Электронная библиотека » Жорж Санд » » онлайн чтение - страница 20


  • Текст добавлен: 21 декабря 2013, 03:03


Автор книги: Жорж Санд


Жанр: Классическая проза, Классика


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

Шрифт:
- 100% +
LI

С Женни я увиделась лишь во время ужина. Фрюманс уже ушел.

– Послушайте, – сказала она, – последние двое суток Фрюманс мучается: он хочет поехать в Америку.

– О боже, Женни, как спокойно ты об этом говоришь! Милый, дорогой Фрюманс! Он собирается оставить дядюшку, который не может без него обойтись, и тебя, которая так ему дорога, чтобы отправиться в такую даль на поиски весьма сомнительных доказательств!

– Да, эта идея пришла ему в голову сразу же после того, как я вчера сказала, что хочу поехать сама. Но сегодня ночью аббату Костелю было очень плохо (а я не могу оставить вас одну, чтобы заботиться о нем), и теперь Фрюманс вынужден отложить отъезд. Знаете, что из всего этого получается? Дело в том, что для того, чтобы пресечь некоторые сплетни… сплетни обо мне, которые я не желаю вам повторять, я должна немедленно выйти замуж за Фрюманса.

– Ах, Женни, – воскликнула я, бросаясь в ее объятия, – как я счастлива за него и за тебя!

Но, от всего сердца произнося эти слова, я почувствовала щемящую тоску, как будто теряла одновременно и Женни, и Фрюманса. Мне показалось, что я навсегда останусь одна в этой жизни, что среди моего несчастья любовь будет утешать и вознаграждать всех вокруг, кроме меня, ведь я не сумела никому внушить любви и мне никогда не суждено ее познать. Неудовлетворенные желания моего сердца, порывы, неведомые мне самой и жестоко подавляемые, возможно, смутное воспоминание об удовольствии, которое я испытывала когда-то, думая, будто Фрюманс меня любит, еще какие-то чувства, острая боль страдания, невыразимое сожаление, непреодолимая ревность к ним обоим стиснули мою грудь, и я почувствовала, что с утратой надежды меня покидает и сама жизнь. Я потеряла представление о происходящем, а когда пришла в себя, оказалось, что я лежу на кровати, мои волосы растрепаны, руки исцарапаны ногтями, а губа прокушена. Бледная и подавленная Женни держала меня в объятиях.

– В чем дело, Женни? – спросила я. – Что со мной случилось? Я упала? Умерла?

Я ничего не помнила.

– Вы были очень больны, и в какой-то момент мне показалось, будто вы сошли с ума. Наверное, во время обеда вам попалась в салате ядовитая трава. Успокойтесь, все уже позади и, надеюсь, больше не повторится.

Тогда я вспомнила, что Женни собирается выйти замуж за Фрюманса, и, не говоря ей о горечи, которую испытываю, я разрыдалась.

– Поплачьте немного, – сказала она, – это лучше, чем держать горе в себе. А когда вы окончательно поправитесь, мы поговорим.

Я так измучилась, что спала хорошо и встала довольно поздно. Как только Женни вошла ко мне в комнату, я спросила ее, как себя чувствует аббат.

– Ему не стало лучше, – сказала она, – напротив… Доктор Репп приходил к мсье Костелю сегодня утром, правда, вопреки его желанию: аббат не хочет лечиться, поскольку считает, что не болен. Но доктор говорит, что у мсье Костеля больной желудок и это весьма опасно.

– Бедный аббат Костель! Неужели он тоже уйдет от нас? Я в одночасье потеряю друзей и останусь без всякой поддержки!

– Извините, но не меня: ибо если, к несчастью, кюре придется вскоре умереть, Фрюманс поедет в Канаду и нам с ним нет смысла вступать в брак, чтобы сразу же расстаться!

– Мне не хочется, чтобы Фрюманс совершал это путешествие ради меня! Я запрещаю ему это! Я хочу, чтобы ты подумала о себе и была счастлива, Женни!

– Я выхожу замуж не для того, чтобы быть счастливой. Если вы несчастны, я не могу быть счастлива.

– Обещаю тебе, что буду счастлива, что бы там ни случилось, если будешь счастлива ты. Поэтому тебе нужно выйти замуж, и поскорее.

– Нет-нет, – сказала она, качая головой, – мне не следует выходить замуж! Я все обдумала. Фрюманс на минутку забегал сегодня утром, я спросила у него, так ли уж сильно он в меня влюблен, и он сказал, что не это является причиной его нетерпения. Он говорит, что на нас клевещут, и на него, и на меня, и ради вас со всем этим нужно покончить, ну, а я думаю, что не следует беспокоиться из-за лжи и нужно стремиться к правде. Я ни к кому не испытываю подлинной склонности, а если Фрюманс и питает ко мне дружеские чувства, он настолько рассудителен, что мой отказ вовсе не заставит его страдать. Подумав, я представила негативные стороны этого брака и, взвесив минусы того или иного решения, выбираю меньшее из зол. Пусть всё остается как есть! Посмотрим, как будут развиваться события.

Я напрасно настаивала. Женни удалось убедить меня в том, что она права и что если когда-нибудь она и выйдет замуж, то только для того, чтобы иметь возможность лучше мне служить.

На следующий день, почувствовав себя совсем здоровой, я хотела поехать верхом к аббату Костелю, чтобы проведать его, но Женни меня остановила. Мсье Бартез предупредил о своем визите, и я должна была его дождаться. Наша встреча никоим образом не разрешила сомнений. Мсье Бартез разобрался в том, кто, как он и догадывался, распространяет сплетни обо мне и о Женни. Он не захотел назвать никого конкретно, но мы поняли друг друга с полуслова. А вот когда я рассказала ему о своей продолжительной беседе с Мак-Алланом и о сначала очаровательной, а потом несколько странной манере, с которой англичанин выражал, казалось бы, живую симпатию ко мне и моим друзьям, мсье Бартез выразил надежду, что в адвокате своей мачехи я найду беспристрастного защитника и искусного примирителя. Он сообщил мне, что мистер Мак-Аллан побуждал его провести расследование в Монреале и Квебеке о том, что касается последних лет жизни Ансома и признаний, которые он мог сделать перед смертью.

– Я уже принял меры, – добавил мсье Бартез. – Каков бы ни был исход соглашения или судебного процесса, всегда лучше собрать все возможные доказательства заранее. Если мы их не найдем, у нас хотя бы совесть будет чиста.

LII

На следующий день я послала Мишеля узнать, как здоровье кюре. Женни получила от Фрюманса такой ответ:


«Ему немного лучше, я надеюсь и на этот раз его спасти. Возможно, это произойдет благодаря мистеру Мак-Аллану, который, сомневаясь в познаниях мистера Реппа, по собственному побуждению нашел в Тулоне, на корабле своих соотечественников, английского врача, который кажется мне весьма сведущим; его сильнодействующие лекарства сразу же дали результат. Мистер Мак-Аллан поселился в доме Пашукена. Он заявляет, что соседство мадам К. ему невыносимо и он предпочитает жить на нашем унылом хуторе, где по крайней мере может помогать мне лечить и развлекать больного. Что вам сказать? Мистер Мак-Аллан проявляет ко мне симпатию, причины которой я не очень понимаю, но я не могу не быть ему признателен. Горе ему, если это всего лишь западня!»


На следующий день Фрюманс прислал нам новое письмо:


«Моему дорогому больному сегодня еще лучше, чем вчера. Он говорит без затруднений и уже почти не задыхается. Английский врач снова побывал у него и нашел его состояние удовлетворительным. Мой любезный дядюшка выразил желание повидаться с мадемуазель де Валанжи. Если бы мистер Мак-Аллан все еще жил на мельнице, я бы не согласился, чтобы она к нам приехала, это было бы неудобно, но присутствие англичанина, напротив, побуждает меня желать этого визита. Приезжайте обе завтра утром».


Мы приехали вовремя и увидели, что аббат сидит на половине Фрюманса, а тот, чтобы развлечь его, читает ему какой-то греческий текст, в то время как мистер Мак-Аллан с интересом слушает.

– Может быть, вы продолжите? – сказал Фрюманс, подавая мне книгу. – Я немного устал.

Мне было бы неудобно ему отказать. Я стала читать греческий текст, не обращая внимания на мистера Мак-Аллана, который внимательно слушал меня и время от времени осведомлялся о значении слова или фразы, которые, как он заявлял, не совсем ему понятны. Кюре, еще довольно слабый, попытался ему объяснить, но пару раз, теряя терпение от того, что меня перебивают, я сама быстро давала пояснения на английском языке или на латыни. Фрюманс молчал. Ему было важно, чтобы гость понял: я ученая женщина, и, сообразив это, я на него слегка рассердилась. Потом мсье Костель попросил оставить его наедине со мной и Женни.

– Дорогие мои друзья, – сказал этот мужественный старец, – не подумайте, будто я задерживаю Фрюманса. Мне известно, что он не знает, что предпринять: поехать в Америку, чтобы оказать услугу мадемуазель де Валанжи, или остаться здесь, опять-таки, чтобы служить ей, получив на это право как супруг Женни. Не мое дело решать, что лучше, вам втроем нужно подумать об этом, но я знаю, что все боятся оставить меня одного, а я вовсе не хочу никому мешать. Я не болен, мое недомогание ничего не значит. Я еще молод и силен. Возможно, в каких-то мелочах я иногда был эгоистом, но теперь речь идет о важном, а я не ребенок. Пусть Фрюманс сегодня же расстанется со мной, если он может быть вам полезен. Обещаю, что не буду страдать, а если вы в этом усомнитесь, я решу, что вы считаете меня недостойным вашей дружбы.

Бедный кюре, так уверенно рассуждавший о своей силе и здоровье, был так желт, худ и костляв, а голос его звучал так слабо, что я поклялась себе не разлучать его с Фрюмансом. Но чтобы успокоить дружеское благородство мсье Костеля, я вынуждена была пообещать ему, что мы позовем на помощь Фрюманса, как только в этом возникнет необходимость.

Мы уже собирались вернуться домой, но тут Фрюманс сообщил, что мистер Мак-Аллан зовет нас на чай, и посоветовал не упускать случая сделать его своим сторонником. Мы отправились в дом Пашукена – самое старое и крепкое здание на заброшенном хуторе. Когда-то это было средневековое укрепление, а под крышей, сквозь разросшуюся траву, еще виднелись остатки бойниц, грозящих пропасти. Мистер Мак-Аллан вышел нам навстречу. Во время нашей короткой беседы с аббатом он снова привел себя в порядок, и теперь все было готово для того, чтобы нас принять.

Мистер Мак-Аллан устроился в просторном сарае с глухими окнами, где не было мебели. У Пашукена под той же крышей было довольно удобное и опрятное жилье, хоть он и обитал там один, без жены и прислуги. Полевой сторож, его свояк, стал комиссионером и снабженцем мистера Мак-Аллана, и даже сам мэр, дядя Пашукена, поспешно исполнял приказы Джона, камердинера адвоката. Итак, бóльшая часть населения, представленная этими тремя персонажами, собралась в кухне, где мистер Джон, имевший более важный вид, чем трое остальных, велел поскорее вскипятить воду, намазать маслом тартинки и лично наблюдал за приготовлением чая, проводившимся по всем правилам.

– Сейчас вы увидите, – сказал Мак-Аллан, ведя меня по лаборатории, где трое провансальцев, потея, исполняли приказания одного англичанина, чтобы приготовить для нас несколько чашек горячей воды, – как мы умеем выходить из положения в диких странах.

Мне действительно было очень интересно посмотреть, как этот мужчина, так хорошо одетый, в такой великолепной обуви, так замечательно причесанный, живет в этой лачуге, не изменяя привычкам образцового джентльмена. Но Мак-Аллан принял нас не в заброшенном сарае Пашукена, а в походной палатке, вместительной, словно небольшая квартира. Это жилище из непромокаемой ткани полностью поместилось в сарае. Там была спальня, включавшая гамак и туалетный столик, которая днем была отделена занавесом от основной комнаты, получившей название гостиной. В этой гостиной разместились диван, стол, складные стулья и книжные полки – всё это было из легкого и прочного бамбука. Там было оружие, цветы, скрипка, книги, три-четыре роскошных дорожных несессера, содержащих все необходимое для письма, рисования, еды на позолоченном серебре и приготовления пищи. Не уверена, что в каком-нибудь углу не притаилась ванна. Комната Джона, почти столь же удобная, как и у его хозяина, также была палаткой, и все это можно было сложить за один час и увезти на простой телеге, запряженной двумя мулами. С этой палаткой, этим камердинером и со всеми этими приспособлениями для охоты, рыбной ловли, туалетными и кухонными принадлежностями и предметами роскоши мистер Мак-Аллан объехал Грецию, Египет и, кажется, часть Персии.

Мне это показалось очень искусным, но наивным, и я не постеснялась об этом сказать.

– Вы неправы, – ответил Мак-Аллан. – Лишь англичане умеют путешествовать. Благодаря своей предусмотрительности они всюду чувствуют себя как дома. Им удается избежать опасностей, неблагоприятных погодных условий, болезней и упадка духа, которые настигают путешественников других национальностей, и со всеми этими приспособлениями, над которыми вы смеетесь, мы продвигаемся дальше и быстрее, чем вы, идущие с пустыми руками.

– Возможно, мистер Мак-Аллан. Но разве, собираясь в Прованс, вы готовились пересечь Сахару?

– Ой-ой! – смеясь, воскликнул он. – У Прованса и Сахары, быть может, больше сходства, чем кажется на первый взгляд. Но с уверенностью могу сказать лишь одно: без своей экипировки я не смог бы так быстро устраиваться в этих краях там, где мне вздумается, иначе пришлось бы спать под открытым небом, а мне это не нравится. Полевая трава очень красива, но в ней ползают змеи, а на скалах, поросших мхом, водятся скорпионы. Поверьте, человек не создан для того, чтобы ночевать на лоне природы. Нужно, чтобы между ним и ней были одеяла, ковры, оружие и даже щеточки для ногтей, ибо чистота – это одно из самых серьезных правил, присущих английскому сознанию.

– Женни наверняка думает, что вы правы, – сказала я, – да и я не считаю, что вы ошибаетесь. Но позвольте заметить вам, что для того, чтобы путешествовать с комфортом, нужно быть богатым, и если я одобряю то, что богач старается интеллектуально насладиться путешествиями, не подвергая себя риску и не страдая, я еще больше восхищаюсь бедным ученым или художником, который отправляется на завоевание неизвестного идеала в одиночестве, без всяких приготовлений, бросая вызов опасностям и несчастьям, как безумный, если хотите, как дикарь. Да, согласна, это смешно, но в этом также есть мужество, поэзия и слава французского духа.

– Я вижу, что вы не любите англичан, – печально ответил мистер Мак-Аллан.

И оставался грустным и молчаливым, предлагая мне чай и сэндвичи.

LIII

– Что с вами? – спросила я, видя, как он озабочен. – Эта пустынная местность вызывает у вас меланхолию?

– Нет, – ответил он, – эта местность не действует на меня дурно. Она мне нравится, и я не меланхоличен, я gloomy[19]19
  Мрачен (англ.).


[Закрыть]
.

– А разве это не одно и то же?

– Нет. Французская меланхолия лечится стихами или музыкой, а английский gloom превращается в бритву, которой перерезают себе горло, или в скалу, с которой прыгают.

– Вот ужасные образы, которые никогда не возникнут в нашем южном воображении. Признайтесь, что вы скучаете здесь и вас тянет на родину.

– Англичанин скучает, лишь находясь в Англии. Он испытывает тоску по тому, что находится далеко от его пенатов. Этот тип, по вашему мнению, холодный и глупый, имеет огромные притязания на недостижимое счастье.

Поскольку мы говорили по-английски, Женни оставила нас, чтобы еще немного побыть с мсье Костелем, а я, рассчитывая, что Фрюманс скоро займет подле меня место Женни, осталась в палатке мистера Мак-Аллана наедине с хозяином этого причудливого замка. Он полулежал у моих ног на очень красивом персидском ковре и, опершись локтем на изголовье надувного дивана, на котором сидела я, небрежно освежал воздух в палатке, размахивая большим пальмовым веером.

– Мадемуазель де Валанжи, – сказал мистер Мак-Аллан, осторожно направляя в мою сторону кончик опахала, – так вам не понравилась бы эта спокойная, созерцательная жизнь посреди настоящей пустыни?

– Я провансалка, – ответила я, – а следовательно, энергична.

– Вы можете быть как провансалкой, так и итальянкой или бретонкой, вам абсолютно ничего об этом не известно!

– Вы не решились добавить, что я, возможно, цыганка?

– Кто знает? Я бы хотел, чтобы вы были цыганкой!

– Наверное, в интересах дела, которому вы служите?

– Мое дело интересует меня так же, как вот это, – сказал мистер Мак-Аллан, отбрасывая подальше веер. – Какое мне до этого дело? Моя совесть совершенно чиста, когда я рассматриваю ситуацию столь ясную, как ваша. Ваша воля принять будущее, которое вам предлагают, или отказаться от него. Я свою миссию выполнил: рассказал вам правду, которую от вас скрывали, и не собираюсь больше оказывать на вас влияние. Мне совершенно все равно, какое решение вам заблагорассудится принять в отношении семьи, поручившей мне передать вам ее предложения. Будь вы аристократкой или цыганкой, богатой или нищей, меня все это интересует не больше, чем чепцы вашей бабушки, крестьянки или маркизы.

– Вы наконец заговорили откровенно, мистер Мак-Аллан. Ваша забота обо мне была лишь игрой!

– Ничего подобного! Она была искренна даже тогда, когда я не был с вами знаком. Мне было жаль вас. Мне поручили уничтожить вас, но я не хотел вас мучить и предпочел бы, чтобы вы были робкой и уступчивой. Если бы вы, понимая, насколько неопределенно ваше будущее, согласились взять деньги, я, будучи человеком мягким и гуманным, был бы рад тому, что спас бедную девушку… Но вы не хотите…

– Я этого не говорила.

– Не важно. Вы слушаетесь мсье Бартеза, откладываете решение, но вам не удастся обмануть меня, я читаю в глубине вашего сердца несгибаемую гордость и возмущение. Свои воображаемые права вы предпочитаете богатству, которое считаете милостыней.

– Нет, мистер Мак-Аллан, я не столь решительна и горда. От друзей я приняла бы что угодно, даже милостыню.

– А от врагов?

– Ничего. Все зависит от интереса или отвращения, которое я внушаю своим противникам.

– Но на кону две ставки: имя и деньги. Чем вы дорожите больше?

– Вы отлично знаете: только именем.

– А если бы вам предложили оставить имя, вы бы отказались от наследства?

– Это область мсье Бартеза. Мне не следует отвечать на вопрос, которого вы еще не задавали в его присутствии.

– Разумно. Но представим себе, что в результате долгого, мучительного, запутанного судебного процесса у вас (а я в этом уверен) отберут и то, и другое. Вы бы жалели лишь об утраченном имени?

– Да, и еще о месте, в котором я живу, о доме, в котором выросла, о воспоминаниях своего детства, о невидимых отпечатках, которые оставила моя бабушка на самых незначительных вещах, окружающих меня… Но какое вам дело до всего этого? Вы ведь только что сами сказали, что вас это совершенно не интересует. Я вижу, что лишилась вашей благосклонности, из-за того что не смотрю на вещи вашими глазами и не следую покорно вашим советам. Поэтому я считаю, что о моих делах вам лучше говорить с мсье Бартезом и Фрюмансом, а со мной болтать о пустяках!

– Послушайте, давайте покончим с этим, – сказал Мак-Аллан, вставая. – Вы любите благополучие, роскошь, свои края, друзей, которые вас окружают? Вы хотите сохранить Белломбр без всяких споров? Тогда откажитесь от имени и от титула: это всё, чего от вас хотят.

– Титул никогда не сопровождал фамилию де Валанжи – я не могу отказаться от того, что мне не принадлежит.

– А фамилия? Послушайте, за сколько вы согласитесь ее продать?

– Ни за какие деньги! – закричала я в отчаянии, забыв об обещаниях, данных мсье Бартезу. – Пусть меня ограбят, если смогут, но я ни за что не совершу подлости, продавая то, что подарила мне бабушка!

– Ну вот видите! – продолжал Мак-Аллан, смеясь и потирая руки, так, будто он одержал победу, заставив меня открыть свои мысли.

Он показался мне злым и беспощадным, и я встала, чтобы уйти. Я сердилась на Женни и Фрюманса за то, что они оставили меня наедине с моим врагом. Я считала, что это неприлично, и в любом случае это было неосторожно, ведь они отлично знали, что у меня не хватит духу долго скрывать рану, нанесенную моему самолюбию, и проявлять осторожность, когда меня оскорбляют.

– Мадемуазель де Валанжи, – продолжал Мак-Аллан, задержав меня с самым покорным и почтительным видом, – не жалейте о своей откровенности. Я ценю этот крик вашего сердца и совести и приму его к сведению.

– Итак, война объявлена?

– Нет, это не война, ибо я вижу, что вы заслуживаете почтения и уважения, и надеюсь добиться мира. Вам ведь известно, что я прилагаю к этому максимум усилий, и вы дали мне неделю на то, чтобы осуществить первую попытку.

– Тогда почему же вы сказали, что вам безразлична моя судьба?

– Ах, вы меня не поняли. Так и должно было случиться!

– Объяснитесь.

– А вы не хотите угадать?

– Я не умею угадывать.

– Это потому, что в вас слишком много от ангела и недостаточно от женщины.

Фрюманс наконец появился, и хотя раньше я с нетерпением ожидала его прихода, теперь мне показалось, будто он пришел слишком рано. Мне хотелось бы до конца выслушать исповедь своего странного противника. Я услышала, как Фрюманс говорит англичанину вполголоса:

– Ну что, вы сказали ей о…

– Нет, еще слишком рано, – тем же тоном ответил ему мистер Мак-Аллан.

В момент прощания Мак-Аллан и Фрюманс вновь стали разговаривать как бы намеками. Фрюманс хотел нас немного проводить, видимо, для того, чтобы сообщить нечто такое, чего Мак-Аллан не разрешал ему говорить. Но, очевидно, Мак-Аллан победил, потому что никто не пошел нас провожать.

Я была заинтригована, а Женни, по-видимому, знавшая больше меня, не захотела ничего мне рассказать. Какой бы простушкой я ни была, мне все же показалось, что мистер Мак-Аллан намеревался за мной ухаживать, но я уже испытала позорное разочарование, вообразив, будто Фрюманс в меня влюблен, и теперь страдала излишней скромностью. А кроме того, Фрюманс ведь сказал, когда Мак-Аллан был у нас недавно, что он пьян и безрассуден, а позже в его письме к Женни мы прочли такие многозначительные слова: «Горе ему, если это западня!» Можно ли было представить, что, испытывая подобные сомнения по поводу здравомыслия и честности этого иностранца, Фрюманс ни с того ни с сего согласился бы поощрять его притязания на мою руку? Нет, безусловно, я ошибалась. Я легко и равнодушно отбросила мысли об этом.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации