Текст книги "Исповедь молодой девушки"

XLIII

«Я, нижеподписавшаяся, Джейн Гильем, известная сегодня под именем Женни Гийом, появившаяся на свет 10 апреля 1789 года от Кристена Гильема и Мари Керней, родившихся и проживавших в Сен-Мишеле на острове Уэсан (Бретань) и состоявших в законном браке, – заявляю и клянусь перед Богом, что скажу здесь правду, всю правду и ничего, кроме правды.

Мой отец был рыбаком и, хотя он был беден, имел средства к существованию исключительно благодаря своей работе, хорошему поведению и бережливости его супруги, женщины столь же мужественной и благочестивой, как и он сам. Если понадобится, можно навести о них справки.

Мне было четырнадцать лет, когда я потеряла мать. Через год я вышла замуж за двадцатидвухлетнего Пьера-Шарля Ансома, рожденного в Шатлене (Бретань), сироту. Покинув приют для детей от неизвестных родителей, он начал рыбачить на лодке вместе с моим отцом, который нанял его своим помощником. Когда мы поженились, Пьер-Шарль стал скучать в наших местах и предложил мне заняться торговлей, потому что считал, будто у него есть к этому склонность. Поскольку я любила своего мужа, а мой отец был еще достаточно молод и мог жениться снова (о чем он уже заводил речь, и это меня несколько огорчало), я без особых возражений согласилась с Ансомом. Он купил товары, и около года мы продавали их в прибрежных деревнях Бретани с довольно большой выгодой для себя. Раз уж мне следует сказать об Ансоме всю правду, должна признаться, что он не очень любил трудиться и все заботы возлагал на меня, но не был ни злым, ни плохим человеком, и мы с ним никогда не ссорились. У него было слишком много идей и недостаточно образования, чтобы определить, чего именно он хочет, и удовольствоваться заработанным. Ему все время хотелось увеличивать прибыль, не обманывая людей – я бы этого не потерпела, – а придумывая новые способы заработка. Мы все время меняли ассортимент товаров, а поскольку я была энергична и очень организованна, нам все удавалось, но амбиции моего супруга всё росли. Вначале это было не столько из-за денег, сколько для того, чтобы потешить свое воображение, работавшее непрерывно. Ансом уверял, что благодаря своему уму и моему мужеству, безусловно, сможет разбогатеть и заставит говорить о себе.

Больше всего на свете он любил перемену мест, поэтому, когда через год мой муж узнал, что скоро я стану матерью, он был чрезвычайно удручен тем, что нам придется где-нибудь осесть. Я сказала, что буду рожать в Сен-Мишеле на острове Уэсан, а после там же отдам ребенка кормилице, поскольку мне приходилось выбирать: расстаться с малышом или отказаться от нашего ремесла. Итак, я вернулась домой и там узнала, что мой отец женился на женщине, которой вовсе не хотелось пускать меня в свой дом; мне пришлось поселиться у подруги на побережье, которая, недавно отлучив от груди последнего ребенка, предложила кормить моего. Эту подругу, прекрасную женщину, зовут Иза Карриан, и я думаю, что, если потребуется, ее, а также ее брата Жана Поргю, можно будет найти все там же. У Изы я и родила 3 июля 1803 года девочку, которую при крещении назвали Луизой.

Как только я вновь смогла заняться торговлей, я присоединилась к мужу, ждавшему меня в Ланнионе. Он продал товар с убытком, а не с выгодой; я поступила правильно, сделав кое-какие сбережения, ведь Ансом ничего не понимал в делах и, если начинал заниматься ими самостоятельно, сразу же попадал впросак. Я увидела, что он изменился и сошелся с людьми, о которых я была дурного мнения, ибо они бездельничали, но при этом всегда имели достаточно денег, чтобы угостить моего мужа. Не то чтобы он любил разгульную жизнь – он был слабого здоровья и не переносил излишеств, – но обожал поговорить, а глоток алкоголя развязывал ему язык на целый день. Все это было лишь напрасной тратой времени, и когда я предложила Ансому уехать из города, он меня послушался.

По дороге в Морле, где мы должны были закупить новые товары, муж вдруг сказал мне, что ему надоела мелкая торговля и он хочет заняться чем-нибудь другим, но не мог определить, чем именно. Он говорил много ничего не значащих слов и показался мне настолько возбужденным, что я испугалась, ведь он не был пьян; складывалось впечатление, будто он сходит с ума.

Мне удалось успокоить Ансома, и в Морле он позволил мне пополнить нашу передвижную лавочку; но когда наши финансовые дела начали налаживаться, муж расстался со мной, сказав, что должен на неделю съездить в Лорьян, где собирается изучить одно дело, я же буду ему только мешать, поскольку ничего в этом не пойму. Пришлось согласиться, поскольку, хотя Ансом и не был злым, он был очень упрямым. Я огорчилась, ведь, несмотря на его недостатки, была привязана к нему; впрочем, никогда не следует слишком пристально всматриваться в изъяны своего мужа. Я опасалась лишь его вздорного ума, но Ансом взял с собой мало денег, а я должна была продолжать зарабатывать на жизнь, с ним или без него, поскольку хотела, чтобы моя маленькая Луиза ни в чем не нуждалась.

Ансом отсутствовал три месяца, и я уже начала серьезно волноваться, когда он приехал ко мне в Нант. Он ничего не заработал, но не очень огорчался по этому поводу. Ансом сказал, что путешествовал и узнал много новых способов разбогатеть, но так и не смог дать мне внятных объяснений по этому поводу. Он меня побаивался, говоря, что я слишком щепетильна и мне доступна лишь работа лошади, которая крутит колесо пресса, не заботясь о том, как получается сидр. Ансом крепился еще какое-то время, потом снова заскучал и, казалось, вот-вот опять сойдет с ума.

– Позволь же мне наконец уехать куда-нибудь, – твердил он. – Я отправлюсь в Англию, в Америку, и либо ты больше никогда обо мне не услышишь, либо я привезу миллионы.

Больше невозможно было разговаривать с ним о том, чтобы скопить небольшое состояние и спокойно жить где-нибудь вместе с ребенком. Я убедилась, что Ансом совсем потерял голову и моя дочь теперь может рассчитывать только на меня. Я отказалась следовать за мужем в Париж, куда он хотел поехать, и однажды утром он исчез, а через два месяца вернулся с большим количеством роскошного товара, который, по его словам, он купил в Лионе. Ансом так и не объяснил мне, на какие деньги все это приобрел. Я испугалась и отказалась продавать этот товар.

– Ты что, – сказал мне муж смеясь, – думаешь, что я его украл?

Я ответила, что если бы я так думала, то умерла бы от горя, но считаю, что он достаточно легкомыслен и мог позволить впутать себя в опасные аферы, и мне не нужен товар, о происхождении которого он не может мне рассказать.

Я и сейчас думаю, что дурные поступки мой муж совершал, сам того не понимая. Мне не хотелось разбираться ни в этом, ни в других делах. Иногда я видела у Ансома драгоценности, иногда деньги, но ни разу не согласилась до них дотронуться. Его это не сердило: он смеялся, называя меня дикаркой. Это меня немного успокаивало. Я знала, что мой муж остроумен, и не могла поверить, что он способен веселиться, делая что-то плохое, но, разумеется, мне самой было невесело. Мне требовалось мужество, чтобы скрыть огорчение.

В третий раз Ансом отлучился, когда я продавала галантерейные товары в Нормандии, и, поскольку мне удалось немного заработать, я решила отдохнуть несколько дней и посетить родные края, чтобы повидать свою бедную малышку, которую едва знала и о которой у меня уже довольно давно не было известий. Я собиралась уехать, как вдруг появился мой муж с хорошенькой девочкой на руках.

– Вот твоя дочь, – сказал он мне, – вот наша Луиза, я привез ее тебе. Ее уже отлучили от груди. Больше не расставайся с ней. Ты же видишь: ей было плохо и она слишком хрупкая для своего возраста.

Действительно, несмотря на радость, я не могла не всплакнуть, увидев, что моя полуторагодовалая дочь маленькая и худенькая, как десятимесячный ребенок. Она была бледненькой, а женщина, которую мой муж нанял для того, чтобы она заботилась о девочке по дороге, походила на нищенку.

Ансом расплатился с ней и тут же отослал, больше я ее не видела и не узнала бы, если бы встретила. Муж сказал мне, что она с острова Уэсан, но я ее там не встречала, и мне было незнакомо имя, которое он назвал. Должна сказать, что сначала Ансом назвал ее одним именем, как бы наугад, потом другим; я ничего не узнала об этой женщине. Мой муж заявил, что прибыл из Испании по морю и высадился в Бресте, где справился обо мне у человека, с которым мы переписывались; что ему захотелось повидать нашу малышку и что, увидев, как плохо о ней заботятся, он решил привезти ее ко мне, наняв первую попавшуюся женщину. Он не смог найти никого более пристойного, кто согласился бы поехать с ним.

– Раз ты привез мне мою Луизу, – ответила я, – я всё тебе прощаю, а поскольку я накопила денег, намереваясь поехать к ней, то оставлю ее у себя и поселюсь здесь, чтобы дать ей возможность хоть немного поправиться, ведь ей это очень нужно.

Я была так счастлива увидеть свое дитя и как следует познакомиться с ним, что оставила свою повозку с лошадью на ферме в Нормандии, в окрестностях Кутанса, и сняла там комнату для себя, поскольку Ансом поговаривал о том, что снова уедет, и действительно уехал через два дня. За два месяца моя бедная малышка снова стала здоровой, румяной и жизнерадостной; я научила ее первым словам, ведь когда мой муж ее привез, она не умела говорить, хотя была уже в том возрасте, когда дети начинают лепетать. Я проводила целые дни на лугах, глядя, как она резвится на траве под солнышком. Я покупала для нее молоко. Теперь я думала только о ней. Все были добры к нам, а фермерша утешала меня, говоря, что ее дети тоже отставали в развитии, но потом поправились и окрепли. Это придавало мне мужества. Я забывала о своих горестях; впервые в жизни я была счастлива.

Однажды я получила письмо от Ансома, отправленное из Бордо. Он сообщил мне о своем отъезде в Америку, посоветовал как следует заботиться о нашей малышке и прислал сто луидоров. Я боялась брать их, но в конце концов взяла, говоря себе, что если они были добыты неправедным путем, я верну их тому, кто у меня их потребует и даст этому разумное объяснение. Кроме того, я не могла позволить себе сомневаться в честности своего мужа, это запрещало мне чувство долга – у меня не было доказательств, и я даже сейчас могу поклясться, что, кроме этой аферы с ребенком, не знаю за ним ничего плохого. К сожалению, когда-нибудь придет время, когда я вынуждена буду провести расследование и когда его память, возможно, будет запятнана. Но я буду отодвигать этот день насколько возможно и поблагодарю Бога, если он никогда не наступит.

Вместе с тем, что я заработала, у меня теперь было достаточно денег; к тому же мне больше не нужно было отчитываться в делах перед мужем, который оставил меня одну, и я решила спокойно пожить вместе с Луизой в наших краях годик-другой. Девочка нуждалась в матери и была еще недостаточно вынослива, чтобы вести со мной трудовую жизнь на колесах. Я высадилась на побережье Уэсана, прямо напротив дома Изы Карриан, и хотя должна была бы сердиться на нее за то, что она довела мою дочь до такого состояния, не захотела пройти мимо ее дверей, не показав ей, насколько улучшилось положение, и не выслушав извинений с ее стороны.

Итак, я зашла к ней и увидела, что она в трауре. Иза потеряла мужа и маленького сына.

– Ты пришла в тяжелую годину, – сказала она, обнимая меня. – Вот я и осталась одна в этом мире. А ты так добра, что не сердишься на меня. Я ни в чем не виновата и так же горько оплакивала твою дочь! Но я вижу, что ты утешилась. Вот у тебя уже и вторая, такая же красивая, как и первая. Ей ведь не может быть больше года. Мне кажется, что для своего возраста она довольно крупненькая.

Я подумала, что Иза сошла с ума. Когда я поклялась ей, что полагаю, будто держу на руках Луизу, она поклялась мне, что Луиза умерла полгода назад и я могу увидеть ее могилку и свидетельство о смерти. Что же до моего мужа, то после нашего отъезда его никто не видел в наших краях – он мне солгал, отдал на воспитание незаконнорожденное дитя, возможно, ребенка, которого прижил с той нищенкой, о которой, впрочем, ни Иза, ни кто-либо другой в тех краях никогда не слышал.

Нет смысла говорить здесь о том, какое горе я испытала. Я заперлась на всю ночь с бедной Изой, которая была ни в чем не виновата, ибо ухаживала за моей дочерью так же хорошо, как и за собственным ребенком. Их обоих унесла эпидемия, а Карриан погиб в море. Иза осталась без средств к существованию, но хотела отдать мне деньги, которые я выслала ей наперед за кормление малышки. Я настояла, чтобы она оставила их себе, и мы вместе стали размышлять о том, что же делать с моей лже-Луизой. Я думала недолго. Я любила эту девочку и не испытывала к ней ничего, кроме этого чувства. Что же до моего мужа, я не должна была и не хотела его обесчестить. Я попросила Изу сохранить все в тайне; она мне поклялась и сдержала слово. Девочка, которую мне дали и возраста которой я не знала, вполне могла сойти за моего второго ребенка. Мой отец, которому я показала малышку на следующий день, упрекнул меня за то, что я не написала ему, что во второй раз стала матерью. А я мягко пожурила его за то, что он не сообщил мне о смерти моей дочери. Он ответил, что о плохих новостях писать еще труднее. Мы обнялись. Лже-Луизу, которую я назвала Ивонной, поскольку мои дочери не могли носить одинаковые имена, моя семья приняла, абсолютно не заподозрив правды. Моя мачеха была неплохой женщиной, но обрадовалась тому, что я устроилась у Изы на побережье. Я наняла работников, которые отремонтировали дом моей подруги, и оборудовала там небольшую лавочку, которая вскоре стала привлекать тех, кто отъезжал или прибывал, и это позволило мне жить в чистоте и благополучии. Я с каждым днем все более привязывалась к Ивонне; так прошло около четырех лет, которые нельзя назвать несчастливыми.

Но однажды, когда, навестив больную родственницу в другом конце острова, я возвращалась вечером со своей малышкой по пустынной дороге, я увидела среди скал лодку контрабандиста, причалившего на ночь, а в этой лодке – мужчину, который был мне знаком. Это был один из членов дурной компании, с которыми мой муж встречался в разных городах, постоянно секретничал и проводил вместе с ними по нескольку недель. Мне не очень хотелось разговаривать с этим человеком, но я подумала, что он может сообщить мне новости об Ансоме, о чем я его и попросила, подойдя к рифу, за которым стояла его лодка. Не выходя из лодки, он ответил мне, что наша встреча – это удача, ведь ему поручено было кое-что мне рассказать, если мы где-нибудь встретимся. Прежде всего, он сообщил мне одно обстоятельство, которое очень меня рассердило, а именно что мой муж, после того как долго занимался контрабандой, нанялся на пиратское судно и его корабль, вероятно, все еще курсирует вдоль берегов Америки, где говоривший со мной человек и встретил его случайно год тому назад. Мне не удалось выспросить у него подробности, ведь он сам ранее был флибустьером и вовсе не хотел рассказывать о себе. Я спросила у него, не он ли известен под кличкой Езау. Мужчина заявил, что я ошибаюсь: его зовут Бушетт. Видя, что из него более ничего невозможно вытянуть, я уже собиралась уйти, как вдруг он словно о чем-то вспомнил и, глядя на Ивонну, спавшую на моем плече, спросил:

– Это та самая?

– Какая та самая?

– Ну, та, которую мы привезли с юга вместе с цыганкой, которая больше не могла ее кормить.

– Да, та самая.

Я ответила так, надеясь узнать правду, и притворилась, будто не очень удивлена. Я сказала Бушетту, что хочу наконец узнать точно, откуда эта малышка, потому что муж наказал мне хорошенько ухаживать за ней, чтобы потом вернуть ее туда, откуда ее забрали.

– Бога ради, – ответил контрабандист, – делайте с ней, что хотите! Ансом начал это дело, но теперь забыл о нем, как и о многих других. Дурацкая афера, я никогда ее не одобрял! Это было слишком опасно, и столько всего нужно было уладить. Вам ведь известно, что Ансом сумасшедший?

– Вы утверждаете, будто мой муж сумасшедший?

– На него находит время от времени, и каждый раз, желая достичь чего-то нового, он повторяет старые ошибки.

– Послушайте, скажите правду: где эта цыганка взяла ребенка?

– Я отлично знаю, откуда этот ребенок, однако мне неизвестно, кто его взял: цыганка или сам Ансом.

– Но зачем же он это сделал?

– Идея была такая: вернуть девчонку через некоторое время, так, будто бы он нашел ее и спас, и заставить родственников как следует за нее заплатить. Ансом говорил то одно, то другое. То он намеревался отдать девчонку немедленно, но боялся, что его схватят; то собирался отправить письмо без подписи и заранее потребовать большую сумму. Но он не доверял цыганке, а я не желал в это вмешиваться. Между тем ребенку стало плохо и Ансом испугался, что дитя умрет по дороге. Меня это тоже беспокоило. Поиски велись довольно далеко от места происшествия, и я расстался с Ансомом в Валансе на Роне. Через три недели я встретил его – он возвращался из Парижа. Ансом продвигался медленно и шел обходными путями, чтобы сбить полицию с толку. Я посоветовал ему отвезти малышку к вам, ведь если он хотел вернуть ее с пользой для себя, нужно было доставить ее в хорошем состоянии. Так он и поступил, но я вижу, что, отправляясь в Америку, ваш муж забыл рассказать вам правду. Это очень на него похоже. Ансом боялся вас, или же его мысли были заняты чем-то другим. Что поделаешь? Такой уж он человек!

– Не важно, о чем он думал, – произнесла я. – Я хочу вернуть эту девочку. Скажите мне, чья она.

– Ей-богу, сейчас я уж и не вспомню. Могу сказать только, что дело было в окрестностях Тулона. Поезжайте туда, и вы на месте обо всем узнаете. Такое случается нечасто, и эта история, вероятно, наделала много шума.

Мне хотелось бы узнать обо всем более подробно, но контрабандист увидел – или ему показалось, что увидел, – приближение береговой охраны и вышел в море, сделав мне знак удалиться. Мне нужно было отнести малышку домой: она очень устала. Назавтра и несколько следующих дней я искала этого человека на побережье, но так и не смогла найти и стала думать о том, как мне поступить.

Мне было очень жаль расставаться с Ивонной. Признаюсь, часто, обнимая ее, я давала себе слово оставить ее у себя и ничего никому не говорить; но представляя себе горе ее родителей, я начинала стыдиться своих мыслей и просила Бога дать мне силы выполнить Его волю. Через неделю я уехала в Тулон, где вскоре узнала, что четыре года назад была потеряна десятимесячная девочка и бабушка все еще разыскивает ее. Получив сведения о местности и о соседях этой дамы, я пришла к кюре в Помме. Он хорошо меня принял; я попросила его устроить мне с мадам де Валанжи тайную встречу. В тот же вечер она назначила мне свидание в потаенном уголке своего парка, носящем название Зеленый зал, и, оставив малышку на попечение кюре и его племянника Фрюманса, переодевшись в платье жительницы Прованса и пряча лицо под капюшоном, я встретилась с этой дамой, которой и рассказала свою историю. Она настолько мне доверилась, что хотела заплатить, даже еще не увидев внучку, но, разумеется, я отказалась от денег: мне они были не нужны, и к тому же у мадам де Валанжи могло возникнуть впечатление, будто я хочу заработать. На следующий вечер, по-прежнему соблюдая предосторожности, я привела девочку. Бабушка не могла ее узнать, но хорошо помнила о маленьких родимых пятнах на ухе и правой ноге девочки, о следах от прививок и о небольшом светлом локоне, выделявшемся среди черных волос. Мадам де Валанжи записала все это заранее, чтобы иметь возможность узнать девочку, если ее приведут к ней, а поскольку у Ивонны обнаружились все эти признаки, в том числе и светлый локон, который сохранился и хорошо виден даже сейчас, ни бабушка, ни я не сомневались в том, что это действительно она. Я вернула малышку мадам де Валанжи, заставив ее поклясться на Евангелии, что она никому не расскажет ни слова из того, о чем я ей поведала, ведь это дело могло привести виновного на каторгу, а я была не уверена, что мой муж ни в чем не виноват. Добрая дама хотела оставить меня в своем поместье, но я опасалась, что, если меня станут разыскивать, это в конце концов скомпрометирует Ансома. Я поклялась мадам де Валанжи честью, что вернусь к ней, если овдовею, и освобожу ее от клятвы, если для установления личности и законных прав Люсьены нужно будет открыть правду. Я вернулась сюда после того, как узнала, что мой муж умер, но, чтя его память, никому ни о чем не рассказывала. Чтобы избежать расспросов, я не призналась даже в том, что раньше знала Люсьену, и немного изменила свое имя. В отношении бедного Ансома я сделала всё, чего требовал долг. Клянусь: в том, что я написала в присутствии мадам де Валанжи и мсье Фрюманса, приемного племянника аббата Костеля, моя память совершенно мне не изменяет. Я не могу ничего ни добавить, ни убавить, в подтверждение чего ставлю свою подпись в день Троицы года 1816.

Джейн Гильем, вдова Ансома

Замок Белломбр».