики. И цифирь – одна цифирь – стала ему спасением от себя же самого, когда он узнал: Роксанда венчалась с казаком Тимошем. Только тогда он признался себе, что вся эта поездка за немецкой боевой наукой совершена ради спасения Роксанды. Он собирался явиться, как сам Георгий Победоносец, и защитить молдавскую княжну от варвара. Но у варвара было под рукою войско, а молодому Вишневецкому еще предстояло делом доказать, что он – князь не только по роду, но и по воинскому призванию.

Математика спасла, умерила первую оглушительную боль, но не излечила от любви и ненависти.

То и дело впадая в черную меланхолию, князь Вишневецкий вернулся на родину. Когда пронесся слух, что Тимош осажден в Сучаве, он в тот же день оседлал коня и поехал искать встречи с похитителем своего счастья.

Пушка была установлена, и князь Дмитрий сам сделал три первых выстрела: Кондрацкий вел армию на приступ.

И вдруг, когда наступающие были уже под стенами, городские ворота отворились и несколько тысяч казаков врубились в пехоту, как в лозняки.

Впереди всех на желтом коне скакал Он. Князь Дмитрий замер у своей мортиры. Мортира стреляла, но князь и грохота, кажется, не слышал. Это было как видение. Всадник на желтом коне, с луком в руках скакал, пуская стрелы, и каждая находила цель.

Пан Кондрацкий бросил на казаков конницу, но казаки отступили, а со стен, прикрывая их отход, ударили пушки.

– Его конь не касался копытами земли, – услышал князь Дмитрий свой голос и опамятовался. – Что за фантазия?!

Он пришел в свою палатку и написал вызов на поединок. Написал и тотчас порвал послание… Вызвать на поединок холопа? Этого не поймут. А хам еще и высмеет его, князя, на весь мир. Под стенами Сучавы кого только нет!

– Мне поможет случай! – как заклинание твердил князь.

Отныне он держал коня наготове и являлся к своим пушкам в доспехах рыцаря.

Осада затягивалась, сентябрь был уже на середине, а взять Сучаву казалось делом немыслимым.

Князь Дмитрий дважды еще видел Тимоша, но был от него далеко.

И наконец случай представился.