Текст книги "Исповедь молодой девушки"

Жители Белломбра, и прежде всего милый Мишель, тоже часто меня навещали, и если бы я согласилась, принесли бы мне все цветы и фрукты поместья. Мне с большим трудом удалось убедить людей в том, что я больше ни на что не имею прав, даже на розу из нашего сада. Ответом этому были рыдания и возгласы, которые, признаюсь, иногда меня немного раздражали: я не считала, что нахожусь в таком уж ужасном положении. Я обрела философское богатство, которого не могли оценить эти добрые люди.

LXXVII

Что стало с Мариусом? Он не решался меня навестить, хоть Галатея во время своего визита и намекнула, что ему этого хотелось бы, если бы только я дала свое согласие. Я не ответила: я не считала, что нам с Мариусом нужен был посредник, особенно такой, как мадемуазель Капфорт. Я находилась в Помме уже год и три месяца, когда получила от него странное письмо:

«Люсьена, я лишился должности, и в этом есть доля твоей вины. Если бы ты не ввела в заблуждение меня и других людей тогда, когда я был бы еще в состоянии исправить ошибки, которые ты мне приписывала, меня бы не коснулись твои невзгоды и я не прослыл бы неблагодарным из-за того, что я не женился на тебе. Вспомни, это именно ты мне отказала. Но хотя я всем говорю об этом, никто не хочет мне верить, и я получал оскорбления, из-за которых ввязывался в скандальные истории. В конце концов я прослыл бретером и сумасбродом и утратил поддержку своих покровителей. Я остался без средств к существованию, поскольку ничего не смог сэкономить. Моя должность вводила меня в немалые расходы – я должен был прилично выглядеть в свете, – и я не смог ничего отложить. Подумай, что мне делать в такой ситуации? У меня нет профессии, твоя бабушка не заставила меня ее приобрести, и была неправа, ведь она не собиралась оставить мне наследство. Таким образом, я не могу предложить тебе помощь – не знаю, как помочь себе самому.

Оказавшись в безвыходном положении и не желая познать ужасы и унижения нищеты, я вынужден был либо утопиться, либо принять предложение особы, к которой, несомненно, совершенно не испытываю любви и которую мне трудно будет принимать всерьез. Ты догадываешься, о ком идет речь. Она попыталась поговорить с тобой обо мне, хотела сделать признание, но ты с презрением отвернулась и быстро перевела разговор на другую тему. Ты презираешь меня, Люсьена, возможно, даже ненавидишь… Эта мысль невыносима для меня. Напиши мне хоть слово, скажи, что ты меня прощаешь или забыла обо мне, иначе я возьму назад обещание, которое вырвал у меня доктор Репп, и наймусь солдатом в Испанию или Австрию, скрывая свое имя, чтобы не опозорить его».

«Дорогой Мариус, – ответила я ему, – если бы вы стали солдатом на службе Франции, я бы не считала, что ваше имя опозорено, но у нас с вами совершенно разные взгляды на этот счет, и то, что я могла бы сказать, покажется вам абсолютно бесполезным. Если вы не можете избежать ужасов и унижений презренной и праздной нищеты, женитесь ради богатства, но постарайтесь хотя бы испытывать уважение и дружеские чувства к своей жене. От вас зависит сделать так, чтобы вы могли относиться к ней серьезно. Пусть же отныне ваши усилия будут направлены на это… Обещаю помогать вам, сколько могу, отзываясь о ней с осмотрительностью, ведь она, во всяком случае, заслужила это кротостью своего характера. Вы понимаете, что раз уж я даю вам такое обещание и такой совет, это означает, что я совершенно на вас не сержусь и неизменно заинтересована в вашем счастье».

Через несколько дней было опубликовано сообщение о предстоящем браке Мариуса с мадемуазель Капфорт, и Галатея написала мне:

«Моя милая Люсьена, я знаю, что у тебя великодушное сердце и что ты дала Мариусу хорошие советы. Поэтому сообщаю тебе новость, которая тебя обрадует. Твоей мачехе не удалось добиться титула маркиза для своего сына. Поговаривают даже, что ей самой разонравилась эта идея, ведь она собирается в третий раз выйти замуж – за старого английского лорда, который передаст этому молодому человеку звание пэра. Ходят слухи, что Белломбр намерены продать, и, не скрою, мама и доктор мечтают купить его для нас с Мариусом. Если это удастся, я предложу тебе у нас кров и пищу. Надеюсь, что ты не огорчишь меня своим отказом.

Твоя подруга на всю жизнь,

Галатея»

Итак, мадам Капфорт, пусть и заклейменная и презираемая, добилась-таки своего. Она меня ограбила, оклеветала, выгнала; она осуществила свою мечту – выдать дочь за дворянина, и этим дворянином был Мариус!

Она отобрала у меня имя, жениха, состояние, собиралась купить мой дом и спокойно провести старость в кресле, в котором на моих глазах скончалась бабушка!

– Нет, – сказал мне Фрюманс, с которым я поделилась своими мыслями, – по крайней мере, кресло спасено. Оно находится у Пашукена, надежно спрятано, и его поддерживают в хорошем состоянии. Я дожидался дня вашего рождения, чтобы поставить его в вашей комнате.

– Как же вы это сделали, Фрюманс? Оно уже было выставлено на продажу?

– Нет, и не имея возможности купить это кресло, я украл его.

– Вы, Фрюманс?

– Да, для вас, Люсьена. Я внимательно осмотрел этот почтенный предмет, измерил его, зарисовал и с помощью Мишеля, который умеет обивать мебель, смастерил точную копию, которую поставил на место оригинала. Мы совершили эту подмену ночью, тайком, как два злодея, и, однако, были очень довольны собой. Мне бы хотелось также забрать смолосемянник, но я нашел в мало кому известном месте в горах его отпрыска, которого мы собирались утром посадить под вашим окном. Для Женни я украл также вашу колыбель. Я даже подобрал в замковом дворе осколки принцессы Пагоды и склеил их. Они сохнут в моей мастерской.

– Отлично, милый Фрюманс! Мариус наверняка опять разбил бы ее, если бы увидел в Белломбре. Вот я и стала укрывательницей краденого, но, как и вы, не испытываю угрызений совести. Теперь мы можем посмеяться над заманчивым обещанием, которое мне сделали. Можете представить, как я принимаю кров и пищу от будущей мадам Галатеи де Валанжи? Но я должна быть благодарна ей, ведь если что-то и могло заставить меня гордиться тем, что я потеряла свое имя, это именно то, что его подобрала она.

– Будьте добры до конца, – произнес Фрюманс, – поблагодарите Галатею без насмешки и горечи, иначе это раздосадует ее мать.

Именно так я и собиралась поступить и сделала это, но мне все еще не удалось избавиться от волнений Мариуса. Накануне свадьбы он опять написал мне:

«Люсьена, этот день уже завтра! Пожалей меня. Это тяжкое испытание может оказаться выше моих сил. Поклясться в любви и верности этому смешному несчастному созданию, этой полуидиотке! Войти в эту отвратительную семью, слышать, как эта интриганка называет меня мой сын! Это напомнит мне о том дне, когда меня назвала так бабушка, соединив наши руки. В тот день мы с тобой любили друг друга, Люсьена! Для тебя это была дружба, я же напрасно боролся со своим чувством, чтобы не испугать тебя; я был в тебя влюблен. Не смейся: один раз в жизни нужно уплатить дань этому чувству. Я сделал это и понимаю, что больше никогда никого не полюблю. Я не умел любить, это правда, но будут ли другие любить тебя больше и разве Мак-Аллан тоже не бросил тебя? Послушай, Люсьена, у меня голова идет кругом. Эта ситуация кажется мне невыносимой. Ты согласилась присутствовать на моей свадьбе. Ты не хочешь участвовать в празднестве, но пообещала Галатее прийти в муниципалитет. Возможно, ты не думала сдержать свое слово. Однако спаси меня, приходи! Увидев тебя там, я все остановлю, скажу “нет”, заявлю, что люблю только тебя, отомщу всем твоим врагам, женившись на тебе! После, ненужный этому миру и обесчещенный нищетой, я пущу себе пулю в лоб, но оставлю тебе имя, которого никто не сможет у тебя отнять, исправлю свои ошибки и умру удовлетворенным. Приходи, Люсьена! Надежда на то, что ты придешь, даст мне силы дотащиться до мэрии».

Разумеется, я не пошла туда, хотя ранее и решила дать это свидетельство прощения. Мариус не устроил скандала, он пошел в мэрию и церковь. На следующий день он прислал ко мне нарочного с просьбой вернуть его письма, что я и сделала. Благодаря поистине комическому совпадению, тот же нарочный вручил мне загадочную записку от Галатеи, в которой она требовала вернуть ей безумные признания, которые она сделала мне в письмах в Соспелло по поводу ее опрометчивой склонности к Фрюмансу. К счастью, когда мы уезжали, Джон отдал мне эти письма, которые я не захотела прочитать, и мне удалось вернуть их нераспечатанными, посоветовав курьеру – парню с мельницы, на которого была возложена столь деликатная миссия, – не перепутать пакеты и вручить их каждому из супругов отдельно.

LXXVIII

Прошло еще несколько месяцев, но ни состояние моего духа, ни наше материальное положение не изменились. Меня не следовало жалеть: мы жили просто и достойно. Мы откладывали на будущее, так сказать, по одному су на случай болезни, какого-нибудь несчастья или отсутствия работы. Женни все еще мечтала когда-нибудь выехать из Помме, чтобы найти для меня более цивилизованное окружение и подыскать себе работу получше; но аббат Костель чувствовал себя хорошо. Этот достойный человек был так добр, так уживчив и так счастлив видеть нас рядом с собой, что мы все лишь мечтали, чтобы он еще долго оставался с нами.

Переговоры доктора Реппа с мсье Бартезом, которому поручено было продать Белломбр, затягивались. Мсье Бартез говорил, что не может принять решение, прежде чем леди Вудклифф не выйдет в третий раз замуж и ее новый супруг не передаст звание пэра ее старшему сыну. Такие инструкции передал ему Мак-Аллан от имени своей клиентки.

Итак, леди Вудклифф действительно вновь выходила замуж. Значит, Мак-Аллан не любил ее и между ними более не было связи? В этом наивно уверяла меня Женни.

– Это значит, – отвечал Фрюманс, – что между ними никогда не было серьезной привязанности, поскольку они никогда не думали сочетаться браком.

Я слушала эти комментарии, но не добавляла своих. Я больше не сердилась на любовника леди Вудклифф. Он согласился с моим решением, не попытавшись меня обмануть. Этого ловеласа, который, по слухам, был столь опасен, столь настойчив, столь ловок в уговорах, покорила моя прямолинейность. Его молчание было единственным извинением, которое он мог мне предложить, единственной с его стороны данью уважения моему характеру, и я ценила то, что он это понял. Итак, я считала Мак-Аллана человеком легкомысленным, но не презирала его, ведь он мог бы погубить меня, но не решился на это, мог скомпрометировать меня, но воздержался от этого. У меня оставалось утешение: он, по крайней мере, не переставал считать меня более серьезной, чем его прежние пассии. Я хотела забыть остальное и прощала его при условии, что он по-прежнему будет мертвым для меня.

Бывали моменты, когда я жалела о своих иллюзиях; бывали и такие, когда я вдруг начинала потихоньку плакать, сама не зная отчего; и наконец, бывали мгновения, когда мое сердце, умершее в груди, казалось мне тяжелым как камень. Не важно; я жила, действовала, улыбалась и работала без устали.

Однажды вечером Женни, побывав в городе, сказала мне по возвращении:

– Знаете, какие ходят слухи? Будто бы леди Вудклифф умерла накануне свадьбы. Таким образом, ее сын не станет ни герцогом, ни пэром, ни Вудклиффом, ни лордом, ни маркизом. Он будет Эдуардом де Валанжи, невероятно богатым, но простым провансальским дворянином.

– Ну что ж, Женни, вот так из-за неожиданных событий рушатся великие проекты – так бывает со всеми замыслами на свете. Предпринимаешь массу усилий и не можешь причинить другому хотя бы немного зла. Эта бедная женщина растратила силы на свои амбиции и антипатии, и ей даже не удалось сделать меня несчастной. Упокой Господи ее душу! Она, очевидно, в этом нуждается.

Мсье Бартез, который, так же как и его жена, всегда вел себя по отношению ко мне безукоризненно, приехал к нам через несколько дней и подтвердил новости, которые услышала Женни: моя мачеха умерла, и ее сын, недавно достигший совершеннолетия, согласился продать Белломбр.

– Итак, – спросила я, – поместье приобретет Мариус?

– Сомневаюсь, – ответил мсье Бартез, – тут большая конкуренция, и доктор Репп напрасно опустошит свой сейф. Он убил еще недостаточно больных, для того чтобы дать цену выше той, которую поручил мне назвать один из моих клиентов.

– И кто же этот клиент, мсье Бартез?

– Очевидно, тот, кто не любит мадам Капфорт!

Я испугалась, подумав, что задала неделикатный вопрос деловому человеку, и не стала настаивать на более полном ответе.

Неделей позже Женни с Фрюмансом поехали в Лавалет за хозяйственными покупками, и поскольку они должны были скоро вернуться, я поспешила закончить свою работу, чтобы встретить их, как они меня и просили.

Мне нужно было пройти через Белломбр, но я уже не боялась этого, ведь мысль об отречении стала для меня привычной. Был чудесный зимний день. В наших краях о снеге и заморозках знают лишь понаслышке. Декабрь здесь еще теплый, а некоторые зимние вечера бывают мягче, чем летние дни после грозы. Это период спокойствия и тишины. Кажется, что природа предается размышлениям, перед тем как уснуть, и еще немного улыбается, прежде чем погрузиться в оцепенение. Я шла быстро. Было еще светло, когда я перешла Дарденну, а наступление темноты не беспокоило меня в этом краю, где все крестьяне были нашими преданными друзьями.

Однако меня немного удивило и обеспокоило внимание со стороны неизвестного встречного, с которым я столкнулась на тропинке. Это не был обычный прохожий: мельник, ведущий на водопой своего мула, или поденный рабочий, несущий на плече инструменты. Молодой человек в элегантном костюме сидел верхом на лошади. Едва увидев меня, он то ли случайно, то ли намереваясь разглядеть меня поближе, спешился; лошадь пошла за ним. В тот момент, когда мы поравнялись, молодой человек замедлил шаг и поздоровался со мной, но не посторонился на тропинке, как будто собирался со мной заговорить. Тогда я уступила ему дорогу, продолжая быстро идти вперед и слегка кивнув головой в ответ на его приветствие и не взглянув на него. Я слышала, что он остановился за моей спиной, и зашагала еще быстрее. Я подошла к коню, щипавшему траву и не следовавшему за хозяином так добросовестно, как когда-то Зани, когда я клала уздечку ему на шею. Каково же было мое изумление, когда конь поднял голову, посмотрел на меня своими выразительными глазами и подошел ко мне с тихим довольным ржанием! Это был Зани, который был уже немного староват для такого молодого всадника, но находился в хорошем состоянии. Было видно, что за ним прилежно ухаживали; его круп был покрыт красивой сеткой, защищавшей коня от мух, из-за которой я не сразу его узнала.

Я не выдержала и остановилась на мгновение, чтобы погладить Зани, а затем повернулась, чтобы посмотреть на юношу, которому он сейчас принадлежал. Я увидела, что молодой человек возвращается, и постаралась поскорее продолжить путь. Но Зани решил иначе: он пошел за мной, и я подумала, что, если побегу, он рысью пустится вслед за мной, ведь я приучила его к этому! Тогда со стороны может показаться, будто юноша, который, как мне казалось, был на несколько лет моложе, чем я, меня преследует. Такая преувеличенная неприступность будет выглядеть смешно. Я остановилась, чтобы молодой человек мог догнать Зани, с независимым видом бежавшего рядом со мной. Почувствовав приближение своего нового хозяина, конь как будто взбунтовался; с прежним проворством и грацией он встал на дыбы, а затем ускакал на луг, как бы снимая с меня ответственность.

Я думала, что молодой человек побежит за Зани. Но не тут-то было. Он решительно обратился ко мне.

– Мадемуазель де Валанжи, – сказал он, – вы узнали своего коня. Я вам незнаком, однако у меня больше прав на вашу благосклонность, чем у него. Не откажитесь обнять меня, ведь я направлялся сюда для того, чтобы попросить вас об этом.

Столь странные слова заставили меня замереть от удивления, но поскольку было совершенно невозможно принять их за объяснение в любви, я была скорее удивлена, чем испугана. Наивный и почтительный вид этого ребенка уморительно контрастировал с дерзостью его слов. Красивое белоснежное лицо, светлая шевелюра, английский акцент, элегантная фигура, юный возраст, присутствие вместе с Зани так близко от Белломбра, просьба о благосклонности, братский поцелуй, о котором он так трогательно заговорил… Я задрожала.

– Вы Эдуард де Валанжи, – воскликнула я по-английски, – старший сын леди Вудклифф!

– Да, – ответил он, – я сын вашего отца и хочу быть вашим братом. Не отказывайте мне, Люсьена, иначе вы меня смертельно огорчите!

LXXIX

Я протянула ему руку.

– Вижу, – сказала я, – что вы романтик и у вас благородное сердце, но я не могу считать вас своим братом. Я и сама не знаю, кто я, вам это отлично известно. Я с любовью храню воспоминание о старой даме, которая воспитала меня, уверив себя в том, будто я принадлежу к ее семье. Было установлено, что доказать это невозможно. Я смирилась с этим. Вы видите, что я не имею права принять ваши дружеские чувства, однако меня трогает ваш порыв, и я благодарю вас за это. Добрый вечер, сударь. Хотите, чтобы я позвала вашего коня и передала вам его поводья? Когда-то он слушался только меня.

– Позвольте коню вернуться в свою старую конюшню, а мне поговорить с вами. Разрешите предложить вам руку?

– Нет, это невозможно. Я ничего не могу от вас принять.

– О! – огорченно и обиженно воскликнул молодой англичанин. – Это жестоко: вы не хотите простить! Но ведь моя мать умерла, и сейчас не время напоминать о том зле, которое она вам причинила.

Я поклялась ему, что прощаю леди Вудклифф и хочу поскорее все забыть, но желаю сохранить положение, которое сочла уместным для себя создать.

– Да, я знаю об этом, – ответил юноша. – Мне известно обо всем, что касается вас, но узнал я об этом совсем недавно! Иначе бы вы раньше услышали о моих чувствах. Я написал бы вам, но лишь после смерти матери мне впервые рассказали о вас правду, и моей первой заботой было выкупить Белломбр, выставленный на продажу. Я приехал сюда, для того чтобы вернуть вам наследство нашей бабушки, ибо оно принадлежит вам независимо от наличия или отсутствия юридических доказательств вашего происхождения. Как старший в семье, я могу заявить, что считаю вас своей сестрой, что никогда не буду оспаривать ваше право на имя «де Валанжи» и что мне достаточно свидетельства моей бабушки, воспитания, которое она вам дала, ее письменного волеизъявления и любви, которую она к вам питала, чтобы быть уверенным в том, что все это принадлежит вам законно. Моя мать была обманута. Позвольте мне не обвинять ее. Она решила, что обязана подчинить все своим честолюбивым планам относительно меня; но я не честолюбив, и денег у меня больше, чем это необходимо при моих потребностях и вкусах. Воспитывая меня, мне пытались внушить мысли, которых я не разделяю. Меня мало заботят титулы и высокое положение в обществе. Я не лорд Вудклифф, несмотря на усилия моей матери приобщить меня к семье своего первого мужа; я не маркиз де Валанжи, поскольку мой отец не имел этого титула; я не англичанин, ведь мой отец и его родные были французами. Я хочу жениться по любви на французской девушке, которую давно люблю… Не улыбайтесь, Люсьена, мне двадцать лет, и я с детства обожаю гувернантку своих сестер. Она ваша ровесница, и я никогда не полюблю другую женщину. Теперь вы меня знаете. Поверьте же мне и не разрушайте прекрасной мечты, которая привела меня сюда.

Чувства моего брата не могли не растрогать меня до глубины души. Он был очарователен, говорил искренне, в нем было соблазнительное сочетание совершенной изысканности с замечательным простодушием. Мое сердце потянулось к нему, но я ведь столько раз говорила себе, что я, возможно, дочь цыганки! Поэтому я боролась с иллюзиями, понимая, что Эдуард де Валанжи поддался романтическому порыву, свойственному его возрасту, ничего по-настоящему не зная обо мне.

Несмотря на его настойчивость, я собиралась расстаться с ним, позволив ему, однако, повидаться со мной в Помме, но в этот момент в конце тропинки показались Женни с Фрюмансом.

– Вот моя семья, – сказала я Эдуарду. – Другой у меня нет, и только от этих людей я могу принять средства к существованию. Будьте уверены: мне никогда не удастся доказать своего права на вашу щедрость, и поймите, что я не могу принять вашего дара, не отказавшись от независимости и уверенности в будущем. В вашем окружении и среди посторонних всегда найдутся люди, которые усомнятся в моем гражданском состоянии и в зрелости вашего решения. Я снова стану в их глазах авантюристкой, и это после стольких усилий завоевать репутацию особы достойной и бескорыстной. Такая репутация, дорогое дитя, стоит любых титулов, и я дорожу ею гораздо больше, чем богатством, без которого я научилась обходиться. Позвольте же мне бескорыстно предложить вам дружбу, советы, если они вам понадобятся, и признательность за ваши добрые намерения.

– Вы кое-что упускаете, Люсьена, – горячо возразил Эдуард. – Положение, в котором вы оказались, – это позор для меня, и для меня дело чести все исправить.

Это замечание поколебало мою уверенность, и, поскольку Фрюманс и Женни уже приближались к нам, я предложила Эдуарду обратиться к ним.

– В таком случае я победил, – ответил мой брат, – ведь я уже побеседовал с ними, и теперь они меня знают и доверяют мне.

Действительно, Эдуард заговорил с ними как с людьми очень хорошо знакомыми, с которыми он расстался всего час тому назад. Мой брат остановил Женни и Фрюманса, когда они проходили мимо него, продержал их часть дня в Белломбре, чтобы дать им объяснения, и, зная, что я выйду им навстречу, опередил их, чтобы познакомиться со мной.

– Вы закончите этот разговор сегодня вечером, – сказала Женни, заставив нас с Эдуардом обняться, – ведь мы все вернемся в Белломбр и там побеседуем. Подождите нас там с моим мужем, господин Эдуард; мне нужно немного отдохнуть и поговорить с Люсьеной.

Мужчины удалились, и Женни усадила меня на камень рядом с собой.

– Послушайте! – сказала она мне. – Мне известно многое, поскольку уже более двух лет мистер Мак-Аллан делает все, чтобы выяснить правду. Наконец он ее узнал, и сегодня я получила от него письмо. Вот почему я внимательно выслушала все, о чем недавно рассказал мне этот ребенок Эдуард, человек действительно достойный, смею вас уверить, но который не может и не должен ничего узнать…

– Покажи мне письмо Мак-Аллана, Женни! У меня голова идет кругом от твоих предисловий!

– Если бы я показала вам письмо, вы не смогли бы его прочитать, сейчас слишком темно; но я перескажу вам его содержание, и уж потерпите, необходимо еще одно предисловие. То, о чем я должна вам сообщить, очень серьезно, Люсьена, и сегодня я сто раз спрашивала себя, должна ли я вам рассказать об этом. Фрюманс решил, что нужно просветить вас на сей счет. Это секрет, который умрет вместе с нами тремя и Мак-Алланом, и нельзя допустить, чтобы угрызения совести испортили вам жизнь. Ошибка есть ошибка. Бывают такие ошибки, о которых дети виновных не имеют права судить, но которые, возможно, им следует искупить; однако долг приемных родителей – сделать так, чтобы искупление не длилось вечно, ведь это было бы несправедливо, и Бог не требует от них столь многого.

– Не понимаю тебя, Женни! – воскликнула я. – Ты меня пугаешь! Что ты говоришь об ошибке и искуплении? Должна ли я стыдиться своего рождения?

– Стыдиться можно лишь вреда, – продолжала она, взяв меня за руки, – который ты причинил себе сам. Мать есть мать…

– Понимаю! Моя…

– Ваша мать была милой женщиной, очень искренней, красивой и доброй. Однажды ей случилось забыться; она была захвачена врасплох. Это был несчастливый день. Она во всем призналась мужу. Горе убило ее. Вы ведь прощаете ей, не правда ли?

– О да, Женни! Я все равно любила бы ее, если бы она была жива, и хотела бы ее утешить. Расскажи мне о ней.

– Я уже рассказала.

– Но кем она была?

– Это была первая жена так называемого маркиза де Валанжи.

– Ах! Моя бабушка…

– На самом деле не была вашей бабушкой, но в глазах закона вы все-таки мадемуазель де Валанжи, и нужно, чтобы Эдуард считал себя вашим братом. Вы имеете право носить это имя.

– Но лишь ценой обмана!

– Вы обязаны сохранить секрет ради матери. Мсье де Валанжи его также не выдал; это было продиктовано его честью.

– Но кто же меня похитил?

– Вы не догадываетесь?

– Нет, скажи же! Это был…

– Это был он, мсье де Валанжи, оскорбленный и жаждущий мести. Он хотел удалить и навсегда устранить ребенка, который, как ему было известно, не от него. Я не знаю, как он познакомился с Ансомом, но предполагают, что ваша кормилица согласилась на похищение и в ее безумии была большая доля угрызений совести. Ансом получил за это деньги. Мак-Аллан нашел тому подтверждение в секретных фамильных документах. Там было письмо, в котором этот несчастный просил заплатить ему больше, чтобы он имел возможность уехать в Америку, и сообщал, что его жена воспитывает похищенного ребенка, что она никогда ни о чем не узнает и что он выполнил свою миссию. Вот каково это темное дело; но мы не можем воспользоваться этими документами, ведь маркиз присоединил к этому письму признание, вырванное у вашей матери: вот почему он так и не захотел признать вас и вернуться во Францию. Итак, примите решение суда, лишающее вас прав гражданского состояния, но согласитесь вернуть свое имя, поскольку Эдуард де Валанжи, не знающий правды, умоляет вас сделать это ради спасения его чести.

– Ох, Женни, какая грустная история! Зачем ты мне ее рассказала?

– Чтобы вы поняли: если Мак-Аллан и был когда-то любовником леди Вудклифф, вас это не касается.

– Какое мне дело до легкомысленного Мак-Аллана? Мне в голову приходят мрачные мысли. Моя бедная мать умерла, узнав о моем исчезновении, не так ли?

– Да, и ваше похищение доказывает, что она не дожидалась смерти, чтобы раскаяться и во всем признаться мужу. Конечно, то, как он этим воспользовался, обернув все против вас, свидетельствует о том, что она не была вознаграждена за свои признания. Но она раскаялась, а сломленная душа после покаяния возвращается к Господу. Любите и уважайте свою мать, Люсьена, она все-таки на небесах.

Моя замечательная Женни умела говорить простые слова, проникающие в душу и возвышающие ее. Я поцеловала ей руки.

– А теперь, – сказала я, – можешь рассказать мне всё, я к этому готова. Кем был мой отец?

– Какой-то высокородный испанец, очень красивый, соблазнительный, блистательный. Вот все, что о нем известно. Мистер Мак-Аллан говорит, что догадывается о том, кто он, но, не имея полной уверенности, должен воздержаться от того, чтобы назвать его имя. Этот человек давно умер; вам не следует о нем думать. А теперь вернемся в Белломбр – там мы должны сказать вам кое-что еще.