Текст книги "Люба Украина. Долгий путь к себе"
Автор книги: Владислав Бахревский
Жанр: Историческая литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 60 (всего у книги 63 страниц)
Дождя не было вот уже два дня. Тучи хоть и приподнялись над землею, но веяло от них таким бесприютным холодом, что всякую минуту мог посыпаться снег.
Казачья сотня Павла Мыльского стояла в небольшом селе, жители которого кормились рекою и прудами. На реке водили несчастные стада гусей и уток, в озерах выращивали рыбу.
Село находилось в стороне от больших да и от малых дорог, куда-либо ведущих, а потому квартировавшим здесь казакам жилось и покойно, и сытно. Впрочем, Павел Мыльский, служивший не за страх, а за совесть, держал своих казаков строго. Посылал их в дозоры, раз в неделю устраивал учения. И когда появился за рекою большой, но разношерстный отряд жолнеров, казачья сотня Мыльского быстро заняла заранее вырытые на берегу реки окопы и приготовилась к бою.
Поляки были голодны, многие из них больны, и командир отряда, опытный в военном искусстве человек, сразу понял: села ему не взять. На одной только переправе половину людей потеряешь.
Да и не ради войны пришли сюда эти люди, не по казачьей обороне шарили их глаза, выискивая в ней слабости. Утки и гуси занимали внимание большинства из них.
Появился белый флажок.
К реке, к самому краю воды, подошел хорунжий, стоявший во главе отряда.
Пан Мыльский с двумя казаками поднялся на бруствер выслушать противника и дать ему ответ.
– Павел! – узнал и обрадовался хорунжий.
– Я не помню вас, – ответил Мыльский.
– А ты погляди получше. У татар мы с тобой в плену вместе горе мыкали.
– То дело прошлое и касающееся только лично нас, – ответил Мыльский. – С какими предложениями обращается к нам ваша сторона?
Хорунжий устало махнул рукой:
– Воевать надоело, вот и все наши предложения. Дайте нам немного провизии и пропустите. Мы бросили войско короля и уходим домой. У нас две пушки, порох, заряды. Пушки мы вам отдадим.
– Один я решить ничего не могу, казаков спросить надо, – ответил Мыльский, приглядываясь к офицеру. Он узнал его теперь, товарища по татарской неволе, звали его Зигмунд, а фамилии не вспомнил.
– Пока ответ будет, дозволь для котла полдюжины гусей забить. Совершенно изголодались.
Мыльский посмотрел на своих казаков.
– Пусть лучше гусей бьют, чем людей, – согласились казаки.
4Вернувшись в окопы, Мыльский, не собирая рады ввиду близости противника, обошел с есаулом и писарем всю линию обороны, спрашивая у казаков совета. Положить голову в совершенно бесполезной стычке никому не хотелось. Поляки были на лошадях, числом они превосходили казаков вдвое, а то и втрое.
– Пропустим! – согласились казаки. – Чем больше их уйдет от короля, тем скорее конец войне.
Послали паром за пушками.
Поляки привезли их на берег реки, но грузить не помогали.
Казаки переправились вшестером, но силенок у них поднять пушку на борт не хватило.
– Эх, вы! – сказал им с укоризною пан Гилевский, он-то и был главный пушкарь в отряде. У князя Дмитрия Вишневецкого из пушек палить научился.
Отодвинул казаков и в одиночку втолкнул на борт парома сначала одну, а потом и другую пушку.
– Вот это сила! – удивились казаки, но один из них, совсем еще юнец, только фыркнул.
– Наш пан Громада не слабее этого пана.
Поляки засмеялись.
– Нет во всем Войске Польском такого человека, который мог бы силой сравниться с паном Гилевским. Да и в вашем войске такого не сыщется.
– А вот и сыщется! – не сдавался задира. – Еще как сыщется!
– Ну, коли так, – согласились добродушно поляки, – пусть он выходит против пана Гилевского бороться.
– А что на кон ставите? – загорелся азартом казак.
– Победит ваш пан Громада – пусть забирает столько наших ружей, сколько унесет. Победит наш пан Гилевский – дадите ему хлеба, сколько он на себе поднимет.
Ударили по рукам, и казаки повели паром с пушками на свой берег.
– Как это ты взялся за пана Громаду решать? – удивлялись казаки на молодого своего товарища.
– Чем будет меньше у них ружей, тем спокойнее, – ответил казак, нисколько не сомневаясь в своей правоте.
Затея, однако, пришлась всей казачьей сотне по душе. Пан Громада, некогда служивший джурой при полковнике Кричевском, недовольно запыхтел, услышав предложение, и все подумали, что он откажется от борьбы, но оказалось, пан Громада пришел в негодование оттого, что вдруг сыскался силач, который слыхом не слыхивал о его, Громадовой силе.
Борцы сошлись на низком польском берегу. Начинать им было велено по выстрелу из пушки. Казаки заодно хотели проверить, не порченые ли орудия подсунули им поляки.
Пушка стрельнула, и борцы принялись ломать друг друга, отрывать от земли, клонить на сторону.
Может быть, пан Гилевский и одолел бы казака Громаду, но голодное сидение в королевском лагере сил ему не прибавило. Пан Громада был к тому же непомерно толст и невероятно упрям. Он не мог свалить пана Гилевского на землю, но и сам не желал валиться. И стояли они, наминая друг другу бока, обливаясь потом, стояли, как две несуразные коряги, вросшие корнями в землю до самой ее сердцевины.
Потеха затягивалась, и казаки, верившие в своего пана Громаду, засвистели, закричали, подбадривая силача, и пан Громада и впрямь стал теснить пана Гилевского, толкая его огромным животом. Поляки заволновались, но тут явился среди них каноник в черной рясе и запел молитву к святой Деве Марии. Пан Гилевский встрепенулся и в свою очередь стал толкать и трясти пана Громаду. Скоро великаны притомились и опять застыли. Иногда кто-то из них пытался перехватить руки поудобнее, противник тотчас мешал, и снова они стояли, стояли, стояли…
«Вот так же и Украина с Польшей», – подумал Павел Мыльский и вдруг вспомнил лицо матери своей, да так ясно, словно в зеркале увидал.
Прошел час и еще полчаса – а у борцов было все то же.
Хорунжий Зигмунд приблизился к реке и предложил Мыльскому:
– Ничья. Нам пора уходить. Дайте нам воз продовольствия, мы вам оставим десять ружей.
Борцов развели. Хлеб на ружья поменяли, и отряд дезертиров ушел вверх по реке, чтобы совершить переправу подальше от казачьих сабель и пушек.
К пану Мыльскому подбежал задиристый казак, устроивший потеху:
– Пан сотник, давай выследим их переправу и ударим!
Мыльский посмотрел на молодца сверху вниз:
– Мы же слово им дали.
– Совесть глаза не выест. Мы на войне.
– Нечестивое убийство силы казакам не прибавит! – возразил Мыльский с гневом.
– Скажи лучше – своих жалеешь. Порода у тебя ихняя, ляшская.
Павел Мыльский стал бел, как меловые горы.
Казаки постарше, лишних слов не говоря, подхватили задиру под руки, увели за дворы да и набили ему морду на добрую память.
5Хлопнул тяжелый от постоянных дождей полог шатра, потянуло сквозняком. В шатер вошли сразу не меньше полдюжины воинов.
Иса-бей, прикрывая ладонью обметанные простудой губы, щурясь, смотрел на вошедших…
Человек из охраны Исы-бея вытолкнул вперед сизоусого поляка.
– Мы посланцы его королевской милости Яна Казимира. Проводите нас к его величеству хану Ислам Гирею, мы везем королевские письма.
Иса-бей, выигрывая время, медленно поднялся с кошмы, опоясался саблей. Сабля была подарена ему Тимошем Хмельницким. Тимош говорил, что она освящена на гробе христианского бога Иисуса Христа. Иса-бей положил руку на крестообразную рукоять сабли, сдвинул брови, закричал, наливаясь яростью:
– Ты лжешь, поляк! Ты не посол, а шпион. Нам ничего не ведомо о королевских послах! – И приказал своим: – Что возьмете на шпионах – ваше!
Королевский посланец стал кричать и грозиться, но его утащили из шатра и ограбили.
Иса-бей стоял в своем шатре один, поглаживая рукоять сабли. Он все понял: польский король затевает переговоры с ханом за спиной Хмельницкого. Готовится очередная измена.
– Вот и все, что я могу сделать для тебя, Тимош, – сказал Иса-бей и горестно отер обеими руками лицо.
6Ян Казимир сидел на лавке, прислонясь спиной к теплой печи. Печь – это единственное, что нравилось ему в стране, в которой он правил.
«Не я ею, но она мною», – подумал король, пребывая в тоске и презрении ко всем полякам, к самой Польше и к самому себе.
Королю только что сделали утренний доклад: «Умерло восемь человек, бежало триста».
Он завидовал беглецам. Черной, постыдной завистью завидовал.
Ну что ему дало пребывание на вершине власти, которой пришлось домогаться постыдными интригами, непомерной тратой денег, отступничеством от собственных интересов, мечтаний, идеалов, наконец. Где она, королевская сказочная жизнь? Ему пришлось пинками гнать хваленых героев-шляхтичей, чтоб самих себя защитили. Это было под Зборовом. А какова победа под Берестечком? За хана Бога надо молить! А теперешняя маета?
Король обвел глазами хату – вот она, его королевская жизнь. Голодом не морят – единственная привилегия.
«Во Францию хочу!» – Король закрыл глаза, чтобы вспомнить легкую французскую жизнь, но перед глазами встала тюрьма. Во Франции будущему королю пришлось отведать жизни под замком.
Тепло печи обволакивало, захотелось снова лечь в постель, хотя встал он всего час тому назад.
– Узнайте, нет ли вестей от Лещинского, – сказал король секретарю, сидевшему за какими-то никому не нужными бумагами возле окна.
Секретарь ушел. Король, зайдя за занавеску, лег на постель в сапогах и одежде.
Лещинскому удалось вернуть себе место канцлера, и теперь король был рад этому. Лещинский умел ловчить. Через своих шпионов он изыскал способ довести до ушей Сефирь Газы добрососедское желание польского короля купить у хана мир. Причем Сефирь Газы сразу же получил тысячу золотых монет. Дело тотчас продвинулось вперед: Сефирь Газы испросил у хана позволения на переговоры и согласился встретиться с канцлером Лещинским в условленном месте под Каменец-Подольском.
Мудрость татарского канцлера Сефирь Газы в том и состояла, что он не терпел переговоров по нормам дипломатических установлений, всем этим многолюдным и многоречивым комиссиям он предпочитал доверительную, цинично откровенную беседу с глаза на глаз.
Требования Сефирь Газы были вполне приемлемы, за исключением одного пункта, принятие которого было равносильно предательству. Именно так: от короля требовали быть предателем народа. Это унижало королевское достоинство, польскую государственность и наносило ущерб престижу польского народа. Хан устами Сефирь Газы потребовал отдать для свободного грабежа и для взятия полона Полесье и Волынь.
Вот тут-то и захандрил король, зная наперед, что требуемая от него низость будет удовлетворена.
Правду сказать, Ян Казимир просил Лещинского поискать возможностей освободиться от некрасивого пункта договора, но даже это робкое упрямство короля тотчас было наказано. Хан пригласил Хмельницкого участвовать в переговорах и потребовал сверх общей суммы еще двадцать тысяч червонных золотых для своих знатных людей.
Богдан Хмельницкий послал хану толмача Георгия. Безопасность толмача и сама жизнь его зависит от умения гордое говорить почтительно, дерзкое – как будничное.
– О великий хан двух морей и двух материков! Обладатель многих стран и народов! – Георгий с величайшим почтением, сияя восторженными глазами, перечислил все титулы крымского хана и после этой долгой тирады, как бы между прочим, сообщил: – Гетман Войска Запорожского передает тебе, о солнцеликий, что это он, гетман, призвал тебя с Ордою к себе на помощь против неприятелей своих ляхов, и пристойно было бы мириться с королем ему, гетману, а не тебе, великому хану.
Ислам Гирей оценил такт казачьего толмача. Толмач не трясся от страха. Он и говорил, и вел себя с достоинством. К тому же хан чувствовал за собою некоторую вину перед гетманом, которого он после Зборова и Берестечка надувал уже третий раз.
– Передай другу моему и брату гетману Богдану, – сказал хан, изображая на лице милостивую улыбку, – я замиряюсь с королем, а его, гетмана, замирю по Зборовскому договору. Если гетман сам не поедет для заключения мира, пусть пошлет своего писаря Выговского да двух-трех полковников лучших.
Хан одарил толмача Георгия пятью золотыми монетами и отпустил. Хмельницкий воевать на два фронта посчитал невозможным и смирился.
Он отправил под Каменец-Подольск Ивана Выговского и трех полковников: полтавского, миргородского и винницкого. С ними для охраны пошло пять тысяч отборного войска. Казаки стали лагерем за милю от города, но приглашения на переговоры не дождались. Канцлер Лещинский убедил Сефирь Газы в том, что мир следует заключить между королем и ханом. Войско Запорожское – часть Польши, и оно в воле его величества. Король Ян Казимир с гетманом замирятся особо.
Позже Сефирь Газы скажет, посмеиваясь, Ивану Выговскому:
– Оттого, Иван, за тобой не прислали, что человек ты сердитый. С тобою учинился бы задор, а мира не учинилось бы.
Пришлось толмачу Георгию во второй раз головой рисковать. Переодевшись татарином, потолкался он среди многочисленной обслуги на переговорах и принес Ивану Выговскому условия договора раньше, чем их доставили королю в Жванец. Хану было дадено сто тысяч червонных золотых, Сефирь Газы – двадцать тысяч, для ближних людей хана еще двадцать тысяч. Полон хану разрешалось взять в деревнях и селах Полесья и подо Львовом, городов не трогая. С казаками устанавливался мир на статьях Зборовского договора, подтверждался сорокатысячный реестр, которому надлежало выплатить положенное реестровым казакам жалованье.
– Им будет не сорок тысяч реестра, а сорок тысяч виселиц! – закричал король гневно, комкая документы, которые ему доставили поздним вечером. – Мы уходим во Львов на зимние квартиры. Армия остается при мне. Сразу после сейма – война! Война до победы.
Король кричал чересчур громко, ему стыдно было за позорный Жванецкий договор.
Глава вторая
1Не отсидишься от войны, не убежишь от войны, если она корчит корчами твою родную землю. Медленно думал пан Гилевский, а чаще и совсем не думал, предоставляя тяжкое для него дело другим, но до этой мысли он сам додумался, шагая с десятью такими же горемыками, как сам, привязанный к оглобле.
Пан Гилевский бежал из-под Жванца в свое крошечное именьице. Владели Гилевские пятью хатами, в которых остались дети, женщины да двое покалеченных на войне холопов. У самого пана Гилевского была такая же, как и у крестьян, хата, разве что с конюшней хорошей.
Вернулся домой – помыться негде, баня завалилась. Взяли его татары, когда он бревно на плече тащил из лесу. Этим бревном пан Гилевский зашиб у татарина лошадь, но татарин не осердился. Он ехал теперь на лошади пана Гилевского и, глядя на богатыря, только губами почмокивал – ведь этакого работника добыл: и в хозяйстве оставить – хорошо, и продать можно, хоть самому султану за очень, очень хорошие деньги.
«Не с казаками, а с татарами надо было воевать!» – решил для себя главный вопрос пан Гилевский, да сам же и сообразил, что поздно это на ум ему пришло.
Татары, как метлой, по селам шаркнули. Полон захватили огромный. Набрали и поляков, и украинцев.
Шагая в ногу с пленниками, пан Гилевский наслушался таких горьких упреков в адрес короля и Речи Посполитой, что только зубами поскрипывал от душевной боли и досады. Король! Король выдал его, пана Гилевского, татарам с головой! Проклинать короля пан Гилевский, однако, поостерегся. Ведь не король же, в самом деле, бежал из-под Жванца, соскучившись по теплой хате. Это он бежал, пан Гилевский. Вот и пришлось его величеству, спасая большую часть, поступиться меньшей.
Выходило, что сам и виноват во всех бедах. И, не зная, как помочь себе, молился пан Гилевский Пресвятой Деве, прося у нее прощения за малый ум свой.
Те самые люди, которые утверждают, что пути Господни неисповедимы, столь же убедительно толкуют о том, будто молитва малого да глупого Богу гораздо угоднее молитвы умного, знающего, что ему нужно. Пан Гилевский молился Богородице, впервые в жизни веруя каждому слову молитвы.
Вместо чудесного спасения, к их чрезмерно длиннохвостому каравану прискакало никак не менее двух тысяч татар во главе с молодым расторопным мурзой. Это был Иса-бей. Иса-бей отдал распоряжения, и татары, стегая нагайками пленников и пленниц, согнали их в одно место и таким вот скопом повели мимо дороги в степь.
– Панове! Панове! – зашептал, наливаясь силой и нетерпением Гилевский. – Чую, свои близко! Рвите путы!
Он не подумал о том, кто это – свои? «Свои» могли быть и казаками. И еще неизвестно, как они распорядятся польской частью полона. Он не подумал и о том, что людям, привязанным к оглобле, не по силе рвать веревки. Он ни о чем не подумал, пришла пора действовать, и он действовал. Разорвал свои путы и, шагая в том же строю, принялся освобождать своих товарищей по оглобле.
Один какой-то хлоп жалобно пискнул:
– Не надо бы! Увидят татары – в куски изрубят.
Мужику двинули по боку, чтоб помалкивал.
Казаки ударили с тыла. Толпа пленников, чувствуя, что спасение близко, но еще ближе мстительные татарские сабли, кинулась бежать, благо и бежалось легко, вниз по косогору.
Пан Гилевский отодрал последнего пленника от оглобли и завладел ею. На них наехало трое татар, но двоих он вышиб из седла, а третий пустился наутек.
Кто-то из казаков, освобожденных Гилевским, подвел ему коня:
– Садись! Беги!
– Свои же близко!
– Какие свои! – крикнул ему в лицо казак. – Ты добрый товарищ, потому и получай свободу.
И пан Гилевский вспомнил наконец, что он поляк среди казаков, среди врагов своих. Сел на коня, ему дали кусок лепешки и снятую с татарина саблю.
– Дай Бог нам всем счастья! – сказал он казакам и поскакал вниз по косогору, чтоб, сделав крюк, уйти степью на разоренную свою родину.
2Полковник Иван Богун летел впереди казаков и первым снес татарскую голову.
Иса-бей, вместо того чтобы бежать, бросив огромный полон, решил атаковать казаков. Он не знал, что на его дороге залег в засаде казачий полк Богуна. Иса-бей атаковал лихого казачьего атамана, а попал в смертоносные объятия целого полка.
– Уходить! – приказал своей личной сотне Иса-бей, но уходить уже было некуда: их окружили.
– Мы взяли полон по соизволению короля! – кричали татары, знавшие украинский язык, казакам.
– Мы короля не слушаем, мы слушаем гетмана! – отвечали казаки, готовясь напасть на татарский кош.
– Но мы – союзники гетмана.
– Зачем же тогда берете в полон наших жен и детей? Смерть вам!
Опять перед казаками появился Богун. Махнул саблей, и в атаку сорвался правый фланг его полка.
Всей массой своих двух тысяч Иса-бей устремился в центр, но здесь про татарские головы полковник припас легкие пушки, все больше фальконеты, пришедшие, как научил под Корсунью Хмельницкий, своим ходом, на двух колесах. Залп картечью был не столь убийственный, сколь нежданный, а Богуну этого только и требовалось. Потерявшиеся в бою люди – легкая добыча сабле.
Пощады никому не было. Ни тому, кто сопротивлялся, ни тому, кто бросил оружие.
Богун, объезжая мертвое поле победы, направил коня к зарубленному молодому мурзе, но в последнее мгновение дал шпоры и проскакал мимо. Он узнал убитого. Это был Иса-бей – названый брат Тимоша Хмельницкого, татарчонок, живший в доме Богдана в Суботове, сын ширинского Тугай-бея, победитель Батога.
– Вот чего нам стоит союз с волками! – крикнул Богун, тыча одной рукой на освобожденный полон, а другою – на убитых казаков, которых собирали с поля, чтоб отслужить над ними молебен и похоронить.
Глава третья
1Московские послы – ближний стольник Родион Матвеевич Стрешнев да дьяк Мартемьян Бредихин, отправленные к Хмельницкому с грамотами и жалованьем еще 12 сентября, зажившись в Чигирине, поехали-таки искать гетмана с его войском, но в городе Ольшановке им было сказано, чтоб поворачивали обратно. Гетман возвращается в Чигирин.
В трех верстах от Чигирина их встретил генеральный писарь Иван Выговский, который воротился из похода раньше гетмана.
Выговский рассказал московским послам о Жванецком договоре между королем и ханом, а послы ему сообщили, что великий государь царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии самодержец жалует его, писаря, своим государевым жалованьем: четырьмя сороками соболей добрых, а жалованье это послы подадут ему у гетмана во время чтения грамот.
Иван Выговский нижайше благодарил за государеву милость, но просил послов дать ему при гетмане жалованье небольшое:
– У великого государя в Москве послы гетмана слышали про меня многие похвальные слова, и гетман за то на меня осердился. Потому царское жалованье дайте мне тайно и слов про меня похвальных при гетмане, Богом молю, не говорите.
Богдан Хмельницкий вернулся в Чигирин вечером 25 декабря и тотчас прислал к послам Выговского спросить о здоровье и звать их назавтра к себе с царской грамотою.
Послы вернули Выговскому две турецкие грамоты, которые он отправлял в Москву тайно, и дали ему жалованье.
Наутро послов звали на обед к гетману все тот же Иван Выговский, брат его Данила, а с ними тридцать казаков. Гетман прислал шестерых коней – три турецких, три ногайских – послам и посольским людям в подарок.
Все царское жалованье гетману дано было соболями: сорок соболей в двести рублей сорок, сорок соболей – в сто пятьдесят, сорок соболей – в сто двадцать, сорок соболей – по сто рублей, сорок соболей – по девяносто, сорок соболей – по восемьдесят, сорок соболей – по семьдесят, два сорока – по шестьдесят и сорок соболей – по пятидесяти рублей за сорок. Юрию, сыну гетмана, дадено было сорок соболей по пятьдесят рублей, жене гетмана – столько же и еще пятнадцать сороков соболей сорокарублевых для раздачи полковникам и старшине. Ивану Выговскому при гетмане дали пять пар восьмидесятирублевых соболей.
И потом гетман, Выговский и послы закрылись в отдельной комнате, и послы сказали:
– Великий государь наш царь и великий князь Алексей Михайлович всея Русии самодержец его царское величество тебя, гетмана, и все Войско Запорожское за то, что вы за православную христианскую веру и за святые Божие церкви стоите крепко, безо всякие шатности, и от царского величества милости не отступаете, пожаловал – велел вас с городами вашими и с землями принять под свою царского величества высокую руку. А для того приниманья посылает боярина своего и наместника тверского Василия Васильевича Бутурлина да окольничаго наместника муромского Ивана Васильевича Олферьева да думного дьяка Лариона Лопухина. А о ратных людях – сколько вам на помощь послать – от царского величества указ будет вскоре.
Гетман и писарь, выслушав речь, ударили царским послам челом, и Хмельницкий сказал в ответ:
– Радуемся, что Господь Бог помиловал нас, а великий государь наш, его царское величество нас пожаловал, велел нас принять под свою государеву высокую руку.
И, поговорив о делах, гетман пошел с послами за стол и первую чашу пил за царское многолетнее здоровье. И как чашу выпил, стрельнула пушка, а гетман молил Бога:
– Дай, Господи, чтоб здоров был великий государь наш царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Русии самодержец, на своих великих преславных государствах Российского царствия и которые ему, великому государю, его царскому величеству ныне Бог предает.
Послы, совершив свое дело, готовы были хоть наутро отправиться в Москву, но вечером им сказали: гетман завтра в Суботов едет по своим делам, а отпуск послам будет 28 декабря.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.