Текст книги "Исповедь молодой девушки"

XLVI

Когда мсье де Малаваль удалился вместе с Мариусом, положение упростилось. В теме, так благородно и неловко поднятой мсье Костелем, положительным было то, что мы смогли возобновить переговоры, в сути которых мне обязательно нужно было разобраться. Мистер Мак-Аллан, естественно, спросил у меня, настаиваю ли я на отказе от денег, сформулированном аббатом, несмотря на соображения, заставившие меня разорвать помолвку. В этом осторожном вопросе мне почудилось что-то ироническое, и я ответила, что прошу дать мне время на размышление, чтобы объяснить причину своего отказа.

– Я уже приняла решение, – добавила я, – и, что касается меня, своего мнения не изменю. Но существуют формальные вопросы, и мне необходимо узнать, что думают об этом мои консультанты.

Это был сдержанный ответ. Именно его хотел услышать мсье Бартез, уважение к которому я должна была проявить.

– Оставлю вас наедине с вашими друзьями, – сказал мистер Мак-Аллан, вставая. – Прошу прощения за то, что в первый же день проявил такую настойчивость, но признаюсь вам: завтра я намерен быть еще более настойчивым, поскольку прошу у вас разрешения вернуться сюда на следующий день.

– Так скоро, сударь? – спросила я.

– Да, это слишком скоро, – согласился Мак-Аллан, – тем более что для рассмотрения этого дела я располагаю временем, но оно все-таки ограничено, и чем больше мы его потеряем, тем труднее нам будет принять решение. Я, кстати, имею личные причины часто видеться с вами, причины, о которых, возможно, расскажу вам и которые, клянусь, служат исключительно вашим интересам. Я буду очень рад, если мсье Бартез, или мсье Фрюманс, или доктор, или они втроем смогут завтра прийти сюда вместе со мной, ведь я совершенно не собираюсь уговаривать вас втайне от них.

– Мои служебные обязанности не позволят мне вернуться сюда завтра, – сказал мсье Бартез, – и думаю, что господин доктор присутствует тут в качестве доброжелательного свидетеля, не более. Мадемуазель де Валанжи примет вас завтра и в любой последующий день, если сочтет это приемлемым. Но как преданный друг ее бабушки, я ставлю одно условие: вы ограничитесь тем, что повторите свои предложения, не требуя, чтобы мадемуазель де Валанжи взяла на себя какие-то обязательства в мое отсутствие, а она должна дать мне обещание ничего не решать окончательно без моего присутствия при составлении соглашения. Думаю, мсье Костель, мсье Фрюманс и мадам Женни согласятся со мной.

Мистер Мак-Аллан поспешно принял это условие, я также обязалась его соблюсти, и адвокат ушел вместе с доктором, спросив меня о том, когда состоится следующая встреча. Я назначила ее на двенадцать часов дня.

Как только мы с мсье Бартезом оказались наедине, он постарался развеять тень надежды, которая еще могла оставаться у Женни, Фрюманса и у меня.

– Пусть вас не вводит в заблуждение, – сказал он нам, – спокойный и даже холодный вид, который я вынужден был принять в присутствии вашего противника. В сущности, я считаю наше положение затруднительным, а путешествие, которое собирается предпринять Женни, сомнительным выходом из ситуации, и не могу ни посоветовать, ни принять его как возможную надежду. Кстати, оно продлилось бы дольше и было бы менее эффективным, чем судебное разбирательство. С сегодняшнего дня я обязываюсь сам проводить необходимые поиски, но было бы опрометчиво рассчитывать на чудо и отказываться от предложений, которые могут оказаться достойными. Все зависит от формы и причины этих предложений. Не возмущайтесь, мсье Костель, и вы, Люсьена, ничего не предрекайте. Я не могу пока понять причин, побуждающих вашу мачеху так дорого платить за ваш отказ от имени, которое вы можете носить, не причиняя ей никакого вреда. Тут кроется какая-то тайна, которую мы разгадаем, если будем внимательны и терпеливы. Если мы обнаружим, что за этим скрывается что-то оскорбительное для вас, я первый посоветую вам начать беспощадную борьбу. В противном случае долгом ваших друзей будет призвать вас как следует подумать и, возможно, уступить в удобный момент.

Фрюманс согласился с мсье Бартезом, и это повлияло на мнение Женни и мсье Костеля. Оба пообещали ждать озарения, которое Фрюманс обязывался искать, а мсье Бартез, по его мнению, уже угадывал.

– Послушайте, – сказал мне Фрюманс во время расставания, – я попытаюсь устранить некоторые сомнения, которые хочу пока что оставить в секрете, хотя мне кажется, что мсье Бартез их разделяет. Именно вам, мадемуазель Люсьена, надлежит стать такой же искусной, как мистер Мак-Аллан, и вырвать у него необходимые признания. Нужно узнать, ненавидит ли вас ваша мачеха, даже не будучи с вами знакомой, и узнать причины этой ненависти.

– Увы, Фрюманс, – ответила я, – я не чувствую себя достаточно ловкой для этого и боюсь теперь, что мистер Мак-Аллан слишком уж искусен.

– Слишком искусен? Ну нет, – продолжал Фрюманс. – Слишком большая искусность называется двуличностью, а мистер Мак-Аллан искренен, но ему ни к чему быть искренним настолько, чтобы выдавать секреты своих клиентов. Будьте столь же искусны, как он, то есть искренни, загоните англичанина в угол и дайте ему понять, что уступите лишь тогда, когда мотивы будут достойны вас.

– Но зачем же уступать? – сказала я Женни, как только мы с ней остались наедине. – Если у меня нет никаких законных прав, мне остается лишь смириться. Почему они хотят, чтобы я продала им имя, если считают, что оно мне не принадлежит? Продаешь только то, что является твоим: продать чужое добро – все равно что украсть, присвоить его себе. Понимаешь, Женни? А я совершенно не понимаю моей мачехи!

– Я твердо знаю, что это имя принадлежит вам по праву, – ответила Женни, – и понимаю: они не надеются, что отобрать его у вас будет легко. Но почему они на этом настаивают? Возможно, я догадываюсь, в чем причина. Вам неизвестна история вашего отца, я же ее знаю и вынуждена была скрывать ее от вас. Но теперь мне следует все вам рассказать, иначе вы пойдете по ложному пути. Давайте пообедаем, и я открою вам правду.

XLVII

После смерти бабушки мы с Женни всегда обедали вместе. Я не могла допустить, чтобы она стояла за моим стулом, и Женни, хоть и не без труда, согласилась сидеть напротив меня. Наша обычная трапеза была такой скудной, что мы сами себя обслуживали.

– Знаете ли вы, – спросила Женни, когда мы перешли к десерту, – почему ваш отец был маркизом, хотя его мать маркизой не была?

– Я думала, что бабушка была маркизой, но из осторожности скрывала свой титул во время Революции.

– Почему же тогда она не вернула его себе во время Реставрации, как сделали многие другие люди, которые как бы забыли о своих титулах во времена Империи?

– Не знаю, Женни. Бабушка не была тщеславной, вот и всё.

– Ваша бабушка ценила свое благородное происхождение. Не скажу, что это объяснялось тщеславием, но все аристократы это ценят, и именно потому, что мадам де Валанжи очень уважала титулы, она не захотела пользоваться тем, который ей не принадлежал.

– Так она не была маркизой?

– И ваш отец не был маркизом.

– Твои слова меня изумляют. Так почему же он присвоил себе этот титул?

– Господи! Ваш отец был эмигрантом. Он поступил так же, как многие другие люди, которые, имея лишь имя, добавили титул за границей, чтобы облегчить свое положение. Когда ваш отец женился на вашей матери, титул оказался как нельзя кстати. Она не могла похвастаться знатностью, но принесла ему некоторый достаток, который он промотал, и вот он оказался один – вдовец, бедняк и все еще якобы маркиз. Ваш отец был очень красив и галантен. Он сумел понравиться леди Вудклифф, богатой и знатной вдове, родственники которой потребовали, чтобы он доказал свое происхождение. Ваш отец этого сделать не смог. Он написал своей матери, попросив ее добиться, чтобы Белломбр, бывшее владение маркизов, род которых угас, снова стал маркграфством, принадлежащим ему. Тогда он звался бы маркиз де Валанжи-Белломбр, или просто маркиз де Белломбр. Он думал, что это возможно, – ваш отец сохранил дореволюционные представления. Мадам де Валанжи не стала этого делать. Она считала это смешным, поскольку не имела никаких родственных связей с бывшими владельцами Белломбра, и всё, что она могла предъявить Бурбонам, – это то, что Бонапарт убил обоих ее братьев, сражавшихся в английской армии. Мадам не хотелось об этом вспоминать. Она разделяла идеи своего мужа, который, как она говорила, «был немножко патриотом», а кроме того, заявляла, что честным именам не нужны титулы и она не испытывает необходимости добавлять себе благородное звание, будучи столь же благородной, как и любой человек в Провансе. Женитьба ее сына на леди Вудклифф состоялась, несмотря на сопротивление семьи этой дамы: леди Вудклифф любила вашего отца. Однако она, похоже, раскаялась в том, что вышла за него замуж: он слишком много тратил, и если не разорил ее, то лишь потому, что она одержала над ним верх и обходилась с ним довольно строго. Говорят, что это очень энергичная женщина, но ей так и не удалось добиться, чтобы ее благородные родственники называли ее маркизой. Они упрекали ее в мезальянсе, и она не простила мадам де Валанжи за то, что та не уступила ее желанию. Леди Вудклифф отказалась приехать повидаться с ней, и она же послужила причиной того, что ваш отец так и не решился открыто признать вас. Я догадываюсь, чего она хочет сейчас: ваш отец прозрачно намекал на это в письмах. Леди Вудклифф желает, чтобы ее старший сын стал маркизом. Она намерена добиться согласия короля Франции и не пожалеет на это денег. Она хочет, чтобы Белломбр стал владением ее сына, а когда ей удастся это осуществить, простит себя за то, что до недавнего времени была просто мадам де Валанжи. Вот почему она предлагает вам много денег за то, чтобы вы уехали отсюда. Леди Вудклифф думает, что если вы выйдете замуж под именем де Валанжи и получите в приданое свои владения в Белломбре, титул маркиза получит ваш муж. Ничем другим ее поведение я объяснить не могу.

– Ты, вероятно, права. Но эта женщина сумасшедшая, не так ли?

– Боже мой! Разве для того, чтобы объяснить половину происходящего на свете, не следует допустить, что причина всего этого в безумии? Вот почему нужно быть рассудительными и терпеливыми с людьми, чей ум болен.

– Да, Женни, ты права. Это напомнило мне о том, что я собиралась тебе сказать. Я прощаю твоего мужа. Ах, когда я думаю о том, что, если бы не он, я бы никогда с тобой не познакомилась, я готова поблагодарить его за неприятности, которые он нам доставил.

Женни обняла меня:

– Я слишком уж отрешенно относилась к тому, что вы можете оказаться в опасности. Возможно, если бы я пожертвовала своим мужем, у нас сегодня были бы доказательства.

– Ты исполнила свой долг, и за это я уважаю тебя в тысячу раз больше. Видишь ли, Женни, сегодня утром, встретив этого англичанина, я была потрясена, но после того как услышала, как ты читаешь свою и мою историю, обрела мужество. Ах, если бы я была твоей дочерью! Я гордилась бы этим.

– Не говорите так! Тогда вы не были бы внучкой мадам де Валанжи!

– Ты права, я должна дорожить именем, которое она передала мне с таким доверием, и вся моя благодарность должна быть направлена на этого ангела доброты. Что же касается титулов, я к ним так же равнодушна, как и она.

– Хорошо. Но имя бабушки должно быть для вас священно – вы не можете его продать. Пусть его отберут у вас силой, если захотят и смогут, но никто не сможет сказать, что его у вас купили!

– Дорогая моя Женни, – воскликнула я, – ты прочла это в моем сердце! Итак, решение принято, и если я не была резка с мистером Мак-Алланом так же, как аббат Костель, то лишь потому, что не хочу, чтобы люди подумали, будто мною движет досада и я желаю вызвать скандал. Ну, и кроме того, Фрюманс сказал совершенно справедливо: необходимо узнать, за что меня преследуют.

– Вас ненавидят из-за бабушки, которой не смогли отомстить при жизни, но пока что я не вижу, чтобы речь шла о преследовании, – это лишь проявление тщеславия. Вероятно, стало известно, что вы собираетесь выйти замуж за Мариуса.

– Как об этом могли узнать? До сих пор это было нашим секретом, поскольку письмо моему отцу так и не было отправлено.

– Вот именно! Кто-то в наших краях следит, доносит и, возможно, представляет в черном свете всё, что здесь происходит. Это было понятно из писем вашего отца к мадам де Валанжи, и ее это очень огорчало! Мсье Бартез, которому передали эти письма, возможно, знает об этой истории больше, чем говорит.

– Ты права. Очевидно, кто-то пишет обо мне гадости в Англию, и, возможно, они считают, что я недостойна носить то же имя, что и они!

– Не думайте так, – сказала Женни. – Что дурного можно о вас сказать?

Женни была оптимисткой, это был изысканный недостаток благородной натуры, вынесшей множество испытаний, но неизменно безмятежной. Ей удалось развеять мою тревогу и приобщить меня к удивительному спокойствию, которое было ей свойственно. Казалось, оно становилось сильнее в часы испытаний, а если Женни и случалось чувствовать восторг или негодование, то уже через минуту она принималась за дело, терпеливо и энергично.

– А что ты думаешь о Мариусе? – спросила я у Женни с улыбкой, когда она причесывала меня на ночь.

– О Мариусе? Я не хочу о нем говорить, – ответила она.

– Ну, в твоих устах это серьезное осуждение.

– Не принуждайте меня говорить о нем.

– Ну да. А тебе не кажется, что Мариус, воспитанный моей бабушкой и всем ей обязанный, должен был совершить безумный поступок и жениться на мне?

– Вы не дали ему времени на то, чтобы побороть свою трусость. Если бы вы сказали: «Мариус, я на тебя рассчитываю», он не решился бы противоречить аббату. Мсье Костель был неосторожен. К этому молодому человеку нужен другой подход.

– А! Так тебе хотелось бы, чтобы я дождалась, пока Мариус одумается и обретет мужество?

– Вы слишком требовательны. Берегитесь: в таком случае вам никогда не удастся быть счастливой! Вы хотите, чтобы люди моментально осознавали свой долг и исполняли его?

– А ты разве когда-нибудь колебалась, прежде чем исполнить свой долг, Женни? Разве не ты научила меня ходить быстро и прямо, так же как ты?

– Не у всех острое зрение и стремительные жесты. Рано еще осуждать этого ребенка. Кто знает, может быть, сегодня вечером он раскается, а завтра придет и скажет, что хочет вас спасти?

– Ах, Женни, я прошу Бога не внушать Мариусу этого благородного порыва! Ведь тогда мне, возможно, придется согласиться, поскольку я обязана спасти от оскорблений имя, которое передала мне бабушка.

– Послушайте, Люсьена, говорить это заставляет вас чувство досады? Скажите откровенно, вы уверены, что больше не испытываете дружеских чувств к Мариусу?

– Да, конечно, дружеские чувства я еще испытываю. Я прощаю ему то, что он эгоист и трус. Все-таки я уважаю его в других отношениях… Но…

– Но что? Вы не испытываете к Мариусу любви, это я отлично знаю, и мне всегда казалось, что вы не хотите ее узнать.

– Я действительно не хочу ее узнать. Это экзальтированное чувство, которого я боюсь… Но…

– Что за «но»?

– Ах, Женни, я не знаю, мне кажется, что дружба бывает разной. По-моему, если ты не любишь Фрюманса…

– Я не люблю его.

– Хорошо! Но твои дружеские чувства к нему основаны на полном доверии к его характеру, и такая дружба должна быть очень приятной!

– Да, это приятно, но вы мало встретите таких характеров, как у Фрюманса. Возможно, он уникален. Подумайте, ведь он жил не так, как другие, у него не было соблазнов. Он ничего не ждет от мира, и мир не вторгнется в его жизнь. Что же до вашего кузена, то, хоть я и не хочу, чтобы вы выходили за него просто из уважения, он, возможно, заслуживает того, чтобы остаться вашим другом. Однако он видит вокруг себя много примеров честолюбия; возможно, ему дают плохие советы…

– Давай поговорим о Фрюмансе. Почему ты не испытываешь к нему любви?

– А почему вы считаете, что я должна любить, вы, осуждающая любовь как безумие? Позвольте, милая, быть мне столь же рассудительной, как вы.

Было уже поздно, я устала и к тому же знала, что, когда в разговоре затрагивались некоторые темы, душа Женни закрывалась, как книга.

XLVIII

На следующий день, в полдень, я удивилась, увидев, что мистер Мак-Аллан пришел к нам пешком.

– Я не приехал из Тулона, – сказал он мне. – Подумал, что это слишком далеко и, чтобы часто общаться с вами, я буду вынужден терять время, да и глазам моим вредна дорожная пыль. Я воспользовался гостеприимным приглашением доктора Реппа и поселился у него, ведь это единственный дом недалеко от вас.

Женни слегка нахмурила брови, и это натолкнуло меня на мысль, что наш противник поселился у нашего весьма равнодушного друга, имеющего очень ненадежную подругу. Я невольно спросила у мистера Мак-Аллана, познакомился ли он с мадам Капфорт.

– Да, – ответил он без промедления. – И был наказан за свои грехи: мне пришлось провести вечер с этой льстивой особой и ее удивительной дочерью.

– Чем же удивляет вас Галатея?

– Всем. Но я надоедаю вам своим присутствием не для того, чтобы говорить о ней. Я явился, чтобы быть в вашем распоряжении.

Женни незаметно вышла. Она надеялась, что, оставшись со мной наедине, мистер Мак-Аллан охотнее расскажет о том, что советовал мне выведать у него Фрюманс, но передо мной был крепкий орешек, а я была совершенно не способна к дипломатии. Ни вкрадчивость, ни настойчивость не могли пробить броню мистера Мак-Аллана, а хуже всего было то, что, казалось, он вовсе и не хитрил.

– Почему, – сказал он мне после нескольких бесполезных вопросов с моей стороны, – вы хотите узнать мотивы маркизы де Валанжи? Мне не было поручено вам их объяснять. Мы с вами должны принять сложившуюся ситуацию, а поскольку я не позволяю себе спрашивать у вас отчета в ваших чувствах и представлениях о моей клиентке, то не считаю себя обязанным говорить с вами о ней, иначе чем о факторе, противодействующем будущему, о котором вы мечтали.

Улыбнувшись, я заметила Мак-Аллану, что это не то, что он мне обещал, заявив, что будет в моем распоряжении.

– Я рассчитывал, – ответил мистер Мак-Аллан, – что ваши распоряжения не будут противоречить моим обязательствам. С такой особой, как вы, невольно рассчитываешь на доверительные отношения. Отдавая себя в ваше распоряжение, я не думал, что подвергаюсь угрозе изменить своему долгу.

– И я надеюсь, что вы не ошиблись. Но я ведь думала, что ваш долг – открыть мне правду. Приехали ли вы сюда как посланник мира, чтобы сказать мне: «Считая, что вы не имеете права отбирать у нас права наследования, мы сжалились над вашей бедностью и, уважая привязанность, которую испытывала к вам мадам де Валанжи, предлагаем вам средства к существованию»? Или же с высоты своего высокомерия и презрения вы явились, чтобы сообщить мне следующее: «Мы не хотим признавать ваши права, но, чтобы не ввязываться в сражение, заплатим любую цену за ваше отречение, заботясь о вашем прошлом не больше, чем о будущем»?

– Я думаю, – ответил мистер Мак-Аллан, – что верна первая версия, поскольку именно в таких выражениях я собираюсь составить текст нашего договора, если вы на это согласитесь.

– Вы говорите, что эта моя интерпретация удачна. Но можете ли вы поклясться, что она истинна?

– А вы, мадемуазель, можете ли поклясться мне, что если она истинна, то вы не будете отвергать мои предложения?

– Вы знаете, что я не могу ответить вам, не узнав прежде мнения своих советников.

– А я точно так же не могу ответить вам, не получив от вас обещания.

– Вижу, – сказала я, – что мы с вами попали в порочный круг и вы играете на моем простодушии. Это не очень достойная победа, мистер Мак-Аллан! Вам, вероятно, приходилось в своей жизни выполнять более почетные и более сложные задания! Ну что ж, скажу вам, что я думаю об этой ситуации. Я не только являюсь препятствием для осуществления планов, мне неизвестных, но, кроме того, также по неизвестным мне причинам, эти люди стыдятся родственных связей со мной, и мне кажется, что если бы я приняла… если я приму ваше предложение, они придут в восторг от моего унижения и алчности.

Я говорила с бóльшим волнением, чем намеревалась. Мистер Мак-Аллан наблюдал за мной, и я не смогла скрыть от него свое возмущение. Я отдернула руку, которую он хотел пожать, и выказанное им по этому поводу удивление поразило и немного обидело меня.

– Ну что ж, – сказал англичанин, и мне показалось, что он тоже несколько взволнован, – я вижу, что вы не согласны. Возьмите неделю на размышление, посоветуйтесь с мсье Бартезом, который хочет, чтобы вы согласились.

– Вы ничего не знаете, сударь, о том, что думает мсье Бартез.

– Простите, но мсье Бартез решителен, честен, осторожен и довольно силен, однако он прислушивается к своей совести. Только люди, лишенные убеждений или очень поверхностные, могут скрывать свои чувства от внимательного глаза. Мсье Бартез знает, что вы бессильны перед законом, и если бы он сейчас был здесь, его бы обеспокоила ваша резкость. А сейчас я попрощаюсь с вами, чтобы вы по неосторожности не сожгли свои корабли.

– Ну что ж, то, что вы делаете, не делает вам чести, – сказала я, не обращая внимания на его поклон. – Вы обрекаете меня на неделю напрасных тревог, хотя могли бы уже сейчас дать пищу для серьезных размышлений. Мне, безусловно, следует выполнить какой-то долг. Не существует серьезных ситуаций, которые не обязывали бы нас к чему-нибудь. Отчего же необходимо, чтобы я не знала, в чем заключается моя обязанность, ведь я хочу лишь узнать и исполнить ее? Неужели я беспомощный ребенок, способный подписать договор о собственном унижении или разорении, не понимая, что он делает? Должна ли я, следуя советам светского благоразумия, принять деньги и потерять свое имя или мне необходимо, положившись на свою гордость, бороться за его сохранение с таинственными и, возможно, беспощадными проявлениями враждебности? Как, я так ничего и не узнаю и лишь какое-то положение закона, свидетельствующее в мою пользу или против меня, будет руководить моим разумом и совестью? Нет! Я уже не ребенок. Со вчерашнего дня мне кажется, что я обрела силу и мужество зрелой женщины. Скажите мне, что во имя чести от меня требуют огромного самопожертвования – я уверена, что в состоянии его совершить; или что вследствие какой-то невероятной ненависти меня хотят растоптать – я чувствую в себе достаточно сил, чтобы этому противостоять. Но не говорите мне, что я в опасности и что для того, чтобы спастись, мне придется выбирать между позором и нищетой, ибо я считаю, что не заслужила позора и не намерена терпеть нищету.

– Ну что ж, мадемуазель Люсьена, – сказал мистер Мак-Аллан, явно растроганный моим отчаянием, – я более не советую вам ждать неделю, а прошу дать неделю мне. Я сделаю все возможное, чтобы изменить тяжелую ситуацию, в которой вы очутились, и надеюсь, что вернусь с предложением, на которое вы сможете согласиться.

– Недели недостаточно, – ответила я, – на то, чтобы сюда, в глухой уголок Франции, пришел ответ из Англии.

– Возможно. Но я все же напишу, а после этого, вероятно, воспользуюсь своими чрезвычайными полномочиями. Но прежде чем я с вами расстанусь, не позволите ли вы мне увидеть очень странное и живописное место, которое, как мне сказали, входит в состав Белломбра?

– Это Зеленый зал, – ответила я. – Я отведу вас туда, ведь сейчас вода поднялась и это место опасно для тех, кто там не бывал.

– Нет, позвольте мне взять проводника.

– В это время вы его не найдете.

– Тогда мне придется отказаться… Поверьте, для этого нужно много мужества. Прогулка с вами меня очень привлекает, но вы ведь сочли бы меня невоспитанным, если бы я согласился, не так ли?

– Ничего подобного, ведь я сама предложила вас проводить.

– Тогда я уступаю.