Текст книги "Пушкин и Пеле. Истории из спортивного закулисья"

Ахмед из Астрахани

В Риме – тучи марокканцев. Вокзал, прилегающие улицы – вплоть до площади Республики – все пространство заполнено ими. Марокканцы лежат и сидят на траве, стоят, прислонившись к деревьям, спят на скамейках, курят, пьют вино и кока-колу, дуют, играют в карты, читают, глазеют по сторонам. И все – в одном месте. Словно «зона оседлости».

Однажды во время чемпионата мира-90 я после полуночи возвращался из пресс-центра в гостиницу. Курил. Прохожих – никого, и поэтому сразу обратил внимание на невысокого мужчину с пластиковым пакетом в руке, шедшего навстречу. Не доходя шага до меня, он остановился и жестом показал, что тоже хочет покурить. Дело было в начале чемпионата, сигаретами я пользовался еще привезенными, купленными незадолго до отъезда в Италию, индийскими – «Галлантом», были одно время в табачных ларьках такие. Начатая пачка лежала в сумке, которую я с трудом тащил на плече, сверху – на кипе протоколов и справочной литературы, в достатке распространяемой в пресс-центре (как все это везти самолетом? ужас! а бросить жалко.)

Можно было, конечно, пройти мимо «стрелявшего» сигарету человека, но почему бы не помочь. Он, тем более, вовсе не походил на ночных московских любителей «покурить», для которых просьба «Дай закурить!» – прелюдия к ограблению.

Я вытащил пачку.

– Ты русский? – спросил он на достаточно сносном русском языке.

– Почему ты решил, что я русский? – спросил я в ответ, удивляясь даже не тому, что вопрос был задан на родном для меня языке, а тому, как это можно по пачке индийских сигарет определить национальность человека.

– Я в Москве когда жил и в Астрахани, только такие сигареты курил, – ответил незнакомец.

Вот тебе на! Человек жил в Москве и Астрахани, а сейчас спокойно «стреляет» ночью сигарету в центре Рима, помахивая пластиковым пакетом, из которого торчат горлышки винных бутылок.

На соотечественника, впрочем, он похож не был. Да и по-русски говорил, хотя и неплохо, но с заметным акцентом.

– Откуда ты? – спросил я.

– Из Марокко, – улыбаясь, ответил он. – Меня зовут Ахмед Саллах.

Учился он, выяснилось, в Москве в одном их технических вузов, женился, после окончания института поехал на родину жену – в Астрахань, у них годовалая дочь, а в Рим приехал в поисках лучшей доли, считает этот город перевалочным для себя пунктом, выясняет, как пробраться в Канаду и как там с работой.

– Как только устроюсь и найду работу, сразу же позову жену и дочь, – сказал Ахмед.

– А где же ты здесь живешь? – спросил я.

– Да там, – он неопределенно махнул рукой куда-то мне за спину. – В парке.

– А где же твои вещи? – я бросил взгляд на пластиковый пакет.

– Э… вещи… – загрустил Ахмед. – Я их сдал в камеру хранения на вокзале, но там за хранение нужно платить деньги, а я давно уже не платил. Наверное, вещам уже пи…ц.

Первый и, не сомневаюсь, последний раз слышал, как в центре Рима марокканец из Астрахани на чистом русском языке к месту ругается матом.

– Здесь много марокканцев, – продемонстрировал я свою наблюдательность.

– Многие из них ничего не хотят делать, хотят только хорошо жить, – сказал он.

– А чем же они живут? – мне стало интересно, как можно хорошо жить в Риме, ничего не делая.

– Воровством, – в ответе Ахмед был краток. – Но ты не думай, – горячо продолжил он, – я с ними ничего общего не имею. Они хотели завлечь меня в свои компании, но я отказался. Теперь на меня смотрят, как на чокнутого.

– И много здесь таких. э. чокнутых?

– Нет, но мы вместе. Вот сейчас я к ним иду, несу ужин, – он показал на пакет. И вдруг загорелся. – Может, пойдешь со мной. У нас немного вина, несколько гамбургеров. Я познакомлю тебя с друзьями.

Я ничего не имел против того, чтобы познакомиться с друзьями Ахмеда, но ужасно в тот день устал и мечтал только об одном – как можно скорее добраться до гостиничного номера. Так и сказал Ахмеду. И предложил ему встретиться через день, на этом же месте, пообедать и отправиться вместе на матч Италия – США (я даже придумал, как проведу Ахмеда).

– На футбол я, наверное, не пойду, но очень хочу встретиться с тобой еще раз и поговорить, – сказал Ахмед.

Послезавтра он не пришел. Я так и не знаю, почему. И не у кого было спросить, хотя марокканцев в Риме – тучи.

Ворота и гимн

В 1990 году, после того как завершилась официальная, командировочная часть моего пребывания на чемпионате мира, я остался в Риме на «нелегальном» положении. Покинув гостиницу, поселился на шикарной вилле отделения ТАСС в Италии, в котором работали тогда мои давние приятели-коллеги по тассовской службе Коля Тетерин, блестящий знаток жизни Италии, ее истории и современности, и Саша Тараканов, безумно влюбленный в футбол и во все, что с ним связано. На вилле уже жили командированные из Москвы тассовцы – журналист Саша Левинсон и фотокорреспондент Игорь Уткин, и мы прекрасно проводили время.

Поближе к концу чемпионата в специализированной группе, в которую в советские времена входили обычно эксперты, журналисты, артисты, писатели, в Рим приехал еще один тассовец – заместитель заведующего спортивной редакцией Слава Трушков. Он вместе с группой разместился в отеле.

Все мы последние дни чемпионата жили ожиданием финала Аргентина – Германия. Вдруг Слава обращается с просьбой к ребятам из отделения отправить его в Москву в воскресенье утром, в день финального матча. «Нет-нет, дома все в порядке, – объяснил неожиданное решение Слава. – Просто в понедельник планерка у генерального директора ТАСС. Ермаков, наш заведующий, в отпуске, а еще один зам – Сева Ку – кушкин – заболел, и идти к генеральному некому».

Надо сказать, ежедневные планерки у тассовского руководителя для представителей спортивной редакции – сущая формальность. Сам бывал на них много раз. В лучшем случае попросят назвать тему дня, на что уходит секунд 10–15. В худшем вообще не станут слушать. Если никого из спортредакции в кабинете генерального на планерке не будет, этого, скорее всего, не заметят, а если заметят и поинтересуются, то ответ – «отпуск, болезнь и командировка» – начальство, несомненно, удовлетворит.

Но ответственность Славы Трушкова зашкаливала настолько, что он с мечтой о посещении планерки генерального директора ТАСС и десятисекундном на ней выступлении покидал Рим в день финального матча чемпионата мира по футболу, будучи на эту игру аккредитованным и имея заветный билет в ложу прессы.

Самолет в Москву улетал рано утром. Для удобства тассовцы решили, что Трушков вечером в субботу приедет на виллу, а уж оттуда Саша Тараканов отвезет его в аэропорт. Слава приехал в субботу в пресс-центр на олимпийский стадион с сумкой, у нас с Левинсоном были кое-какие дела, а затем мы втроем отправились на метро – пять-шесть остановок – в тассовскую резиденцию.

От метро до нее – метров 400. По пути я начинаю рассказывать Славе о том, какие ребята-тассовцы молодцы. Они, говорю, в прошлом году, когда делали на вилле ремонт, пригласили бригаду строителей-коммунистов, и те по их просьбе потрясающе оборудовали въездные ворота. Стоит только громко запеть гимн Советского Союза, и они открываются. Удивительное решение, основанное на современных технических возможностях.

Левинсон, внимательно, как и Слава, мой рассказ слушавший, признался потом, что в первый момент он подумал о том, что я, переборщив с каждодневным изучением в пресс-центре груды футбольных материалов, к концу чемпионата двинулся рассудком.

Тем временем мы подошли к воротам виллы.

– Пой, – предложил я Славе.

Мы дождались, когда пройдет поток машин от ближайшего светофора, и Слава громко запел гимн. Ворота начали потихоньку открываться. Песня из открытого от удивления славиного рта литься перестала. Створки ворот замерли.

– Продолжай петь, иначе мы не войдем.

Слава, многие годы работавший в курировавшем спорт отделе ЦК ВЛКСМ, слова знал и легко, с волнением в голосе во время исполнения заключительных куплетов, допел гимн до конца.

Мы вошли на территорию виллы. Я так и не стал показывать Славе пульт, который дали нам с Левинсоном ребята-тассовцы, чтобы мы не беспокоили их звонками и заходили сами, и на кнопки которого я нажимал, пока он громко пел гимн СССР. Слава долго потом рассказывал в Москве о технических чудесах в римском отделении ТАСС.

Место для курения

Валентин Козьмич Иванов в бытность торпедовским тренером знал, конечно, что его ребята покуривают, причем на базе в Мячково тоже, но очень редко заставал нарушителей с поличным. Однажды Толя Соловьев, полузащитник, всегда старавшийся шутками поднимать настроение партнеров, особенно после неудачных матчей, после ужина предложил Иванову пари: «Козьмич, давайте поспорим, что я буду курить на территории спального корпуса, за его пределы никуда – ни в лес, ни на поле тренировочное – не пойду, а вы меня все равно не найдете». Поспорили. Все – игроки, ожидавшие развлечения и не знавшие, к слову, на каком из потайных мест, хорошо многим из них знакомым, остановится Соловьев, тренеры, Толя, разумеется – вышли на улицу, а потом на базу пошел один Соловьев, предупредив, чтобы сосчитали до тридцати и шли его искать.

Так и сделали.

Группа во главе с Ивановым прошерстила все уголки на базе, заглядывала во все помещения, вплоть до закутков, куда уборщицы складывали ведра, тряпки и щетки, в комнаты игроков. Соловьева нигде не было. Испарился. Фактически сдавшись, Иванов поиски прекратил и отправился в свой номер, где на балконе и обнаружил дымившего Соловьева, точно рассчитавшего, что уж к себе заглянуть тренеру и в голову не придет.

Подготовка к матчу

Как-то «Торпедо» готовилось к сезону, как всегда в советское время, в Сочи. Команда усиленно тренировалась, проводила товарищеские матчи, разнообразно, в меру возможностей, ограниченных, правда, дисциплинарными уложениями, проводила свободное время.

Настала пора отправляться на первый календарный матч. В Москву решили не заезжать, потому что расписание определило торпедовцам в соперники краснодарскую «Кубань», а Краснодар от Сочи, как известно, расположен на расстоянии двух шагов, легко можно добраться на автобусе.

Ближе к вечеру к гостинице, в которой квартировало «Торпедо», подкатил автобус. Футболисты стали грузить в него свои вещи, располагаться на привычных местах сами. «Все?» – спросил сидевший в первом ряду, на тренерском месте, Валентин Козьмич Иванов, оглядываясь назад. «Д. нет», – ответил ему администратор. Аккурат в эту минуту из дверей гостиницы появился Д., с сумкой в одной руке, с папиросой в другой, мягко говоря, не совсем «свежий». Перед тем, как подняться в автобус, он аккуратно погасил папиросу, сел, войдя, на место, на котором в туристических автобусах обычно располагаются гиды с микрофоном, посмотрел на водителя и строго сказал: «Все, поехали!»

На следующее утро команда собралась на зарядку. Валентин Козьмич обнародовал на построении распорядок на ближайшие часы: «Значит, так. Сейчас – зарядка, потом завтрак, а после завтрака собрание – будем обсуждать поведение Д.».

Игроки разбрелись по полю, стали делать привычные упражнения. Кто в одиночку, кто в паре, кто в группе. В центре одной из групп наравне со всеми занимался Д. Лежа на травке и качая пресс, он обратился к Вадиму Никонову: «Поведение… Вадик, такое ощущение, что в команде кто-то стучит!»

Скидка на ориентацию

Во время трансляции матчей турнира Australian Open – открытого чемпионата Австралии – украинские комментаторы поведали историю с теннисистом Александром Долгополовым. Несколько лет назад ему вместе с тренером нужно было лететь из Ниццы в Мельбурн. А там, на Лазурном побережье Франции, все намного дороже, чем в остальном мире. В том числе и билеты на самолет.

В ту пору Долгополов игроком был уже не начинающим, но и не таким, чтобы можно было хвастаться солидными гонорарами. И ему, и тем, кто ему помогал тренироваться и играть, приходилось быть очень и очень осмотрительными в расходах. И вдруг – возвращаясь в Ниццу – оказалось, что у одной из компаний-перевозчиков действовала весьма заманчивая система скидок. Пользоваться, правда, ею могли лишь гей-пары. Вот ребята и решили было оседлать «голубую волну». Только и нужно было у кассы произнести вслух: «Мы… пара». И все бы хорошо, но Долгополов этого вымолвить так и не смог, о чем позже сам и поведал в интервью.

Два Гесса

В 70-е годы в стране регулярно устраивались какие-то предсезонные турниры. То «Подснежник» разыгрывали в южных городах, то какой-то турнир за чьи-то призы устраивали, то еженедельник «Неделя» организовал соревнования команд высшей лиги в залах разных городов, по группам, – в Германии в свое время такие постоянно проводили.

В Москве матчи проходили в лужниковском Дворце спорта. Интерес публики огромный. Помимо московских команд, в группе играли несколько клубов из других городов страны, в частности, душанбинский «Памир». В составе «Памира», игроков и тренеров которого я неплохо знал, поскольку много лет жил в этом городе, блистал Эдгар Гесс.

Он – немец. Однофамилец нацистского преступника – Рудольфа Гесса, приговоренного Нюрнбергским трибуналом к пожизненному заключению. Родные Эдгара Гесса были высланы в свое время в Среднюю Азию. В Таджикистане он родился, вырос, заиграл там в футбол. На него «облизывались» все московские команды и киевское «Динамо».

Хотело Гесса видеть у себя московское «Торпедо», куда его уговаривал перейти начальник управления футбола советского Спорткомитета Анатолий Еремин. Близок он был к переходу в Киев, но украинские партийные руководители, узнав о том, кого хотят брать в динамовскую команду, воспротивились: человек с такой фамилией в киевском «Динамо» играть не будет. По такому же примерно «сценарию» развивался переход Гесса в «Динамо» московское. Тогдашний тренер москвичей Александр Севидов рассказывал моему коллеге и приятелю Сергею Микулику: «В 79-м такая команда у нас в „Динамо“ подобралась! А знаешь, каково собирать ее было? Договорился, например, с Гессом – был в „Памире“ такой совершенно классный полузащитник. А раз договорился – надо его на офицера аттестовывать. И я все документы – представляешь, чем тренер должен был заниматься! – подготовил. Но в самый последний момент генерал Богданов, тогдашний председатель Центрального совета, мне и говорит: „Сан Саныч, что вы здесь за провокации устраиваете?!“ Я не понял сначала, в чем дело, а он мне растолковывает: „Ну как я пойду к министру с документами на человека с такой фамилией? Вы бы еще Гитлера в Москву привезли“. Нет, ты можешь представить себе этот уровень? А Гесс потом в „Спартаке“ оказался. Они его, наверное, за еврея провели…»

Но тогда, на московском турнире, он, повторю, выступал в составе «Памира», и коллеги, зная о моих взаимоотношениях с этой командой, постоянно спрашивали меня: когда Эдгар «Памир» покинет и куда он перейдет. Вопрос этот, признаться, изрядно надоел, и однажды я устроил мини пресс-конференцию, на которой поделился эксклюзивной, как принято сейчас говорить, информацией: «Сегодня утром я общался с Эдгаром, и он сказал мне, что в московский клуб перейдет только тогда, когда того Гесса выпустят из тюрьмы Шпандау».

«Оскар» и Фареры

Однажды довелось побывать со сборной России на Фарерских островах. Команда разместилась в одном отеле, а небольшая группа сопровождения отправилась в другой. За конторкой портье сидела довольно крупная девушка, красивая, с естественным румянцем на щеках, «кровь с молоком», как называют таких. Улыбаясь, она сообщила нам, что номера вот-вот будут готовы, их убирают после того, как выехали предыдущие постояльцы, и извинилась за непредвиденную задержку.

Сетовать мы, впрочем, могли лишь на обстоятельства – приехали раньше, чем ожидалось, – и приготовились спокойно ждать, когда нам выдадут ключи.

В группе, однако, оказался – так бывает – профессиональный скандалист, считающий себя, разумеется, не скандалистом, а борцом за справедливость. Уже забыл, но, по-моему, это был кто-то из транспортной компании. Подойдя к конторке, он стал громко, показалось, что все Фареры – тишайшее на земле место, – его слышали, на хорошем, надо сказать, английском объяснять бедной девушке, насколько весь этот небольшой отель вообще и она в частности провинились перед «российской делегацией».

Апофеозом гневной речи стала фраза о том, что в составе делегации этой есть ВИП-персона – лауреат премии «Оскар». Устав с дороги, мы, признаться, подумали, что транспортник сбрендил, решив повысить статус приехавших в глазах изумленной его криком притихшей девушки. И только оглядев друг друга – а было нас человек восемь, – поняли, о ком идет речь, – об артисте Саше Фатюшине, приглашенном в поездку тогдашним тренером сборной, его другом Олегом Романцевым. Один из персонажей фильма «Москва слезам не верит», получившего, как все знают, «Оскара», скромно стоял в сторонке, ему было неудобно за оратора, он пытался жестами его остановить и огорченно пожимал плечами. Самому Фатюшину – все, кто его знал, согласятся с этим – и в голову бы никогда не пришло «качать права» и, тем более, кричать на ни в чем не виноватую девушку.

Фатюшин с футболом и футболистами всегда был дружен. Как-то раз он, будучи свидетелем на свадьбе одного из спартаковских игроков, отпросился у Андрея Александровича Гончарова, главного режиссера театра Маяковского. Предлог был придуман какой-то значимый – на свадьбу Гончаров никогда бы не отпустил. Бракосочетание отмечали на спартаковской базе в Тарасовке. Через день – мир не без «добрых» людей – Гончарову принесли газету с небольшим отчетом о свадебном мероприятии. Не упомянуть о том, кто был свидетелем со стороны жениха, репортер, разумеется, не мог. Разнос Гончаров, в постановках которого Фатюшин сыграл свои лучшие роли, устроил знатный, но справедливый. Андрея Александровича артист, стоит заметить, боготворил и бесконечно ему, по свидетельству Елены Фатюшиной, доверял, учился у него.

Покрывала из отеля

Сборная СССР во времена крепкой советско-китайской дружбы, в конце 50-х годов, регулярно ездила, причем на длительный период, в Поднебесную, проводила там тренировочные сборы, играла товарищеские матчи.

Как-то раз в Пекине желанных гостей перед матчем двух сборных – в октябре 1959 года – разместили в шикарной гостинице, когда-то построенной англичанами и при коммунистическом режиме сохраненной в полном порядке. Огромные номера, внутри – красотища, от кроватных покрывал, расшитых цветами, зверушками, птичками, глаз не оторвать. «Мы, – рассказывал Владимир Кесарев, – с Валькой Бубукиным сразу, пощупав, конечно, оценили и попросили переводчика сходить вместе с нами в магазин и купить либо такие же, либо похожие. Сходили, нашли, купили, недорого, кстати, нам покупки упаковали в прозрачные пакеты. Обыграли мы китайцев 1:0, на первых же минутах Толька Ильин забил, и на следующее утро был назначен отъезд. Автобус у гостиницы, позавтракали и – вперед. Ездил с нами локомотивский массажист Паша Мысин. Мы с Бубукиным выходим из гостиницы, пакеты при нас, красота покрывальная видна. Мысин увидел пакеты: „А вы что, покрывала взяли?“ – „Нам сказали, что можно брать – подарок отеля“. Садимся с Бубукиным в автобус, и через несколько минут вся команда видит картину: бежит Мысин с покрывалом, неупакованным, конечно, как смёл с кровати, так и несет, а за ним – китайцы вместе с переводчиком. Отняли „подарок“ с трудом. Помог возглавлявший делегацию Андрей Петрович Старостин. Он нам с Бубукиным потом с укором: „Ну что же вы с ним творите?! – И – Мысину: – Паша, ты же взрослый человек, неужели сообразить не можешь, что дурят тебя?“»

Голы левые и правые

В 1985 году ситуация в чемпионате страны сложилась таким образом, что нападающий днепропетровского «Днепра» Олег Протасов пошел на побитие бомбардирского рекорда Никиты Симоняна. Симонян в 1950 году наколотил 34 гола. Протасов в первом круге забил всего 10, и ничто не предвещало скорострельности форварда во второй половине турнира.

Как-то раз, когда «Днепр» приехал играть в Москву, в тренерскую комнату в Управлении футбола заглянул тренер «Днепра» Владимир Емец. «Владимир Александрович, – обратился к нему администратор сборной СССР Борис Кулачко. – Неужто вы сделаете все, чтобы побить рекорд Никиты Палыча? Ведь он все голы забил честно, а вы тащите Олега к рекорду всеми правдами и неправдами». Емец, хитро прищурившись, полушутя-полусерьезно сказал: «А Стаханов?» И всем стало ясно, что рекорду жить осталось недолго.

Так и вышло. В семнадцати матчах второго круга «стахановец» Протасов забил 25 (!) мячей, на гол обошел Симоняна и получил европейскую «Серебряную бутсу».

По завершении сезона 1985 года на устном выпуске журнала «Спортивные игры», в котором я тогда работал, меня спросили о разнице между «Золотой» и «Серебряной» бутсами. Я ответил: «„Золотой бутсой“ забивали голы правые, а „Серебряной“ – левые».