Текст книги "Избранные произведения. Том 5"

III

Полевой госпиталь размещался в трёх просторных двухэтажных домах. Раненые занимали два из них; в третьем, поменьше, помещались врачи, сёстры и канцелярия госпиталя. Санитарные автомашины и повозки, привозившие с переднего края раненых, останавливались перед одноэтажным флигельком. Здесь был приёмный покой. Санитары осторожно снимали раненых с машин и повозок и переносили их в приёмную.

Иногда машины приходили в госпиталь сильно помятые, с разбитыми стёклами. Нередко санитары уносили на носилках вместе с ранеными и шофёра.

На переднем крае бои с каждым днём ожесточались. По возрастающему притоку раненых можно было догадываться, насколько крупные силы сталкивались с обеих сторон. Все уголки приёмного покоя были заполнены ранеными. Одни тихо стонали, другие кричали в голос. Многие, намучившись, лежали безмолвно, с остановившимся, мутным, устремлённым в потолок взглядом. И не понять было – не то они не в силах закрыть глаза, не то боятся, что если веки их сомкнутся, то уж навсегда.

Первые дни пребывания в госпитале были особенно трудными для Газинура. Жизнерадостный, здоровый, не знавший дорогу в больницу, он был потрясён окружающей обстановкой. Газинур попал в госпиталь, ещё не пройдя через фронт. Муки раненых так жестоко бередили его сердце, что он готов был отдать им своё дыхание, всю свою кровь, если бы это могло спасти им жизнь. Но со временем Газинур стал понимать, что раненым неприятна эта жалость, что, даже будучи прикованы к койке, они жалеют об одном – что мало успели побить врага. И с каждым днём у санитара Гафиатуллина лишь усиливалось острое чувство стыда и неудовлетворённости оттого, что он, здоровый парень, всего лишь обслуживает людей, уже проливших свою кровь за родину.

Екатерина Павловна взяла Газинура к себе – она была начальником госпитальной аптеки. Обязанности Газинура были самые разнообразные. Прибывали медикаменты с базы – он бегом перетаскивал ящики на «склад» – в тёмный чулан – и там со всей осторожностью раскладывал лекарства по полкам. Он подметал полы, убирал мусор, помогал переносить раненых. Во дворе Газинур выкопал глубокую щель – убежище на случай воздушного налёта, перекрыл его прочным накатом из брёвен и камней. Бывал и за ездового. Но всего этого было мало для его неутомимой натуры. Он то и дело забегал спросить, нет ли ещё каких заданий.

Помощницы Екатерины Павловны, Галя и Нина, охотно поручали ему взвешивать на аптечных весах лекарства, растирать порошки, кипятить воду, мыть склянки в белом эмалированном тазу.

С появлением Газинура строгие своей тишиной, прохладные комнаты аптеки стали как-то уютнее и теплее: то он что-то напевает по-татарски либо по-русски, – а руки всё так же проворно делают своё дело, – то вдруг ввернёт забавное словечко.

Наслушавшись татарских песен, Нина попросила Газинура научить её говорить по-татарски. Коверкая ударения, девушка добросовестно повторяла за Газинуром пять татарских слов: «Газинур, шадрам, мин сине яратам»[31]31
  «Газинур, рябенький мой, я тебя люблю».


[Закрыть]. Потом все от души смеялись, узнав, что это значит по-русски.

С Мисбахом, которого назначили в перевязочную, и с Газзаном, который целыми днями носил раненых, Газинур виделся редко. Служба у них была хлопотная и нелёгкая. Но стоило землякам встретиться – и сейчас же завязывался разговор о доме, о далёком родном колхозе. Что-то там нового, в их «Красногвардейце»? Теперь, наверное, и Ханафи-абы уже взяли в армию. Узнать бы, как справились с уборкой… Все трое уже отослали в деревню по два письма, но ответа пока не приходило.

Враг, должно быть, засёк местоположение госпиталя – начались непрерывные воздушные налёты. Уже дважды были пожары – сгорели дровяные сараи. Судя по рассказам раненых, положение на фронте было трудное. Наши отошли на новый рубеж. Орудийные залпы всё явственнее докатывались до госпиталя. Газинур с болью и нарастающей тревогой вглядывался в лица прибывающих с фронта раненых: он искал среди них товарищей, земляков, вместе с ним ехавших на фронт. Но пока никого здесь не встретил, и хотя знал, что на Карельском фронте не один госпиталь, не одно направление, всё же успокаивал себя: «Нет, не успели они ещё вступить в бой».

Однажды во дворе его остановил Мисбах.

– Нашего парня привезли, – сказал он огорчённо. – Сына исаковского ветфельдшера Григория Ивановича помнишь?

– Где? – спросил побледневший Газинур, и перед его глазами встал сухонький хлопотливый старичок. «Бедняга, и не знает ещё ничего… единственный ведь сын…»

– В первый корпус отнесли. Оперировали. Руку ему оторвало… Состояние тяжёлое…

Газинур в белом халате сидит у изголовья раненого. Какие у него тёмные круги под глазами! Губы почернели… Давно ли они покидали родные места, вместе, в одном эшелоне, ехали на фронт… Газинур до сих пор ещё и не нюхал передовой, а он уже получил боевое крещение и вот лежит теперь раненый. Газинур не знал, с чего начать разговор. Спросить, как земляк себя чувствует? Не нужно ли табаку? А может, тайком от врача и сестры принести ему «голубиного молока»? Газинур обстряпает это в мгновение ока. Но разве это самое важное? Спросить, как там, на фронте? А если земляк скажет: «А почему ты сам-то здесь торчишь? Уж не думаешь ли, молодчик, отсидеться за чужой спиной?»

Но исаковский парень был далёк от таких мыслей. Наоборот, служащие госпиталя вызывали у него лишь чувство уважения и благодарности. Газинур же был ещё вдобавок и земляк. Раненый сам заговорил о фронте.

– Ты, верно, помнишь гармониста в эшелоне, у него ещё два ордена… – сказал он, подложив здоровую руку под голову. – Забирова, нашего бригадира МТС? Вот, понимаешь, геройский парень! Он был нашим помкомвзвода. Но мы называли его по-старому – бригадиром. Да… Сидим мы в окопе. Вдруг финские танки. Прямо на нас идут… Земля дрожит… За танками ползут финские автоматчики… Наши орудия и пэтээровцы по танкам. Подожгли один… ещё… А остальные прут и прут. Кажется, сейчас вот сомнут нас… Волосы у меня дыбом встали, парень. Наши орудия уже перестали стрелять – танки у самых окопов, того и гляди, снаряд угодит в своих. Тут – мы и глазом не успели моргнуть – наш помкомвзвода, бригадир-то, взял в руки по гранате, вылез из окопа и пополз навстречу головному танку. Мы не сразу даже поняли, что к чему. Танк был в считанных шагах, когда бригадир поднялся и метнул гранату. Прямо в башню! Танк взревел, но не остановился. Мы думаем: сейчас помкомвзвода метнёт другую. Смотрим – нет! Встал бригадир, сам шатается, прижал левой рукой гранату к груди – и к танку, а правая рука, видать, поранена, висит, как плеть. Рота так и замерла, даже стрельбу прекратила. На смерть идёт человек!.. Ещё четыре-пять шагов – и танк раздавит его и сам взорвётся. Ну, тут выстрелил один наш пэтээровец – и танк сразу стоп…

– А бригадир-то жив? – едва выговорил Газинур, у него перехватило дыхание.

– Здесь… Нас в одной машине привезли… Эх, родной, знал бы ты, что там делается! Лес горит… Земля горит… Фронт, словно сито веялки, туда-сюда: то они лезут в атаку, то мы контратакуем…

– Словно сито веялки, говоришь? – повторил за ним Газинур.

– Ну да. Окопы по нескольку раз переходят из рук в руки.

Это неожиданное сравнение напомнило Газинуру, как радовался он новой веялке, как позже сгорела она от удара молнии, как он плакал, стоя перед её металлическим остовом, как Гали-абзы спросил его: «Сожгли, говоришь, новую веялку, Газинур?» Всё это с быстротой молнии пронеслось в голове Газинура, и он тягостно вздохнул. Сном кажется мирная их жизнь в далёком «Красногвардейце»…

Расспрашивая о земляках, Газинур спросил раненого о Салиме Салманове.

– Не попадался тебе? Из нашего колхоза… Его эшелон шёл следом за нашим.

– Какой это Салманов?

– Да наш бывший ветфельдшер. Григорий Иванович его знает.

– Нет, не довелось. Там, брат, иной раз такое творится, что и встретишь – не узнаешь.

Газинур оставил земляку папирос и, пообещав прийти ещё, пошёл разыскивать Исхака Забирова. Но ему так и не удалось увидеть его: бригадира уже отвезли на станцию…

IV

Вражеская авиация беспрерывно бомбила наши склады. Не стало хватать медикаментов. Начальник госпитальной аптеки Бушуева сбилась с ног, добывая лекарства. Мучила и душевная тревога: от Володи по-прежнему не было вестей. Екатерина Павловна похудела, осунулась. Она передумала всякое. Иногда ночами, не стерпев душевной боли, закусив краешек подушки, плакала.

Сегодня чуть не с рассветом уехала на базу, вернулась поздно вечером, совершенно измученная, ни с чем. Прямо из машины Екатерина Павловна отправилась к начальнику госпиталя.

Начальник госпиталя, уже седеющий, пожилой человек, решительно заявил:

– И всё же медикаменты надо найти! Чего бы это ни стоило. Мы не можем оставлять раненых без помощи. Я сам возьмусь за это дело. Но не надейтесь только на меня, примите все возможные меры!

– Понимаю, – сказала Бушуева и вышла.

В аптеке, бессильно опустившись на стул, она сдёрнула с головы пилотку и облокотилась на подоконник. Каштановые волосы в лучах солнца отливали золотом.

– Девушки, срочно разыщите Газинура, – Екатерина Павловна устало закрыла глаза.

Газинур явился тотчас.

– Слушаю, Катя Павловна.

Газинур никак не мог сменить тёплое, связанное в его представлении с популярной русской песенкой имя «Катя» на холодное, официальное «Екатерина». Девушки обычно подсмеивались над этой его привычкой, не могла сдержать улыбки и Екатерина Павловна. Но сегодня, все оставались серьёзными. Как только Газинур вошёл, Бушуева быстро поднялась со стула.

– Дорогой Газинур, мы остались без медикаментов. Нашу базу разбомбили… – Екатерина Павловна тяжело вздохнула. – Километрах в двадцати отсюда, в лесу, в карельской деревушке, стоит госпиталь соседней армии. Они обещали нам дать кое-что из медикаментов. Но вот беда – с часу на час они тронутся. Передислокация. Тебе задание: сейчас же поезжайте с Николаем туда. Он дорогу знает. Вот записка, покажешь кому следует. С пустыми руками не возвращайся. А я опять на базу, – может, успели что-нибудь подбросить…

Газинур смотрел на Екатерину Павловну большими чёрными глазами, в которых сейчас не выражалось ничего, кроме решимости исполнить поручение, чего бы это ему ни стоило.

– Есть пустым не возвращаться! – сказал решительно Газинур и, одним движением сбросив халат, взял стоявшую в углу винтовку и побежал к машине, ждавшей его на изрытом бомбами дворе.

Шофёр Николай, широкоплечий молодой кадровик с коричневатым, обветренным лицом, сидел наготове в кабине.

Тяжело кренясь то в одну, то в другую сторону, машина выбралась со двора на шоссе и сразу дала полный ход. Скоро пыльные улицы Суоярви остались позади. Не уменьшая скорости, свернули с большака в лес, на просёлок.

День был безоблачный. Через дорогу протянулись тени от деревьев. Веял душистый прохладный ветерок. Сначала ещё попадались встречные машины и подводы – поблизости располагались тылы других наших частей. Но стоило отъехать семь-восемь километров – дорога опустела. Николай гнал машину на предельной скорости, прищуренные глаза его зорко ощупывали местность, мускулы лица напряглись. Николай хорошо знал тактику финнов ещё по 1940 году. На таких пустынных лесных просеках можно наткнуться на мелкие, сброшенные с воздуха группы вражеских десантников. Они занимаются тем, что подкарауливают отдельные подводы, машины, оторвавшихся от своих частей солдат-одиночек. Но пока в лесу было спокойно.

– Екатерина Павловна сказала, что госпиталь уже переезжает? – заговорил Николай.

– Да, не опоздать бы.

Николай нажал на педали. Долгое время ехали молча.

Но Газинур не любил молчания.

– Николай, ты сам откуда? – не выдержал он.

– С Дальнего Востока, из Комсомольска, – не сразу ответил Николай.

– А, из города молодёжи?

Город молодёжи! В другое время Николай подробно рассказал бы, как они штурмовали непроходимую тайгу, по которой никогда не ступала нога человека, сколько тысяч кубометров земли вынул хотя бы его, Николая, экскаватор на том самом месте, где возник Комсомольск.

Дорога пошла под уклон. Лес поредел, а дальше и совсем отступил от дороги. Впереди блеснула голубоватая полоска реки.

– Мост…

Николай остановил машину, тщательно осмотрел мост: всё было в исправности.

Машина снова летит по ровной дороге. Лес по сторонам то приближается, то снова отдаляется. В эти минуты внимание не так напряжено, и Николай тоже не прочь поговорить.

– А ты из каких мест будешь, Газинур?

Газинура и в армии звали всё больше по имени, лишь в официальных случаях обращались по фамилии.

– Я?.. Из Бугульминского района Татарстана, из колхоза «Красногвардеец».

– Хорошее название у вашего колхоза.

– Он и сам неплохой! Всегда шёл первым в районе…

– Небось фельдшером в колхозе работал?

Газинур улыбнулся. Сразу вспомнился Салим. Где, интересно, этот «лошадиный доктор»?

– Нет, я простой колхозник, – сказал он не без гордости. – Если не считать, что лечил кое-когда лошадей, с медициной никаких дел в деревне не имел.

– Вот как! А я почему-то думал, что ты фельдшер.

Снова дремучий бор стиснул с обеих сторон дорогу, а вдали, казалось, сомкнулся сплошной стеной. Николай умолк.

Газинур краешком глаза заметил на правой руке Николая наколотую тушью надпись: «1913». Значит, они ровесники, значит, во время Октябрьской революции, когда отцы их и братья боролись с оружием в руках, им было по четыре года. А теперь они сами солдаты!

Стремительно мчавшаяся машина как бы заставила лес разомкнуться, снова кругом посветлело. И с лица Николая тоже сошла мрачноватая хмурь.

– Вы с Екатериной Павловной и раньше были знакомы?.. Она замужем?

В голосе Николая Газинур уловил оттенок повышенной заинтересованности.

– К сожалению, да. Так что ты немного опоздал, парень. С её мужем я работал в леспромхозе в Соликамске. Володя Бушуев был у нас лучшим лесорубом.

– А где он сейчас? – голос Николая звучал уже суше.

Газинур улыбнулся.

– Здесь, воюет. Екатерина Павловна очень волнуется за него. Как привезут новых раненых, себя не помнит, бежит смотреть.

– Ну, тогда мне всё понятно, – спокойно произнёс Николай. – А то я не мог понять, с чего она так нервничает. А насчёт опоздания – ерунда. У меня своя девушка есть, ни на кого не променяю.

Неожиданно на склоне горы показалась большая деревня, как будто совершенно безлюдная.

– Неужели уехали? – встревожился Газинур.

Выскочили на окраину деревни – пусто, тишина. «А может, всё же кто-нибудь остался?» – мелькнула у Газинура слабая надежда.

В глубине больничного двора, под деревьями, замаскированная хвойным лапником, стояла одинокая полуторка. Едва Николай притормозил возле неё, из дома на противоположной стороне улицы выбежал довольно полный капитан.

– Наконец-то! – сказал он, прочитав протянутую Газинуром записку. – Битый час ждём. Ещё несколько минут – и тронулись бы. И так, сами видите, все уехали. Мы одни остались. Тут перед вами над деревней кружил самолёт. Поглядывайте на обратном пути. За каждой машиной, как коршуны, гоняются, прямо на бреющем…

С молниеносной быстротой перенесли груз из одной машины в другую, попрощались и разъехались в разные стороны.

Газинур бросил взгляд на спидометр. Стрелка спидометра дрожала на последнем деленьице шкалы. И всё же думалось, что они едут слишком медленно.

– Коля, друг, гони своего аргамака! – повторял он.

Когда уже больше половины пути осталось позади, в воздухе послышался характерный звук приближающегося самолёта. Газинур ещё не умел различать самолёты противника по шуму моторов.

– «Мессер»! – сразу узнал Николай и прибавил газу.

Машина бешено понеслась, подпрыгивая на ухабах. Брови Николая сдвинулись, всем телом он устремился вперёд. Не первый уже раз уходит он от преследующего самолёта.

По обеим сторонам узкой дороги полные водой кюветы, свернуть некуда. Вот фашистский самолёт догнал их и, спланировав, открыл огонь из пулемёта. Видно, как впереди врезаются в землю пули, с сухим треском обламываются, падают в кювет, будто срезанные, сучья.

«Мессер» с угрожающим рёвом нависал всё ниже. Вдруг полетела разбитая вдребезги правая фара. В ту же секунду Николай резко дёрнул ручку тормоза – машина чуть не перевернулась. У Газинура из глаз искры посыпались – с такой силой стукнулся он лбом о винтовку.

Самолёт с воем пронёсся над ними. Николай бросил свирепый взгляд ему вдогонку и тронул машину.

«Мессер», укрывшись за облаками, развернулся и возобновил преследование. Николай погнал машину на предельной скорости, а когда самолёт настиг его, снова круто затормозил, обманув фашистского лётчика ещё раз. Но одна из сыпавшихся ливнем пуль угодила в стекло кабины. Осколки вонзились в лицо Николая и поранили оба глаза. Он закрыл лицо руками, из-под ладоней тотчас побежали струйки крови. Газинур отделался лишь царапинами на руках и на левом ухе.

– Коля!.. – произнёс он с испугом.

Затем опрометью кинулся в крытый кузов полуторки и, достав из ящика вату и марлю, перебинтовал Николаю голову.

– Папиросу! – попросил Николай.

Газинур сунул ему в рот папиросу и зажёг спичку. Окровавленные руки Николая дрожали.

– Сейчас небось снова налетит, сволочь!..

Но в воздухе было тихо. Видимо, гитлеровец решил, что покончил с машиной.

Газинур растерялся. Что делать? Бросать машину и добираться к госпиталю пешком с раненым Николаем? А медикаменты?.. Может, добежать до госпиталя самому, а Николая пока оставить в машине? Нет, и так нельзя. Мало ли кто бродит в лесу в это время…

Пока Газинур собирался с мыслями, Николай на ощупь проверил руль, рычаги.

– Газинур, посмотри: мотор исправен?

– Вроде в порядке.

– А машина как стоит?

– Почти поперёк дороги, чуть не скатилась передними колёсами в канаву.

Когда Николай сказал, что сам доведёт машину до места, Газинур оторопел. Николай, должно быть, почувствовал состояние товарища, побледневшие губы его раздвинулись в улыбке.

– Не возвращаться же с пустыми руками, без медикаментов. Ты только говори мне, когда поворот направо, когда налево. А дорогу я представляю себе. Ничего…

Всего труднее было вырулить машину на наезженную колею. Николай проделал это с большой осторожностью. Он подал машину немного назад. Потом осторожно повернул передние колёса. Наконец машина встала посредине дороги.

– Ну как?

– Точно посредине, – заверил Газинур.

Покачиваясь, машина медленно тронулась с места.

– Правее…

– Левее…

Газинур указывал путь, а Николай, неестественно вытянувшись, вёл машину вперёд. Напряжение его было столь велико, что временами он забывал даже о своих ранах.

Добирались до госпиталя долго. Екатерина Павловна давно уже с тревожным нетерпением поджидала их у ворот. Увидев в разбитой кабине шофёра с забинтованной головой, она испуганно метнулась к машине.

– Привезли! – открыв дверцу кабины и помогая Николаю выбраться, доложил Газинур.

V

Всё утро Газинур ходил под впечатлением событий вчерашнего дня. Перед глазами неотступно стоял бригадир МТС Исхак Забиров: с прижатой к груди гранатой он устремился навстречу танку, который несётся с бешеным, казалось бы, неудержимым напором. Рядом с Забировым вставал Николай. Ещё вчера шофёр Николай был для него просто хорошим русским парнем, с которым они бок о бок, в одной кабине поехали выполнять очередное задание Кати Павловны. Скажи кто-нибудь тогда, что Николай способен на геройский поступок, Газинур не очень бы и поверил. А вчера он сам видел, как Николай, несмотря на нестерпимую боль и забинтованные глаза, вслепую довёл машину до госпиталя, – ведь это десять километров по размытой, ухабистой дороге.

Откуда у этих обыкновенных, простых людей столько выдержки, настойчивости, мужества?

А что бы делал на их месте Газинур? Хватило бы у него самоотверженности, находчивости на подобный подвиг? Нет, наверное. Ведь когда Николая ранило, Газинур, здоровый, зрячий, и то растерялся. Значит, не хватает ему настоящей закалки. «Что ж, будем закаляться! Крылья у орла крепнут в полёте, а ты, Газинур, ещё только начинаешь летать».

Но сегодня денёк выпал такой, что Газинуру не только сосредоточиться на своих мыслях, но и в столовую сбегать было некогда.

После двухнедельных кровопролитных боёв финские и немецко-фашистские войска прорвали фронт. Едва весть об этом дошла до госпиталя, появились вражеские самолёты. Сбросив на госпиталь несколько бомб, они повернули к железнодорожной станции.

А через час из штаба армии был получен приказ о срочной передислокации. Начальник госпиталя тут же собрал всех врачей и командиров. К переезду приступили незамедлительно. В первую очередь надо было перевезти раненых. Их отправляли на станцию в санитарных автобусах, на грузовиках, на подводах. Легко раненные шли пешком в сопровождении сестёр. А с переднего края всё время прибывали новые партии раненых. Тех, кто нуждался в неотложной помощи хирурга, тут же клали на операционный стол.

В последние дни вражеская авиация непрерывно бомбила железнодорожную станцию и повредила в нескольких местах пути, вследствие чего в госпитале скопилось много раненых. К моменту получения приказа о передислокации путь был, правда, исправлен. Эшелон стоял наготове в нескольких километрах от станции.

Газинур помогал перетаскивать на носилках раненых. С только что прибывшей с переднего края машины его окликнул немолодой боец:

– Товарищ санитар, у вас есть врач Бушуева?

– Есть, – ответил Газинур.

– Ей привет от лейтенанта Бушуева. Он с последней группой остался прикрывать наш отход. Когда меня ранили, он ещё был жив. Сейчас – не знаю…

– Погодите, я позову Катю Павловну, – сказал Газинур.

Но начальник госпиталя тут же отправил машины на станцию.

– Быстрее оборачивайтесь! – приказал он шофёрам.

Едва машины тронулись, как за Газинуром прибежала Нина – его вызывала Бушуева.

Екатерина Павловна укладывала в ящики медикаменты. Галя помогала ей. Взглянув на Екатерину Павловну, Газинур понял, что на душе у неё очень тяжело.

Когда начальник госпиталя сообщил, что фронт прорван, в глазах у Екатерины Павловны потемнело. «Володи больше нет», – подумала она. Ещё в мирные дни, когда, случалось, разговор заходил о возможной войне, Владимир как-то весь сразу суровел. «Враг сможет пройти разве только через наши трупы», – говорил он, и Екатерина Павловна знала, что так оно и будет.

Чтобы не показывать своих слёз, Бушуева отвернулась. Не время сейчас отдаваться личному горю. Сейчас надо думать о том, как без промедления перевезти на станцию аптеку. Не оставить ни метра бинта, ни кусочка ваты, не говоря уже о лекарствах. Но как это сделать? До эшелона несколько километров. Конечно, не будь ранен Николай, специально прикреплённый к аптеке, всё было бы проще. А теперь ни шофёра, ни машины – она, оказывается, повреждена очень серьёзно.

– Газинур, – сказала Бушуева, поднявшись ему навстречу, – мы тоже должны перебираться. Но машины у нас нет, а имущества, сам видишь, как много. Начальник госпиталя обещал дать нам одну подводу. Ты быстренько разыщи её.

– Это можно, – сказал Газинур с виду беззаботно и даже весело, хотя отлично понимал, что одной подводой им не обойтись.

– Идите, Газинур. – И, повернувшись к девушкам, Екатерина Павловна добавила: – Укладывайте получше, чтобы не побилось в дороге.

Газинур почему-то медлил уходить. Екатерина Павловна, взяв из шкафа большую бутыль с лекарством, посмотрела на него через плечо.

– Что ещё, Газинур?

– Да вот, Катя Павловна… Володя передал вам привет.

– Володя?! – вскрикнула она и пошатнулась, едва не выронив из рук стеклянную бутыль. – Жив, значит? Где же он? Где человек, который передал?..

Волнуясь, Газинур повторил то, что слышал от раненого солдата, но, чтобы не тревожить Екатерину Павловну, умолчал о том, что Бушуев остался в арьергардной группе прикрывать наши отходящие части.

Подняв на Газинура полные благодарности глаза, Екатерина Павловна сказала:

– Спасибо тебе… – словно он сам принёс ей этот привет с переднего края.

Газинур стрелой вылетел из комнаты.

Девушки с привычной быстротой упаковывали медикаменты в ящики, в мешки. Когда Газинур вернулся, Екатерина Павловна заносила в книжечку количество получившихся мест.

– Есть! – воскликнул он. – И лошадь, и машины!

– Машины? – удивилась Бушуева.

– Не имей сто рублей, а имей сто друзей. У меня, Катя Павловна, ста рублей нет, зато сто друзей найдётся, – не отвечая прямо, балагурил Газинур.

И действительно, у него было немало приятелей среди госпитальных шофёров, они охотно отозвались на его просьбу. Газинур быстро рассовал по машинам аптечное имущество, мешки пристроил в изголовье, ящики – в ногах у раненых. Всё, что не удалось втиснуть в санитарные машины, Газинур перевёз на лошади. Аптека закончила погрузку даже раньше других отделов госпиталя.

Но Газинур на этом не успокоился. Он деятельно помогал переносить раненых в вагоны. В госпитале ещё оставались врач-хирург, сестра и несколько санитаров. Начальник послал за ними Газинура.

– Гафиатуллин! Одна нога здесь, другая там! – сказал он, беспокойно поглядывая в синее безоблачное небо.

Вскоре машина уже въезжала в ворота госпиталя. Почти в ту же минуту в воздухе послышался шум моторов. Пристроив машину в тени, шофёр и Газинур укрылись в щели.

Одна бомба разорвалась возле флигеля, где была операционная. Другая разнесла первый корпус. Остальные упали где-то в стороне.

Когда оглушённые, обсыпанные землёй Газинур и шофёр выбрались из щели, почти все здания госпиталя пылали.

Шофёр кинулся спасать машину, Газинур побежал к охваченному огнём флигелю. Вдруг оттуда с чёрного хода выскочил с непокрытой головой и окровавленным лицом санитар.

– Там врач и сестра остались! – крикнул он. – В операционной…

Проникнуть во флигель через заднюю дверь было уже невозможно. Кто-то, – Газинур не успел приметить, кто, – забрался туда через выбитое окно. И Газинур бросился к окну. Густой, едкий дым наполнял комнаты. У входа в операционную он увидел Газзана, тот с трудом шагал навстречу Газинуру, держа на руках тело врача.

– Там ещё сестра Тамара… с мальчиком! – крикнул он на ходу.

На полу в операционной, раскинув руки, лежала вся в крови сестра. На столе стонал мальчик лет двенадцати.

Газинур взял его на руки. Подоспевший санитар поднял сестру. Пламя пробилось и сюда, уже занялись газеты, которыми были оклеены стены и потолок.

Вырвавшись из огневого вихря, машина повернула на шоссе. Газинур взглянул на свои руки. Они были в крови, – видно, порезался, когда лез в окно.

Шофёр гнал машину во всю мочь. Все молчали. Каждый терзался мыслью: не ушёл ли эшелон?

Молнией пролетели мимо станции, эшелон стоял несколькими километрами дальше. Станционные постройки горели, часть их была превращена в развалины. На путях догорали вагоны, дымились остовы пакгаузов. Рельсы изогнулись, как проволока. Кругом зияли свежие воронки от бомб.

Миновали последний поворот, показался эшелон. Все облегчённо вздохнули. Оттуда к машине стремглав понеслись две девушки, ещё издали крича: «Тамара, Тамара!» Газинур посмотрел на неподвижное тело Тамары, лежавшее в машине, и, спрыгнув на ходу, побежал к начальнику госпиталя.

Вскоре тронулись. В пути вражеские самолёты дважды нагоняли и бомбили эшелон. Они подожгли хвостовой вагон, в котором находилось продовольствие. Пришлось его отцепить.

Екатерина Павловна при разрывах бомб держалась стойко. А бедняжки Нина с Галей извелись совсем – как только услышат гудящий звук самолёта, так и падают, обнявшись, лицом на мешки.

Газинур пытался развеселить их, поднять девушкам настроение. Любительницы посмеяться, попеть, поболтать, они сейчас ничего и слушать не хотели.

Когда же он принялся что-то напевать вполголоса, отдавшись воспоминаниям о детях, о Миннури, о колхозе, Галя даже прикрикнула на него:

– Перестань, Газинур! Не нагоняй тоски, и без того волосы дыбом встают…

В одном месте эшелон задержался: впереди разбомбили станцию, были повреждены пути. Метрах в двухстах от железнодорожной насыпи пылал посёлок. Пожара никто не тушил, – очевидно, посёлок обезлюдел.

Газинур выпрыгнул из вагона. За ним высыпали остальные санитары.

– Эх! И никто не гасит… – сказал с горечью Мисбах, кивнув в сторону горевших домов.

– Абы, – воскликнул вдруг Газинур, – никак горелым хлебом пахнет?

– Вон, видишь лавка горит, – показал Мисбах.

– Лавка?.. А вдруг разживёмся там чем-нибудь для раненых? Вагон-то с продовольствием отцепить пришлось.

– Не беспокойся, начальство лучше нас знает. Когда понадобится, прикажут, – вставил Газзан.

– Э-э, если ждать, пока прикажут… – И Газинур припустился к посёлку.

Мисбах крикнул что-то вдогонку, но Газинур уже не слышал его.

Газинур заглянул в магазин. Посередине, на полу, стоит большой нераспакованный ящик, на полках конфеты, шоколад, папиросы.

– Сколько добра брошено! – с болью вырвалось у Газинура.

Не долго думая, он снял с себя гимнастёрку и, перевязав верёвкой воротник, стал набивать её, как мешок, плитками шоколада.

– Что это ты несёшь, Газинур? – сердито спросила Екатерина Павловна.

– Теперь будем шоколадом угощать тяжелораненых. Там и печенье есть, и папиросы. Сейчас опять побегу.

Газинур кинул в вагон свою набитую шоколадом гимнастёрку и снова заторопился к магазину.

– Чего это он таскает? – поинтересовался у Екатерины Павловны проходивший вдоль эшелона комиссар.

– Шоколад. Тяжелораненым, говорит, раздадим, – сказала Бушуева.

– Шоколад? – переспросил комиссар, поглядел вслед Газинуру и, мигом сообразив, в чём дело, обратился к стоявшим у вагонов санитарам: – А вы что же смотрите? А ну-ка бегом!