Текст книги "Пушкин и Пеле. Истории из спортивного закулисья"

Нищий Чичурин

Из одного динамовского поколения в другое передается история о поездке хоккейной команды на серию товарищеских матчей в Швецию в конце 60-х годов. Команду поселили в отеле, где на первом этаже располагалось казино. Каждому проживающему при заселении вместе с ключом и визитной карточкой вручалась фишка достоинством в 20 шведских крон (примерно 4 доллара). Никому из игроков и в голову не пришло ею воспользоваться. А вот Юрий Чичурин быстренько проследовал в фойе первого этажа. И тут же сделал ставку, сыграв в рулетку. Невероятно, но выпало именно поставленное им число. Кто бывал в казино, знает, что играющим бесплатно разносят коктейли (джин с тоником), пиво и так далее. Чичурин, будучи очень азартным человеком, вновь делал ставки и выигрывал!

Гора фишек росла, равно как и заинтригованные гости отеля, которые столпились вокруг стола, чтобы поглазеть на удачливого русского хоккеиста.

Неизвестно, чем бы кончилось дело, если бы на выручку вовремя не подоспел тренер динамовцев Аркадий Чернышев. Моментально оценив обстановку, он мягко приобнял Чичурина за талию и деликатно подтолкнул его к лифту. Гора фишек – весь выигрыш Юрия – осталась на зеленом сукне. Когда двери лифта открылись, Чичурин, слегка покачиваясь, повернулся к Чернышеву и сказал: «Эх, Аркадий Иванович, вы меня сделали нищим!»

Ростропович и хоккей

Эту историю рассказал мне мой друг Николай Вуколов. Он работал тассовским корреспондентом в Стокгольме. В июне 2001 года в Швеции отмечали 25-летие свадьбы, серебряной, короля Карла XVI Густава и королевы Сильвии. Специально по этому случаю в шведскую столицу прибыл Мстислав Леопольдович Ростропович. Ему предстояло сыграть на концерте в летней резиденции шведских королей Дроттнингхольм.

Вуколов, разумеется, такое событие – приезд Ростроповича – пропустить не мог и попытался взять у маэстро интервью. Ростропович, обычно открытый и контактов с прессой не избегавший, неожиданно, к удивлению Николая, вдруг напористо проговорил: «Нет, нет, нет. Я с российской прессой не контачу. Они меня обидели, и я дал слово ни с кем из российских журналистов не общаться». «Ну, Мстислав Леопольдович, – принялся канючить и раскидывать „сети“ Вуколов. – Мы же с вами вместе ужинали, когда вы с Щедриным Родион Константинычем „Лолиту“ в Стокгольме ставили. Помните? А потом, я же тассовец, на всю страну ведь буду материал передавать, а не в одну какую-то газету. В России много людей, которым беседа с вами будет любопытна…»

Уговорил, словом, Николай Ростроповича и помчался в отель «Дипломат», в котором во время стокгольмских визитов только и останавливался Маэстро. Беседа, продолжавшаяся более часа, подходила к концу. Внизу Ростроповича ожидало заказанное для поездки в королевскую резиденцию такси. Вуколов, захвативший с собой свою книгу «Москва – Стокгольм: хоккейные перекрестки», спросил: «Мстислав Леопольдович, а вы хоккей любите?» «Ну, а как же, кто же не любит хоккей!» – моментально откликнулся Ростропович, ничуть не растерявшись от такого неожиданного поворота темы. Поворот, к слову, действительно неожиданный: серьезное интервью корреспонденту ТАСС, впереди – концерт в Дроттингхольме, а тут – хоккей какой-то. «Тогда, – протянул Вуколов Ростроповичу свою книгу, – напишите, пожалуйста, в этой вот книге что-нибудь про хоккей».

«Я, – рассказывал мне Николай, – предвидел, что Ростропович „схохмит“, но не предполагал, что его реакция будет настолько моментальной. Он задумался лишь на секунду, принялся писать с абсолютно сосредоточенным видом, а потом протянул мне книгу с надписью: „От любителя хоккея. Горд знакомством с Пикассо, Шагалом, Сикорским и Фетисовым. М. Ростропович“.»

Слезы репортера

На хоккейном чемпионате мира 1976 года в Катовице сборная СССР в стартовом матче сенсационно проиграла хозяевам турнира со счетом 4:6. Вратарь нашей команды Владислав Третьяк рассказывал, как перед тем чемпионатом их напутствовал тогдашний глава Спорткомитета СССР Сергей Павлов. «Вы уж, – сказал он, остановившись на первом матче, – не обижайте хозяев чемпионата, наших товарищей по социалистическому лагерю, не обыгрывайте их в родном для них Катовице со счетом 10:0. Вот мы и не обидели».

В Москве, уже после чемпионата, мне рассказали, как справлялся Николай Николаевич Озеров с неблагозвучной фамилией польского нападающего Веслава Йобчика, забросившего в советские ворота три шайбы. Сначала комментатор просто назвал его по имени, потом сообщил, что Веслав сделал дубль, а после третьего гола виртуозно преподнес: «Опять этот девятый номер!..»

А на следующее после удивительного поражения утро в гостинице, в которой мы с Виктором Кузнецовым – заведующим ТАССовского отделения в Польше – остановились, обратили перед завтраком внимание на пожилого человека, стоявшего неподалеку от газетного киоска и плакавшего. Я этого человека не знал, а Виктор узнал в нем известного польского спортивного журналиста, с которым не раз общался, и мы к нему подошли. Он поведал о причине расстройства:

– Я пишу о спорте вообще и о хоккее в частности с середины 50-х годов. Был на всех турнирах с участием сборной Польши. На всех! На чемпионатах мира и Олимпиадах – тем более. Видел все без исключения матчи СССР – Польша. Все! И во всех без исключения выигрывала советская команда. До вчерашнего вечера. А я вчера не сумел, были на то объективные причины, приехать на игру. И счет узнал только сейчас.

«С победой, товарищи!»

1978-й год. Чемпионат мира в Праге. Первый, стоит заметить, чемпионат тренера Виктора Тихонова. Чехословацкому хоккею пятьдесят лет. Конечно же, хозяева турнира собирались отметить праздник золотыми медалями. Основной соперник – команда СССР – был обыгран на первом этапе легко – 5:2. Наступил день решающего матча, можно сказать, – финала: Чехословакия – Советский Союз.

Чехословацких хоккеистов устраивала не только ничья, но и поражение с разницей в одну шайбу. Никто при таком раскладе не сомневался в благополучном для них исходе. Как матча, так и всего чемпионата. Поздравить своих на игру пришли все чехословацкие руководители. В банкетном зале заранее были накрыты столы. Но советская сборная выиграла с устраивающим ее счетом, с разницей в две шайбы, – 3:1, и столы для начальства на банкете пустовали.

Леонид Ильич Брежнев в те дни был с визитом в ФРГ. Представители местной протокольной службы поинтересовались у него через помощников, не хотел бы он посетить вечером театр или сходить в оперу. Брежнев был сумасшедшим поклонником хоккея. Однажды он приехал на спектакль «Так победим» во МХАТ – с Калягиным-Лениным. Все Политбюро приехало. В этот же день проходил какой-то важный хоккейный матч. В разгар спектакля Брежнев поднялся и молча вышел из ложи. Актеры на сцене в трансе. А он досмотрел игру по телевизору – ему организовали просмотр, узнал счет и вернулся. И обращается к Андропову во весь голос: «Что тут было?»

Там, в Германии, Брежнев ответил: «Какой театр? Какая опера? Мы с чехами сегодня играем. Буду смотреть хоккей». На следующий день он вернулся в Москву. Войдя в комнату для заседаний Политбюро, сказал: «С победой, товарищи!» Все переглянулись: с какой, дескать, победой, ни с кем, вроде, не воюем? «Ну как же? У чехов же выиграли!» – удивился Брежнев и распорядился всех причастных к выигрышу в Праге наградить орденами и медалями.

«Леонид Ильич, потушите сигарету»

В лужниковском Дворце спорта с курением на территории арены борются с давних времен. Курить разрешено только в специально отведенных зонах на улице. Об этом во время хоккейных матчей постоянно напоминал диктор Дворца Валентин Валентинов – своим поставленным, левитановским голосом. Перед каждым перерывом он объявлял: «Уважаемые зрители, мы обращаемся к вам с убедительной просьбой не курить в здании Дворца».

Леонид Ильич Брежнев приезжал в Лужники почти на каждый матч с участием ЦСКА и курил прямо в правительственном «скворечнике». Дымок из ложи вился сизыми колечками. Однажды какой-то болельщик после очередного объявления Валентина Валентинова закричал с противоположной трибуны: «Леонид Ильич, вы что, не слышите? Здесь не курят. Потушите сигарету». Крикуна искать не стали, а к Валентинову, сидевшему с микрофоном за бортиком рядом с площадкой, подошли два гэбэшника из «девятки», занимавшейся охраной партийно-правительственных начальников, и сказали: «Чтобы больше про курение не объявлял».

Жест Эспозито

Фил Эспозито, знаменитый хоккеист, еще во время знаменитой советско-канадской серии 1972 года воевал, как он сам говорил, «против империи зла», пусть и появился термин во времена Рональда Рейгана. В раздевалке, заводя партнеров, Эспозито называл соперников «мерзавцами», которые «нас не обыграют».

Во время представления команд перед первым московским матчем Эспозито, выехав из канадской шеренги, наступил на лежавшую на льду гвоздику, рухнул на лед на пятую точку. Поднимаясь, он послал воздушный поцелуй в сторону правительственной ложи. «Все смеялись, – вспоминал Эспозито во время приезда в Москву в феврале 2012 года на мероприятия по случаю 40-й годовщины серии. – Даже Брежнев смеялся. Его губы не улыбались, но по выражению знаменитых бровей было ясно, что он развеселился… Это была большая политика. Капитализм против коммунизма. Знаете, как мы ненавидели русских? Мы не имели права проиграть. Это сейчас я спокойно завтракаю с Путиным, а тогда.»

Тогда Эспозито сказал Александру Якушеву, которого всегда считал лучшим форвардом хоккейного мира со времен Бобби Халла: «Алекс, давай к нам в „Бостон“! Обещал спартаковскому нападающему устроить контракт на 100 тысяч долларов в год, пошутив, что и сам заработает на комиссии. Немногословный по жизни Якушев мгновенно парировал: „Нет, Фил, давай уж лучше ты к нам. Похлопочем об однокомнатной квартире для тебя“.»

Московский «Мерседес»

Борис Левин, известный журналист, работавший в журнале «Физкультура и спорт» и занимавшийся в основном хоккеем, рассказывал:

– В 1974 году на серию игр со сборной СССР в составе канадской команды в Москву приехал знаменитый Бобби Халл. И вот после одной игры, ближе к полуночи, мы с челном исполкома ИИХФ, арбитром Андреем Старовойтовым вышли из служебного подъезда и увидели одинокого, продрогшего на ветру, под дождем Халла. Он, увидев знакомое лицо, бросился к Андрею Васильевичу и поведал, что беседовал с канадскими туристами, раздавал автографы, замешкался и в итоге вынужден бродить вокруг Дворца спорта в поисках случайного попутчика – команда благополучно уехала в отель без него.

На наше счастье, неподалеку от подъезда стоял «Москвич» самого первого выпуска. Вскоре появился его хозяин. Старовойтов все ему объяснил, и парень любезно согласился довезти нас до «Националя», в котором разместилась канадская команда. Пока водитель пытался завести машину, Халл с любопытством разглядывал модель. Мотор долго не заводился. Хозяин открыл капот, подергал какие-то провода, завел, наконец. Примерно через полчаса езды по ночной Москве в тесной кабине шедевра советского автопрома, уже у входа в «Националь», Халл бережно погладил капот «Москвича», приговаривая: «„Мерседес“? „Мерседес“!..»

«А где же Бобров?»

Борис Левин рассказывал, как после первой, знаменитой серии матчей СССР-Канада он для журнала «Сельская молодежь» (было такое, весьма, к слову, популярное издание) брал интервью у Всеволода Михайловича Боброва. С Бобровым у Левина были нормальные давние отношения, и Всеволод Михайлович пригласил Борю на дачу. Дачу Бобровы тогда достраивали, многое хозяин делал своими руками, причем качественно.

«Чтобы заработать обед, – вспоминал Левин, – мы с Всеволодом Михайловичем должны были от калитки до крыльца уложить в два ряда полуметровые плиты – каменную тропинку. Я был у Боброва чернорабочим. Подгонял плиты одну к другой он сам – тщательно и аккуратно. Дорожка получилась прочной и красивой. Нас уже звали обедать, но в это время к даче подрулил грузовик. В кабине два солдата: „Это дача полковника Боброва?“ Бобров (он был в майке и трусах) подтвердил. Обед отложили, и мы в четыре лопаты стали сгружать песок.

– Леночка, – крикнул жене Бобров, – обед на пятерых.

– Конечно, – ответила Елена Николаевна, – я умею считать до пяти.

Сели за стол. Всеволод Михайлович достал из холодильника бутылку водки: „Нам с журналистом можно, хозяйке в благодарность за обед рюмку нальем, а вам, ребята, нельзя, не обижайтесь“. Провожая солдат, он поблагодарил их, пожал каждому руку, а водителю положил в карман десятку.

Уже на выходе водитель подошел ко мне и спросил: „А где же сам Бобров?“ Я указал на Всеволода Михайловича, стоявшего на крыльце. Солдаты были поражены: десятки раз они привозили на начальственные участки стройматериалы, но чтобы вот так – за стол, обедать с самим полковником, чтобы еще десятку на сигареты и мороженое…»

Скорострельность Харламова

Выдающийся хоккеист Валерий Харламов поступил в институт физкультуры и время от времени играл за институтскую команду в чемпионате Москвы. Как-то перед очередным матчем он подошел к тренеру сборной института Яну Львовичу Каменецкому и обратился к нему с просьбой: «Ян Львович, вы не могли бы отпустить меня сегодня с игры пораньше, мне по делам надо». «Нет никаких проблем, Валера, – ответил тренер. – Четыре штуки забивай, и можешь уходить». Спустя несколько минут после начала Харламов забросил четыре шайбы и после четвертой сразу к Каменецкому: «Ян Львович, так я пойду?..» Тренеру только и оставалось сказать в ответ: «Конечно».

Игорь Добровольский, чтобы успеть на последний самолет и улететь к девушке, поступил примерно так же. Только он ни у кого не отпрашивался. Забив в первом тайме гол, динамовский полузащитник за пять минут до перерыва захромал, в раздевалке попросил замену, а как только команда вновь отправилась на поле, нырнул в микроавтобус, с водителем которого договорился загодя, и был таков. Гол, к слову, в том матче оказался единственным – победным.

Воровство продуктов

О чем могли спрашивать репортеры газеты «Советская торговля» спортсменов? Только о том, конечно, что они ели, что покупали и много ли магазинов в тех странах, в которых они побывали.

Один дотошный «совторговец» пристал после зимней Олимпиады-64, проходившей в австрийском Инсбруке, к вратарю хоккейной сборной СССР Виктору Коноваленко. Голкипера этого он, разумеется, не знал, потому что если бы знал, то никогда не стал бы задавать ему вопросы, не имеющие никакого отношения к хоккею. Коноваленко-то и от бесед на хоккейные темы старался ускользнуть, чаще всего отвечая на все попытки вытянуть из него какую-либо информацию одним словом – «нормально». Иногда, правда, он начинал было отвечать на поставленный вопрос вроде бы издалека: «Что характерно…», но потом снова переходил на «нормально».

Так было и на этот раз.

– Как вы питались на Олимпиаде?

– Нормально (еще бы: шведские столы в ресторанах и кафе олимпийской деревни ломились от самой разнообразной еды, подходившей под любой вкус).

– А какие были продукты?

– Нормальные.

– Неужели не было никаких сложностей с питанием в капиталистической Австрии?

– Нет, все было нормально.

– И не было никаких недостатков?

На этом вопросе Коноваленко решил интервью прекратить и выдал такой ответ:

– Были.

– Какие?

– Мне показалось, что работники кухни продукты воровали.

«Спасибо! Все свободны!»

Как-то раз Николай Семенович Эпштейн со знакомым журналистом возвращался из Воскресенска в Москву после очередного матча «Химика». Возвращался электричкой – Семеныч спокойно относился к этому виду транспорта и любил электрички за то, что они располагали к беседам, спокойным и неторопливым. И Эпштейн признался репортеру, которого уважал и с которым всегда был откровенным, в следующем: «Представляешь, захожу сегодня в перерыве в раздевалку и говорю ребятам: „Спасибо! Все свободны! Тренировка завтра в одиннадцать“. И собрался уходить, тебя хотел найти, чтобы вместе ехать. А ребята таращатся на меня и, вижу, ничего не понимают. Наконец, один из хоккеистов отважился: „Николай Семенович, нам же еще целый период играть“.»

Тогда в чемпионате проводились спаренные матчи два дня подряд. «Химику» выпало играть в субботу вечером и в воскресенье днем. Вот Николай Семенович и потерял счет периодам, запутался, как он сам сказал, «в шести соснах».

«А, вот ты где!..»

Валентин Валентинов, знаменитый диктор, голос которого знаком всем футбольным и хоккейным болельщикам, рассказывал:

– На игру в лужниковский Дворец я приехал, как обычно, за час до начала. ЦСКА играл, кажется, с «Химиком». Иду по коридору мимо армейской раздевалки. Вдруг, чуть не сбив меня с ног, из нее выскакивает Харламов. В армейском свитере, в форменных трусах и в одном ботинке с коньком, надетом явно впопыхах, на пол соплями свисали незатянутые шнурки. Другой конек, поблескивавший лезвием, он сжимал в руке. И яростно озирался кругом, кого-то высматривал. «А, вот ты где!» – переваливаясь необутой ногой, он подошел к двум мирно беседовавшим поблизости мужчинам. Взял за плечо того, который помоложе, рывком развернул его на себя и ненавидяще, припечатывая каждое слово, произнес: «Убью тебя, сука!»

Я привык, что в игре хоккеисты раскаляются порою, как мартеновская печь. Место диктора находится как раз по соседству со скамеечками штрафников. Бывает, такую «симфонию» оттуда услышишь. Бушевал, случалось, и Валера. Но это в игре. На «гражданке» такого Харламова я видел впервые, хоть и знал его довольно близко. Случилось что? В принципе, ничего особенного: просто Валера таким вот образом вступился за друга своего – за Сашу Мальцева, на которого попытались вылить тогда изрядную порцию гадостей, совершенно им не заслуженных. А история такая. Сборная улетала за границу, кажется, на какой-то турнир. Мальцев это дело банально проспал, опоздал на самолет, и команда улетела без него. Да, Мальцев был не прав. Ну, отругайте его, выговор объявите. Оштрафуйте, наконец. Но кому-то показалось этого мало. Скандал решили раздуть. Неделю спустя в «Комсомольской правде» появляется огромная, на полосу почти, статья, где Мальцева, что называется, пропесочили по первое число. Очень зло. И очень, кстати, несправедливо. Журналист, писавший материал, видимо, выполнил чей-то заказ сверху. Наводить чернильную тень на доброе имя заслуженного человека, мешая его с чем ни попадя, – умельцев таких у нас всегда хватало. И Валера попросил, чтобы ему обязательно сказали, когда журналист, автор статьи, появится на стадионе. Хорошо еще, что в эту минуту рядом с ним оказались два каких-то полковника. Они кинулись к Харламову, повисли на нем и увели от мальцевского обидчика.

Бабочка на льду

Владислав Третьяк первым из вратарей мирового хоккея освоил стиль, названный «баттерфляй». Почему именно так? Вратарь становился похожим на бабочку: щитки он выкладывал на лед так, что они перекрывали почти весь низ ворот, а по бокам выставлял руки в перчатках. Стиль этот требовал невероятной гибкости и координации. Относительно этих качеств Третьяка ходило много кривотолков.

Однажды выдающийся вратарь летел в Канаде, Третьяка боготворившей и продолжающей боготворить, внутренним рейсом. Подошла стюардесса за автографом – привычное дело. Но она вдруг, получив подпись Мастера, говорит: «Извините, а можно нескромный вопрос?» – «Пожалуйста», – разрешил Третьяк. «Правда ли, – спрашивает стюардесса, – что в свое время советское руководство решило вылепить супервратаря и выбор пал на вашу семью? И вам, совсем маленькому, специально ноги сломали и на обоих коленях сделали операцию, которая позволяет садиться так, чтобы шайба низом не проходила?»

Динамовская грамота

В апреле 1983 года – Аркадию Ивановичу Чернышеву было тогда шестьдесят девять лет – на торжественном собрании в Центральном совете общества «Динамо», посвященном 60-летию общества, после официальных речей заслуженные динамовцы получали награды. А Чернышеву, одному из самых заслуженных, если не забывать динамовскую историю, вручили… грамоту. По словам сына Аркадия Ивановича – Бориса, грамота была похожа на те, что получал отец в детстве за отличную учебу.

Кто-то другой, быть может, и посмеялся бы над организаторами праздника и грамоту эту оставил бы прямо там, в зале, но для Аркадия Ивановича такое отношение стало ударом, он и представить не мог, отправляясь на торжество, что с ним так обойдутся.

Не дожидаясь завершения праздника, Чернышев уехал домой, поставил машину в гараж и. сраженный инсультом, рухнул на асфальт в сквере у дома. «Добрые» прохожие полагали, видимо, что это лежит пьяный бомж. Они шли мимо, не останавливаясь. Лишь через несколько часов Борису сообщили об этом.

Девять лет и три дня парализованный Аркадий Иванович, потеряв всякий интерес к жизни, пролежал в постели, иногда перемещаясь в кресло. Лишь изредка сын вывозил отца во двор на прогулки. Выдающийся тренер мирового хоккея, всю жизнь отдавший «Динамо», не смог пережить оскорбления, нанесенного бездушными чиновниками родного общества.