Текст книги "Пушкин и Пеле. Истории из спортивного закулисья"

Симонян и Сталин

Сухумский паренек Никита Симонян выиграл с юношеской командой чемпионат Абхазии, попал в сборную автономии, ставшую первой в Грузии. Все видели Никиту, забивавшего в каждом матче каждому сопернику, в составе тбилисского «Динамо». Но нападающего перехватила Москва. Московские команды весной приезжали тренироваться на юг. Владимир Горохов, работавший со столичными «Крыльями советов», оказался расторопнее других. Пригласил Никиту в свой номер в гостинице, позвал в Москву, пообещав сделать из Симоняна «второго Боброва». За «Крылья» Симонян, живший поначалу у Горохова дома и спавший в чулане на огромном сундуке, отыграл три года, а когда ВЦСПС расформировал команду, неудачно выступавшую в чемпионате, нападающий вместе с Гороховым перебрался в «Спартак».

В 1951 году Василий Сталин, меценатствовавший той порой в спорте за счет бюджета Военно-воздушных сил, решил пополнить свою команду Симоняном. Футболисты ВВС, надо сказать, пользовались слабостями сына вождя, и им иногда удавалось спасать людей. Николай Морозов, капитан команды ВВС, имевший удостоверение «Личного адъютанта» младшего Сталина (в звании майора), будущий главный тренер сборной СССР (четвертое место на чемпионате мира 1966 года – наивысшее достижение отечественных футболистов), дожидался вместе с некоторыми, наиболее смелыми партнерами наступления у Василия Иосифовича состояния необходимого подпития и приводил в особняк на Гоголевском бульваре человека – обычно за час до полуночи. За гостя ручались, просили ему помочь, и Василий Сталин звонил по «вертушке» генеральному прокурору: «Я знаю этого человека, закройте дело!» Сын Николая Петровича Морозова в одной из публикаций вспоминал, как отец рассказывал ему: он подходил к сталинскому шкафу, и если внутренняя дверка была открыта, смотрел на уровень коньяка в графине. В зависимости от уровня и действовал.

Вернемся к Симоняну. Он отдыхал после трудного сезона с друзьями из «Спартака» в Кисловодске, и Василий Сталин послал за ним в Минеральные Воды самолет. После пятичасового перелета привезли в особняк. Сталин-юниор, посадив 25-летнего форварда по левую от себя руку, произнес фразу, Симоняна поразившую: «Я поклялся прахом своей матери, что ты будешь в моей команде!» Где поклялся, когда, почему вдруг? Не исключено, что Василий поспорил с кем-то на сей счет. Разговор продолжался недолго, минут десять. Симонян, оправившись от потрясших его слов, спокойно подвел итог: «Я хочу играть за „Спартак“.»

По свидетельству Никиты Павловича, младший Сталин не вспылил, не закатил истерику. Просто отпустил. Но потом вернул с лестницы: «Может, ты боишься Хрущева (возглавлял тогда горком партии, курировавший „Спартак“)? Так это я улажу, не волнуйся». Симонян сказал, что «Спартак» сделал из него игрока, и попросил разрешения остаться в этой команде. «Видите, – обратился Василий Сталин к подчиненным, – человек сказал мне правду. Правда лучше всех неправд. Иди, играй за „Спартак“.»

«Несколько лет спустя, – вспоминал Симонян, – уже после смерти И. В. Сталина, Василий Сталин, переживший крушение карьеры, суд, рассказывал Сергею Сальникову, как на суде начальник спортклуба ВВС полковник Соколов утверждал в своих показаниях, что подсудимый Василий Сталин приказал пристрелить из-за угла Симоняна, отказавшегося перейти в команду ВВС. „Этого не было, этого не могло быть!“ – повторял он Сергею, потрясенный подлостью своего приспешника.»

После эпизода в особняке на Гоголевском Симонян лишь один раз увиделся с Василием Сталиным. Уже после того, как тот отбыл заключение. «Мы, – рассказывал Симонян, – выходили с Сергеем Сальниковым, поужинав, из „Арагви“. Столкнулись с Василием Иосифовичем. Обнялись. Он сказал: „Встретимся – расскажу о многом“. Но не встретились».

Побег на грузовичке

Валентин Александрович Николаев, один из футболистов знаменитой «команды лейтенантов», рассказывал, как Василий Сталин пытался заполучить в ВВС блестящего игрока ЦДКА Алексея Гринина.

Сталин-младший пригласил Гринина в свой знаменитый особняк на Гоголевском бульваре и без лишних слов прямо предложил ему перейти в ВВС. Обещал тучу, как сейчас принято говорить, бонусов: высокую зарплату, выше, нежели в ЦДКА, очередное воинское звание, шикарную трехкомнатную квартиру в центре Москвы, возле телеграфа, доставку необходимых продуктов на дом… Гринин, по словам Николаева, был не из робкого десятка. Выдержав напор Василия Сталина, он не ответил ему ни «да», ни «нет», а уклончиво попросил время подумать и посоветоваться со своей Зинаидой Ивановной.

Сталин, как и отец, к возражениям не привыкший и уклончивого поведения собеседников не признававший, буквально вышел из себя: «Вот что, у меня дела, я должен отлучиться. А ты сиди пока тут и думай. В твоем распоряжении бильярд и холодильник с едой. Как надумаешь, звони мне на службу». И уехал.

Гринин осмотрелся в западне, обнаружил во дворе особняка грузовичок, доставивший продукты, выбрался тихонечко из комнаты и, улучив момент, когда никто не видел, пробрался в открытый кузов.

Попав домой, он рассказал все своей Зинаиде Ивановне. И они поступили так, как, наверное, в их положении поступили бы все тогдашние жители Москвы. Собрали в сумки все необходимое на первое тюремное время и стали ждать. Но за ними не приехали. Пронесло.

Бесстрашие Бескова

Футболисты в сталинские годы пытались, как могли, спасать людей, попадавших в жернова репрессий. Сергей Сальников, спартаковец от пяток до макушек, с красно-белым ромбиком вместо сердца, перешел в расцвете сил и славы в «динамовское логово». Болельщиками он был, конечно, осужден, но отправился Сальников в «Динамо», принадлежавшее всесильным силовым структурам, только для того, чтобы облегчить участь одного из своих близких родственников, оказавшегося в лагере. Спустя некоторое время после того, как арестовали и казнили Лаврентия Берию и выгнали из госбезопасности его подручных, Сальников вернулся в «Спартак».

Константин Бесков, игравший в «Динамо», в феврале 1946 года женился на молодой актрисе Лере Васильевой. Ее отец, объявленный «врагом народа», отбывал в то время срок в лагере под Куйбышевом. Бесков, понимая, что даже намек на хлопоты по отношению к осужденным грозит немалыми неприятностями, ездил, тем не менее, на свидание со своим тестем Николаем Никаноровчием и добился – благодаря динамовским связям – пересмотра дела.

Об отце Валерии Николаевны, находившемся в заключении до 1948 года, Константин Иванович хлопотал перед Абакумовым. Он добивался пересмотра дела, заведенного на Николая Никаноровича Васильева и отправленного в лагерь близ Жигулей. Инженера-электросварщика, выпускника знаменитого бауманского училища, арестовали в 1944 году. У его знакомого, сказавшего что-то крамольное при стукаче, обнаружили, в числе прочих, номер телефона отца Валерии Николаевны. Этого в те времена было достаточно для ареста, открытия дела и отправки в лагерь.

Разумеется, Бесков рисковал. Тогда могли репрессировать кого угодно. Никакая всенародная любовь не могла спасти ни военачальников, ни артистов, ни спортсменов. Братья Старостины – тому пример. Но мужественный Бесков не останавливался. Он добился разрешения на свидание с отцом Валерии Николаевны. Когда динамовцы приехали в Куйбышев на матч с «Крыльями Советов», Бескова ночью отвезли на катере в лагерь. Свидание состоялось в медицинском изоляторе. Подробности Константин Иванович рассказал жене, а Валерия Николаевна поделилась ими с литературным записчиком книги Бескова «Моя жизнь в футболе» Эдуардом Церковером:

«В помещение вошел отец, закутанный в грубое казенное одеяло. Выглядел он ужасно, а ведь был очень красивым. Его спросили: „Фамилия, имя, отчество“. Он назвался. „Откуда родом?“ – „Москвич“. – „Домашний адрес?“ Назвал. „Есть родня?“ – „Жена Елизавета Павловна, дочь Валерия“. – „Дочь замужем?“ – „Да“. – „За кем?“ – „Ее муж – известный футболист Константин Бесков из команды „Динамо“. – „Вы его знаете? Встречались?“ – „Нет“. Тогда эти люди показали на Костю: „Вот он, Бесков“. И разрешили им с отцом общаться. Они бросились друг к другу. Отец сказал: „Пожалуйста, не обращайте внимания на мой вид…“ Медсестра, присутствовавшая при этом, плакала.“»

В 1949 году Николай Васильев, во многом благодаря усилиям Бескова, вернулся домой, а после 53-го года был полностью реабилитирован.

Страх перед Абакумовым

Перед Абакумовым трепетали все. Василий Трофимов, знаменитый форвард московского «Динамо», рассказывал писателю Александру Нилину, как Абакумов вызывал его для дружеской беседы ночью. Вроде бы для «дружеской», узнать, как «Динамо», какие виды на следующий матч и прочие футбольные новости, но Трофимова сковывал страх: он не знал, вернется ли домой.

К Абакумову вызывали и Валерию Николаевну Бескову. Абакумов предупредил ее, чтобы она никому о встрече не рассказывала. Она и не рассказывала – даже своему Косте. Только – маме, на всякий случай предупредила ее.

В кабинете помимо Абакумова был генерал Блинов, руководитель общества «Динамо». Абакумов спросил: «Почему Костя грустный, почему плохо играет?» Валерия Николаевна попросила министра прочесть статью Бескова в журнале. Абакумов сказал: «Не статьи ему надо писать, а играть!»

Рекордсмен-шпион

Маховик репрессий не щадил никого. 17 июня 1937 года 23-летний студент Николай Ковтун установил новый всесоюзный рекорд в прыжках в высоту (201 сантиметр), первым в стране преодолев двухметровый рубеж. Спустя несколько недель он был арестован прямо на тренировке, обвинен «тройкой» в контрреволюционной деятельности и назван «врагом народа». Следователи выбивали из молодого спортсмена признания в том, что в Харбине, где он родился, его завербовала японская контрразведка, по заданию которой он отправился в Москву и поступил в институт физкультуры. Приговор – 10 лет. Его имя убрали из всех списков легкоатлетических рекордсменов. Дома осталась жена с новорожденным сыном. Оттрубив полный срок, Николай Ковтун через три года снова был арестован и снова был назван «японским шпионом».

Ковтуна освободили и реабилитировали в 1955 году. До этого года продержался его рекорд, установленный перед арестом, – ровно на один сантиметр его улучшил Юрий Степанов.

Рота пулеметчиков

Игравший за московское «Динамо» Василий Трофимов (в 60-х – 70-х годах был тренером сборной СССР по хоккею с мячом, не раз выигрывая с ней чемпионаты мира) рассказал Андрею Петровичу Старостину историю, о которой вспоминает в своей книге брат Андрея – Николай Петрович:

«Раздосадованный тем, что его команда вынуждена пребывать на вторых ролях вслед за „Спартаком“, Берия вызвал к себе одного из тренеров „Динамо“.

– У меня только один вопрос, – произнес Берия. – В чем дело? – Его слова повисли в густой зловещей тишине огромного кабинета. – Ну, – блеснул он стеклами пенсне, – я жду…

– В „Спартаке“ больше платят, – вымолвил, наконец, тренер.

– Как? – удивился Берия. – Эти торгаши получают больше, чем чекисты? – и бросил стоявшему навытяжку помощнику: – С этим надо будет разобраться и поправить.

– Есть разобраться и поправить, – отчеканил офицер.

– Ты запиши. Я поумнее тебя и то иногда записываю нужные мысли, – не взглянув на него, сказал хозяин кабинета. И сразу словно забыл о существовании побледневшего адъютанта. – Что еще? – спросил он у тренера.

– Есть проблемы в обороне, но мы надеемся…

Берия не дал тренеру договорить:

– Может, вам в оборону роту пулеметчиков поставить? Это можно. Только учтите, что ваши спины тоже будут на мушке. Подумайте о сегодняшнем разговоре. Я вам не советую о нем забывать».

Аркадьев и Берия

И сейчас футболисты сплошь и рядом интригуют против тренеров, но в сталинские времена попытки игроков использовать походы к начальству для их замены могли закончиться более плачевно, нежели банальное сегодняшнее увольнение. Борис Андреевич Аркадьев рассказывал Льву Ивановичу Филатову, безо всякой обиды на игроков, о том, как Григорий Федотов и Всеволод Бобров ходили к начальству с требованием освободить их от Аркадьева: «У начальства в тот раз, на удивление, хватило решительности отправить парочку великих восвояси, ни с чем. Я уцелел, а они потом оба каялись – не могли себе простить этого шага».

Упомянутые Аркадьевым звезды позволили себе демарш, не оставшийся, понятно, в тайне в разгар царствования ЦДКА в советском футболе, когда на команду (и на тренера в том числе) молились прикипевшие в послевоенные годы к футболу полковники, генералы и маршалы, радовавшиеся тому, что любимый клуб оставляет «с носом» принадлежавшее Лаврентию Берия «Динамо».

Берия «доставал» Аркадьева с монотонной регулярностью. Когда Борис Андреевич возглавлял «Динамо», к нему в тренерскую комнату доставляли «проект состава» на очередной матч, подписанный всесильным Лаврентием. Тренер дописывал на листочке свой вариант и отправлял бумажку с ординарцем обратно. На поле выходил состав Аркадьева. Но постоянное давление не могло не раздражать даже Бориса Андреевича – человека уравновешенного, обычно неторопливого, со всегда спокойным и мягким голосом.

В «Динамо» Аркадьев стал работать в 1940 году. После 37-го года последовал спад в игре, началась тренерская чехарда. «В команде нет единого взгляда на методы подготовки и ведения игры, – говорилось в одной из рецензий той поры. – Наметились, к сожалению, элементы групповщины, пренебрежение дисциплиной, потеря отдельными футболистами должной требовательности к себе».

Новый тренер часами объяснял динамовцам то, что от них требуется, и тренировал это. «Динамо» Аркадьев сделал чемпионом в первый же год.

Руководитель ведомства безопасности не оставлял Бориса Аркадьева без внимания и после того, как тренер стал работать в ЦДКА. В ведомственный дом НКВД (знаменитый дом, примыкающий на Садовом кольце к гостинице «Пекин»), квартиру в котором Аркадьев получил в динамовские годы, накануне каждого матча ЦДКА – «Динамо» приходили повестки с предписанием «семье Аркадьевых немедленно освободить жилую площадь». Семья нервничала. Аркадьев был спокоен. Звонил кому-то, а этот «кто-то» организовывал два раза в сезон звонок из Министерства обороны в Госбезопасность, всегда менявшую аббревиатуру: «Будете настаивать на выселении Аркадьевых, выселим ваших людей из наших ведомственных домов».

По полной программе Лаврентий Берия рассчитался с независимым Борисом Андреевичем, открыто дома говорившим о том, что Берия – личность жуткая, мерзкая (словно специально для подслушивающей аппаратуры, натыканной в квартирах дома НКВД), после Олимпиады-52 в Хельсинки. «Лучше бы всю Олимпиаду проиграли, чем вы – югославам», – сказали Аркадьеву в Кремле. Его не посадили, скорее всего, только потому, что было не до «вредителей от спорта», проигравших «клике Тито»: готовилось «дело врачей», и все пропагандисты и следователи были заняты им.

Аркадьев не уточнял домашним, кто сказал ему эту фразу. Может быть, и Берия. Но именно Берия стал инициаторам разгона ЦДСА (так клуб стал назваться с 51-го года) – больнее удар для Бориса Андреевича трудно было придумать. Принимавшим решение было сказано: «ЦДСА был базовой командой для сборной». Кто станет проверять, что армейцев в команде было всего четверо. Прозвучало из военного лексикона: «Проигрыш врагам равносилен утрате воинской частью знамени. В этом случае часть расформировывают, особо виновные подлежат каре».

В преамбуле приказа № 793 Всесоюзного комитета по делам физической культуры и спорта при Совете Министров СССР отмечалось, что «команда ЦДСА неудовлетворительно выступила на Олимпийских играх, проиграв матч югославам, чем нанесла серьезный ущерб престижу советского спорта и советского государства». Армейскую команду «с розыгрыша первенства СССР» сняли и расформировали за, как сказано в приказе, «провал на Олимпийских играх, за серьезный ущерб, нанесенный престижу советского спорта». Бориса Аркадьева с работы сняли и лишили звания заслуженного мастера спорта.

Звание это он получал в 1942 году не за футбол, а «за особые заслуги в деле подготовки кадров для Красной Армии и непосредственное участие в разгроме врага»: бывший преподаватель фехтования (брат-близнец Бориса Андреевича – Виталий Андреевич – выдающийся фехтовальный тренер, подготовивший очень многих чемпионов мира и олимпийских чемпионов) в военной академии имени Фрунзе в годы войны стал инструктором Всевобуча, обучавшим гранатометанию, ведению штыкового боя, преодолению полосы препятствий.

Приказ 793

В 1988 году мы со Станиславом Токаревым, блестящим спортивным журналистом, писателем, опубликовали на страницах пяти номеров журнала «Спортивные игры» документальную повесть «Точка разрыва» – об участии сборной СССР в Олимпиаде 1952 года и о последующем разгоне команды ЦДСА, которую назвали главным виновником поражения в Финляндии от югославов.

Повесть тогда заметили, о ней говорили, ее хвалили и критиковали. Почти два года спустя известный журналист Аркадий Романович Галинский на страницах «Советского спорта» – и тоже в пяти номерах – опубликовал свою версию событий, в которой, помимо всего прочего, обрушился с резкой критикой «Точки разрыва».

И тогда считал, и до сих пор полагаю, что Аркадий Романович сам всерьез занимался темой разгона ЦДСА после Олимпиады-52, но вдруг его опередили. И тогда он прошелся по повести с использованием элементов созданной им конструкции. А если Галинский выстраивал конструкцию – неважно где: в телефонном разговоре, в дискуссии с участием большой группы людей, в материалах, – свернуть его с выбранной колеи было невозможно ни фактами, ни аргументами. Для того чтобы спорить с «Тайной команды лейтенантов» – именно так называлась публикация в «Советском спорте», – опровергать отдельные положения варианта Галинского, понадобятся полосы в пяти номерах еще какого-нибудь издания. Да и заниматься этим, признаться, нет времени и желания. Тем более что уже тогда Аркадию Романовичу ответили коллеги, в частности, хорошо знавший тему Владимир Пахомов.

Обратил бы внимание лишь на одно обстоятельство – на высказывания Галинского по поводу знаменитого приказа Комитета по делам физкультуры и спорта «793» «О футбольной команде ЦДСА» от 18 августа 1952 года. В приказе, подписанном исполнявшим тогда обязанности председателя Комитета Николаем Романовым, в первом пункте объявляется о снятии команды ЦДСА с розыгрыша первенства СССР и ее расформировании, во втором говорится о снятии с должности главного тренера ЦДСА Бориса Аркадьева и лишении его звания заслуженного мастера спорта, а в третьем анонсируется рассмотрение вопроса о безответственном поведении отдельных футболистов во время матчей с Югославией, «что привело к провалу команды на Олимпийских играх». Через две недели, к слову, последовал приказ «808» – в нем, в частности, званий заслуженных мастеров спорта лишили Константина Бескова и Валентина Николаева.

Галинский назвал опубликованный «Спортивными играми» приказ (его, надо сказать, прислал в редакцию Кенжебай Рахимов со станции Алгабас Уральской области Казахской ССР, десятилетия собиравший различные материалы о футболе, переписывавшийся со многими коллекционерами и от них получивший копии приказов) «необычным парадоксальным документом» (как это так: цивильное спортивное учреждение отдает приказ о расформировании штатной военной команды! А вот так и отдает: Романов в те времена был выбран на роль пешки в политической игре) и «заведомой фальшивкой».

Такая реакция Аркадия Романовича на публикацию «Приказа 793» понятна. Он – приказ – рушил почти всю конструкцию Галинского. А коли так, значит, приказа не было. И публикация его – «заведомая фальшивка».

Надо, впрочем, отдать должное Аркадию Романовичу. После того, как всем причастным к изучению футбольной истории было ясно, что приказ этот существовал на самом деле и является правдой, а не фальшивкой, он позвонил мне, признал, что был не прав, и пообещал непременно в какой-нибудь публикации сообщить об этом.

Быть может, я что-то пропустил, но признание Галинского так и осталось на словах.

Распоряжение вождя

«В советские времена, – рассказывает Виктор Хенкин, – ведущие спортсмены, в том числе и шахматисты, получали ежемесячные государственные стипендии. Размеры стипендий колебались от 100 до 300 рублей в зависимости от спортивных достижений и заслуг. На стипендию, однако, мог рассчитывать лишь тот, кто никакой другой заработной платы от государства не получал, то есть всецело посвятил себя спорту. Дольше всех, помнится, держался Лев Полугаевский, не желавший бросать работу инженера, но и он, в конце концов, „продался“ Го – скомспорту. Единственное исключение было сделано для Михаила Ботвинника: специальным постановлением Совета министров СССР ему разрешалось получать и государственную стипендию, и заработную плату по месту работы.

В 1971 году, когда Ботвиннику исполнилось шестьдесят лет, он обратился в Госкомспорт с заявлением об отказе от стипендии. Свое решение он мотивировал тем, что прекращает официальные выступления в шахматных соревнованиях и не хочет получать незаработанные деньги. Поступая так, Ботвинник освобождался от обязательств перед Госкомспортом, с которым у него нередко возникали трения. О своем решении он объявил в одном из интервью, оно было опубликовано…

Прошел год. Беседуя однажды с Михаилом Моисеевичем в институте, где он руководил одной из лабораторий, я, между прочим, спросил, как живется ему без стипендии.

– Мне продолжают ее выплачивать, – ответил он к моему удивлению.

– Но вы же от нее отказались!

– А известно ли вам, кем было подписано распоряжение о моей стипендии?

Я не знал.

– Иосифом Виссарионовичем Сталиным. Оно висит на стене над моим письменным столом в рамке, – чеканным голосом произнес Ботвинник. И добавил: – Наши чиновники до сих пор боятся отменять его приказы.»