Текст книги "Ночи нет конца"

– Поделом мне, – проговорил он с трудом. – Но у вас были такие физиономии… Как вы полагаете, доктор, почему я приказал открыть все водонепроницаемые двери?

– Понятия не имею.

– Джон?

Ганзен покачал головой. Насмешливо посмотрев на старпома, Суонсон проговорил:

– Свяжись с машинным отделением. Пусть запускают дизель.

– Есть, сэр, – машинально произнес старший офицер, но с места не сдвинулся.

– Лейтенант Ганзен решил, что мне нужна смирительная рубашка, – заметил Суонсон. – Лейтенанту Ганзену известно, что, когда субмарина находится в подводном положении, запускать дизель можно лишь в том случае, когда лодка идет под шноркелем. А это сейчас невозможно, поскольку мы находимся подо льдом. Ведь дизель поглощает не только воздух в машинном отделении, но и тот, который имеется в корабельных помещениях. Что и требуется доказать! Под большим давлением мы подаем сжатый воздух в носовую часть корабля. Чистый, свежий воздух. Запускаем дизель, расположенный в кормовой части субмарины. Сначала он будет работать с перебоями из-за низкого содержания кислорода в этой ядовитой дряни, но все-таки будет. Он выкачает большую часть отравленного воздуха, выхлопные газы пойдут за борт. При этом в кормовой части субмарины атмосферное давление уменьшится и туда устремится чистый воздух из носовых помещений. Делать это раньше было бы самоубийством. Ведь пока пожар не был ликвидирован, подача кислорода лишь усилила бы пламя и потушить его стало бы невозможно. Но теперь мы вправе это сделать. Дизель мы запустим всего на несколько минут, но и этого будет вполне достаточно. Вы согласны со мной, лейтенант Ганзен?

Ганзен был вполне согласен с командиром, но сказать об этом не успел. Он уже вышел из помещения центрального поста.

Прошло три минуты. Из-за двери, выходившей в коридор, расположенный над реакторным отсеком, послышалось характерное покашливание дизеля. Оно тотчас заглохло, потом возникло вновь. Впоследствии мы узнали: для того чтобы запустить дизель, механикам пришлось израсходовать несколько баллонов с эфиром. Минуту-две дизель работал неустойчиво, с перебоями, и казалось, что никаких изменений к лучшему не предвидится. Но затем буквально у нас на глазах клубы дыма, освещаемые единственной лампочкой, стали рассеиваться и устремляться к коридору, ведущему в дизельный отсек. Из углов центрального поста поднялся и поплыл в коридор осевший там дым. Подаваемый в носовые отсеки свежий воздух стал, словно поршень, выталкивать дым, скопившийся в коридоре возле кают-компании, в помещение центрального поста, где атмосферное давление уменьшилось.

Через несколько минут произошло чудо. Дизель стучал теперь гораздо увереннее: вслед за задымленным воздухом в воздухосборник стала поступать воздушная смесь с повышенным содержанием кислорода. На смену дыму в центральный пост из носовых помещений начал проникать сероватый туман, который уже нельзя было назвать дымом. Это был не туман, а воздух с высокой концентрацией спасительного кислорода – воздух, в котором количество двуокиси и окиси углерода было теперь ничтожным. Во всяком случае, так нам показалось.

Глядя на членов экипажа, я не верил своим глазам. Казалось, по кораблю прошел кудесник и каждого коснулся волшебной палочкой. Потерявшие сознание люди, которым через полчаса суждено было умереть, начали шевелиться, кое-кто открыл глаза. Больные, обессилевшие, исстрадавшиеся моряки, до этого лежавшие или сидевшие на палубе с видом полнейшего отчаяния, выпрямились, а то и встали. На лицах их появилось почти комическое выражение изумления и недоверия. Жадно вдыхая больными легкими воздух, они с удивлением убеждались, что это вовсе не отравленная, а чистая, богатая кислородом смесь. Люди, смирившиеся было с неизбежной смертью, недоумевали, как могла прийти им в голову столь нелепая мысль. В действительности качество сжатого воздуха оставляло желать много лучшего, и в акте приемки следовало отметить этот факт, однако в ту минуту нам казалось, что даже напоенный ароматом сосен горный воздух нельзя сравнить с тем, чем мы дышим.

Суонсон внимательно следил за датчиками, регистрировавшими давление воздуха в помещениях субмарины. Постепенно оно достигло нормального уровня, затем начало падать. Командир распорядился подать сжатый воздух под более высоким давлением, и когда атмосферное давление снова стало нормальным, он приказал выключить дизель и закрыть вентили подачи сжатого воздуха.

– Коммандер Суонсон, – изрек я, – если вы когда-нибудь решите стать адмиралом, в любой момент можете обратиться ко мне за рекомендацией.

– Благодарю, – улыбнулся он. – Нам просто повезло.

Конечно, нам повезло, как везет всем, кому довелось плавать под командой Суонсона.

Послышался шум насосов и моторов: это Картрайт пытался вдохнуть жизнь в энергетическую установку. Всем было известно, что когда запасная батарея разряжена, то занятие это рискованное, но почему-то каждый был уверен, что Картрайт сумеет запустить установку. Слишком уж много мы вытерпели, чтобы допустить даже мысль о возможной неудаче.

Так оно и вышло. Ровно в восемь утра Картрайт позвонил и доложил, что подал пар в сопла турбин и что «Дельфин» снова на ходу. Новость меня обрадовала.

Три часа субмарина шла малым ходом. Тем временем на полную мощность работала установка для кондиционирования воздуха: следовало восстановить нормальные условия на борту корабля. После этого Суонсон увеличил скорость хода до половины экономической. Идти с большей скоростью командир группы главных двигателей считал небезопасным, ведь не все турбины были исправны. Поскольку с правой турбины высокого давления содрали изоляцию, Картрайт использовал лишь малую часть ее мощности. Таким образом, чтобы покинуть район паковых льдов и добраться до чистой воды, нам требовалось гораздо больше времени, чем обычно. Однако во время выступления по корабельной трансляционной сети командир заявил, что если граница паковых льдов не переместилась дальше чем на несколько миль, то около четырех часов следующего утра мы должны оказаться в открытом море.

К четырем часам пополудни члены экипажа, работая посменно, сумели очистить турбинный отсек от мусора и пены, скопившихся в нем за долгую ночь. После этого командир субмарины, оставив на вахте минимальное количество людей, отправил остальных отсыпаться. После того как радостное возбуждение спало, после того как моряки с невыразимым облегчением вздохнули, поняв, что им уже не грозит смерть от удушья в стальном гробу под толщей льда, наступила реакция. Долгая бессонная ночь, часы изнурительного труда в металлических джунглях турбинного отсека, бесконечное ожидание смерти (ведь все были уверены, что впереди гибель), ядовитые газы, заставлявшие всех их претерпевать страдания, – все это вместе взятое легло на них тяжким грузом, подорвав их душевные и физические силы. Вот почему члены экипажа были в крайней степени изнеможения и, как только коснулись коек, уснули словно убитые.

Сам я не спал. Было не до сна. Я думал о том, что, в сущности, по моей вине, недосмотру или из-за моего упрямства субмарина и ее экипаж оказались в почти безвыходном положении. О том, что скажет мне коммандер Суонсон, узнав, как много я от него утаил и как мало ему сообщил. Но раз я так долго держал Суонсона в неведении, ничего не произойдет, если я помолчу еще немного. И утром успею рассказать командиру все, что мне известно. Любопытно, мягко выражаясь, будет увидеть его реакцию. Возможно, Суонсон и наградит медалями Ролингса, но у меня было предчувствие, что мне медали не достанутся. Во всяком случае, после того, что я ему сообщу.

Ролингс. Вот кто был нужен мне. Найдя моряка, я поделился с ним своими мыслями и попросил его пожертвовать несколькими часами сна. Как всегда, Ролингс охотно пошел мне навстречу.

Поздно вечером я осмотрел пару пациентов. Уставший от ночных трудов доктор Джолли спал мертвым сном, поэтому Суонсон попросил меня заменить его. Я согласился, но не лез из кожи вон. Все пациенты, за исключением одного, крепко спали, и, судя по ним, нужды будить их не было. Упомянутое исключение составлял доктор Бенсон, который к концу дня пришел в сознание. Он явно шел на поправку, но жаловался на головные боли. По его словам, у него было такое ощущение, будто на плечах у него тыква, по которой колотят пневматическим молотком. Я дал ему таблеток, и все дела. Я спросил корабельного врача, не помнит ли он, что послужило причиной его падения, но Бенсон то ли еще не поправился окончательно, то ли просто не знал. Правда, это уже не имело никакого значения. Ответ был мне известен.

Спал я целых девять часов, что было несколько эгоистично с моей стороны. Но иного выбора у меня не было: работу, которая была мне не по плечу, предстояло выполнить Ролингсу.

Глубокой ночью мы дошли до открытой воды.

Проснувшись в начале восьмого, я помылся, побрился и оделся как можно тщательнее, зная, что судье нужно прилично выглядеть, выступая на суде. Затем отправился в кают-компанию и плотно позавтракал. Без малого в девять вошел в центральный пост. Вахтенным начальником был Ганзен. Подойдя к нему, негромко, чтобы никто из посторонних не смог меня услышать, я спросил:

– Где командир?

– У себя в каюте.

– Мне хотелось бы поговорить с вами обоими. Без свидетелей.

Задумчиво взглянув на меня, старпом кивнул и, передав управление кораблем штурманскому офицеру, направился в каюту командира. Мы постучались. Войдя, закрыли за собой дверь.

– Я знаю, кто убийца, – начал я без околичностей. – Доказательств у меня нет, но я их получу. Попрошу только находиться под рукой, если сможете уделить мне время.

После минувших тридцати часов оба офицера были не способны ни на что реагировать, поэтому не стали ни всплескивать руками, ни переспрашивать, ни каким-то иным образом выражать недоверие. Суонсон лишь задумчиво взглянул на старпома, отошел от стола, на котором лежала карта (он ее изучал), и сухо заметил:

– К чему терять время, доктор Карпентер? Я никогда еще не видел убийцу. – Фраза прозвучала бесстрастно, почти легкомысленно, но серые ясные глаза его сверкнули сталью. – Любопытно будет познакомиться с преступником, на совести которого восемь жизней.

– Можете считать, нам повезло, что их только восемь, – заметил я. – Вчера утром он едва не увеличил это число до сотни.

Наконец-то слова мои задели моряков за живое. Вытаращив на меня глаза, Суонсон негромко спросил:

– Что вы хотите этим сказать?

– Наш «приятель» с пистолетом носит с собой и спички, – продолжал я. – Вчера глубокой ночью это он достал свой коробок в машинном отделении.

– Кто-то преднамеренно устроил на корабле пожар? – недоверчиво посмотрел на меня Ганзен. – Ни за что не поверю, док.

– А я поверю, – возразил Суонсон. – Поверю всему, что сообщит мне доктор Карпентер. Мы имеем дело с маньяком. Лишь душевнобольной стал бы рисковать собственной жизнью ради того, чтобы погубить сотню человек.

– Он просчитался, – сказал я. – Пойдемте.

Как я и предполагал, в кают-компании нас ждали одиннадцать человек: Ролингс, Забринский, капитан Фолсом, доктор Джолли, оба брата Харрингтон, с трудом вставшие на ноги, Несби, Хьюсон, Хассард, Киннэрд и Джереми. За исключением Ролингса, открывшего нам дверь, и Забринского, по-прежнему в гипсовой повязке сидевшего в угловом кресле с экземпляром выпускаемой на подлодке газеты в руках, все расположились вокруг стола. Некоторые при нашем появлении пытались встать, но Суонсон жестом заставил их сесть. Присутствующие сидели молча. Лишь доктор Джолли жизнерадостно прогудел:

– Доброе утро, командир. Любопытно, зачем это вы нас собрали. Весьма любопытно. Не сообщите, зачем это мы вам понадобились?

– Прошу простить нас за маленькую хитрость, – проговорил я, прочистив горло. – Вы понадобились мне, а не командиру.

– Тебе? – Джолли сжал губы и пристально посмотрел на меня. – Не понимаю, старичок. Почему именно тебе?

– Я позволил себе еще одну маленькую хитрость. Я вовсе не тот, за кого себя выдавал. Я не представитель министерства снабжения, а правительственный чиновник. Офицер британской контрразведки.

Реакция была той, какую я ожидал. Собравшиеся разинули рты, словно рыбины, выброшенные на берег. Как всегда, первым пришел в себя Джолли.

– Контрразведка, черт бы меня побрал! Та, что занимается шпионами, рыцарями плаща и кинжала, прекрасными блондинками, спрятанными в чьей-нибудь каюте, вернее, кают-компании. Но здесь-то ты что забыл? Что заставило тебя собрать нас тут, доктор Карпентер?

– Сущий пустяк. Убийство, – ответил я.

– Убийство! – воскликнул капитан Фолсом, впервые за все время пребывания на борту «Дельфина» открывший рот. Голос его прозвучал как приглушенное кваканье. – Убийство?

– Трое из зимовщиков, оставшихся в ледовом лагере, были мертвы до того, как возник пожар. Двое были убиты выстрелом в голову. Третий зарезан. Я бы назвал это убийством. Вы иного мнения?

Схватившись, словно слепой, за стол, Джолли неуверенно опустился в кресло; как мне показалось, остальные были рады тому, что они уже сидели.

– По-моему, излишне добавлять, что убийца находится в этом помещении, – все-таки добавил я.

Однако, глядя на собравшихся, никто бы не подумал, что так оно и есть. Разве мог кто-то из этих добропорядочных, законопослушных граждан быть убийцей? Все были невинны, как младенцы, чисты и девственны, как арктический снег.

Глава 12

Сказать, что я оказался в центре внимания всей кают-компании, значило бы ничего не сказать. Если бы я был двухголовым пришельцем из космоса, или бы только что объявил присутствующим, что все они обладатели миллионных выигрышей, или бы протягивал им соломинки, чтобы решить, кого из них поставить к стенке, – лишь в этом случае я мог бы рассчитывать на больший к себе интерес. Да и то сомневаюсь.

– Если позволите, то я начал бы с краткого введения в оптику фотографического аппарата, – произнес я. – Не спрашивайте, какое это имеет отношение к убийству. Вскоре вы убедитесь, что имеет. При высоком качестве нанесенной на пленку эмульсии и линз четкость изображения на каждой фотографии определяется фокусным расстоянием линзы, то есть расстоянием между линзой и плоскостью пленки. Всего пятнадцать лет назад максимальное фокусное расстояние фотокамеры (кроме тех, разумеется, которые используются в обсерваториях) составляло около пятидесяти дюймов. Такие фотокамеры использовались на самолетах-разведчиках в конце Второй мировой войны. На фотографии, снятой с высоты десяти миль, можно было бы разглядеть лежащий на земле небольшой чемодан. В те времена это был довольно хороший результат. Однако американской армии и авиации для аэрофотосъемок понадобились более крупные камеры с лучшими характеристиками. Единственный способ добиться этого состоял в том, чтобы увеличить фокусное расстояние. Однако существовал предел этому параметру, так как было необходимо, чтобы камера вписывалась в размеры самолета или искусственного спутника. Когда же потребовалась камера с фокусным расстоянием, скажем, двести пятьдесят дюймов, стало ясно, что установить двадцатифутовый фотоаппарат, направленный вниз, на борту воздушного корабля или спутника немыслимо. Однако ученые разработали новый тип фотокамеры, в которой использовался принцип зеркально-линзового объектива, где свет движется не по длинной прямой трубке, а отражается от зеркальных поверхностей. Это позволяет значительно увеличить фокусное расстояние без увеличения размеров самой фотокамеры. К тысяча девятьсот пятидесятому году был создан объектив с фокусным расстоянием сто дюймов. По сравнению с аппаратами эпохи Второй мировой войны, с помощью которых с десяти миль на снимке можно было увидеть чемодан, это был значительный шаг вперед: на фотографии, снятой такой камерой, можно было разглядеть пачку сигарет. Однако десять лет спустя появился устанавливаемый на спутниках прибор для наблюдения за ракетами системы «Перкин-Эльмер Роти». Фокусное расстояние объектива этой камеры было пятьсот дюймов. Если использовать обычный аппарат, то длина его объектива составила бы сорок футов. С помощью такого оптического устройства с расстояния десяти миль вы разглядите кусочек сахара.

Я посмотрел на слушателей. Все превратились во внимание. Мне мог бы позавидовать любой лектор.

– Спустя три года еще одна американская фирма сумела видоизменить этот фантастический прибор таким образом, что его стало возможно устанавливать на искусственных спутниках небольших размеров. На его создание ушло три года круглосуточной работы. Но по мнению специалистов, овчинка стоила выделки. Каково фокусное расстояние объектива этой камеры, неизвестно. Изготовители таких данных не публиковали. Но нам известно одно: при благоприятных атмосферных условиях с высоты трехсот миль можно увидеть белое блюдце на темном фоне. Причем на сравнительно небольшом негативе, который можно увеличивать почти до бесконечности, поскольку ученые разработали также совершенно новый вид эмульсии, состав которой до сих пор является сверхсекретным. Он в сто раз чувствительнее лучших пленок, изготовляемых в настоящее время промышленностью.

Камеру должны были установить на борту искусственного спутника весом в две тонны, который американцы условно назвали «Самос-III». Данное сокращение обозначает «Система наблюдения за спутниками и баллистическими ракетами». Однако установить камеру на место не удалось. Эта единственная в мире камера исчезла средь бела дня. Как впоследствии выяснилось, она была разобрана и доставлена из Нью-Йорка в Гавану на борту польского авиалайнера, якобы летевшего в Майами и таким образом сумевшего избежать таможенного досмотра.

Четыре месяца назад этот аппарат для космической фотосъемки был установлен на советском искусственном спутнике, пролетающем по полярной орбите над Средним Западом Соединенных Штатов семь раз в сутки. Такого рода спутники могут находиться на орбите в течение бесконечно долгого времени. Благодаря идеальным погодным условиям русские сумели за трое суток получить все нужные им снимки. Я имею в виду снимки всех американских ракетных установок западнее реки Миссисипи. Всякий раз, как этот аппарат снимал участок территории Соединенных Штатов, другая камера, размером поменьше, направленная вертикально вверх, привязывала снимок к звездному небу. Оставался пустяк – перенести с карты сетку координат. Таким образом русским стало известно местонахождение всех американских установок для запуска баллистических ракет. Но прежде всего им было необходимо получить снимки.

Передавать материалы по радио нет смысла: утрачивается слишком много деталей, да и качество ухудшается. А как вы помните, первый этап получения снимка – сравнительно небольшой негатив. Поэтому русским нужно было получить собственно пленки. Для этого существуют два способа: посадить спутник на землю или же с помощью специального устройства сбросить на землю капсулу с пленкой. Во время испытаний при подготовке запуска «Дискавери» американцы усовершенствовали методику использования авиации для поимки капсул. У русских такой методики нет, хотя, как нам известно, они разработали способ выведения с орбиты неисправных спутников. Им оставалось одно – посадить спутник на землю. Они намеревались сделать это милях в двухстах восточнее Каспийского моря. Но операция почему-то не удалась. Почему именно, мы не знаем. Наши эксперты полагают, что после подачи команды по радио не сработали толкатели с одной стороны капсулы. Начинаете соображать, что к чему, господа?

– Начинаем, это верно, – вполголоса произнес Джереми. – Спутник пошел по другой орбите.

– Вот именно. Ракеты, сработавшие лишь с одной стороны, не замедлили полета искусственного спутника. Они только сбили его с курса. Новая, искаженная траектория пролегла над Аляской, южной частью Тихого океана, Землей Грейама в Антарктиде, к югу от Южной Америки, над Африкой и Западной Европой. Она прошла по пологой траектории над районом Северного полюса не далее чем в двухстах милях от него. Единственно, каким образом русские могли получить пленку, это отстреливанием капсулы. Ведь если бы им и удалось уменьшить скорость полета спутника, чтобы тот сошел с орбиты, то неизвестно, куда бы он упал. Но самым досадным для русских было то обстоятельство, что ни один из участков траектории полета спутника не пролегал над территорией Советского Союза или дружественных ему стран. Хуже того, девять десятых ее проходило над районами открытого моря. Если бы капсула упала в воду, то из-за того, что она покрыта толстым слоем алюминия и пирокерамики для защиты от перегрева при входе в атмосферу, она тотчас утонула бы. Поскольку, как я уже говорил, русские не располагают средствами для перехвата падающих капсул, вряд ли они стали бы обращаться к американцам с просьбой сделать это вместо них. Вот почему русские решили спустить ее над теми участками Земли, которые им доступны. Это полярная ледовая шапка на севере или же Антарктика на юге. Вы, наверно, помните, командир, я только что вернулся с Южного полюса. У русских там имеются две геофизические станции, и до последнего времени мы полагали, что капсула с одинаковой вероятностью могла попасть туда. Но мы ошибались. Ближайшая к траектории полета станция находится в трехстах милях от нее. Что же касается полевых партий, то ни одна из них не двинулась с базы.

– Выходит, они решили спустить ее поблизости от дрейфующей станции «Зет»? – спокойным тоном спросил Джолли. Он не назвал меня «старичком». Это свидетельствовало о его тревоге.

– В тот момент, когда советский спутник сбился с орбиты, станции «Зет» даже не существовало, хотя все подготовительные работы были завершены. Мы решили зафрахтовать ледокол у Канады, чтобы можно было разбить ледовый лагерь, но русские, в духе доброй воли и международного сотрудничества, предоставили в наше распоряжение атомный ледокол «Ленин» – лучший в мире корабль. Им позарез была нужна станция «Зет». И она появилась. В нынешнем году скорость дрейфа полярных льдов с востока на запад чрезвычайно мала, и поэтому прошло почти восемь недель со времени создания ледового лагеря и до того момента, когда станция оказалась непосредственно под траекторией полета искусственного спутника.

– Так вы знали о намерениях русских? – спросил Ганзен.

– Знали. Но русские не подозревали, что мы следим за каждым их шагом. Они не имели представления о том, что среди приборов, доставленных на станцию «Зет», было устройство для наблюдения за спутниками, с помощью которого майору Холлиуэллу станет известно, когда спутник получит сигнал сбросить капсулу. – Я медленно обвел взглядом зимовщиков. – Бьюсь об заклад, что об этом не знал ни один из вас. Знали лишь майор и еще три человека, ночевавшие в его бараке, где находилось это устройство. Однако нам было неизвестно, кто из участников экспедиции подкуплен русскими. Мы только предполагали, что такой человек должен находиться в числе зимовщиков. Но кто именно, не имели представления. Ведь каждый из вас прошел самую тщательную проверку на благонадежность. И все же один из вас подкуплен. Вернувшись в Великобританию, он обеспечил бы себя до конца жизни. Помимо своего агента, русские оставили на станции портативный прибор – электронное устройство для настройки на определенный радиосигнал, который будет подаваться капсулой, как только ее отстрелят от спутника. С высоты трехсот миль капсулу можно выстрелить с такой точностью, что она упадет в радиусе мили от цели. Однако поверхность полярных льдов довольно неровная, к тому же большую часть суток там темно. Поэтому это наводящее устройство помогло бы отыскать капсулу, которая должна была подавать сигнал в течение по крайней мере суток после приземления. Взяв с собой наводящее устройство, наш «приятель» отправился на поиски капсулы. Он ее нашел, отвязал от нее парашют и принес в лагерь. Вы меня слушаете, господа? В особенности один из вас?

– Мы вас слушаем, доктор Карпентер, – ответил Суонсон. – Все до одного.

– Вот и отлично. К сожалению, майор Холлиуэлл и его три товарища тоже знали о том, что капсула сброшена. Не забывайте, что они наблюдали за этим спутником круглосуточно. Они знали, что кто-то должен отправиться на поиски капсулы. Но кто именно, не имели представления. Вот почему майор Холлиуэлл выставил наблюдателя. Ночь была ужасная, стоял лютый холод, мела поземка, но часовой все равно был начеку. Он не то наткнулся на нашего «приятеля», который возвращался с капсулой, не то, заметив в его бараке свет, пришел выяснить, в чем дело. Увидев, что наш «друг» извлекает из капсулы пленку, дежурный, вместо того чтобы пойти и доложить о случившемся майору Холлиуэллу, очевидно, вошел в барак и потребовал от агента отчета. Если все обстояло именно таким образом, то часовой совершил ошибку, стоившую ему жизни. В ребра ему всадили нож. – Я поочередно оглядел всех зимовщиков. – Любопытно, кто же из вас сделал это? Но кто бы он ни был, проделал он это неудачно. В груди жертвы нож сломался. Я извлек его оттуда.

Я посмотрел на Суонсона, но тот и глазом не повел. Он знал, что ножа я не нашел, однако командир обнаружил рукоятку ножа в топливном баке. Но я счел разумным сообщить, будто обломок клинка обнаружен.

– Видя, что дежурный не возвращается, майор Холлиуэлл встревожился. Я так предполагаю, хотя точно не знаю. Впрочем, это не существенно. Наш «приятель» с обломком ножа в руке был теперь начеку. Он понял, что кто-то его подозревает. Это явилось для него полной неожиданностью, ведь он считал себя вне подозрений. Когда появился второй человек, преступник был готов к встрече. Вошедшего пришлось убить, поскольку в бараке уже лежал труп. Кроме сломанного ножа, у убийцы был пистолет. И преступник воспользовался им. Оба человека пришли из барака Холлиуэлла. Убийца знал, что их прислал майор, и понял, что майор и его спутник, не дождавшись возвращения посланца, с минуты на минуту появятся у него в бараке. Он не стал терять времени: мосты были сожжены. Взяв пистолет, он вошел в помещение, где находился Холлиуэлл, и застрелил майора и его спутника, лежавших в постели. Я знаю это наверняка. Входные отверстия пуль находились в нижней части лица, а выходные – в верхней части затылка. По траектории полета пули можно судить, что убийца стоял в ногах кроватей и выстрелил в свои жертвы, находившиеся в лежачем положении. Думаю, самая пора признаться, что фамилия моя вовсе не Карпентер, а Холлиуэлл. Майор Холлиуэлл был моим старшим братом.

– Господи Иисусе! – прошептал доктор Джолли.

– Убийца знал, что прежде всего следует скрыть следы преступления. Существовал единственный способ добиться этого: сжечь убитых, чтобы невозможно было узнать причину их гибели. Он вытащил из склада два бочонка с горючим, облил стены барака, в котором жил майор Холлиуэлл и куда преступник успел втащить двух первых убитых им человек, и поджег строение. На всякий случай поджег и склад горючего. Перед нами, друзья мои, господин, который ничего не делает кое-как.

Сидевшие вокруг стола были потрясены услышанным. Они ничего не могли понять и смотрели недоверчиво. Это объяснялось лишь тем, что им не под силу было осознать масштабы преступления. Но это относилось не ко всем.

– Человек я любознательный, – продолжал я. – Мне захотелось выяснить, зачем больным, обожженным, изнуренным людям понадобилось тратить время и остаток сил на то, чтобы перенести мертвецов в лабораторию. Да потому, что кто-то предложил это сделать. Дескать, так будет лучше всего. На самом же деле ему нужно было помешать людям заходить туда. Я поднял щиты пола – и что же там нашел? Сорок железоникелевых элементов в отличном состоянии, запасы продовольствия, аэростат для радиозонда, баллон с водородом для наполнения аэростата. Я предполагал, что мне удастся обнаружить элементы питания. По словам Киннэрда, на станции был большой их запас, а железоникелевые батареи не могут пострадать от огня. Они лишь покоробятся, но не сгорят. Я не рассчитывал найти чего-то иного, но то, что обнаружил, позволило мне понять происшедшее.

Убийце не повезло. Во-первых, его разоблачили, во-вторых, ему не благоприятствовала погода. Метеоусловия расстроили все его планы. Он намеревался поместить пленку в радиозонд и поднять его в воздух, чтобы какой-нибудь русский летчик смог подобрать груз. Поймать падающую капсулу – дело мудреное, захватить же аэростат ничего не стоит. Почти неиспользованные железоникелевые батареи применялись нашим знакомцем для поддержания радиосвязи со своими друзьями. Он должен был сообщить им, когда погода улучшится, что намерен осуществить запуск аэростата. Чтобы сообщение не перехватили, преступник использовал особый шифр. После того как шифровальная книга оказалась ненужной, он ее сжег. Я обнаружил десятки обгорелых листков бумаги, прилипших к стенке одного из бараков. Их унесло ветром, когда наш знакомец выбросил пепел из двери метеостанции.

Убийца позаботился о том, чтобы для подачи сигнала бедствия и связи с «Дельфином» использовались «севшие» батареи. Часто теряя с нами контакт и передавая нечленораздельные сообщения, он рассчитывал, что погода тем временем улучшится и он сможет запустить свой радиозонд. Возможно, вам известно из радиопередач, что тотчас после возникновения пожара воздушное пространство в районе ледового лагеря стали прочесывать русские, американские и британские самолеты. Британцы и американцы искали станцию «Зет», русские – радиозонд. С той же целью был направлен туда ледокол «Двина», пытавшийся пробиться к месту бедствия. Но вскоре русские самолеты перестали появляться: наш «приятель» сообщил своим друзьям, что метеоусловия не позволяют ему произвести запуск, доложил о прибытии «Дельфина» и уведомил товарищей о том, что пленку доставит, куда надо, на субмарине.

– Прошу прощения, доктор Карпентер, – вежливо прервал меня Суонсон. – Вы хотите сказать, что пленки в данный момент находятся на борту корабля?

– Буду весьма удивлен, если окажется, что это не так, командир. Вторая попытка задержать нас заключалась в том, чтобы устроить на «Дельфине» диверсию. После того как выяснилось, что субмарине предстоит поход к ледовому лагерю, в Шотландию полетел приказ вывести корабль из строя. «Красные доки Клайда» ничуть не краснее любого другого порта Великобритании, но коммунистов можно обнаружить почти на всех верфях страны. Чаще всего коллеги по работе не знают об их партийной принадлежности. Разумеется, никто не желал гибели людей. Тот, кто оставил незадраенной переднюю крышку торпедного аппарата, не преследовал такой цели. В мирное время шпионы к убийствам не прибегают. Вот почему к нашему «приятелю» его начальство отнесется весьма неодобрительно. Подобно британским и американским разведчикам, русские прибегают ко всем законным и незаконным средствам ради достижения поставленных перед ними задач. Однако, как и мы, на убийство они не пойдут. Гибель людей в планы русских не входила.