Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"

Словарь редко употребляемых слов

Ага́ (тур.) – старший брат, титул сановника, не имеющего образования, противоположное эфенди – сильного в письме.

Адама́шковый – название шелковой ткани, привозимой из Дамаска.

Аргама́к – верховая лошадь кровной азиатской породы.

Арнау́т (тур.) – албанец.

Байда́к (укр.) – речное судно под одним большим парусом.

Банни́ция (пол.) – изгнание.

Бакши́ш (тур.) – вознаграждение, подарок, взятка.

Барви́нок (укр.) – гроб-трава, могильница, цветет весной синими цветами.

Ба́харь – сказочник.

Болесла́в Хра́брый (967–1025) – польский князь из династии Пястов, король с 1025 г. Объединил польские земли, учредил в Гнезно архиепископство.

Бостанджи́-паша́ (тур.) – дословно – глава сановников; начальник внутренней охраны Сераля, управляющий внутренними делами всей Турции.

Бостро́г (гол.) – короткая безрукавка в виде корсета со шнуровкой.

Буда́нская земля – западная часть Северного Причерноморья.

Бунчу́к (тур.) – знак отличия казачьего, польского, турецкого войска.

Валиде́ (тур.) – мать султана.

Великий дворник – придворная должность в Молдавском княжестве.

Виц (пол.) – королевский указ.

Гако́вница (укр.) – ручное огнестрельное оружие с крючком у приклада.

Гезлёв – Евпатория.

Гяу́ры (тур.) – у мусульман все иноверцы.

Дастарха́н (тюрк.) – скатерть, заменяющая кочевым народам стол.

Дейне́ка (укр.) – человек с дубьем, голытьба.

Дети боярские – одно из сословий служилых людей в допетровской России.

Джу́ра (укр.) – слуга-охранник, оруженосец.

Дива́н-эфе́нди (тур.) – сановник, руководящий дипломатической службой в Крымском ханстве.

До́вбыш (укр.) – барабанщик, литаврщик; палочка для барабана.

Драба́нты – телохранители владетельных лиц, почетная стража.

Дуба́с (укр.) – долбленка, большая лодка-однодеревка.

Екте́ния (греч.) – молитва о ниспослании даров.

Жолне́ры – польские солдаты.

Жупа́н – теплая верхняя одежда на Украине.

Зало́га – воинское соединение народного украинского ополчения.

Инфами́я (лат.) – бесчестие.

Каббала́ – «предание»; мистическое средневековое религиозное учение, созданное еврейскими богословами. Суть его в том, что во время молитвенного экстаза человек может слиться с божеством, выведав при этом тайны сотворения и устройства мира, пути спасения человека, сокровенный смысл Библии. Их главными книгами были «Сефер-ецира» – «Книга творения», написанная в IX в., и «Зогар» – «Блеск», появившаяся в XIII в. в Испании.

Калга́ – наследник престола у крымских татар.

Капуда́н-паша́ (тур.) – контр-адмирал.

Караи́мы – тюркский народ, живущий и теперь в Крыму и Литве, исповедующий иудаизм; потомки хазар.

Каштеля́н (от лат.: кастелян) – первоначально комендант крепости, в Польше начальник провинции.

Кварця́ное войско (лат.) – от: кварта, четвертая часть доходов с королевских земель, назначенных для содержания регулярной армии. Собственно регулярная армия.

Кирея́ – верхний кафтан со стоячим воротником.

Киса́ (тюрк.) – глубокая чаша.

Ки́та – плеть какого-либо растения (хмеля, гороха).

Клейно́ды – символы власти гетмана, полковника, сотника.

Клу́ня – сарай для сушки и обмолота снопов.

Колядова́ние – старинный обряд хождения по домам под Рождество и под Новый год с поздравительными песнями.

Комисса́ры – государственные чиновники для исполнения государственных дел, переговоров, размежевания границ и т. д.

Коми́ссия – поручение.

Конвакацио́нный сейм – сейм, избирающий короля.

Коро́нный ге́тман – гетман, командующий королевской армией, глава польской администрации на Украине.

Корча́га – глиняный кувшин.

Кош – табор, стан, лагерь: у запорожцев – станица, отсюда – кошевой атаман.

Краковя́ки – одно из польских племен.

Крини́ца (укр.) – ключ, родник.

Крыла́тая конница – тяжелая кавалерия; за спиной у всадников были перья, которые при движении издавали свистящий звук.

Ку́коль – сорная трава; накидка, пришитая к воротнику.

Кунту́ш – верхняя мужская одежда со шнурками, с откидными рукавами; польский верхний кафтан.

Ку́пы – отряды повстанцев.

Куре́нь (укр.) – в Запорожской Сечи и на Украине хаты в одной купе, куче, отсюда войсковая часть с куренным атаманом во главе.

Куявя́ки – одно из польских племен.

Лега́т – здесь: уполномоченный папы римского, направляемый с особой миссией; посол.

Логофе́т – придворная должность в Молдавском княжестве, занимался иностранными делами.

Ма́вка – русалка.

Магдебу́ргское пра́во – система феодального права, сложилось в XIII в., в немецком городе Магдебурге; закрепляло юридически права и свободы горожан, их самоуправление.

Майда́н – площадь.

Малмазе́я – мальвазия, сорт вина.

Марша́лок – высший чин при дворе польского короля.

Ме́чник – придворная должность, хранитель меча при польском короле.

Мурза́ – низшее дворянство у татар, князь, наследственный старшина.

Му́фтий – глава мусульманской церкви.

Муэдзи́н – служитель мечети, призывает мусульман к молитве.

Нуредди́н – член правящей династии в Крымском ханстве, объявленный вторым наследником престола.

Оккупа́ция (лат.) – здесь: одно из упражнений при изучении латыни в средневековых академиях.

Окуп – выкуп.

Ордина́ция (лат.) – рукоположение католического духовного лица.

Оселе́дец – прядь волос на выбритой голове.

Остра́мок – охапка, вязанка.

Пара́ (тур.) – мелкая монета.

Первоева́нгелие – Евангелие от Матфея.

Пла́хта – шерстяной клетчатый плат, служивший верхней юбкой.

Пове́т (пол.) – единица административного деления в Польше.

Подча́ший – одна из придворных должностей; большинство должностей польского двора – подскарбий, хорунжий, подсудок, подкоморий и т. д. – дублировались в воеводствах.

Подья́чий – приказной служитель, писец.

Полки иноземного строя – наемники, чаще всего немецкие, или войска, вооруженные и обученные немецкому строю.

Польный ге́тман – второе лицо после коронного гетмана, руководил шляхетским ополчением.

Поновля́ть – исповедовать.

Посполи́тое руше́ние – сбор военного ополчения со всех польских воеводств.

Привиле́й – грамота польского короля.

Приказ новой четверти – ведал в Московском государстве земельными вопросами и финансами.

Прима́с – в католической церкви первый по сану епископ.

Пся крев (пол.) – песья кровь (ругат.).

Пузани́ст – исполнитель на народном молдавском инструменте.

Ра́да (укр.) – совет.

Ра́дуница – первая после Пасхи (Фомина) неделя, а также день поминовения усопших, родительский день на этой неделе.

Регимента́рий (пол.) – командующий польским войском.

Рее́стр – казаки, зачисленные на польскую службу; пользовались привилегиями.

Рейта́ры – конные наемные войска в Западной Европе и России в XVI–XVII вв.

Саада́к – чехол для лука или весь прибор: лук с налучником, колчан со стрелами и ножом.

Сакраме́нт – обряд, освященный традицией.

Сая́на (русск.) – род юбки с высоким корсажем и помочами.

Сейме́ны (тат.) – ханская гвардия.

Сера́ль – султанский дворец, а также женская половина в нем, гарем.

Серда́р (сарда́р) (перс.) – главнокомандующий войсками.

Сераске́р – в султанской Турции военный министр.

Се́рбы – народный молдавский инструмент.

Сипа́хии (тур.) – владельцы земельных наделов, конное дворянское ополчение турок.

Ска́рбница (укр.) – кладовая, казна; скарбник – казначей.

Схизма́тик (греч.) – схизма – церковный раскол, так католики называли православных греческой веры.

Фальконе́т – небольшая пушка, стрелявшая свинцовыми снарядами.

Фе́рязь – мужская длиннополая одежда с длинными рукавами, без воротника, женская в виде платья, на застежках сверху донизу.

Фетьфь (ир.) – фетва, решение муфтия о допустимости того или иного дела с точки зрения Корана.

Фирма́н (ир.) – указ султана.

Фузи́я – ружье.

Фэт-Фру́мос – герой молдавского эпоса.

Хара́ч (тур.) – поземельный налогна единоверцев.

Хору́гвь – знамя, воинский отряд.

Хору́нжий – знаменосец, королевский хорунжий – один из высших государственных чинов в Речи Посполитой.

Хурджу́ны – переметные сумы на седло.

Ча́уш (тур.) – младший офицер двора султана, часто исполнял посольские службы.

Челя́дник – домочадец, слуга.

Черная рада – стихийная, бунтовская.

Четь – четверть.

Шагин – сокол.

Шанец – окоп, редут, небольшое укрепление.

Шерть (тат.) – присяга, клятва.

Шири́нцы – один из самых сильных родов в Крыму, во главе рода стояли ширинские беи.

Шко́да (укр.) – урон, вред.

Экзерци́ция (лат.) – упражнение.

Яныча́ры (тур.) – привилегированная турецкая пехота, набиравшаяся из мальчиков покоренных народов.

Яры́жка – нижний служитель полиции для рассылки и исполнения разных приказаний; пьяница, шатун, мошенник.

Ясыр (ясырь) (тат.) – пленник, полонянин в виде добычи: раб, невольник.

Ятаган (тур.) – кривой меч.

Послесловие

Один из персонажей этой книги, польский военачальник, диктует художникам, каким он должен предстать на заказанном им портрете:

«Отвага, вера, безупречность, забота о счастье Речи Посполитой, великие помыслы, непреклонная твердость, а также скромность, поражавшая современников».

Века миновали, а разнообразные «художественные произведения», картина ли это, статуя, роман, в центре которого – видная историческая личность, все еще нередко создаются по давнему рецепту. Как было сказано поэтом: «Доходней оно и прелестней…»

А на сей раз читатель, отмахав уже чуть ли не треть книги, будет озадачен следующим писательским раздумьем:

«Любит ли автор своего героя? И что это за герой, если на уме у него одно, на словах другое, на деле третье? Где же красота подвига?»

Уж такими извилистыми путями пробирается, продирается, проскальзывает этот казачий сотник промеж всех тягот, опасностей и соблазнов бурного семнадцатого века, порой чувствуя себя перед власть имеющими, польскими ли магнатами, татарскими ли ханами, «как муха перед лошадью: махнет хвостом, чтобы прибить навязчивую (подумать только: до сената дошел, оспаривая учиненную несправедливость! – А.Т.), и не поглядит даже, прибила или промахнулась».

Я взлеты испытал («Когда я был генеральным писарем Войска Запорожского, то ведь и к гетманской булаве руку тянул»), и крушения («А судьба швырнула оземь… Сунула меня беда головой в сточную яму…»).

Он жил среди народа, чьи песни щемящи, потому что «за одной напастью следует другая» и кажется, как поется в песнях:

 
…Неправда
Весь свет сожрала,
Тепереньки правда
Сидит в темнице,
А тая неправда
В красной светлице.
 

Собственно, беды, наверное, побудили Хмельницкого сильнее ощутить другие, чужие, «содрать коросту с глаз», когда, как признается он в романе, их поросячьим жирком затягивало, чтоб уши крики народные не слышали».

Теперь от его взволнованных обращений, писем «Украина вспыхнула как порох»: ведь даже там, где «еще не горело… было черным-черно от ненависти (к панам, ненасытным арендаторам, чужой, навязываемой вере. – А.Т.) и долготерпения: ждали Хмельницкого (курсив мой. – А.Т.)».

При этом он по-прежнему вынужден иной раз хитрить, льстить, «истово тараща глаза» от притворного подобострастного восторга перед знатностью обхаживаемого вельможи, слать «плаксивые письма» королю, уверяя в своей ему преданности.

«Он, – поясняет вдумчивый (и, кстати сказать, отнюдь не во всем сочувствующий иным маневрам Богдана) историк В.О. Ключевский, – не мог сладить с Польшей одними казацкими силами, а желательная внешняя помощь из Москвы не приходила, и он должен был держаться за крымского хана. После первых побед своих он намекал на свою готовность служить московскому царю, если тот поддержит казаков. Но в Москве медлили, выжидали…»

«Но ведь подвиг-то каков! – словно бы перебивает его автор книги. – Между Сциллой – Турецкой империей и Харибдой – Речью Посполитой провел не кораблик – народ свой и вопреки неблагополучным стечениям обстоятельств, распрям, заговорам, непониманию соединил народ с народом, землю с землею (провозгласив на Переяславской раде 1654 года воссоединение с Россией. – А.Т.)…»

Важно, однако, что фигура главного героя отнюдь не заслоняет собою (как, увы, нередко бывает!) весь «горизонт» романа – пеструю, драматическую эпоху с ее многолюдьем, острыми «стыками» событий и умонастроений, изображаемых с редкостной широтой и объективностью, без утаек и авторского «подсуживания» какой-либо из противостоящих друг другу сторон.

Ярки, запоминаются не только такие вошедшие в историю лица, как, к примеру, один из вожаков восставших Максим Кривонос с его болью за свое нищее воинство, поднявшееся на панов, у которых «пушек, как у нас рогатин», и острой внимательностью к иным «шляхетским» черточкам тегмана: «Весь в соболях, в камешках блестящих. Богдан, ты бровью не поведешь, когда на украинский народ накинут новое ярмо. Позлащенное, может быть, но все то же ярмо».

Вот «рядовой» православный священник, отец Феодул, которого иноверцы католики всячески унижали («за бороду в церкви при всем честном народе таскали…») и который, когда на них обрушился народный гнев, не только приютил, обогрел вчерашних гонителей, ставших беженцами, но и заслонил собою от погрома: «В дверях церкви с крестом над головою, один против толпы… Ряса клочьями висела с его плеч, его толкали, но он стоял».

Именно таких имел в виду польский сенатор Адам Кисель (проживший «между двух огней», ибо сам исповедовал ту же веру), утверждая, что православие «пронизано доверчивым теплом близких друг другу людей». А отнюдь не пышно разодетых иерархов вроде киевского митрополита Сильвестра Косова, который «был тучен, вальяжен, на лице сановитое неистребимое презрение, в глазах юркий, мышиный ум, все знающий, всего страшащийся, во всяком деле помнящий о своей норке».

Уподобляя судьбу славянства реке, «разошедшейся в веках на старицы и руслица, из коих многим грозило обмеление», Владислав Бахревский скорбно рисует трагические картины сожженных в тогдашних войнах городов и сел, гибель множества людей, опустошение земли («Вместо пашни, вместо привычной стерни, как волчья шерсть – бурьян») и самих человеческих душ.

Но есть в романе и как бы просветы в тучах, напоминающие о неистребимости жизни. Вот на месте спаленного села «пяток хат сбились стайкой, по-воробьиному согревая друг друга уже одним своим присутствием»… Вот волей-неволей ставший участником карательных расправ молодой князь Вишневецкий, у которого «внутри… корчился в слезах и судорогах маленький, добрый, честный мальчик», видит расщепленное ядром дерево: «Это была живучая ива. Она зеленела обеими половинами, и князь Дмитрий радовался тому. Он примерялся к дереву своей человеческой жизнью. Ему очень хотелось, чтобы с ним произошло то же самое, если пуля, ядро или сабля минуют его».

И образ воскресающей жизни остается с читателем.

Запоминается и довольно неожиданный, вроде бы даже парадоксальный уважительный взгляд, который напоследок останавливает автор на жестоком дядюшке Дмитрия – Иеремии Вишневецком, незадолго до смерти с честью выдерживающем многодневную казацкую осаду: «Маленький, колючий, как цветок татарница… первым устремился с вала (в атаку. – А.Т.)… с каким-то шляхтичем принялся толкать отбитый у казаков фальконет (прямо как рядовой солдат! – А.Т.)». Вспоминаются чьи-то давние строки: «Да, враг был храбр. Тем больше наша слава!»

Не пропустим без внимания и то, с каким горестным чувством смотрит князь Иеремия на собственных промышляющих разбоем подчиненным: «Саранча. Я веду к себе домой – саранчу».

И уже с безоговорочной симпатией и сочувствием изображен в романе Адам Кисель, истинный польский патриот, готовый, однако, понять и «чужих», вступиться за них. «…Я заслужил право говорить моей республике правду, всю правду о ней, – гордо говорит он. – Мне грозили, меня подвергали остракизму, но кому-то надо нести этот, может быть, самый тяжкий крест – говорить правду».

Увы, как горько сказано в книге, «глухая стена стояла перед ним»: паны «желают истребления взбунтовавшихся холопов… Но ведь и казаки не прочь истребить всех ляхов».

Старик сенатор убежден, что «исправить дело может одно терпение, тяжелое терпение: «Нам всем суждено преодолеть в себе отвращение, ненависть, недоверие, но это единственный путь к спасению…»

Слова справедливые и поныне, в новых, пришедшихся на судьбу народов испытаниях! Сколько раз в истории повторялся диалог, происходящий в романе между Павлом Мыльским, вернувшимся домой после войны, и старым крестьянином:

«– Замирились, – сказал Павел осторожно.

– Надолго?

– Боюсь накаркать, старик».

Как понятна эта суеверная опаска в устах человека, которому волей судеб привелось побывать в обоих враждовавших станах, когда все уже походило на «драку двух вконец обессиливших мужиков, которые лупят друг друга по голове дубинами, убить не могут, а только наносят новые раны.

– Господи, пошли нам мир! – хочется повторить за Адамом Киселем.

Андрей Турков