Текст книги "Исповедь молодой девушки"

LIV

Двумя днями позже во время прогулки я встретила Мак-Аллана. Мне неудобно было разговаривать с ним. Я была одна и находилась далеко от дома. Я притворилась, будто не замечаю его, хотя мы были довольно близко друг от друга. Не поворачивая головы, я свернула на тропинку, ведущую вправо; англичанин угадал мое желание и не показал, что увидел меня.

На следующий день, поднимаясь по течению Дарденны, я шла между крутыми склонами, которые ниже заканчиваются Зеленым залом. Этот путь никто не выбирает для прогулок, потому что тропинка во многих местах затоплена или же завалена камнями. Вдруг я заметила, что то впереди, то позади меня сыплется песок, как будто над моей головой, в кустах, растущих на краю оврага, кто-то крадется. Я стала украдкой следить и заметила мистера Мак-Аллана, также следившего за мной. Несомненно, он рассчитывал увидеть в моем поведении что-нибудь странное или предосудительное. Решив позабавиться, я заставила его долго идти по самой неудобной дороге, какую только можно было себе вообразить, а затем села над водой, открыла книгу и провела так целый час, после чего вернулась той же дорогой домой, уверенная, что англичанин не теряет меня из виду. Вечером я получила чрезвычайно странное письмо от Галатеи; я исправляю бесчисленные орфографические ошибки, но сохраняю ее стиль.

«Моя дорогая Люсьена, хотя ты думаешь, что я забыла тебя, и считаешь, наверное, что я тебя больше не люблю, я все еще твоя подруга и хочу предупредить тебя об одном обстоятельстве, которое может быть очень выгодным для тебя. Адвокат твоей мачехи, который жил у нас, то есть у доктора, два дня, влюбился в тебя с первого взгляда. Так сказала мама. Вместо того чтобы служить интересам твоей мачехи, он переметнулся на твою сторону, и они обязательно все перессорятся, ведь я знаю, что она очень обижена на тебя и мало тебя уважает. Только одно сердит этого господина, который в остальном так хорош: это твоя любовь к Фрюмансу, к которому он очень ревнует. А иначе, уверена, он бы женился на тебе, что было бы для тебя очень выгодно. Говорят, что он очень богат и пользуется большим успехом в высшем английском обществе. Поэтому советую тебе как можно скорее порвать с мсье Фрюмансом, который, согласна, более молод и красив, но у него ничего нет и он не сможет сделать тебя счастливой. Прислушайся к совету своей подруги, которая любит тебя и желает тебе только добра.

Г. К.

P. S. Сохрани это письмо в тайне, иначе мама побьет меня, если узнает, что я ее предала. Она слишком строга со мной, но я прежде всего хочу тебе добра».

Я показала это послание Женни, которая, дважды прочитав его очень внимательно, сказала:

– Это глупое письмо имеет большее значение, чем вам кажется. Я сохраню его, поскольку оно раскрывает гадкие секреты мадам Капфорт. Это действительно она клеветала на вас в письмах, и вот наконец то, в чем вас обвиняют. Она хочет уверить всех, будто вы намерены выйти замуж за Фрюманса. Раз уж случилось так, что это наконец до вас дошло, теперь я могу вам сказать: мне это уже известно, и я догадывалась, кто автор этой сплетни.

– Но как же случилось, Женни, что подобная мысль пришла кому-то в голову, пусть даже это мадам Капфорт, у которой столько вздорных идей?

– Вы не знаете, что Галатея… Но зачем вам об этом рассказывать?

– Мне известно, что Галатея была влюблена в Фрюманса и даже сейчас оказывает мне честь ревновать его ко мне.

– Эта дурочка рассказала вам об этом? Я надеялась, что нет! Ну так вот, Мариус жестоко ее высмеивал, а мать хотела и, возможно, до сих пор еще надеется выдать ее за него замуж. Галатея не зла, хуже того, она глупа. У нее вырвали секрет о том, что она влюблена в Фрюманса и ревнует его к вам, а Мариус насмехался над ней, и вы, возможно, тоже немного принимали в этом участие.

– Никогда! Женни, мне это было противно.

– Не важно. Мариус, разумеется, видел только вас и презирал Галатею. Мадам Капфорт это известно, и с помощью интриг ей удалось помешать вашему браку, натравив на вас врагов, угрожающих вашему счастливому будущему. Вот мы и раскрыли ее план. Постараемся воспользоваться тем, что нам известно. Пришло время вам обо всем узнать. Мак-Аллан тоже себя выдал. На днях, когда англичанин пил у нас кофе, он задал Фрюмансу тонкий, как ему казалось, вопрос, но Фрюманс оказался более чутким. Он сразу понял: его подозревают в том, что ваша с ним дружба носит слишком интимный характер. Фрюманс так резко поставил адвоката на место, что они едва не подрались. Внезапно мистеру Мак-Аллану стало стыдно и он раскаялся в том, что поверил клевете. Он ушел, очень огорченный и взволнованный. На следующий день англичанин покинул дом доктора Реппа и, устроившись в Помме, стал ухаживать за аббатом и выказывать Фрюмансу уважение и доверие. Таким образом, мистер Мак-Аллан вас больше ни в чем не подозревает и говорит совершенно искренне, когда утверждает, что хочет помирить вас с леди Вудклифф.

– И все-таки наблюдает за мной, преследуя меня и подстерегая каждый мой шаг вне дома?

– А, ну это потому, что он беспокоится за вас или ревнует. Мистера Мак-Аллана, возможно, действительно угораздило в вас влюбиться – мадам Капфорт не ошиблась. А что вы об этом думаете?

– Женни, я ничего об этом не думаю, кроме того, что мистер Мак-Аллан меня тревожит и обижает. Так ты полагаешь, он сказал Фрюмансу о своем намерении жениться на мне?

– Возможно, – ответила Женни, не пожелав высказаться яснее.

– Фрюманс ничего не писал тебе об этом последние два дня?

– Писал, но он, так же как и я, считает, что мы еще не составили полного мнения о мистере Мак-Аллане. Мы мало его знаем. Если он на самом деле таков, каким кажется, то Фрюманс советует вам серьезно отнестись к предложению руки и сердца. Сначала он хотел известить вас о том, что происходит, но потом уступил настояниям мистера Мак-Аллана, который считает, что это преждевременно, и боится, что он вам несимпатичен. Подумайте и не торопитесь.

LV

Когда мы обсуждали это, пришел Фрюманс, несмотря на то, что было уже довольно поздно.

– Вы можете говорить в присутствии Люсьены, – сказала Женни, показав ему письмо от Галатеи, которое Фрюманс прочитал, краснея от возмущения. – Вот видите, – добавила она, – нам больше незачем шептаться.

– Ну что ж, скажем все как есть, – ответил Фрюманс. – Мистер Мак-Аллан любит Люсьену. Но серьезно ли это? Я не разбираюсь в подобного рода страстях, и меня удивляет, что сорокалетний мужчина – ибо ему сорок лет, и он этого не скрывает – может быть настолько пылок и непосредствен. Теперь я могу гарантировать вам, что мистер Мак-Аллан совершенно откровенен с нами, а по отношению к себе даже несколько наивен. У него нервный, возбудимый, в своем роде романтичный характер. А это значит, дорогая Люсьена, что если он и не любит вас так, как уверяет, то искренне верит, что говорит правду.

– Вы убеждены в этом, Фрюманс?

– Да, сегодня я могу это подтвердить. Прошлой ночью мистер Мак-Аллан был очень болен и в отчаянии. Он не мог бы обмануть меня, разыграв комедию, смысл которой к тому же ему трудно было бы объяснить.

– Я задала вам этот вопрос, – продолжала я, – только потому, что хочу знать точно, не является ли эта так называемая страсть оскорблением, которое я должна с презрением отбросить.

– Вы можете быть спокойны на этот счет. Единственная цель этой так называемой страсти – дать вам уважаемое имя и хорошее состояние, вне зависимости от результата судебного процесса, который могут начать. А для того, чтобы у вас по этому поводу не возникало сомнений, мистер Мак-Аллан намерен жениться на вас немедленно, хоть, как он говорит, предпочел бы, чтобы вы остались без имени и средств – ему хотелось бы доказать вам свою преданность.

– Если это в самом деле так, я испытываю к нему подлинное уважение и благодарность.

– Да, – сказала Женни, – если он богат, а ваши дела плохи.

– А я, – продолжал Фрюманс, – не могу себе представить, чтобы мужчина настолько одаренный и возвышенный во всех отношениях не был бы достойным человеком. Боюсь лишь одного: мужчина со столь экспансивным и взрывным характером не может быть по-настоящему серьезным и надежным другом, какого Люсьена надеялась обрести в лице Мариуса.

– Согласитесь, Фрюманс, что после того, как я столь жестоко ошиблась в своем кузене, я более не могу доверять собственным суждениям. Я хотела бы положиться на ваше мнение и на мнение Женни. Постарайтесь прийти к согласию.

– Ну что ж, – сказал Фрюманс, вынимая из кармана небольшой бумажник, – поскольку я выступаю здесь как адвокат Мак-Аллана, вот серьезное доказательство в его пользу: это письмо, которое он написал вашей мачехе, попросив меня отправить его завтра утром. Мак-Аллан позволил показать его вам. Прочтите.

Я раскрыла кожаный бумажник, в который Мак-Аллан вложил свое письмо, чтобы оно предстало передо мной без единой пылинки и пропиталось запахом, который так нравится англичанам и который, по-моему, весьма малоприятен. Это было будто напоминание о мисс Эйгер. Я помахала письмом, отодвинула футляр подальше и, улыбаясь, прочитала адрес:

«Миледи Вудклифф, маркизе де Валанжи-Белломбр.

Миледи, я счастлив сообщить вам, что в точности исполнил ваши пожелания, передав на другой же день по приезде в Тулон ваши предложения мадемуазель Люсьене, называемой де Валанжи. Как и вы, я рассчитывал, что они немедленно соблазнят и покорят даже такую особу, стремящуюся к свободе и мало заинтересованную в аристократических привилегиях, какой нам описали приемную внучку усопшей вдовы мадам де Валанжи. Мои предложения вызвали гораздо больше удивления и огорчения, чем я мог бы ожидать, и до сегодняшнего дня мне отказывают в окончательном ответе. Но, не предугадывая, каким он будет, я должен сообщить вам, что немедленно приступил к изучению фактов, уверенный в том, что, если эта молодая особа окажется достойной уважения, вы никоим образом не захотите лишить ее имени, которое она носит. Я внимательно изучил ее внешность, тон, манеры и окружение. Я разговаривал с ней, повидался с ее друзьями, познакомился с небольшим числом достойных уважения людей из ее близкого окружения; я увидел здесь лишь самую чистую привязанность, совершенно бескорыстную преданность, большое уважение и отцовские чувства. У мадемуазель Люсьены, безусловно, есть враги и клеветники, и во главе этого заговора стоит женщина, часто писавшая вашему мужу о том, что в течение последних двадцати лет происходило в Белломбре; но эта особа недостойна доверия, и мне теперь известно, что с юного возраста она льстила себя надеждой понравиться маркизу, который сам тогда лишь вышел из отроческих лет. Она всегда ненавидела мадам де Валанжи, высмеивавшую ее за эти претензии, и посвятила всю свою жизнь тому, чтобы ей отомстить. Следует отметить еще одну деталь: дело в том, что эта женщина хотела выдать свою дочь за юного Мариуса де Валанжи, отклонившего ее намерения. Вот еще один повод для вражды к Люсьене, в которую, как предполагают, был влюблен ее кузен. Для большей полноты картины могу добавить лишь следующее: эта женщина переслала вам любовное письмо, якобы написанное Люсьеной одному молодому человеку, живущему по соседству, которое она, по ее словам, выхватила из рук своей невинной дочери. Так вот, именно ее дочь сочинила это письмо, а невинна она лишь в том смысле, что не знает или не понимает, какую выгоду ее мать смогла извлечь из ее опрометчивого поступка. Я сравнил почерк, потому что попросил мадемуазель Люсьену написать при мне несколько слов, хотя, клянусь вам, это было излишне. Вам известны орфография и стиль девушки, о которой идет речь, в то время как мадемуазель Люсьена, которую мы преждевременно сочли столь вульгарной, плохо воспитанной и мало заботящейся о своем достоинстве, оказалась особой чрезвычайно образованной, говорящей на нашем языке так же, как мы с вами, получившей лучшее образование, чем многие знакомые нам мужчины, и умеющей непринужденно держаться в самом изысканном обществе. Благодаря своим достоинствам она не только будет на своем месте в вашем кругу и в вашей семье; она может оказать вам честь, ибо достаточно познакомиться с ней, чтобы проникнуться к ней уважением, симпатией и, смею сказать, вполне заслуженным восхищением.

Существовало одно деликатное обстоятельство, проверить которое было труднее. Вам написали, что мадемуазель де Валанжи питает давнюю склонность к одному молодому плутишке, введенному в дом в качестве наставника недостойной служанкой. Так вот, этот молодой плутишка – мужчина тридцати двух лет, редких знаний, высокой моральности и самых высоких достоинств. Хотя он беден и не имеет родителей, для Люсьены не только не было бы позором, но, возможно, свидетельствовало бы о зрелости ее чувств и разума, если бы она сделала его своим спутником жизни. Но мне известны ваши идеи о социальном соответствии, которые я не буду здесь обсуждать. Я должен был рассматривать факты, а они таковы: молодой человек, обвиненный в соблазнении, с возмущением отверг эту клевету. Кроме того, он сообщил мне, что уже довольно давно мадам де Валанжи обручила его с недостойной служанкой. Последняя – настоящий семейный ангел, воплощенная преданность, ум, прямота, трудолюбие и нравственная чистота.

Я мог бы многое рассказать вам об этой Женни и о той важной роли, которую она сыграла в жизни мадемуазель Люсьены. Скажу также, какова, на мой взгляд, ценность доказательств, которые она может представить. Карты выложили на стол, но мое мнение по поводу гражданского состояния не изменилось. Если вы потребуете, я скажу вам правду, к чему меня обязывают долг и совесть. Я не изменил также мнения о незаконности завещания, лишающего ваших детей наследства со стороны бабушки, но это второстепенные вопросы, с решением которых можно не спешить, поскольку я предпринял необходимые меры, чтобы защитить права ваших детей. А вы теперь знаете то, что интересовало вас в первую очередь. Мадемуазель де Валанжи достойна того, чтобы сохранить имя, которое носит и которое, возможно, действительно ей принадлежит, несмотря на то, что, по моему мнению, она не будет иметь возможности доказать это в суде. До сих пор я также не увидел невозможности отвергнуть ее притязания. Закон не на ее стороне, однако благоприятные для нее предположения, основанные на ее нравственных принципах, а также на нравственных принципах Женни, могут позволить им продолжить борьбу. Однако вам следует знать, что во Франции, и особенно на юге, следует принимать во внимание общественное мнение, когда речь идет о делах таинственных и романтических. Действительно, здесь ходят слухи, высказываются сомнения и отпускаются шуточки по поводу таинственного возвращения маленькой девочки. Некоторые чопорные особы слегка критикуют ее слишком мужское воспитание и так называемую эксцентричность, которая не считалась бы таковой в Англии, как, например, езда верхом на лошади или редкие прогулки в одиночестве по пустынной местности. Конечно, будут циркулировать, и уже циркулируют среди черни, а также среди некоторых ханжей этого провинциального общества клеветнические измышления, распространяемые вашей недостойной корреспонденткой; однако я повидался с нашим консулом, префектом, мэром, начальником нашей морской базы лордом Певерилом, уже шесть лет пребывающим в Йере, а также с миссис Хок, принимающей в Тулоне избранное общество. Я навел справки в Лионе и Марселе, написал письма в Ниццу и Канны людям, которых вы мне рекомендовали, и получил от них ответы. Итак, могу вас заверить, что во-первых, все почтенные и серьезные люди высказываются в пользу Люсьены де Валанжи и выступают против ее завистников и клеветников; во-вторых, слишком враждебное утеснение ее в правах будет рассматриваться как безосновательное преследование; в-третьих, если особы, располагающие гораздо бóльшим состоянием, чем назначенная наследница, оспорят завещание, это произведет весьма дурное впечатление и поставит вашего представителя в чрезвычайно невыгодное положение.

Думаю, миледи, что угадал ваши благородные намерения и великодушие, рассказав вам всю правду, и остаюсь вашим всепокорнейшим слугой,

Джордж Мак-Аллан

N.B. Не могу не упомянуть о докторе Реппе, писавшем вам столь загадочные письма. Это человек слабохарактерный и неосновательный, которым полностью управляет дама с мельницы. Позор, но умеренный, тому, кто дурно это истолкует!»

LVI

– Действительно, – сказала Женни, которая во время своей торговли немного выучила английский и, в течение трех лет слушая, как я упражняюсь в нем и разговариваю с мисс Эйгер, знала достаточно, чтобы понять содержание этого письма, – мистер Мак-Аллан человек достойный и разумный. Я сдаюсь, Фрюманс. Подумайте о нем, Люсьена, и прислушайтесь к себе.

– Ну что ж, Женни, хорошо, я прислушаюсь, но следует ли мне уже сейчас сказать Фрюмансу, чтобы он начал его поощрять?

– Нет, – взволнованно ответил Фрюманс, – не говорите мне этого!

На меня как бы нашло помрачение. Мне показалось, будто Фрюманс испытывает душевную боль, толкая меня в объятия другого мужчины; но я ошибалась и очень скоро в этом убедилась.

– Женни, – произнес он торжественным тоном, – вы знаете, как я вас люблю, и я хочу сказать вам об этом в присутствии этой благородной девушки, которая так дорога нам обоим. Вы моя сестра, мать и избранница моего сердца. Меня не пугают разделяющие нас препятствия. Если понадобится, я буду ждать еще десять лет, пока вы не сочтете себя свободной от обязанностей по отношению к Люсьене. Вот почему я не хочу, чтобы она торопилась с выбором, который может ускорить и определить ваше решение в мою пользу. Если она выйдет замуж и будет счастлива, вы сможете согласиться назвать меня своим мужем, но я соглашусь скорее навеки лишиться надежды, которую питаю столь благоговейно, чем допущу, чтобы Люсьена повлияла на мою совесть и разум! Прежде чем поощрить Мак-Аллана, я хочу еще немного его изучить. Я желаю узнать подробности его жизни и уловить оттенки его характера. Он питает ко мне доверие. В скором времени я вновь расскажу вам о нем. Но в ожидании этого не избегайте его, Люсьена. Понаблюдайте за ним. Предполагается, что вы не имеете представления о планах, о которых я не стал бы вам рассказывать, если бы не письмо Галатеи.

– Но если Мак-Аллан спросит вас, догадываюсь ли я о них, вы же не станете лгать?

– Если это будет нужно для того, чтобы поддержать ваше достоинство и сохранить независимость, я солгу, дорогое дитя. В подобных обстоятельствах это не такое уж большое преступление.

– Спасибо, Фрюманс, – ответила я, пожимая протянутую мне руку. – Спасибо за огромные жертвы, которые вы приносите ради меня… Но ты, Женни, до сих пор не ответила на прекрасные слова, которые были адресованы тебе! Счастливая женщина – тебя уже не удивляет эта замечательная преданность!

– Я отвечу в вашем присутствии, – сказала Женни, – хотя для Фрюманса это не будет новостью. Фрюманс, вы знаете, что по моему представлению не существует человека более достойного, чем вы; но я старше вас, я очень страдала во время замужества, и мне было бы спокойнее, если бы вам никогда не приходила в голову мысль жениться на мне, ведь я счастлива в своем нынешнем положении и питаю к вам самые возвышенные чувства. Если я ваша сестра и мать, то вы мой брат и сын. Нам никогда не найти лучшего определения, и если бы вы хотели обрадовать меня по-настоящему, вы бы не думали о том, что наш брак сможет дать нам нечто такое, чего не хватает нашей дружбе.

Глаза Фрюманса на мгновение затуманились, но это быстро прошло. Он пожал руку Женни точно так же, как пожимал мою, и ушел, сказав ей:

– Я всецело покоряюсь вашей воле.

Мне показалось, что Женни была с ним очень жестока, и в то же время я была благодарна ей за это. Что происходило со мной? Я всю ночь не сомкнула глаз. Склонность ко мне Мак-Аллана, будь она всего лишь выдумкой или же настоящей страстью, пробудила во мне вереницу приятных фантазий, с которыми я давно уже распрощалась. Неужели в реальной жизни тоже можно любить? Неужели любовь существует не только в книгах? Фрюманс напрасно пытался ее преодолеть, Женни – оттолкнуть, Мариус – отрицать, Галатея – опошлять, а Мак-Аллан, возможно, преувеличивать. Эта незнакомка все равно присутствовала здесь, в моей жизни, и, бросая ее на весы своей судьбы, я чувствовала, что она сама по себе весит больше, чем иные возможности катастрофы или спасения. Напрасно я стремилась исключить ее из своей жизненной программы, она все равно, без моего ведома, туда проникла. Именно она послужила причиной враждебного отношения ко мне, именно она, под видом теории или идеала, стала неназванной целью моих устремлений; именно она, тем громче, чем решительнее я заставляла ее замолчать, крикнула мне: «Не выходи замуж за Мариуса!», именно она обеспечивала мне преданность Фрюманса, ибо он любил меня по-отечески, лишь потому, что всем своим существом обожал Женни; наконец, это она в лице Мак-Аллана облачалась в костюм делового человека и, совсем как в старинных комедиях, подбрасывала любовную записку вместо акта судебного исполнителя.

Я бы покривила душой, если бы поклялась, что не почувствовала себя польщенной, обрадованной и чуть-чуть опьяненной впечатлением, которое мои скромные достоинства произвели на человека столь высокого положения и, возможно, следовало бы сказать, столь высоких моральных качеств. После того как я прочитала написанное Мак-Алланом письмо, невозможно было сомневаться в его порядочности; оставалось узнать, могу ли я рассчитывать на то, что его внезапно вспыхнувшая страсть долго не погаснет. Самолюбие побуждало меня верить этому, и Фрюманс, старавшийся подавить его своими сомнениями, причинял мне страдания, но ведь он заявлял, что ему неведома страсть подобного рода. Возможно ли, чтобы он относился к этому с презрением? А может быть, Фрюманс знал лишь одну достойную его страсть, единственную, которая была бы достойна и меня?

Я постаралась уснуть, чтобы избавиться от путаницы в мыслях, и увидела сны, точнее неясные видения, которые каждый раз прерывало мое сознание, желавшее мыслить здраво и не поддаваться грезам. Мак-Аллан представал передо мной в чарующем облике; я наделяла его еще большим изяществом и благородством, чем было на самом деле, хотя он действительно обладал этими качествами. Я слушала, как он говорит мне тысячу слов, которых я ранее не понимала, которые прежде оскорбляли меня, а теперь ласкали мой слух, будто чудесная музыка. Я видела, как он пытается увидеться со мной в горах и возвращается с разбитым сердцем, потому что я уклонилась от встречи, или как он следует за мной по оврагу, пьянея от счастья, когда видит меня читающей книгу.

Но меня внезапно будил голос Фрюманса, его крик «Берегись!», и я видела, как он мчится в огненной колеснице, унося Женни в облака, а я остаюсь в палатке Мак-Аллана, вдыхая аромат цветов, смешанный с запахом виндзорского мыла и резины. Я становилась насмешливой. Я считала, что мой муж слишком красив, слишком остроумен, слишком красноречив. Мне казалось, что он просто нанизывает фразы, вместо того чтобы высказывать серьезные мысли. Я обращалась с ним как с адвокатом, и мы ссорились. Он называл меня цыганкой, и я кричала Женни:

– Зачем ты оставила меня с этим англичанином?

Очнувшись ото сна, я садилась на кровати. Мои волосы были распущены. Я спускала ноги на пол и, дрожа, смотрела на свое отражение в зеркальной дверце шкафа.

– Разве я так уж красива? – спрашивала я себя. – Откуда Мак-Аллан взял, что я прекрасна? Фрюманс, видимо, никогда этого не подозревал, Женни не говорила мне ничего подобного, а Мариус сто раз повторил, что я коротышка, чернавка, растрепа. Единственный его комплимент – это сравнение с довольно милой фигуркой индианки, стоявшей на бабушкином камине; в хорошем настроении он называл меня принцесса Пагода.

Однако должен ведь быть во мне некий шарм, раз уж сорокалетний мужчина так им сражен. Возраст Мак-Аллана не казался мне недостатком – напротив, придавал его восхищению особую значительность.

Любовь – опасный льстец и нахальный придворный! Как она действует на разум юной девушки, взывая к ее потребности любить! Френологи придумали варварский термин: конформность, лучше, чем прочие, отражающий врожденную потребность человека в поощрении, ибо он отвечает первым стремлениям юности найти понимание и защиту. До того как девушка или юноша услышат первое слово любви, они не знают сами себя. Они живут, испытывая постоянный страх перед другими и недоверие к самим себе. Девушка, которую еще легче смутить, краснеет, когда на нее смотрят. А что скрывается под этим румянцем? Первое смятение чувств? Нет, не всегда, потому что часто она не отдает себе в этом отчета. Это, скорее, боязнь непонимания, насмешки или презрения. В том возрасте, когда все способствует слабости, малейший намек на иронию, презрение или хотя бы просто любопытство оседает в душе слабого человека; но вот приходит любовь с ее поэтическими или страстными преувеличениями и вчерашний ребенок вступает во взрослую жизнь. Он начинает ощущать свою ценность или старается отыскать ее в себе, становится полноценным существом или стремится к этому. Он впервые обретает уверенность в том, что существует. Не важно, разделяет ли он чувство, которое внушает, он не может пренебречь им и овладевает им, как силой, которую искал и которую ему дали.

На меня весьма подействовало это сознание, оно не потерялось в веренице суматошных сюрпризов моей неопытности. Я получила мужское воспитание. Я напрасно считала себя великим философом, однако мой ум получил определенное развитие, и мне хотелось все ясно осознавать. С некоторым смущением я призналась себе, что любовь Мак-Аллана мне приятна и я лицемерила, скрывая от Женни и Фрюманса, что она приносит мне удовлетворение. Я сопоставляла свое прямодушие с советами тщеславия и приходила к убеждению, что мне, как раньше, так и сейчас, следовало бороться с этим смятением чувств, если только я не решусь ему поддаться и ответить на предложенную мне любовь.

Но я никак не могла принять решение и была как в лихорадке. Я не чувствовала особого влечения к Мак-Аллану, не была ослеплена его достоинствами. Я спокойно оценивала его положительные качества, но была склонна скорее преуменьшать их, чем преувеличивать. Казалось, его одобрение не до конца утоляло мою жажду. Мне хотелось, чтобы оно было более полным, более возвышенным и еще более лестным для меня. Такое чувство, как у Фрюманса к Женни? Возможно! Но все-таки Фрюманс казался мне стоиком, он слишком возвышался над своей любовью. Мне хотелось бы встретить человека такого же нравственно-сильного, как Фрюманс, и такого же изысканно-пылкого, как Мак-Аллан. Возможно, это зависело от объекта любви: может быть, Женни была слишком сурова для того, чтобы Фрюманс мог воспылать к ней настоящей страстью, а я, вероятно, была слишком наивна, чтобы Мак-Аллан относился ко мне серьезно.

Наконец я подвела итог, констатировав, что мое сердце взволновано, но не наполнено, разум очарован, но не удовлетворен. Устав от этой борьбы, я заснула, говоря себе:

– Либо я слишком молода для того, чтобы любить, либо уже вышла из возраста иллюзий.