Текст книги "Избранные произведения. Том 5"

Шумит весна. На обновлённой земле распускают лист деревья. В их молодой кружевной зелени поют птицы.

Советские войска, наступая по всему фронту, сражаются уже у подножия Карпат, на землях Румынии, вплотную подошли к границам Чехословакии. Над городами-героями Одессой, Севастополем развеваются красные флаги. Столица нашей Родины Москва каждый день приветствует доблестных своих солдат салютами.

Среди бойцов, рвущихся вперёд, – боевые друзья Газинура. Вот на бронетранспортёре промчались капитан Григорьян и младший лейтенант Забиров; заткнув за пояс полы шинели, бодро шагает пехотный офицер Стариков; идёт с белой повязкой на голове старший сержант Ильченко; верхами скачут рядом майор Бушуев и гвардии майор Ермилов, а на перекрёстке дорог полковник Кремнев вышел из «виллиса» посмотреть на своих героев. В группе политработников шагает руководитель парторганизации полка, старший лейтенант Соловеев. С машинами медсанбата едет прекрасная русская женщина Екатерина Павловна Бушуева. И здесь, среди тысяч своих боевых друзей, живёт, помогая биться с врагом, храбрый сердцем, чистый душой советский солдат – Герой Советского Союза сержант Газинур Гафиатуллин… А кругом шумит весна, гуляют вольные тёплые ветры. Над синеющим вдали лесом гремит первый весенний гром. Он зовёт бойцов к мирному труду на полях, пробуждает тоску по родным местам.

По солдатским плащ-палаткам, по длинным стволам тяжёлых орудий, которые тащат тракторы, по броне танков, по растянутому над машинами брезенту, по походным кухням тихонько накрапывает, сквозь солнце, первый весенний дождь – «ляйсан»…

– Шире шаг! – слышится команда.

Бойцы идут быстрей. Ещё быстрей. Их путь долог, но они дойдут до своей цели.

Шумит весна. Над синеющими вдали лесами гремит первый гром, над землёй идёт «ляйсан» – первый весенний дождь.

1951

Белые ночи

1. Есть желающие?

На Карельской земле наступили белые ночи. Солнце круглые сутки не сходит с неба. Обходя горизонт дозором, оно словно сторожит кого-то. Наступление зари замечаешь лишь по изменениям красок. Сначала небо бледно-серое, голубизна просвечивает только издали. Но с приближением рассвета она густеет, небо слегка окрашивается алым сиянием. На горизонте, будто павлиньи перья, переливаются розовые, красные, жёлтые, зелёные полосы. Они то рассыпаются, то вновь сливаются друг с другом. На них лебедиными стайками наплывают облака и, озарённые их светом, превращаются в причудливые скалы.

– Что и говорить, Север дик и суров. Но белые ночи… Не знаю, как вы, но я просто влюблён в них, – сказал Саша Володаров, минёр-разведчик, лёжа на мягком мху. Из-под его выцветшей пилотки выбились рыжеватые завитки волос. На крупном подбородке ямка. За жёсткими губами белеют ровные зубы. Брови густые, чёрные. Взгляд проницательный.

– Может быть потому, что я сам ленинградец, меня так волнуют белые ночи, – продолжал Саша, любуясь зажатым в тонких пальцах ландышем. – Бывало, с наступлением их отправляемся мы с Наташей бродить по Неве или куда-нибудь за город. Идёшь, рука в руке, утренний ветерок подувает, тишина, а кругом такая красота, так хорошо, диву даёшься. Чуть голову повернёшь – сверкает, устремившись ввысь, золотой шпиль Петропавловской крепости…

Напротив Саши лежит старшина Опанас Грай, могучего сложения, остроносый, с усами соломенного цвета.

– Нет, Сашко! – возражает он мягким украинским говорком. – Звёздные ночи Полтавщины я ни на какие белые не променяю. Что это за ночь, если месяц не светит! Эх, как сейчас помню, пойдёшь на Днипро, луна волны серебрит. И вдруг вынырнет, сверкнёт чешуёй рыбка. А иной раз в ясные ночи звёзды начнут падать. Вот где красота-то! И ещё любил я смотреть на далёкие огни Днепрогэса. Кажется, не огни, мечты твои разгораются.

– Хе, что это за ночь! – перебил его сидевший на корточках узбек Измаилджан Юлдашев. – Вот если бы видели вы прекрасные ночи нашей Ферганы!..

Измаилджан Юлдашев малоразговорчив. Но сейчас, стосковавшись по родным местам, он долго рассказывает о том, как приятно сидеть лунной ночью в винограднике, смотреть в небо и слушать журчанье воды в арыке. Затем, как бы спохватившись, что говорит так много, он замолчал и смущённо улыбнулся. От нахлынувших воспоминаний глаза его под чёрными, как смоль, бровями заблестели и на крутой, словно срезанный, лоб набежали едва заметные морщинки.

Чуть поодаль от них на боку лежит Джигангир Мубаракшин. Он только прислушивался к общему разговору, не вмешиваясь в него: во-первых, здесь он самый молодой, а во-вторых, о чём он мог рассказать, если всё время жил в городе. Правда, ещё мальчиком побывал он с матерью в Таканышском районе, в гостях у дедушки. Ему запомнилось, как по тихим деревенским улицам прошли ребята с гармонью, а на заре пели петухи. Но всё это по сравнению с услышанным показалось ему таким незначительным, что рассказывать об этом он постеснялся. К тому же ему одинаково нравились и белые ночи, и ночи под Полтавой, и ночи Ферганы.

Неожиданно резко заговорил, приподнявшись на локте, ефрейтор Аркадий Лунов:

– Я спрашиваю, вы сейчас где: на фронте или в доме отдыха? Один размечтался о любимой девушке, другой – о рыбалке, третий – о винограднике. А мне ничего не надо – ни белых ночей, ни луны, ни звёзд. Да-да! Я хочу, чтоб сейчас были непроглядные ночи. Я один бы отправился в тыл к немцам, разнёс бы все их доты и блиндажи на Валзаме. Стыдно! На других фронтах наши наступают. За один месяц немца из Крыма прогнали. Второй Украинский фронт через Прут уже переправился, а их соседи в Тернополь вошли. Ленинградцы тоже двинулись, не сегодня-завтра в Выборге будут. А мы сырые землянки сторожим.

– И будешь сторожить, если надо. Вот назначат тебя командиром дивизии, тогда, пожалуй, не придётся, – сказал только что подошедший Миша Чиж и сел на большой серый камень. Низенького роста, очень подвижный, Чиж слыл в роте остряком.

Лунов покосился в его сторону.

– Молчал бы, чижик-пыжик!

– Чиж – птичка не простая. Это каждому известно. О ней, товарищ генерал-ефрейтор, даже в песенке поётся. А вот про тебя, не знаю, сложат ли песенку.

В другое время солдаты от души посмеялись бы над словами Чижа, но сейчас даже никто не улыбнулся. А Лунов, ещё больше разгорячившись, продолжал:

– И кому это надо, чтобы мы здесь небо коптили? Может, тебе, Измаил? Война кончится, ты домой поедешь, тебя родные встретят. А куда я поеду? Ни отца, ни матери, ни сестёр. Всех фашист замучил. До войны я и не знал, что такое горе, не понимал, как это может сердце болеть, а теперь оно у меня огнём пылает, на куски рвётся. Хочу бить врага без пощады. Просил, чтоб к снайперам меня перевели. Не переводят. Дескать, ты минёр…

– И хороший минёр.

– Какой там хороший! Чтоб быть хорошим, воевать надо. Лучше смерть, чем вот так лежать, бездельничать… О Гастелло читали, наверно.

Опанас Грай укоризненно покачал головой:

– Вот как? Уже о смерти заговорил? А я-то думал, что ты немного умнее, Аркадий.

Лунов не ожидал, что разговор примет такой оборот. Не находя слов, он уставился на Опанаса Грая.

– Гастелло – герой. Народ никогда не забудет его, – тихо произнёс Опанас, – потому что он жизнь положил. Но Гастелло дрался не с тем, чтоб погибнуть, а чтоб победить и жить!

Лунову стало неловко за свои необдуманные слова. Он слегка покраснел. Но молчать не мог – велики были его горе и ненависть. Он приподнялся на коленях и сжал кулаки:

– Я мстить хочу, товарищ старшина, мстить! До сих пор перед глазами сожжённая фашистами наша древняя Вязьма. Не забыть мне расстрелянных земляков, родных. И не могу я, как этот фантазёр Сашка, мечтать о белых ночах или тосковать о Фергане, как Измаилджан. Кровь у меня кипит!

Измаилджан сверкнул чёрными глазами:

– Нет, друг, вы говорите неправду. Я не только за свою Фергану воюю, а за всю Родину. Я не был в Вязьме, но целиком разделяю вашу боль и тоже хочу драться, а не лежать здесь. – Затем, обращаясь, к Опанасу, он спросил: – Товарищ Грай, вы самый старший среди нас, парторг в роте. Скажите, верно говорит Измаилджан Юлдашев?

– Верно говоришь, Измаил! Очень верно. Горе у нас одно и враг у всех один.

– Верно! А Аркадий думает, что только у него одного горе, только он один мститель, а другие лишь о белых ночах болтают.

– Я не говорил этого, Саша. Ты преувеличиваешь.

– Нисколько. Так у тебя выходит.

Все прислушались. Издали донеслось цоканье копыт.

– Едут, – сказал Чиж, вскочив.

Перед землянками на взмыленных конях появились командир отдельной роты минёров капитан Разумов со своим ординарцем Гришей Маркиным. Они круто осадили коней. В мгновенье ординарец спрыгнул с седла и принял поводья из рук капитана. Несмотря на свои годы, капитан соскочил с коня так же молодцевато и, ответив на приветствия вытянувшихся солдат, бросил на ходу:

– Лейтенанта Каурова ко мне!

Миша Чиж побежал к землянке, где жили командиры взводов.

– Коней-то как загнали, – сказал один из минёров.

– Стало быть, срочное дело. Капитан зря гнать не будет, – ответил другой.

Ординарец отвёл лошадей под навес.

– Отпусти подпруги-то, – посоветовали ему. Но ординарец не любил, когда вмешивались в его дело.

– Не учи, сам знаю! – отрезал он.

Мимо землянок в сторону командного пункта шёл лейтенант Кауров, худощавый, среднего роста, с чёрными кудрявыми волосами, выбившимися из-под надетой набекрень пилотки. На груди его позванивали медали и ордена. Припадая на правую ногу, он прошёл в КП[39]39
  Командный пункт.


[Закрыть].

Миша Чиж, сгорая от любопытства, подбежал к своему другу Грише Маркину. Не потому ли Чиж и звался Чижом, что он всегда летел первым разузнать интересную новость. Не раз от начальства доставалось ему за дурную привычку. Но что ж поделать?

– Гриша, а, Гриша! Где вы были? – спросил Чиж друга, который всё ещё возился около лошадей.

– Далеко… Отсюда не видать.

– Небось у генерала?

Ординарец пропустил вопрос мимо ушей.

– Балуй, балуй, безухая дурёха. Укусить хочешь, чёрт! – крикнул он лошади.

А Чиж твердил своё:

– Ну, Гриша, скажи. Ты мне друг или нет?

Гриша подошёл к нему вплотную.

– Чего ты шебутишься, чижик-пыжик? Надо будет – вызовут, скажут. А пока голову не ломай. Всё. Разговор исчерпан.

Но трудно успокоить Чижа-непоседу. Он заикнулся было спросить ещё о чём-то, но в эту минуту дверь землянки отворилась и звонким голосом Кауров позвал:

– Старшина Грай!

Из-под навеса высунулся любопытный Чиж. Опанас мигом поднялся, поправил гимнастёрку, пригладил усы и направился к лейтенанту. Приложив руку к пилотке, отдал честь:

– Слушаюсь, товарищ гвардии лейтенант!

– Стройте роту. С вами будет говорить капитан.

– Есть строить роту!

Грай чётко повернулся кругом и побежал к землянкам, замаскированным еловыми ветками. Вскоре послышался его густой бас:

– Выходи строиться!

Солдаты высыпали из землянок.

– Джигангир-уртак[40]40
  Друг, товарищ (узб.).


[Закрыть], кажется, затевается что-то серьёзное, – сказал Измаилджан и кинулся к винтовкам.

Но лейтенант крикнул вдогонку:

– Без оружия!

Спустя несколько минут под высокими густыми соснами выстроилась вся рота. Когда солдаты выровнялись, Грай скомандовал громко, так что отозвалось на весь лес:

– Ро-та, смирна-а-а! Равнение на середину!

Строй застыл, и головы бойцов повернулись к лейтенанту. Прищуренными голубыми глазами Грай окинул строй и твёрдым, чеканным шагом направился к Каурову.

Приняв рапорт, Кауров ушёл к командиру роты, а Грай пристроился к правому флангу.

Из землянки вышли капитан Разумов и лейтенант Кауров. Подошли к строю:

– Здравствуйте, товарищи!

– Здравия желаем, товарищ гвардии капитан! – дружно, как один, ответили минёры.

Капитан Разумов прошёл вдоль всего строя, всматриваясь в каждого бойца. Но никто не опустил глаз, встретив пронизывающий взгляд своего командира.

«Ох, какие орлы!» – с гордостью подумал Разумов. У середины строя он остановился, широко расставил ноги и заложил руки за спину. По его очень серьёзному лицу, по тому, как он испытывающе смотрел на всех, минёры смекнули: будет сказано что-то важное. А капитан медлил, как бы подыскивая нужные слова.

Наконец он обратился к строю:

– Очень серьёзное дело. Нужно шестерых. Есть желающие?

Какое задание, об этом капитан умолчал. И всё же минёры сразу подумали о Валзаме. Это и понятно: куда бы их ни посылали, что бы они ни делали, на их пути была вражеская крепость Валзама. Недаром немцы хвастливо назвали её львиным логовом. На десятки километров вокруг неё топкие болота. Окружает Валзаму цепь скал, и она закрывает единственную дорогу, проходящую по этим местам.

Рассказывают, до революции этот чудесный уголок Северной Карелии входил во владения одного из богачей. С приходом советской власти Валзама стала излюбленным местом отдыха трудящихся. Но теперь осталось только одно воспоминание от некогда прекрасных вилл. У подъезда огромного разрушенного дворца, по обе стороны входной лестницы дремлют мраморные сфинксы. Они – единственные стражи на этих руинах. А кругом – траншеи, выдолбленные в камне, бронеколпаки для кругового обстрела, стена колючей проволоки, по которой пущен электрический ток, да минные поля в двенадцать рядов. Здесь проходит главная линия обороны противника на Карельском фронте.

Вот уже свыше двух лет длятся кровавые бои за Валзаму. Попытка лобовым ударом овладеть Валзамой не дала успеха, и тогда наше командование решило взорвать вражеские укрепления. Пользуясь темнотой осенних ночей и спадом воды из-за отсутствия дождей, наши минёры прокопали вдоль дамбы длинную подземную галерею. Много усилий ушло на это. Предполагалось заложить в этот подкоп столько тола, что вся Валзама могла бы взлететь на воздух. Работа уже близилась к концу, когда гитлеровцы узнали об этом и неожиданным ударом свели на нет все наши усилия.

Бойцы тяжело пережили временное поражение. Но бои за Валзаму не прекращались. Такая обстановка сложилась весной 1944 года. А этим летом находившиеся в длительной обороне войска Карельского фронта получили от Верховного Главнокомандующего приказ о подготовке к наступлению по всему фронту. Первый удар предполагалось нанести где-то в районе Валзамы.

Наступили горячие дни. Командира отдельной роты минёров капитана Разумова вызвали к генерал-майору Давыдову. Перед минёрами его роты была поставлена задача – взорвать Валзамский мост, который находился в тылу валзамских укреплений.

– Вот смотрите! – И генерал указал на испещрённую красными, синими и коричневым отметками карту. – В укреплённый район врага ведут две дороги: шоссе и железнодорожный путь. Если мы до начала нашего наступления сумеем взорвать Валзамский мост, противник лишится возможности подвозить боеприпасы и продукты. Задание очень ответственное, капитан. Подберите самых храбрых ребят. Лучше всего – добровольцев. – И, взглянув на часы, генерал закончил, не повышая тона: – Сегодня пятница. А в понедельник, к 10 часам утра – моста не должно быть. Ясно?

– Ясно, товарищ генерал-майор. Только… разрешите и мне пойти…

Заложив руки за спину, генерал принялся ходить по комнате. Разумову ничего не оставалось, кроме как наблюдать за генералом. Пострижен наголо. В молодости, должно быть, был красавцем, лицо его и сейчас было привлекательно, во взгляде сквозит ум. Только мужественные честные люди смотрят вот так. На золотых, шитых шёлком, погонах играет солнечный зайчик.

– Я ждал, что вы так скажете, – наконец заговорил генерал. – Нет, дорогой капитан, я не могу послать вас. Вы мне понадобитесь.

Краснея, Разумов попросил разрешения идти. Генерал сказал:

– Да, да, идите. И не забудьте зайти к начальнику штаба. Вам Владимир Андреевич даст дополнительные указания.

Всю дорогу Разумов думал о задании. На счету у минёров немало взорванных мостов, дотов, складов, поездов. И далёкие рейды им не в новинку. Но этот участок ещё не освоен ими: сюда их перебросили совсем недавно. Они успели предпринять одну вылазку на Орлиную скалу, да и то совместно с дивизионной разведкой. И, как назло, сейчас белые ночи. Даже в полночь светло, как днём! Задание казалось почти невыполнимым, но приказ есть приказ, и его надо выполнять.

Сейчас, перед строем, Разумов мысленно представил всё это. И повторил свой вопрос:

– Есть желающие?

Лунов хотел откликнуться первым, но волнение сжало ему горло.

Послышался спокойный голос:

– Я пойду, товарищ гвардии капитан.

Это был Опанас Грай. Капитан окинул взглядом крепко сложенного старшину.

– И я пойду, – отозвался из строя Саша Володаров. Вслед за ним – сержант Джигангир Мубаракшин, ефрейторы – Измаилджан Юлдашев, Миша Чиж и другие.

Только тут Аркадий Лунов смог говорить.

– Я обязательно пойду! – крикнул он не по-уставному.

Разумов выбрал первых шестерых, остальным приказал разойтись.

– Старшим назначаю лейтенанта Каурова, – сказал Разумов, – помощником – старшину Грая.

Лица минёров посветлели при упоминании фамилии лейтенанта Каурова, умного, смелого, всеми уважаемого офицера.

– Я верю, – продолжал капитан Разумов, – задача, которую поставил генерал, будет выполнена. Какое задание, об этом лейтенант Кауров скажет на месте. Пока – секретно. Товарищ Грай, готовьте группу в дорогу. Приступайте немедленно, времени у вас мало.

Когда офицеры удалились, Опанас Грай, поглаживая усы, хитро подмигнул Лунову:

– Вот видишь, и о нас вспомнили.

Подул резкий ветер. Чиж запрокинул голову:

– Кажись, братцы, тучи собираются.

Все смотрели вверх. По небу плыли иссиня-чёрные тучи. Сверкнула молния, раздался оглушительный удар грома.

2. Капитан-карапузик

На две тысячи километров – от полуострова Рыбачьего до Ладожского озера – протянулся Карельский фронт. Линия его обороны не была сплошной. Противники построили узлы сопротивления на важнейших дорогах, на господствующих высотах – словом, там, где прорыв был наиболее вероятен. Открытые фланги надёжно защищались глубокими озёрами, топями и болотами. Зимой они скованы льдом и покрыты снегом. В летнюю же пору разливаются на десятки километров, и, если затоплены все дороги, каждый опорный пункт неприятеля превращается в неприступную крепость.

…Дождь всё ещё лил. Закончив сборы, минёры вышли в рейд. Большие серые тучи обволакивали небо. С сердитым шумом качались сосны.

Одеты минёры были легко, даже телогреек с собой не захватили. Поверх гимнастёрок набросили на плечи зелёно-жёлтые маскхалаты. Вооружились автоматами, гранатами и финками. В заплечных мешках была взрывчатка.

Капитан Разумов, проводив разведчиков до лесного озера, на прощанье пожал им руки:

– Верю, не подведёте!

– Будьте спокойны, товарищ командир!

Давно разведчики скрылись в лесу, а капитан всё ещё стоял, задумавшись.

Разумов уже в летах. Волосы его покрылись сединой. Он много повидал на своём веку и, как говорится, своё взял у жизни. А его хлопцы, исключая Грая, хотя и выглядят вполне взрослыми людьми, ещё не успели опериться. Всё у них впереди: и жизнь, и любовь, и служба. Кончится война, станут работать, учиться. Да, после войны… А сегодня он проводил их в дальнюю, опасную дорогу. Очень возможно, что не все вернутся. В самое пекло ушли.

Обычно Разумов сам участвовал в операциях и не был склонен к подобного рода размышлениям. Ответственное задание захватывало его всего. Иное дело сейчас. Они ушли – он остался.

Капитан в глубокой задумчивости достал из кармана брюк алюминиевый портсигар с изображённым на крышке орденом Отечественной войны. Присев на камень, не спеша закурил. В воздухе, освежённом прошумевшим дождём, поплыли кольца синего дыма.

Разумову был особенно дорог Джигангир Мубаракшин, многим напоминавший его погибшего сына. Провожая солдат на опасное задание, Разумов всякий раз испытывал за Джигангира особую тревогу. Он – круглый сирота, и это хорошо известно капитану. Если бы Джигангир согласился, можно было бы его и усыновить…

Капитан улыбнулся – вспомнилось прошлое.

…Случилось это осенью 1941 года.

Пустынные поля были покрыты рано выпавшим снегом. По стальным путям непрерывно мчались на фронт поезда. Как только эшелон прибывал на станцию, его окружали ребятишки. На красноармейцев смотрели с восхищением и нескрываемым любопытством.

– Дяденька, а вы были на фронте?

– Фашистов били? – сыпались вопросы.

Однажды, когда эшелон шёл по землям Татарии, в вагоне обнаружили «зайца». Он забился в уголок под нижними нарами и спокойно дремал. Опанас потом рассказывал:

– Слышу, кто-то дёрнул меня за конец обмотки. «Какой там балбес шутит?» – рассердился я.

В ответ из-под нар послышался детский голосок:

– Дяденька, есть хочу…

– Что?! – удивился я и, наклонившись, заглянул под нары. – Эй, кто там? Вылезай скорей, чертёнок! Братцы! Смотрите-ка: в нашем вагоне – «зайчик»!

Мальчишку окружили солдаты. А тот, видимо, был не из робкого десятка, на все вопросы отвечал бойко.

– Дядя! – обратился он к Опанасу. – Я же сказал, есть хочу. Почему не даёте?

Дружный хохот заглушил детские слова.

Мальчик настойчиво требовал:

– Дядя, дайте поесть!

Опанас потрепал мальчонку по спине и предложил ему сухарей.

– Вкусно, браток?

– Угу! – отвечал паренёк, грызя хрустящие сухари острыми, как у мышонка, зубами.

– Как зовут-то?

– Джигангир.

– Как, как? Джиган, говоришь?

– Не Джиган, а Джи-ган-гир.

– Что это за мудрёное имя? Стой-стой, стало быть, из Казани?

– Да, дяденька, из Казани.

– Коли так, будем звать тебя Абдулкой.

– Нет, дяденька, не зовите так. «Абдулка» мне не нравится. Моё имя совсем не трудное: Джи-ган-гир.

Опанас полушутя, полусерьёзно повторил несколько раз незнакомое имя. Солдаты покатывались со смеху:

– Смотри, смотри! Малый Опанаса уму-разуму учит.

– Дяденька, а вы петь умеете? – неожиданно спросил Джигангир.

И, не дожидаясь ответа, запел неокрепшим мальчишеским голосом:

Запрягайте, хлопцы, коней…

От удивления белёсые брови Опанаса вскинулись кверху. С минуту он безмолвно смотрел на мальчика, а затем мощным голосом подхватил песню родной земли. Его поддержали остальные. Сильные солдатские голоса заглушили негромкое детское пение.

На одной станции в вагон вошёл Разумов, он был тогда ещё в чине лейтенанта, и из рассказа Опанаса Грая узнал обо всём случившемся. Разумов заметил в зеленоватых глазах Опанаса хитринку.

– Скоро станция Мелекесс. Мальчика надо ссадить. Не с балаганом едем.

– Слушаюсь, – ответил Опанас, решив, что не следует заводить серьёзный разговор с командиром в присутствии всех. Когда Разумов спрыгнул с подножки вагона, вслед за ним соскочил и Опанас. На платформе он догнал лейтенанта:

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант.

– Обращайтесь.

– Товарищ лейтенант, – проговорил Опанас непривычным для него умоляющим голосом, – пропадёт же, наверняка пропадёт!

– Кто пропадёт?

– Паренёк, товарищ лейтенант. Никого из родных не осталось. Отца на границе убили, мать погибла при эвакуации из Западной Украины в Казань. В Казани они жили, а в сороковом отец переправил их к себе.

– Сын чекиста, стало быть?

– Так точно, товарищ лейтенант, сын чекиста. Добрый хлопец. Может, толк выйдет.

Шумно задвигались вагоны, и слова собеседников потонули в грохоте. Наконец, Разумов, подумав, спросил:

– Вы знаете, товарищ Грай, куда мы едем?

– Так точно, товарищ лейтенант.

– В таком случае чего же хотите?

– Мальчика надо взять с собой. Нехай будет сыном полка. Пока старшине отдадим, а там видно будет.

Эта мысль показалась Разумову заманчивой. Ведь в истории русской армии таких «сыновей» немало.

– Пусть станет сыном полка, товарищ лейтенант, – повторил Опанас, непременно желая добиться своего. – Я вас очень прошу. Чем чёрт не шутит, может, разведчик из него выйдет толковый. Глаза юркие, бегают по сторонам. Сам такой шустрый!

И судьба Джигангира определилась. Его оставили в эшелоне. Без труда подыскали всё, что нужно: полушубок, ушанку, гимнастёрку, валенки. Однако только ушанка да валенки пришлись ему впору. Но и это не беда: нашлись умелые руки, в тот же день Джигангир был одет с иголочки. От радости он ходил сам не свой. Но больше всего понравился ему жёлтый ремень с пряжкой.

С любовью и гордостью поглядывал теперь Опанас Грай на приёмыша. Но по вопросительным взглядам паренька он понял, что тому ещё не хватает чего-то.

– Ну-ка, говори, чего надо?

– А винтовку когда?..

Рассмеявшись, Грай похлопал мальчика по спине:

– Винтовку? Её, брат, получишь, когда немного подрастёшь. А не то приклад до земли доставать будет, по уставу этак не положено.

Слышать, что он мал и не может носить винтовку, обидно, но Джигангир был не из таких, кто унывает при первой неудаче. «Если здесь не дали, на фронте получу или сам найду», – решил он. А пока можно подождать. Разве плохо, когда у тебя ремень с пряжкой и сверкающий котелок? Или самому сходить на кухню, принести ужин, поесть, а потом по-солдатски спрятать ложку за голенище сапога?

На фронт ехали долго, чуть ли не целый месяц. Чтоб не сидеть без дела, Опанас Грай учил паренька солдатской науке.

– Ты теперь воин Красной Армии. К старшим и командирам обращайся только с разрешения. Скажем, нужен тебе командир отделения. Докладываешь так: «Товарищ сержант, разрешите обратиться?» Если разрешит, будешь докладывать, не разрешит – не будешь. В пререканье не вступай. Носом не шмыгай, руками не маши. Понял?

С военной жизнью Джигангир немного познакомился ещё на заставе, когда жил у отца, поэтому теперь солдатская наука ему давалась легко. А однажды он выкинул номер, о котором бойцы долго вспоминали.

Дело было так. В вагон вошёл командир взвода Разумов. В это время ездовой Мокшанов сидя чистил винтовку.

– А ну-ка, – обратился Разумов к Мокшанову, – покажите, как нужно разобрать и собрать затвор.

Тот долго вертел затвор в руке, поворачивал его и так и сяк, но затвор не поддавался. Мокшанов покраснел и, смущённый, не знал, что делать.

– Разрешите обратиться, товарищ лейтенант, – вдруг послышался голос Джигангира.

Солдаты, окружавшие Мокшанова, расступились и пропустили Джигангира к лейтенанту.

– Говорите, – Разумов слегка улыбнулся.

– Разрешите показать…

Опанас, услышав эти слова, хотел было крикнуть: «Стой, глупый, бестолковый мальчишка!» Но было поздно.

– Ну что ж, показывай, – распорядился лейтенант.

Джигангир взял затвор из рук растерянного Мокшанова и присел с ним рядом. Но тотчас вскочил, вспомнив, что без разрешения садиться нельзя.

– Разрешите сесть, товарищ лейтенант.

– Садитесь. – Разумов опять усмехнулся.

– Вот, дядя… нет, товарищ красноармеец Мокшанов… вот так разбирают затвор.

Весь вагон ответил дружным взрывом смеха. Но Опанасу было не до этого. Он дёргал кончики усов, предчувствуя, что его ученик в присутствии командира сядет в калошу. Но нет, Джигангир не растерялся. Не обращая внимания на смех солдат, он продолжал:

– Затвор берёте в левую руку, правой тянете курок к себе и отводите налево. Вот так…

Джигангир показал, как надо поворачивать курок, отделил соединительную планку от боевой личинки. Проворно разобрал и остальные части затвора.

– Собирать надо в обратном порядке, – сказал Джигангир, подражая настоящему командиру. – Сначала на ударник надеваем боевую пружину, затем…

Разумов, выходя из вагона, подозвал Грая:

– Это вы его натренировали?

– Никак нет!

– Где же он научился?

– Видно, на заставе, товарищ лейтенант.

Разумов приказал на вечерней поверке перед всем взводом объявить парню благодарность.

Так проходили дни. Эшелон через Ярославль и Вологду стремительно двигался на север. Когда они добрались до Карелии, там уже стояли жестокие морозы и кругом лежали глубокие снега. Чуть шагнёшь в сторону от протоптанной тропинки, обязательно провалишься по пояс в снег. Уметь ходить на лыжах в таких условиях просто необходимо. Но в подразделении было много южан и пожилых людей, совсем не умевших ходить на лыжах. А Джигангир рос на Казанке и любил лыжи с детства. Опанас, когда ему говорили, что лыжник он неважный, отшучивался, как Балда из пушкинской сказки:

– Где уж вам тягаться со мною. Обгоните сперва моего брата. – А Джигангир действительно не ходил, а летал на лыжах.

Прошло два года, и Джигангир заметно возмужал. Голос у него больше не ломался. Окрепла грудь. Он раздался в плечах, на верхней губе появился юношеский пушок. К тому времени он вышел из-под опеки старшины и стал связным командира батальона капитана Иванова. Поэтому его в роте стали звать «капитан-карапузик». Первые два-три месяца Джигангир гордился своим прозвищем, но потом оно стало казаться ему уже обидным.

– Дяденька, – обратился Джигангир однажды к Опанасу Граю. – Возьмите меня к себе. Не хочу быть посыльным, хочу настоящему делу учиться.

Опанаса глубоко тронуло, что Джигангир о своём желании рассказал прежде всего ему. По правде говоря, и Опанасу не нравилось, что Джигангир посыльный. Он давно мечтал взять парня к себе и научить трудному искусству минёра.

Опанас покряхтел и ответил:

– Подрасти ещё немного, браток. Сил наберись. Минёр должен быть крепким.

– Дядя Опанас, разве я не крепкий? А ну, давайте померяемся силой. Сами увидите.

Не успел Грай ответить, как Джигангир крепко вцепился в его ремень и закрутился волчком. Не то в шутку, не то всерьёз старшина беспомощно повалился на мох, и пилотка его отлетела далеко в сторону.

Солдаты, из-за деревьев наблюдавшие за поединком, огласили лес шутками и смехом:

– Ого! Малый самого Илью Муромца поборол!

– Эй, товарищ старшина! Целы ли рёбра? Не позвать ли санитара?

Добродушный Опанас не огорчился, а только посмеялся со всеми вместе.

– Ах, бесёнок, – ворчал он, приглаживая усы. – На своих руку поднимать вздумал? Стой-стой, я сейчас тебя взгрею.

А Джигангир настаивал:

– Ну что? Крепкий? Гожусь в минёры?

Опанас дал обещание поговорить с командиром, и снова судьба только что оперившегося орлёнка зависела от Разумова.

Джигангира перевели в роту минёров. Спустя короткое время он уже принял участие в двух очередных операциях. Во время третьей вылазки, в ночной схватке, Джигангира ранило. Напрягая силы, он дополз до землянки и швырнул в дымовую трубу на крыше противотанковую гранату; находившиеся в землянке белофинны были уничтожены. За это Джигангира представили к медали «За отвагу».

В госпитале он пролежал около двух месяцев. Однажды на лесной тропе Опанас заметил возвращавшегося Джигангира и, отставив в сторону котелок с кашей, радостно побежал навстречу.

– Братишка! Джигангир! Здорово! – Опанас сгрёб его в объятия, целуя и лаская, как ребёнка. Вопросам, казалось, не будет конца.

– Как нога? Залечили?

– Залечили.

– Совсем зажила?

– Совсем…

– По нас соскучился?

– Соскучился…

Опанас заметил в Джигангире большие перемены. Былого ребячества не было и в помине. Он теперь держал себя со всеми наравне, стал сдержанным, говорил неторопливо, но глаза по-прежнему были озорные.

Был на исходе апрель 1944 года. Уже на третий день после возвращения из госпиталя Джигангир принял участие в смелых вылазках разведчиков. С этого времени он наравне со всеми ежедневно бывал под огнём.