Текст книги "Вера, Надежда, Любовь… Женские портреты"

Ольга Глебова-Судейкина
КОЛОМБИНА ДЕСЯТЫХ ГОДОВ

Ты в Россию пришла ниоткуда,

О мое белокурое чудо,

Коломбина десятых годов!

Что глядишь ты так смутно и зорко:

Петербургская кукла, актерка,

Ты – один из моих двойников.

К прочим титулам надо и этот

Приписать. О, подруга поэтов,

Я наследница славы твоей...

Анна Ахматова. Поэма без героя

О ком эти ахматовские строки? Об Ольге Глебовой-Судейкиной[1]1
  См. фото – справа.


[Закрыть] (1885 – 1945). Это была замечательная женщина. Петербургская красавица, которой посвящали стихи Михаил Кузмин, Георгий Иванов, Федор Сологуб, Велимир Хлебников и другие поэты Серебряного века. Современники считали, что она похожа на боттичеллиевскую Венеру. И впрямь, у нее было «фарфоровое» лицо, «дивные золотые волосы, громадные серо-зеленые глаза, искрящиеся, как опалы... чарующая улыбка, летучий легкий смех, летучие легкие движения».

«Мне кажется, – писал Игорь Северянин, – ее любят все, кто ее знает: это совершенно исключительная по духовной и наружной интересности женщина». Еще бы! Она и актриса, и танцовщица, и художница, и исполнительница песен, и переводчица. А как она читала с эстрады стихи своим глубоким, с легкой хрипотцой голосом! По свидетельству Георгия Адамовича, Глебова-Судейкина – «одна из редчайших русских актрис, умевшая читать стихи».

Так откуда пришла эта «русская Психея», «волшебная фея», «жрица муз», «Коломбина» – как ее только не называли! Ахматовское «ниоткуда» имеет свою расшифровку. Ольга Глебова родилась в Ярославской губернии. Прадед ее был крепостным, дед – крестьянином, а отец – петербургским чиновником. Чиновником мелким, неудачливым и поэтому весьма страдавшим. Искал спасение в вине. Маленькой Оленьке частенько приходилось разыскивать непутевого отца и приводить буквально за руку домой. Словом, у Оленьки Глебовой было не очень счастливое детство, и честь ей и хвала, что она сумела высвободиться из тисков нищеты и завоевать свое место под солнцем.

В 17 лет она решила избрать карьеру актрисы. Поступила в 1902 году в школу Александрийского театра в Петербурге. Первые уроки сценического мастерства преподал ей замечательный русский актер Владимир Давыдов. Молоденькая актриса сыграла несколько ролей в Александринке, и в частности роль Ани в чеховском «Вишневом саде».

Добиться успеха на императорской сцене Глебовой не удалось, и она переходит в частный театр Веры Комиссаржевской, но и там ее ждут лишь маленькие роли. Самая большая, пожалуй, удача – участие в премьере Мориса Метерлинка «Сестра Беатриса» вместе с самой Верой Комиссаржевской. Этот спектакль оформлял входивший тогда в моду художник Сергей Судейкин. Встреча с ним изменила судьбу Ольги Глебовой.

Сергей Судейкин был на 3 года старше Ольги. Сын жандармского полковника избрал своею стезею живопись, и не просто живопись, а модерн, и вскоре стал «надеждой русского модернизма». Судейкин был одним из организаторов группы «Голубая роза», сотрудничал с Сергеем Дягилевым, участвовал в выставках «Мир искусства». Он любил писать стилизованные картины, изображающие галантные сцены и народные гулянья. При этом опирался на традиции русского лубка, вывески, расписной игрушки. Эпоху сентиментализма и рококо подавал с тонкой иронической улыбкой.

Примечателен портрет Ольги Глебовой, который был написан Судейкиным. В нем он свою излюбленную ироническую манеру сменил на глубокий психологизм. Актриса изображена в профиль, лицо ее сосредоточенно и спокойно, взгляд долгий – или, как выражался Федор Достоевский, длинный, задумчив и несколько отрешен. Чеканный разлет бровей. Напряженная жилка на шее. Золотистые волосы. Бант. Все изысканно, хрупко и чуточку тревожно. Такова «подруга поэтов». В ее изгибе есть что-то от лебедя, недаром Ахматова восклицала в адрес Ольги: «Ты – наш лебедь непостижимый».

Между Сергеем Судейкиным и Ольгой Глебовой возникло взаимное чувство, и в 1907 году они обвенчались в петербургской церкви Вознесения. Она стала Глебовой-Судейкиной. В этой паре в роли учителя был Судейкин, а в роли ученицы, и весьма способной, была Ольга. Судейкин привил ей тонкий художественный вкус, помог освоить мастерство живописца, а главное, раскрыл ее внутреннее тяготение к творчеству. Он был ее визажистом и модельером, создавал для нее удивительные платья, воздушные, сквозь которые победно проступало ее красивое тело. По словам Анны Ахматовой, Сергей Судейкин боготворил свою молодую жену, но вместе с тем настойчиво «лепил» из нее истинное «произведение искусства», утонченное и вычурное, в духе господствующего тогда стиля модерн.

Рамки театра Комиссаржевской стали тесны, и Глебова-Судейкина стала свободной актрисой, участвуя в спектаклях то одного театра, то другого. Пробует свои силы в драматических спектаклях, в оперетках. Много танцует – в классическом и современном балете, одним из ее партнеров однажды был Вацлав Нижинский.

Театральные рецензенты заметили ее в балете Ильи Саца «Козлоногие». В одной из рецензий отмечалось, что «изумляют бестиальные изгибы и изломы г-жи Глебовой-Судейкиной – актрисы на специфические роли, которая когда-нибудь попадет на еще более подходящую роль, которая ее прославит».

Алексей Суворин, издатель «Нового времени», пригласил Глебову-Судейкину в свой Малый театр, где она выступала в пьесах Александра Дюма, Ростана, Чехова, Шиллера, Кузмина. Все это было мило, хорошо, но, к сожалению, не более. Блеснула она лишь дважды: в водевиле Юрия Беляева «Путаница, или 1840 год» и в пантомиме, которую поставил Всеволод Мейерхольд, «Шарф Коломбины».

У Глебовой-Судейкиной не было драматического таланта Марии Ермоловой или Веры Комиссаржевской, но у нее был другой талант, кабаретный, и он с блеском проявился во времена знаменитого артистического кабаре «Бродячая собака», которое просуществовало три года – с 1912-го по 1915-й. В «Бродячую собаку» приходил весь петербургский бомонд: артисты, художники, писатели, политики. О тех годах Анна Ахматова вспоминала с ностальгической нотой:

 
Да, я любила их, те сборища ночные,
На маленьком столе стаканы ледяные,
Над черным кофеем пахучий, тонкий пар,
Камина красного тяжелый, зимний жар,
Веселость едкую литературной шутки
И друга первый взгляд, беспомощный и жуткий.
 

В залах «Бродячей собаки» на Михайловской площади было уютно и по-декадентски остро. Этому способствовали росписи Сергея Судейкина и других художников-модернистов и, конечно, разнообразная программа вечеров и ночей: выставки и конкурсы, поэзия и балет, драматические сценки и веселые пародии. В кабаре выступала знаменитая балерина Тамара Карсавина, пела Надежда Забела-Врубель, поэты читали стихи.

«Улыбается Карсавина, – читаем мы в воспоминаниях Тамары Ивановой, – танцует свою очаровательную «полечку» О. А. Судейкина. Переливаются черно-красно-золотые стены. Музыка, аплодисменты, щелканье пробок, звон стаканов...»

В репертуаре Глебовой-Судейкиной была не только «полечка», она исполняла танцы-стилизации на темы русского и французского искусства XVIII века. Иногда подражала Айседоре Дункан и танцевала почти обнаженной. А чаще читала стихи своим проникновенно-волнующим голосом. Особенно она любила читать Александра Блока, его «Снежную маску»:

 
Не надо кораблей из дали,
Над мысом почивает мрак.
На снежно-синем покрывале
Читаю твой условный знак...
 

И Анну Ахматову:

 
Я не любви твоей прошу.
Она теперь в надежном месте.
Поверь, что я твоей невесте
Ревнивых писем не пишу...
 

Позднее, когда Глебова-Судейкина оказалась в Париже, она любила читать французских символистов – Рембо, Бодлера, Верлена, Малларме, а также прозу – «Трех старцев» Льва Толстого и отрывки из романа Бальзака «Блеск и нищета куртизанок».

Когда «Бродячая собака» закрылась, то ее создатель Борис Пронин открыл на углу Марсова поля и Мойки новое кабаре – «Привал комедиантов». На одной из его стен Судейкин изобразил жену. Она была ослепительно красива, а к ее плечу многозначительно приник человек с чертами Мефистофеля. В «Привале», по воспоминаниям Георгия Иванова, за одним столом сидели Александр Колчак, Борис Савинков и Лев Троцкий. Кабаре притягивало, магнетизировало.

Художник Юрий Анненков оформил и поставил для Глебовой-Судейкиной оригинальный полубалетный, полупантомимный номер на музыку Клода Дебюсси «Детский Кэк-Уок». Импрессионистически воздушная музыка Дебюсси и тонко-изящные движения балерины приводили публику в неизменный восторг. Не об этом ли танце Глебовой-Судейкиной писал Георгий Иванов:

 
Она застыла в томной позе,
Непринужденна и легка.
Нежна улыбка. К чайной розе
Простерта тонкая рука...
 

Танцы, вино, стихи – все это прекрасно, скажет кто-то из читателей, а где любовь? Была ли любовь у Ольги Глебовой-Судейкиной? Любимый муж – да. Но, очевидно, существовало что-то еще? Конечно, конечно, учитывая нравы Петербурга начала века, когда верность была буржуазным пережитком и все старались поклоняться любви, «быть как солнце», как призывал всех Бальмонт, ловить летучий миг вспыхнувших чувств, дарить сердца и тела, как дарят цветы и шоколадные конфеты...

Шлейф поклонников давно вился за Ольгой Глебовой-Судейкиной. Ее любили. Ее боготворили. За ней ухаживали. Ей слагали стихи. Михаил Кузмин посвятил ей предлинное стихотворение «Мы на лодочке катались». Вот его начало:

 
«А это – хулиганская», – сказала
Приятельница милая, стараясь
Ослабленному голосу придать
Весь дикий романтизм полночных рек,
Все удальство, любовь и безнадежность,
Весь горький хмель трагических свиданий,
И дальний клекот слушали, потупясь,
Тут романист, поэт и композитор,
А тюлевая ночь в окне дремала,
И было тихо, как в монастыре.

«Мы на лодочке катались.
Вспомни, что было!
Не гребли, а целовались...
Наверно, забыла...»
 

Маститый Федор Сологуб посвятил Глебовой-Судейкиной несколько стихотворений и экспромтов. Он преклонялся перед ее красотой и талантом балерины.

Вот только названия: «Оля, Оля, Оля, Оленька!», «Под луною по ночам...», «Не знаешь ты речений скверных...», «Какая прелесть Ольга Афанасьевна!..», «Какая тварка Оленька Судейкина!..», «И я порой глядел не мрачно...».

Но среди поклонения, легкого флирта и мимолетных увлечений была в жизни Глебовой-Судейкиной и роковая любовь. Это – Всеволод Князев, красавец и поэт, вольноопределяющийся 16-го гусарского Иркутского полка, расквартированного в Риге. Наездами он бывал в Петербурге и был завсегдатаем «Бродячей собаки». Знакомство его с Глебовой-Судейкиной пришлось на лето 1912 года. Гусар-поэт покорен «волшебной феей». По воспоминаниям современников, Князев играл не только в войну, но и в любовь, причем в ее театрализованном французском варианте, что отразилось в его стихах, обращенных к приме «Бродячей собаки»:

 
Вы – милая, нежная Коломбина,
Вся розовая в голубом.
Портрет возле старого клавесина
Белой девушки с желтым цветком!
Нежно поцеловали, закрыв дверцу
(А на шляпе желтое перо)...
И разве не больно, не больно сердцу
Знать, что я только Пьеро, Пьеро?..
 

Как известно, всегда говорят, бедный Пьеро. И Всеволод Князев был бедным Пьеро, и не потому, что полюбил Коломбину, а потому, что разрывался между нею и Михаилом Кузминым. Кузмин был гомосексуал и в течение трех лет питал страсть к нежно-мужественному гусару. Очевидно, и Всеволоду Князеву не был безразличен Михаил Кузмин. А тут еще прекрасная Олечка, муза поэтов...

В 1912 году Кузмин приезжает в Ригу, но после трех счастливых недель между ним и Князевым происходит ссора, а через полгода Всеволод Князев застрелился. Это произошло 5 апреля 1913 года. Ему было всего 22 года. Встретив случайно в Петроградском доме ученых мать Князева, Кузмин записал в дневнике о судьбе их семьи: «Окликнула меня Князева. Аня постриглась, Кирилл – арестован. Не поссорься Всеволод со мною – не застрелился бы – ее мнение» (28 сентября 1922 года).

Кузмин хотел, чтобы любовь троих была солнечным и плодоносным союзом для творчества. Не получилось. Князев добровольно ушел из жизни. Некоторое время Ольга Глебова-Судейкина была в шоке, но постепенно душевная рана зарубцевалась, и образ Всеволода Князева, гусара и поэта, начал стираться. Да и события с каждым годом накатывали, как губительные волны. В 1917 году – революция. В 1921-м – смерть Александра Блока. Анна Ахматова вспоминает:

«Мы с Ольгой после похорон Блока, ищущие на Смоленском кладбище могилу Всеволода. ”Это где-то у стены”, – сказала Ольга, но найти не могли. Я почему-то запомнила эту минуту навсегда».

Георгий Иванов тоже не раз возвращался к воспоминаниям о юности, о старом Петербурге. Он писал:

 
Январский день на берегу Невы.
Несется ветер, разрушеньем вея.
Где Олечка Судейкина, увы,
Ахматова, Паллада, Саломея?
Все, кто блистал в тринадцатом году, —
Лишь призраки на Петербургском льду.
Вновь соловьи засвищут в тополях,
И на закате, в Павловске иль Царском,
Пройдет другая дама в соболях,
Другой влюбленный в ментике гусарском...
 

Видно, и Анну Ахматову терзали воспоминания, и в 1940 году она начала писать «Поэму без героя», но герой, а точнее, герои – Всеволод Князев и Ольга Глебова-Судейкина – угадываются легко:

 
На площадке пахнет духами,
И драгунский корнет со стихами
И с бессмысленной смертью в груди...
 

Конечно, все это не могло не волновать, и личная судьба Всеволода Князева причудливо преломляется в судьбу безымянного поэта в переломную эпоху.

 
Сколько гибелей шло к поэту,
Глупый мальчик, он выбрал эту, —
Первых он не стерпел обид,
Он не знал, на каком пороге
Он стоит и какой дороги
Перед ним откроется вид...
 

Сама Ахматова находилась не раз в любовных перипетиях, испытывала и страсть, и страдание, и тоску (и не только в отношениях с Николаем Гумилевым), поэтому она отдает должное запутанному любовному треугольнику Кузмин – Князев – Судейкина и не пытается расставить точки над «i»: «He поймешь, кто в кого влюблен». Главное, что все закончилось так трагически и печально:

 
И была для меня та тема,
Как раздавленная хризантема
На полу, когда гроб несут...
 

В 10-е годы в Петербурге у Анны Ахматовой были две близкие подруги – княжна Саломея Андроникова и Ольга Глебова-Судейкина. Художник Милашевский вспоминает: «Проходят две женщины, одна с челкой, другая с волосами цвета ”Цинандали”: Анна Ахматова и Ольга Глебова-Судейкина, они неразлучны...»

В 1915 году Сергей Судейкин оставил Ольгу и вскоре уехал во Францию с новой женой. Это была для нее вторая трагедия после гибели Князева. И это еще более сблизило Глебову-Судейкину с Ахматовой. Следует вспомнить, что у Анны Андреевны после расставания с Гумилевым был неудачный брак с Шилейко.

И тут на горизонте двух подруг появился композитор, пианист и музыкальный критик Артур Лурье. Он был моложе Судейкиной на 6 лет и на 2 – Ахматовой. Красивый и по-женственному мягкий кавалер, он попеременно оказывал знаки внимания Ахматовой и Судейкиной. Много лет спустя Нина Ольшевская-Ардова все пытала Анну Андреевну о тех годах и наводила разговор на музыку и театр, на что Ахматова отвечала: «Мы были влюблены в одного человека», но имени Артура Лурье при этом не называла.

Лурье положил на музыку ряд стихотворений Ахматовой, она в свою очередь написала несохранившийся сценарий к балету Лурье «Снежная маска» по мотивам стихов Блока. Музыкальное содружество было у Лурье и с Ольгой Глебовой-Судейкиной. Она исполняла его произведения, пела также русские народные песни, и Лурье отмечал ее «божественный слух» и «великолепную музыкальную память». В конечном счете из двух замечательных женщин Артур Лурье предпочел Глебову-Судейкину и на какое-то время стал ее спутником жизни. Но, как и Сергей Судейкин, он вскоре покинул Россию. Осел в Нью-Йорке, и о бывшем ученике Глазунова из Петербургской консерватории мало что известно. Пожалуй, лишь одно: сочинил оперу «Арап Петра Великого», которую до сих пор никто не поставил.

Любопытно заглянуть в дневник Михаила Кузмина. 16 апреля 1921 года он записывал: «Пили чай. У Ольги Афанасьевны ноты, книги, пирог с кашей, но Артур все-таки какой-то поросятка...»

17 мая 1921 года: «Вышли к Ольге Афанасьевне. Там дома Лурье и Ахматова. Кисло посидели...»

«Кисло посидели» – знак времени, Россия под гнетом большевиков, а до этого:

 
За окошком Нева дымится,
Ночь бездонна и длится, длится —
Петербургская чертовня...
В черном небе звезды не видно,
Гибель где-то здесь, очевидно,
Но беспечна, пряна, бесстыдна
Маскарадная болтовня... —
 

так писала Ахматова в «Поэме без героя».

Артур Лурье уже в Америке опубликовал очерк, посвященный памяти Глебовой-Судейкиной. В нем он писал: «Ольга Афанасьевна Глебова-Судейкина, волшебная фея Петербурга, вошла в мою жизнь за год до первой мировой войны. К ней меня привел Николай Иванович Кульбин... Она жила только искусством, создав из него культ... Ольга Афанасьевна была одной из самых талантливых натур, когда-либо встреченных мною...»

После 1917 года какое-то время подруги жили вместе в доме № 18 на Фонтанке в большой запущенной квартире, на стенах которой висели причудливые картины Сергея Судейкина. В 1922 году они переехали в старинный особняк на той же Фонтанке, дом № 2, где сейчас находится музей Ахматовой.

Как они жили? У Лидии Гинзбург есть такая запись на этот счет:

«Когда Анна Андреевна жила вместе с Ольгой Судейкиной, хозяйство их вела восьмидесятилетняя бабка; при бабке имелась племянница. А. А. как-то сказала ей: ”Знаете, не совсем удобно, что вы каждый раз возвращаетесь в два часа ночи”. – ”Ну, Анна Андреевна, – сказала племянница бабки, – вы в своем роде, и я в своем роде...”

А бабка все огорчалась, что у хозяек нет денег:

”Ольга Афанасьевна нисколько не зарабатывает. Анна Андреевна жужжала раньше, а теперь не жужжит. Распустит волосы и ходит, как олень... И первоученые от нее уходят такие печальные, такие печальные – как я им пальто подаю”.

Первоучеными бабка называла начинающих поэтов, а жужжать – означало сочинять стихи. В самом деле, Ахматова записывала стихи уже до известной степени сложившиеся, а до этого она долго ходила по комнате и бормотала (жужжала)» (Л. Гинзбург. Из сб. «Об Анне Ахматовой»).

Да, с деньгами, с продуктами, вообще с жизнью было в те годы тяжко. Судейкина пошла работать на бывшую императорскую фабрику фарфора. Она изготовляла изящные фигурки танцовщиц, одной из моделей которых была Ольга Спесивцева. Часть этих фигурок пропала, а часть сохранилась, и ныне их можно увидеть в собрании петербургского Русского музея. Глядя на вылепленные статуэтки, не возникает сомнения, что их сделал талантливый мастер.

Мастеровитость Глебовой-Судейкиной проявлялась и дома. Она любила не только прибирать квартиру, но и украшала ее чем могла, отмечала Надежда Мандельштам, и дальше в ее воспоминаниях о Глебовой-Судейкиной: «Она сказала, что за Аничкой нужен глаз да глаз, не то она обязательно что-нибудь натворит...»

Вот так они и жили вместе: Ахматова высоко парила в своем мире поэзии, Судейкина попеременно занималась то творчеством, то низменным бытом. Им обеим приходилось бороться не только против неудобств новой жизни, но и против возраста: часы шли, отсчитывая дни и годы, а после 30-ти – это всегда печальный для женщины счет. В голову Глебовой-Судейкиной все чаще приходили грустные мысли о смерти, что скоро придется переступить черту бытия. «Когда я умру, Аня, – говорила она Ахматовой, – за моим гробом пойдет всего человек десять...» Пророческое предвидение.

Но пока жизнь продолжалась. В дом на Фонтанке приходил Велимир Хлебников, заумный поэт, «председатель земного шара». Он был влюблен в Глебову-Судейкину восторженно и безнадежно, ничем свою влюбленность не обнаруживая, о ней можно было только догадываться. Глебова-Судейкина выросла среди поэтов, понимала их, любила и знала их печальную судьбу. По свидетельству Артура Лурье, мило относясь к Хлебникову, она иногда приглашала его к чаю. «Эта петербургская фея кукол, наряженная в пышные, летучие, светло-голубыешелка, сидела за столом, уставленным старинным фарфором, улыбалась и разливала чай. Хлебников, одетый в сюртук с короткими рукавами, сидел нахохлившись, как сова, серьезный и строгий. Молча он пил чай с печеньем и только изредка ронял отдельные слова...»

Приходил на Фонтанку и художник Кузьма Петров-Водкин, автор «Красного коня», и просиживал у Судейкиной и Ахматовой бесконечное количество часов.

Все это, конечно, немного скрашивало быт, но в целом время тянулось безрадостно. Примечательна в этом смысле запись из дневника Корнея Чуковского от 7 мая 1923 года: «Был вчера у Анны Ахматовой. Кутается в мех на кушетке. С нею Оленька Судейкина. Без денег, без мужей, – их очень жалко. Ольга Афанасьевна стала рассказывать, что она все продала, ангажемента нету, что у Ахматовой жар, температура по утрам повышенная, я очень расчувствовался и взял их в театр на «Чудо святого Антония»».

13 октября того же 1923 года: «Был я вчера у Анны Ахматовой. Застал О. А. Судейкину в постели. Лежит изящная, хрупкая, вся в жару... При мне она получила письмо от Лурье (композитора), который сейчас в Лондоне. Это письмо взволновало Ахматову. Ахматова утомлена страшно. В доме нет служанки, она сама и готовит, и посуду моет, и ухаживает за Ольгой Афанасьевной, и двери открывает, и в лавочку бегает.

– Скоро встану на четвереньки, с ног валюсь...»

Вот так жили петербургские красавицы – поэтессы и Коломбины в Советской России.

Интересен взгляд современницы, взгляд со стороны, принадлежащий Надежде Мандельштам:

«В года моей молодости «красавицам» было за сорок. Они перенесли голод и сильно полиняли. Мандельштам показывал мне одну за другой, и я только ахала, откуда взялись такие претензии... К чести «красавиц», они отлично мыли полы, стирали, стояли в очередях новой жизни... Ахматова осталась верна культу красавиц, с которыми дружила, – их она превозносила до небес...»

И далее о Глебовой-Судейкиной специальная глава в мемуарах Надежды Яковлевны:

«Ольгу я видела дважды под крышей – с Ахматовой – и много встречала на улицах. Как говорил Мандельштам, у нее был «высокий коэффициент встречаемости». Она бегала по городу, собирая бумаги и продавая вещи для отъезда, и жаловалась на чиновников и управдомов,а также на отмену буквы «ять». С исчезновением «ять» фамилия Глебова, по ее мнению, получила йотированную гласную и становилась Глебовой. Мила она была дома, а не на улице: у нее в запасе имелась тысяча игривых штучек, чтобы отвлечь от мыслей, развеселить и утешить усталого петербуржца. Штучки носили резко выраженный петербургский характер, отличавшийся от фокусов ее московских современниц, но и московские и петербургские куклы разработали свой жанр до ниточки. И те и другие были изрядными кривляками, но москвичка перчила свое кривляние грубоватыми фокусами, а петербуржанка стилизовалась под «котенка у печки». Оленька была вся в движении. Она стучала каблучками, танцующей походкой бегала по комнате, накрывая стол к чаю, смахнула батистовой или марлевой тряпочкой несуществующую пыль, потом помахала тряпкой, как платочком, и сунула его за поясок микроскопического фартушка. Мне показалось, что Глебова-Глебова вся в оборочках, рюшиках и воланах, но на самом деле оборочки исчезли вместе с молодостью и «кавалерами». Ольга была старше Ахматовой. Хоть она и вертелась как заводная, выглядела она поблекшей и усталой.

Голодные и холодные зимы даром пройти не могли. Гладкость кожи, бледность и отсутствие возраста – ей минуло тогда что-нибудь под сорок, а может, и «за», – у таких не разберешь, – безвозрастность характерна для женщин, которые умываются невской водой. Они всегда чуть блеклые – и на заре, и на склоне. Как все куклы этого города, Ольга казалась принаряженной, но совсем не хорошо одетой: все устарело, как воланчики и рюши, которые, может, мне просто приснились, чтобы стилизовать Ольгу...»

И еще одна деталь отношений двух живущих вместе подруг: «Подав чай, Ольга исчезала, чтобы не мешать разговору. Характер своей подруги она изучила: Ахматова, когда приходили гости, всегда выставляла своих сожительниц из комнаты, чуть не хлопая перед их носом дверью...»

И тем не менее, пишет Надежда Мандельштам: «Ольга не раз играла в жизни Ахматовой умеренно роковую роль, отбивая у нее друзей. Так случалось несколько раз... Тем милее дружба этих поразительно непохожих друг на друга двойников, что они не позволили пробежать между собой никакой черной кошке. Возможно, я недооценила красоту Ольги. Может, она действительно была “белокурым чудом”» (Н. Мандельштам. Вторая книга).

Разбирая ахматовскую «Поэму без героя», Надежда Мандельштам приводит признание Анны Андреевны, что Судейкина – «одна из моих двойников», но, несмотря на некоторую похожесть, они были все же разные и по-разному распорядились своей судьбой. Помыкавшись в России, Глебова-Судейкина все же решила ее покинуть, а Ахматова осталась на родине «распылять безрадостные дни».

В начале 1924 года, оставив Анне Ахматовой свой портрет, гравюры, фарфор и прочие предметы их старого петербургского быта и взяв с собой лишь небольшой чемоданчик со своими работами – фарфоровыми статуэтками и куклами, Ольга Глебова-Судейкина отправилась в Берлин. А после, получив визу, в Париж.

Поначалу все складывалось не так уж и плохо. Ольга поселилась в «Притти-отеле» на левом берегу Сены, ее навещали старые петербургские знакомые и даже бывший муж-поклонник Артур Лурье. Иногда ее приглашали на музыкальные вечера, но это было далеко не то, что раньше, да и сама Глебова-Судейкина была не прежней красавицей, чары ее перестали действовать на мужчин. Эту перемену заметил и встретивший ее в Париже Игорь Северянин, когда-то посвятивший ей стихи: «Я снова чувствую томленье, и нежность, нежность без конца...»

Самое ужасное, что может вызвать женщина, – это жалость. Игорь Северянин увидел Глебову-Судейкину, узнал, где и как она живет, и написал об этом горькие строки:

 
В маленькой комнатке она живет.
Это продолжается который год.
Так что привыкла почти уже
К своей могилке на восьмом этаже.
В миллионном городе совсем одна;
Душа хоть чья-нибудь так нужна.
 

Маленькая комната на восьмом этаже в доме на площади Поля Мишо – последнее пристанище Ольги Глебовой-Судейкиной. Поток знакомых иссякал. Друзей становилось и того меньше: писатель Евгений Замятин, художник Юрий Анненков да еще кое-кто. Постепенно она осталась одна, в плену одиночества. К тому же одолевали материальные тяготы. Она делала куклы, лепила статуэтки, писала картины, вышивала бисером. Куклы были великолепные: Коломбина, Пьеро, Дездемона, Гамлет, Дон Жуан. Красивы были и статуэтки, изящны картины. Но спрос на них оказался не очень большой, и денег всегда не хватало.

Последнее ее увлечение – птицы. В своей комнате она поселила канареек, попугаев, горлинок, числом не менее пятидесяти, за что ее прозвали «дамой с птицами». Птицы весело насвистывали, гомонили и создавали иллюзию прежней шумной петербургской жизни. И потом с ними было не так одиноко. Свои все уменьшающиеся с каждым годом заработки Глебова-Судейкина тратила на птиц – на их кормление и лечение.

Когда гитлеровцы оккупировали Париж, стало совсем тяжко. В сентябре 1943 года бомба попала в дом, где жила Ольга, и квартира ее оказалась разрушенной. Почти все пернатые любимцы погибли. Для нее это было последним потрясением.

Собкор «Известий» в Париже Юрий Коваленко, собиравший материал о Глебовой-Судейкиной, пишет:

«С войной пришли болезни. Ольге удалили почку. Потом у нее начался туберкулез... Друзья навещали ее нечасто – боялись заразиться туберкулезом. Незадолго до смерти к ней приходил священник русской церкви отец Серафим, с которым Ольга Афанасьевна вела длинные беседы.

О. А. Глебова-Судейкина скончалась в больнице Буссико 12 января 1945 года. Две недели спустя ее отпевали в маленькой русской церкви на улице Лурмель. Похоронили актрису на русском кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем. Проводить ее в последний путь пришло всего 14 человек. Расходы, связанные с похоронами, оплатили друзья. На память об Оленьке они взяли себе оставшиеся у нее картины и куклы. Старая мебель пошла с молотка для уплаты долгов...»

Так закончилась еще одна жизнь. Оказалась перевернутой еще одна страница Серебряного века. И Георгий Иванов печально вздохнул:

 
Ни Оленьки Судейкиной не вспомнят,
Ни черную ахматовскую шаль,
Ни с мебелью ампирной низких комнат —
Всего того, что нам смертельно жаль.
 

Но, к счастью, не забыли и помнят. Недавно вышел новый литературный журнал «Опыты», и на его обложке два женских профиля: Анны Ахматовой и ее подруги Ольги Глебовой-Судейкиной. Издаются книги воспоминаний о Серебряном веке, где, конечно, упомянута Коломбина десятых годов, подруга знаменитых поэтов – Оленька Судейкина. Ее выступления, ее куклы и статуэтки и сама она, что «топтала торцы площадей ослепительной ножкой своею».

Нет, Коломбины не забываются.