Текст книги "Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты"

Финальные аккорды

Смерть Инессы Арманд (ей шел 47-й год) ошеломила вождя. Когда Инесса была рядом, он вроде бы не замечал ее, она была привычной как воздух. Но когда ее не стало, Ленин вдруг почувствовал, что нечем дышать. Кругом находились одни «партийные товарищи», соратники, оппоненты, враги, а Инесса Арманд была близким человеком, излучающим любовь и тепло. И вот этого чисто человеческого тепла он неожиданно лишился.

Тело Инессы Арманд везли с Кавказа почти три недели, и эти три недели были полны мучительными раздумьями и воспоминаниями для Ленина. Александра Коллонтай рассказывала, что, когда 12 октября 1920 года «мы шли за ее гробом, Ленина невозможно было узнать. Он шел с закрытыми глазами и казалось – вот-вот упадет».

Старая большевичка Елизавета Драбкина в книге «Зимний перевал» вспоминает:

«Ночь была по-осеннему сырой и темной. Мы сильно продрогли и с нетерпением ждали утра.

Уже почти рассвело, когда, дойдя до почтамта, мы увидели движущуюся нам навстречу похоронную процессию. Черные худые лошади, запряженные цугом, с трудом тащили черный катафалк, на котором стоял очень большой и поэтому особенно страшный длинный цинковый ящик, отсвечивающий тусклым блеском.

Стоя у обочины, мы пропустили мимо себя этих еле переставляющих ноги костлявых лошадей, этот катафалк, покрытый облезшей черной краской, и увидели идущего за ним Владимира Ильича, а рядом с ним Надежду Константиновну, которая поддерживала его под руку. Было что-то невообразимо скорбное в его опущенных плечах и низко склоненной голове. Мы поняли, что в этом страшном ящике находится гроб с телом Инессы».

В очерке об Инессе Арманд писательница Лариса Васильева обращает внимание на то, что Крупская поддерживала Ленина, а не Ленин – Крупскую. «Это было ЕГО горе. Не ЕЕ». А чему тут удивляться? Все правильно.

Однако вернемся к Драбкиной, к ее воспоминаниям:

«Инессу хоронили на следующий день, на Красной площади. Среди венков, возложенных на ее могиле, был венок из живых белых цветов с надписью на траурной ленте: «Товарищу Инессе от В. И. Ленина»».

Другая революционная деятельница – Анжелика Балабанова так описывает вождя в день похорон Арманд: «Не только лицо Ленина, весь его облик выражал такую печаль, что никто не осмеливался даже кивнуть ему. Было ясно, что он хотел побыть наедине со своим горем. Он казался меньше ростом, лицо его было прикрыто кепкой, глаза, казалось, исчезли в болезненно сдерживаемых слезах. Всякий раз, как движение толпы напирало на нашу группу, он не оказывал никакого сопротивления толчкам, как будто был благодарен за то, что мог вплотную приблизиться к гробу».

Если Инессу Арманд действительно отравили (все по той же версии), то соперники Ильича, рвавшиеся к власти, рассчитали точно. «Он не мог пережить Инессу Арманд, – писала Александра Коллонтай. – Смерть Инессы ускорила его болезнь, ставшую роковой».

Любовь и Смерть – почти по Максиму Горькому.

Прах Инессы Арманд похоронили в Кремлевской стене, среди самых выдающихся большевиков, – вопреки законам ранга, но в угоду Ильичу.

Вот и вся история.

Да, пожалуй, еще две любопытные детали.

Первая. Сестра Инессы Рене Федоровна до конца своей жизни не только не произносила сама, но и от других не хотела слышать ее имени.

Революция развела сестер по разные стороны баррикад. Одна – Инесса – боролась за революцию и внесла в ее победу свой вклад. Другая – Рене – ненавидела революцию, видела в ней лишь смуту и хаос. Считала, что все революционеры-большевики, включая собственную сестру, несли лишь смерть и разрушение народу и своим семьям. Рене Арманд прожила другую жизнь, незаметную и частную. Но история, эта прихотливая г-жа История, запечатлела на своих кроваво-золотых скрижалях лишь одну из сестер – Инессу.

И вторая деталь. После смерти Инессы Крупская продолжала дружить с ее дочерью, тоже Инессой. 24 января 1924 года Крупская оповестила дочь Арманд о смерти Ленина: «Милая, родная Иночка, схоронили мы Владимира Ильича вчера... Снимки в гробу вышли хорошие, я вышлю их тебе. Пока крепко обнимаю тебя и Гуго и Инесочку. Крепко целую. Твоя Н. Крупская».

На мой взгляд, это уже, что называется, сюр: послать дочери снимки усопшего человека, который сыграл роковую роль в жизни ее матери.

А это разве не сюрреализм? Ее прах замурован в Кремлевской стене. А его мумия лежит под стеклом в Мавзолее.

А души? Где души? Общаются ли они между собой?..

Айседора Дункан
ПРЫЖОК В ВЕЧНОСТЬ

Большинство художников и артистов полагают, что искусство идет особо, а жизнь – особо. Я не могу отделить жизни от искусства. В частности, не могу отделить своей жизни от танца. Сам танец меня не интересует. Меня интересует только жизнь. Я прибыла в Россию не как артистка, а как человек, для того чтобы наблюдать и строить новую жизнь...

Из статьи Айседоры Дункан, напечатанной в ленинградском журнале «Жизнь искусства» в мае 1924 года

Дора Анжела Дункан (или, как она себя называла, Айседора) родилась в Америке, по одним сведениям, 27 января 1878 года, по другим – 27 мая того же года, иногда указывается и 1877 год. Ее первые воспоминания связаны с пожаром: ее выбросили из окна в объятия полицейского. Ей было, как пишет она в своей биографии, два или три года. Языки пламени – символичны. Сам танец Айседоры Дункан был наполнен огнем ее чувств и мыслей.

«Одна из основоположниц пластической школы «танца модерн»» – так представляет Дункан Театральная энциклопедия. Другими словами, революционерка в балетном искусстве.

И впрямь, ей было тесно в рамках классического балета с его условными жестами, она стремилась к свободе естественных движений – именно таким был древнегреческий танец – танец ее мечты. Она заменила привычный балетный костюм (пачки, трико) на тунику и танцевала с босыми ногами (танец босоножки). Постепенно добилась совершенства, и ее выступления неизменно вызывали восторг публики. Конечно, помимо оригинальности самого танца, в ее успехе немалую роль сыграл и имидж роковой женщины, эффект колдовской магии ее личности. Ее называли куртизанкой XX века (и именно ее выбрал в жены Сергей Есенин – ну не парадокс ли? – золотоволосый паренек из Рязани).

Вся жизнь Айседоры Дункан до встречи с Есениным – это трудное восхождение к успеху, от ступеньки к ступеньке, вечные танцы, гастроли, путешествия, обучение детей (она любила и умела работать с ними) и длинный шлейф любовных романов. В совсем юную Дункан влюбился пожилой поляк Ян Мироский. Он осыпал ее поцелуями, и она была уверена, что наконец узнала, что такое единственная и великая любовь. Но тогда она «еще не подняла оружия во имя свободной любви», за которую боролась впоследствии, как отмечается в ее «Исповеди».

Любовные романы зрелой Дункан – это своеобразные любовные авантюры, в которые были вовлечены поэты Дуглас Энсли и Анри Батайль, художник Чарльз Галле, писатели Андре Бонье и Габриеле Д’Аннунцио, театральный режиссер Гордон Крег и пианист Вальтер Пуммель, какой-то миллионер и еще один, уже супермиллионер, и т. д. Все были влюблены в Айседору Дункан, и все были готовы кинуть к ее ногам деньги, славу, талант...

Нельзя сказать, что все складывалось легко и лучезарно. Были горькие разочарования, шумные расставания, сердечные терзания. Кто видел фильм «Айседора» с Ванессой Редгрейв в главной роли, тот имел возможность зрительно соучаствовать в историях любви и муки знаменитой «босоножки». Но при всем этом, как отмечает один из ее биографов, Мерседес де Коста: «Она, Айседора, была матерью во всех проявлениях любви. До конца она не могла быть ни женой, ни любовницей. Она желала полностью отдавать себя своим возлюбленным. Она отдавала себя, как мать отдает себя детям».

Материнский инстинкт? Да, несомненно. У нее было трое детей, но судьбе было угодно, чтобы она их всех лишилась (двое трагически погибли, когда везущий их автомобиль пробил решетку одного из парижских мостов и затонул в Сене). Дункан и Есенина любила как бы двойной любовью: с женской страстностью и с материнской нежностью.

После громкого успеха на Западе Айседора Дункан впервые приехала в Россию в конце 1904 года. Ей 26 (или 27) лет. Есенин в ту пору еще мальчик, ему всего 9 лет, и живет он в деревне, совсем не подозревая, что его ждет впереди. А Дункан – уже королева и покоряет петербургскую публику.

Ее дебют состоялся 13 декабря в Петербургском дворянском собрании. На своем первом концерте Айседора танцевала вариации на музыку Шопена – «Танцевальные идиллии». Затем последовали концерты в январе 1905 года в Москве и снова в Петербурге. Затем еще гастроли зимой 1907/08 года, летом 1909-го, в январе 1913 года. То есть российская публика насмотрелась на танцы Дункан всласть.

Отзывы были разные, но большей частью – восторженные, или, как любят говорить чиновники, положительные.

Максимилиан Волошин: «Айседора Дункан танцует все то, что другие люди говорят, поют, пишут, играют и рисуют... В ней нет ни одного жеста балетной танцовщицы. Она не летит, ”как пух от уст Эола”, она клонится и гнется под ударами музыки, как гибкая травка, клонимая ветром. Музыка претворяется в ней и исходит от нее...»

Еще один поэт, Сергей Соловьев: «Айседора Дункан дала нам предчувствие того состояния плоти, которое я называю ”духовной телесностью”. В ее танце форма окончательно одолевает косность материи, и каждое движение ее тела есть воплощение духовного акта. Она, просветленная и радостная, каждым жестом стряхивала с себя путы хаоса, и ее тело казалось необыкновенным, безгрешным и чистым... Она вышла ”Весною” Боттичелли... Она – младенец – радовалась весне, смеялась; срывала голубые цветы; как стебель, тянулась к солнцу в солнечных волнах. Вся была победная, сияющая...»

Необходимо добавить, что Дункан являлась не только как «Весна» Боттичелли, но и как жрица любви, ее вакхический танец был исступлен и терпок. «Пляска Дункан – залог грядущего» – вывод Сергея Соловьева.

Андрей Белый: «Как-то странно было идти на зрелище, устраиваемое иностранной плясуньей. Но я пошел. И она вышла, легкая, радостная, с детским лицом. И я понял, что она – о несказанном. В ее улыбке была заря. В движениях тела – аромат зеленого луга. Складки с туники, точно журча, бились пенными струями, когда она отдавалась пляске вольной и чистой...»

Ах, поэты, «забавный народ»! Все-то они воспринимают поэтически и метафорически. Им бы только повод, чтобы свой стиль показать! (Простите за невольный иронический выпад – тоже увлекся...) А вот первая скрипка Мариинского театра Виктор Вальтер, наблюдая из оркестровой ямы, как Айседора в образе Венеры призывала в свой грот вагнеровского тангейзера, видел лишь – и об этом он рассказывал всем – только манящие руки богини любви и ее жирное колено. Вот вам и заземление!..

И конечно, весьма интересно мнение Матильды Кшесинской, прима-балерины, конкурентки, так сказать, соперницы по славе: «Айседора Дункан... это нечто своеобразное... В ее танцах много отсебятины... Вообще Дункан хороша в небольшом количестве, но а la longue она становится скучной... Я поклонница нашего старого балета, но это не значит, что я совершенно отрицаю обновление в храме искусства. Наоборот. Обновление необходимо. Но не такое, какое дает нам Дункан... Дункан не есть искусство будущего. Да это видно из того, что прошло уже 5 лет со дня ее первого выступления, а танцы ее нисколько не привились...»

Танцы действительно не привились, но образ танцовщицы в памяти театральной России запечатлелся. И когда после революции и гражданской войны стала потихоньку налаживаться культурная жизнь, большевики вспомнили о Дункан и любезно пригласили ее уже в Советскую Россию. Как не пригласить, когда, по словам Луначарского, «в центре миросозерцания Айседоры стояла великая ненависть к нынешнему буржуазному быту», а большевики любую ненависть к буржуазии приветствовали.

Приняв приглашение, Айседора не раздумывала:

«По дороге в Россию у меня было чувство, словно душа, отделившись после смерти, совершает свой путь в новый мир». У нее было только одно условие: чтобы в стране революции помогли ей создать массовую школу пластического танца для детей, что-то вроде «музея красоты нашей эпохи», в котором свободный дух найдет выражение в свободных природных движениях.

Осенью 1921 года 43-летняя Айседора Дункан появилась в стране большевиков.

В «Петербургских зимах» Георгий Иванов писал:

«В конце 1921 года в Москву за убывающей славой приехала Айседора Дункан. Она была уже очень немолода, раздалась и отяжелела. От «божественной босоножки», «ожившей статуи» – осталось мало. Танцевать Дункан почти не могла. Но это ничуть не мешало ей наслаждаться овациями битком набитого московского Большого театра. Айседора Дункан, шумно дыша, выбегала на сцену с красным флагом в руке. Для тех, кто видел прежнюю Дункан, – зрелище было довольно грустное. Но все-таки она была Айседорой, мировой знаменитостью и, главное, танцевала в еще не избалованной знатными иностранцами ”красной столице”. И вдобавок танцевала с красным флагом! Восторженные аплодисменты не прекращались.

Сам Ленин, окруженный членами Совнаркома, из царской ложи подавал им сигнал...»

А вот как явление Дункан революционной столице описывает в своих мемуарах «Дневник моих встреч» художник Юрий Анненков:

«Захваченная коммунистической идеологией, Айседора Дункан приехала, в 1921-м году, в Москву. Малиноволосая, беспутная и печальная, чистая в мыслях, великодушная сердцем, осмеянная и загрязненная кутилами всех частей света и прозванная «Дунькой», в Москве она открыла школу пластики для пролетарских детей в отведенном ей на Пречистенке бесхозяйном особняке балерины Балашовой, покинувшей Россию...

С Есениным, Мариенгофом, Шершеневичем и Кусиковым я часто проводил оргийные ночи в особняке Дункан, ставшем штаб-квартирой имажинизма. Снабжение продовольствием и вином шло непосредственно из Кремля. Дункан пленилась Есениным, что совершенно естественно: не только моя Настя считала его «красавчиком». Роман был ураганный и столь же короткий, как и коммунистический идеализм Дункан».

Стоп! Стоп! А как произошло все же знакомство русского поэта с американской танцовщицей?

Обратимся снова к Георгию Иванову. Вот его версия из «Петербургских зим»:

«После первого спектакля на банкете, устроенном в ее честь, – знаменитая танцовщица увидела Есенина. Взвинченная успехом, она чувствовала себя по-прежнему прекрасной. И, по своему обыкновению, оглядывала участников банкета, ища среди присутствующих достойного «разделить» с ней сегодняшний триумф...

Дункан подошла к Есенину своей «скользящей» походкой и, недолго думая, обняла его и поцеловала в губы. Она не сомневалась, что ее поцелуй осчастливит этого «скромного простачка». Но Есенина, успевшего напиться, поцелуй Айседоры привел в ярость. Он оттолкнул ее – «Отстань, стерва!». Не понимая, она поцеловала Есенина еще крепче. Тогда он, размахнувшись, дал мировой знаменитости звонкую пощечину. Айседора ахнула и в голос, как деревенская баба, зарыдала. Сразу протрезвившийся Есенин бросился целовать ей руки, утешать, просить прощения. Так началась их любовь. Айседора простила. Бриллиантом кольца она тут же на оконном стекле выцарапала:

Esenin is a huligan,

Esenin is an angel, –

«Есенин – хулиган, Есенин – ангел». Вскоре роман танцовщицы и годившегося ей в сыновья «крестьянского поэта» – завершился законным браком».

«Из книги о Есенине» Эммануила Германа:

«Друзей у него тогда было много. Подруги не было. Завидовал, помню, идиллическому роману своего товарища по комнате: я

– Все, видишь, с девочками, а я...

Пустоты природа, как известно, не терпит; эту пустоту вскоре заполнила Айседора Дункан».

Герман так описывает Дункан, появившуюся в студии художника Якулова (по версии Германа, именно здесь впервые встретились ОН и ОНА):

«В экзотически яркой, мехом внутрь, сибирской коже, крупная, большеглазая, этакая «волоокая Гера», – она вошла в чужое, новоедля нее общество с непринужденностью женщины, всходившей на эстрады всего мира».

В принципе не так уж и важно, где именно они познакомились: на банкете или в студии. Мне лично более важно узнать, как они понимали друг друга. Как пишет Герман про компанию, которая собиралась в кафе «Стойло Пегаса»: «С английским и французским мы были равно не в ладах. Русская грамота ей давалась туго. Выручал немецкий. По-немецки она говорила свободно, но с английским акцентом. Владел им, с грехом пополам, и кое-кто из нас.

Так вот сговаривались.

Есенину улыбка заменяла слова. А то, не задумываясь, заговаривает с ней по-русски: “Понимаешь ведь, Айседора?”

Она его действительно понимала».

Понимание – это прекрасно. Но все же что это было? Любовь? Влечение? Амок? Или математический трезвый расчет? Вот несколько мнений современников.

Эммануил Герман о Есенине: «Пил он в последние годы плохо. Хмелел сразу, как хмелеют непривыкшие к алкоголю. Так вот захмелел от Дункан».

Он же об Айседоре: «Дункан любила Есенина сентиментальной и недоброй любовью увядшей женщины».

Анатолий Мариенгоф: «Есенин влюбился не в Айседору Дункан, а в ее мировую славу. Он женился на ее славе, а не на ней – не на пожилой, отяжелевшей, но еще красивой женщине с крашеными волосами...»

Наталья Толстая-Крандиевская: «Любовь Есенина для нее как злой аперитив, как огненная приправа к последнему блюду на жизненном пиру...»

Еще процитируем Мариенгофа – из книги воспоминаний «Мой век»:

«С этой постаревшей модернизированной Венерой Милосской (очень похожа) Есенину было противно есть даже «пищу богов», т. е. холодную баранину с горчицей и солью. Недаром он и частушку сложил:

Не хочу баранины,

Потому что раненый.

Прямо в сердце раненный

Хозяйкою баранины!

А самое страшное, что в трехспальную супружескую кровать карельской березы, под невесомое одеяло из гагачьего пуха, он мог лечь только во хмелю, мутном и тяжелом. Его обычная фраза: «Пей со мной, паршивая сука» – так и вошла неизменной в знаменитое стихотворение... Есенин был любимым. Изадора – любящей. Есенин подставлял щеку, а она целовала...»

Конечно, как всегда, у Мариенгофа все вперехлест и явное недоброжелательство, сначала – к Райх, затем – к Дункан. А вот что пишет более объективный свидетель, один из биографов Есенина Илья Шнейдер, об этой необычной паре – Есенин и Дункан:

«Они же мазаны одним миром, похожи друг на друга, скроены на один образец, оба талантливы сверх меры, оба эмоциональны, безудержны, бесшабашны. Оба друг для друга обладают притягательной и отталкивающей силой. И роман их не только «горький», но и счастливо-несчастный, или несчастливо-счастливый, как хотите. И другим быть не может».

Возможно, в развитии романа свою роль сыграла векторность отношений: по структурному гороскопу Дункан – Тигр, а Есенин – Коза. Все может быть, но отношения двух знаменитостей вскоре перешли в плоскость любви-ненависти.

– Ты сука, – говорил ей Есенин.

– А ты – собака, – отвечала ему Дункан.

Юрий Анненков вспоминает: «Помню, как однажды, лежа на диване Дункан, Есенин, оторвавшись от ее губ, обернулся ко мне и крикнул:

– Осточертела мне эта московская Америка! Смыться бы куда! – И, диким голосом, Мариенгофу: – Замени ты меня, Толька, Христа ради!»

Но кто заменит? Поздно. Мышеловка захлопнулась. 2 мая 1922 года Сергей Есенин зарегистрировал брак с Айседорой Дункан, который, между прочим, не был расторгнут до самой его смерти.

Журналист Семен Борисов описывает в мемуарах, как в один из вечеров Дункан в театре Зимина Есенин направился на ее выступление, не позаботившись о том, чтобы ему оставили место. «Он долго объяснялся и ругался с контролером, требуя, чтобы его пропустили.

– Я муж Дункан, – заявил он.

Пропустили. Мы пошли за кулисы и дождались, когда вернется Дункан. При виде Есенина она бросилась ему на шею.

Потом, указывая на грудь Сергея, она сказала:

– Здесь у него Христос. И, хлопнув по лбу, добавила: – А здесь у него дьявол...»

Уместно привести и оценку самой Дункан, которую ей дал строгий функционер советской литературы Иван Гронский:

«Наибольшее влияние на Есенина оказала Айседора Дункан. Дункан заслуживает самого большого уважения. Это артистка с мировым именем... Это очень порядочный человек, человек очень большого сердца, ума, чувства. Это великая актриса в полном смысле этого слова. Она любила Есенина, боролась за него, но из этого ничего не получилось; он немного поправился, но не настолько, чтобы работать в полную силу, нормально жить».