Текст книги "Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты"

IV

Андрея Белого Мережковским так и не удалось затащить в свою «коммуну». А вот «Дима», Дмитрий Философов (1872 – 1940), литературный критик и публицист, в нее угодил.

Чтобы не вязнуть в теме философских и религиозных исканий четы Мережковских (это тема особая), отметим, что Мережковский и Гиппиус усиленно разрабатывали идею «тройственного устройства мира», Царства Третьего Завета, которое должно прийти на смену историческому христианству, а на уровне более практически-житейском – старались создать небольшую духовную общину, то есть сплотить некий круг единомышленников, в котором бы сочеталась темная интимная связь ее членов и близкая литературная ориентация. Создать своеобразную интеллектуальную мини-коммуну. Она была создана и получила название «тройственного союза»: Мережковский – Гиппиус – Философов. Самые радикальные позиции занимал в нем Философов. Мережковский стоял на консервативных. А Гиппиус – между двумя Дмитриями – занимала промежуточное положение.

Образование этой триады, или, как ее звали, «святой троицы», было некоторым вызовом обществу, его литературно-художественным кругам. С духовной общностью люди примирялись легко, но вот с совместным проживанием троих... Это уже был откровенный эпатаж.

Укрепление «тройственного союза» совпало с паломничеством в Париж. Накануне отъезда, читаем мы у Андрея Белого, «мы разгуливаем по Невскому: с Зинаидою Гиппиус; на ней короткая, мехом вверх шуба; она лорнирует шляпы дам и парфюмерию в окнах; мы покупаем фиалки и возвращаемся в красную комнату укладывать открытый сундук; она бросает в него переплетенные книжки, дневники, стихи, чулки, духи, ленточки; я сижу около; Мережковские едут в Париж отдыхать от прений...»

Отъезд состоялся 25 февраля 1906 года. Через год, 11 мая 1907 года, З. Н. пишет Брюсову: «Теперь мы в Париже, пока радуемся ему и нашему оригинальному новому хозяйству (квартира дорогая и громадная, а мебели всего – 3 постели, несколько кухонных столов и 3 сломанных кресла!) и похожи, по настроению, на молодоженов. Новый способ троебрачности...»

Троебрачность – это сухие поленья в костер обывательских пересудов. Что было на самом деле, восстановить уже никто не может. Но вот примечательный отрывок из письма Философова к З. Н. от 7 апреля 1898 года: «Я с Вами всегда был дружен, но влюблен в Вас никогда не был (не сердитесь) и никогда в мои отношения к Вам не вкрадывалась нотка чувственности. Не знаю, как с Вашей стороны...»

Известно, что любая женщина, а тут всепобедительная красавица, не терпит равнодушия со стороны мужчины. По всей вероятности, это раздражало З. Н., и она, очевидно, использовала кое-какие женские чары для окончательного завоевания Дмитрия Философова. Характерное признание он обронил своей близкой родственнице в письме от 7 марта 1902 года: «С Мережковскими я просто не знаю как быть, тем более что, увы, и у меня теперь начинают быть сильные подозрения, что З. Н была просто в меня влюблена».

Возможно-возможно. По крайней мере Философов чисто внешне был более притягателен, чем Мережковский: безукоризненно выбритый, при маленьких усиках, светился пробором прилизанных русых волос – представляет его полущеголем в воспоминаниях Андрей Белый.

Так был ли в отношениях Гиппиус и Философова секс? – напрямую спросит современный читатель, не терпящий приблизительных определений. Американский профессор Саймон Карпинский, большой специалист по темам свободной любви, утверждает, что Философов был гомосексуален «и, в общем, ничего между ними не вышло».

А что вышло? Тройственный союз во всем остальном. Философов принимал активное участие в религиозно-общественных и иных начинаниях Мережковских. По мнению Андрея Белого, Философов осуществлял функции «тетушки и экономки идейного инвентаря Мережковских», был «канцлером двора».

Любой союз недолговечен, пришел конец и «святой троице». Александр Амфитеатров в письме к Борису Савинкову от 22 марта 1924 года выразил удовлетворение, что Философов «отделил свою пуповину от лона Зинаиды и Дмитрия» и что это «огромный шанс в его пользу».

V

И все же была ли в жизни Зинаиды Гиппиус настоящая женская любовь, с горячими признаниями, клятвами, поцелуями и слезами? А не «комедия любви», которую она частенько разыгрывала? Под категорию «любовь», с некоторыми натяжками, подходит ее роман с Акимом Волынским (1861 – 1926). Его настоящее имя – Хаим Флексер. Он был ведущим автором журнала «Северный вестник». Познакомился он с Гиппиус в день ее приезда в Петербург. Их встречи и обмен письмами продолжались в течение многих лет и вылились в нешуточный любовный, человеческий и литературный конфликт, все сплелось разом.

Приведем несколько отрывков из посланий З. Н. Акиму Волынскому:

Май 1891 года, Капри: «Если на Вас не могу сердиться долго и серьезно – значит, отношусь к Вам действительно хорошо, пожалуй, лучше, чем следует...»

Июль 1891 года: «Читала Вашу рецензию обо мне. Спасибо за искренний тон и за все хорошее, что Вы сказали о моем бедном «Одиноком». Я лично считаю это штукой очень посредственной...»

15 января 1894 года, Кронштадт:

 
«И без тебя я не умею жить...
Мы отдали друг другу слишком много.
И я прошу как милости у Бога,
Чтоб научил он сердце не любить!
Но как порой любовь ни проклинаю, —
И жизнь, и смерть с тобою разделю.
Не знаешь ты, как я тебя люблю,
Быть может – я сама еще не знаю!»
 

27 февраля 1895 года: «Боже, как бы я хотела, чтобы Вас все любили! Все, кто имеет отношения со мной. Я смешала свою душу с Вашей, и похвалы и хулы Вам действуют на меня, как обращенные ко мне самой. Я не заметила, как все переменилось. Теперь хочу, чтобы все признали значительного человека, любящего меня. Жаль, что я не могу рассказать о его любви. Пожалуй, этого было бы недостаточно. Но любовь нерассказуема. Ее можно только чувствовать и понимать, – вот как я ее чувствую и понимаю...»

28 февраля 1895 года (всего один день спустя, а какой перепад в настроении, в тональности письма):

«...Неужели Вы когда-нибудь были такой нежный, такой мягкий, такой предупредительный, деликатный, милый, особенно милый и дававший мне таинственные надежды на беспредельное?

Увы мне!

Теперь Вы – требовательны и фамильярны, как после года супружества. Вы меня любите – о, конечно! Но любите без порыва и ужаса, все на своем месте, любовь должна течь по моральному руслу, не превышая берегов нравственности. Вы меня любите – но Вы твердо уверены, что и я Вас люблю, что Вы имеете право на мою любовь – еще бы! Ведь тогда бы и не было и Вашей. Чуть что – до свидания. У меня, мол, дела, некогда мне с Вами разговаривать. А так как я человек чувственный (Вы не ошиблись, это верно, только моя чувственность имеет оригинальные стороны) – то очень удобно подкреплять свою любовь... Ведь это же главные доказательства...

Можете воздвигнуть на меня гонения, можете ссориться со мной, бранить или поучать меня – Вы будете правы. Я хочу невозможного, подснежников в июле, когда солнце сожгло и траву. Хочу, чтобы у Вас не было привычки ко мне и... чтобы было то, чего нет, слепая, самоотверженная вера... нет, доверие ко мне...»

Прежде чем продолжить дальше отрывки из писем, сделаем авторскую ремарку-восклицание: какая у Гиппиус была максималистская программа любви!..

1 марта 1895 года: «Вы мне необходимы, Вы – часть меня, от Вас я вся завишу, каждый кусочек моего тела и вся моя душа. Я говорю полную правду...»

И далее: «Нужна гармония между моей душой и телом. Разлад меня слишком мучит...»

Еще одно письмо от того же дня, 1 марта: «Честное слово, у меня внутри что-то рвется, когда Вам так несправедливо печально. Ведьлюблю, люблю Вас, неужели это мало? Неужели за это нельзя быть около меня, не покидать меня на три дня, не мучить так Зину, Вашу Зину, совсем Вашу».

4 марта 1895 года: «...я хочу соединить концы жизни, сделать полный круг, хочу любви не той, какой она бывает, а... какой она должна быть и какая одна достойна нас с Вами. Это не удовольствие, не счастье – это большой труд, не всякий на него способен. Но Вы способны – и грех, и стыдно было бы такой дар Бога превратить во что-то веселое и не нужное...»

Итак, любовь-труд вместо любви-удовольствия и радости? Легко предположить, что Аким Волынский не выдержал испытания по новой формуле любви.

15 октября 1895 года Гиппиус записывает в своем дневнике: «Он не способен испытать «чудеса любви», и я пользуюсь блестящей властью. Не в моем характере действовать как капля на камень. Я люблю все быстрое и ослепительное, но не без определенной надежности и устойчивости. Он уступил мне во всем – но со временем я стала уставать, я покинула его, я забуду его, я прекращу делать ему уступки. Я не хитра, но с ним хитрость обязательна, необходима. Кроме того, он антиэстетичен, противостоит мне во всем, чужд всем проявлениям прекрасного и моему Богу!..» Антиэстетичен – это уже окончательный приговор в устах З. Н. Это уже грубое нарушение исповедуемого ею культа красоты. Отсюда понятно, отчего сквозь толщу лет, в своих поздних мемуарах, Зинаида Гиппиус напишет об Акиме Волынском: «Это был маленький еврей, остроносый и бритый, с длинными складками на щеках, говоривший с сильным акцентом и очень самоуверенный».

Словом, финал очередной «комедии любви».

А были ли увлечения у Мережковского? Этот книжный, «кабинетный» человек менее всего походил на пылкого соблазнителя и любителя романтических приключений, в основном он был погружен в мир отвлеченных идей. Но даже такой человек однажды летом 1916 года в Кисловодске услышал «небесный звук влюбленности». Звук этот шел от молодой барышни Ольги Костецкой. Увлечение было коротким, но сильным. Мережковский жаждал свидания, засыпал Костецкую письмами, однако она была непреклонна. Так что Ольга Леонидовна так и не стала соперницей Гиппиус, а было бы весьма любопытственно, как бы повела себя З. Н. в ситуации страстной, со взаимностью любви Мережковского. Хотя... может быть, все обошлось бы лишь излюбленным лорнированием – разглядыванием соперницы?..

Нет, со стороны мужа ничто не колебало налаженный образ жизни Гиппиус. Ее увлечения – это ее увлечения. А за Дмитрия Сергеевича она была абсолютно спокойна: надежен как скала. Более того, она верховодила им и в плане литературы (он ничего не печатал без предварительной критической оценки З. Н.), и в плане быта; как утверждал Андрей Белый, она водила Мережковского «на розовой ленточке».

В молодые и зрелые годы Зинаида Гиппиус увлекалась и «мистикой пола», и «метафизикой любви» (это видно даже из отрывков писем к Волынскому), и все же до конца не прояснен вопрос о ее «женском начале». Современники отмечали в ней и демоническое, и божественное, но когда доходили до чисто женского начала, то тут все вступали в область туманных загадок. Сексуальная двусмысленность Гиппиус смущала, в частности, Нину Берберову, хорошо знавшую З. Н.: «...она, несомненно, искусственно выработала в себе две внешние черты: спокойствие и женственность. Внутри она не была спокойна. И она не была женщиной» («Курсив мой»).

Вероятно, поведение З. Н., нередко экстравагантное и эпатирующее, давало повод для самых различных оценок. В этой связи привлекает внимание запись в дневнике Сергея Каблукова, секретаря Петербургского Религиозно-философского общества:

«Надо записать еще то, что рассказал Вяч. Иванов о З. Н. Мережковской. Оказывается, что она страдает чахоткой, развивающейся очень медленно. Она знает это и живет следовательно] в постоянном ожидании смерти. Во-вторых, она – по видимости [законная] жена Д. С, на самом деле – девушка, ибо никогда не могла отдаться мужчине, как бы ни любила его. В ее жизни были любовные увлечения, напр., известным Флексером (А. Л. Волынским), с которым она одно время даже жила вместе в «Пале-Рояле» (гостиница в Петербурге. – Ю. Б.), но эти увлечения не доходили до «падения». И в этом для нее – драма, ибо она женщина нежная и страстная, мать по призванию... С Мережковским ее союз – чисто духовный теперь, как и с Дм. Философовым. Все трое они живут как аскеты, и все намеки на menage a trois (брак втроем (фр.). – Ю. Б.) – гнусная выдумка. По мнению Вяч. Иванова, З. Н. гораздо талантливее Мережковского как поэтесса и автор художественной прозы. Она принадлежит к классическим поэтам, как напр., Катулл и Пропорций в Риме, Баратынский у нас и др. Она была творцом Религиозно-философского об-ва; многие идеи, характерные для Мережковского, зародились в уме З. Ник., Д. С. принадлежит только их развитие и разъяснение. Зин. Николаевна очень тяготится тем, что она женщина, поэтому она подписывается часто мужскими псевдонимами, напр. «Антон Крайний», «Лев Пущин», и в стихах и рассказах от своего лица говорит всегда в мужском роде. Я спросил Иванова, не имеет ли в себе совмещение в лесбосских склонностях это отвращение Зин. Ник. к мужским ласкам. Он ответил незнанием, хотя признался, что так же думает и сам. Но прибавил, что теперь к этим аномалиям она относится с отвращением, весьма ригористично. Мистического опыта в ней несравненно более, чем у ее мужа» (запись от 5 июня 1909 г.).

Мнение Вячеслава Иванова, глубокого человека и прекрасного поэта Серебряного века, игнорировать нельзя. К нему напрашивается подверстка так называемых «распоясанных писем» Василия Розанова, хранящихся в Гуверовском институте (США).

«Милая Зиночка, – обращается к Гиппиус во второй половине 1907 года ее старый знакомый, писатель и философ Розанов. – ...Пишу тебе как товарищу-мальчику... Хотя ты и мальчишка, но уж одно то, что ходишь в юбке – соблазняет «еще поблудить языком», т. е. «слогом» ...гм...гм... Удивительно, что особенного в юбках. Пыль, складки... Казалось бы, чепуха: но

Но каюсь – ножка Терпсихоры

Мне больше все-таки мила, —

чем куафюра, «глубокие глаза» и проч[ая] чепуха. Да, великая тайна, великая загадка...»

Далее в письме: «Поцелуй и Митю и Диму (Митя – это Мережковский, Дима – это Философов. – Ю. Б.). С уксусом? Нет, ”по-христиански”, чуть-чуть губки... Всех я вас 3-х люблю, за то, что вы свободные люди. Ничего нет лучше свободы, ничего нет счастливее свободы, ничего нет благороднее свободы. И все потому, что в ней одной может вырасти безгранично индивидуальность...»

В другом письме (зима 1908 года) Розанов в присущем ему развязно-игривом стиле спрашивает З. Н.: «Ну, как поживают твои сосочки? Как грудки? Какая тоска, если их никто не ласкает...»

Последующее о сестрах Гиппиус – Тате и Нате – представляет уже нечто за гранью приличий, и поэтому цитировать не будем. Только отметим, что Тата – это Татьяна Гиппиус (1877 – 1957), художница, Ната – Наталья Гиппиус (1880 – 1963), скульптор. Все три сестры Гиппиус были долгожительницами.

VI

«Сосочки», «грудки» – это лишь интимные детали частной жизни З. Н. В своей литературно-критической деятельности Зинаида Гиппиус – это уже целая глыба. В своих работах и изысканиях она предстает перед современниками как серьезный, вдумчивый аналитик социально-экономических процессов в обществе. Она притягивает к себе культурной утонченностью, парадоксальностью мышления, необыкновенной энергией. Она выдвигает идеи обновления жизни. С помощью искусства предполагает сбросить отжившие исторические формы общественных, бытовых, семейных, половых отношений – всю эту «смерть в жизни». После 1905 года она отстаивала идеалы религиозной революции перед «стадной общественностью». В письме Философову от 17 октября 1905 года «реально представила грядущее насильственное правительство и народный террор и кровь...» И высказала свою позицию: «Ни шагу на это не могу».

Февральскую революцию 1917 года и последующие за ней перемены Гиппиус встретила если не с ликованием, то с большими надеждами. Презирая старый, прогнивший мир, она уповала на революционно-творческое, религиозное обновление миропорядка. Но вскоре ее надежды рухнули (как отметила она в своем дневнике, «немилосердна эта тяжесть «свободы», навалившаяся на вчерашних рабов»). Октябрьская революция явила совсем иной лик: разрушительный, яростный, с кровью и насилием. Наружу вылезло то, о чем когда-то писала З. Н.:

 
Страшное, грубое, липкое, грязное,
Жестко-тупое, всегда безобразное,
Медленно-рвущее, мелко-нечестное,
Скользкое, стыдное, низкое, тесное...
Рабское, хамское, гнойное, черное,
Изредка серое, в сером упорное...
Трупно-холодное, жалко-ничтожное,
Непереносное, ложное, ложное...
 

Большевики сняли все запреты и табу, извлекли на свет самые темные инстинкты массы, толпы, сброда («темный инстинкт широкой русской «вольницы»», отмечает З. Н. в дневнике). Вот почему Гиппиус определила Октябрьскую революцию как «блудодейство», «неуважение к святыням», как «разбой». В адрес большевиков она писала:

 
Рабы, лгуны, убийцы, тати ли —
Мне ненавистен всякий грех.
Но вас, Иуды, вас, предатели,
Я ненавижу больше всех.
 

Свое отношение к новой власти Зинаида Гиппиус выразила афористично: «Против большевиков хоть с чертом».

В ноябре 1917 года Зинаиде Николаевне исполнилось 48 лет. Неожиданно оборвалась прежняя прелестная жизнь – с молодостью, красотою, с достатком и комфортом. Вся эта бурлящая литературная жизнь со спорами и поисками Истины, Добра и новой Гармонии. Все разом рухнуло, кануло, исчезло. Вместо всего прежнего – мучительное выживание, страх попасть, в подвалы ЧК, голод и холод.

 
Как скользки улицы отвратные,
Какая стыдь!
Как в эти дни невероятные
Позорно – жить!
Лежим, заплеваны и связаны,
По всем углам.
Плевки матросские размазаны
У нас по лбам...
 

Зинаида Гиппиус и Дмитрий Мережковский считали себя, и не без основания, солью земли, совестью России, интеллектуальной элитой общества. И вот они унижены и выброшены на обочину жизни.

Один из вождей революции Лев Троцкий в статье «Внеоктябрьская литература» разнес в пух и прах сборник Гиппиус «Последние стихи. 1914 – 1918», а саму поэтессу назвал «питерской барыней», у которой «под декадентски-мистически-эротически-христианской оболочкой скрывается натуральная собственническая ведьма». И сделал вывод, что у «почти классиков» – Бунина, Мережковского, Зинаиды Гиппиус, Зайцева, Замятина и прочих – нет будущего, что все они – «приживальщики и содержанцы» у Советской власти. Ну а кому же «зеленый свет» и почетное положение новых литературных бояр? О, претенденты нашлись. Из старой когорты сочинителей: Брюсов, Маяковский, Демьян Бедный, Алексей Толстой... О последнем З. Н. писала, что «это был индивидуум новейшей формации, талантливый, аморалист... и ловко попал в момент, да и там (в СССР. – Ю. Б.), очевидно, держал себя не в пример ловко. И преуспел – и при Ленине и при Сталине, и до сих пор талантом своим им служит».

Нет, служить новым властям З. Н. никак не хотела, не хотела изменять всей своей предыдущей жизни. Она явственно видела, кто пришел к власти. В стихотворении «14 декабря 17 года» Гиппиус восклицает:

 
...Ночная стая свищет, рыщет,
Лед по Неве кровав и пьян...
О, петля Николая чище,
Чем пальцы серых обезьян!

Рылеев, Трубецкой, Голицын!
Вы далеко, в стране иной...
Как вспыхнули бы ваши лица
Перед оплеванной Невой!..
 

В последнее время в печати широко публиковались петербургские дневники 1917 – 1918 годов, так называемые «Черные тетради» Зинаиды Гиппиус. Конечно, это совсем иная тема в биографии Гиппиус, но без нее нет полного ее образа.

Приведем лишь самую малость из этого кричащего, написанного кровью исторического документа эпохи.

24 октября 1917 года: «...многие хотят бороться с большевиками, но никто не хочет защищать Керенского. А пустое место – Вр. правительство... На Невском стрельба... готовится «социальный переворот», самый темный, идиотичный и грязный, какой только будет в истории. И ждать его нужно с часу на час...»

28 октября: «Только четвертый день мы «под властью тьмы», а точно годы проходят... В городе – полуокопавшиеся в домовых комитетах обыватели – да погромщики... Вечером шлялась во тьме лишь вооруженная сволочь и мальчишки с винтовками...»

6 ноября: «Вихрь событий... Все рушится, летит к черту и – нет жизни... И пахнет мертвечиной... Все делается посредством «как бы» людей и уже не людей. Страшен автомат, – машина в подобии человека. Не страшней ли человек – в полном подобии машины, т. е. без смысла и без воли?..»

24 января 1918 года: «Тюрьмы так переполнены политическими, что решили выпустить уголовных...»

17 марта: «Мы живем здесь сами по себе. Случайно живы. Голод полный... Каждый день расстреливают кого-то, по ”районным советам”...»

5 мая: «Гадкая задача – это общество соглашателей ”культуры и свободы”. Опять там Максим Горький. Он, действительно, делает дурное дело. Он – Суворин при Ленине...»

Стоп. Точка. Еще одна болезненная проблема старой интеллигенции: отношение к новой власти – принять или не принять? Слово «позиция» является ключевым в статьях Гиппиус-критика. З. Н. не могла простить Брюсову и особенно Александру Блоку то, что они пошли на службу к большевикам. Вот как она описывает разрыв с Блоком в воспоминаниях «Мой лунный друг» (а ведь они дружили!..):

« – Здравствуйте.

Этот голос ни с чьим не смешаешь. Подымаю глаза. Блок. Лицо

под фуражкой какой-то (именно фуражка была – не шляпа), длинное, сохлое, желтое, темное.

– Подадите ли вы мне руку?

Я протягиваю ему руку и говорю:

– Лично – да. Только лично. Не общественно.

Он целует руку. И, помолчав:

– Благодарю вас.

Еще помолчав:

– Вы, говорят, уезжаете?

– Что ж... Тут или умирать – или уезжать. Если, конечно, не быть в вашем положении...»

Опускаем детали этого разговора в вагоне трамвая. А концовка его была такова:

« – Я встаю, мне нужно выходить.

– Прощайте, – говорит Блок. – Благодарю вас, что вы подали мне руку.

– Общественно – между нами взорваны мосты. Вы знаете. Никогда... Но лично... как мы были прежде...»

Вот так они, Зинаида Гиппиус и Александр Блок, увиделись в последний раз.

В начале 1920 года Мережковские плюс Дмитрий Философов и студент Володя Злобин, который впоследствии станет секретарем З. Н., покидают Россию. «Едем, на рассвете, в белую снежную пустыню – в неизвестность... На польской границе:

– Кто вы?

– Русские беженцы.

– Откуда?

– Из Петрограда.

– Куда?

– В Варшаву...»