Текст книги "Ночи нет конца"

– Я этого не знал. У Лонни есть семья? Он женат?

– Вроде бы был женат, но развелся. Почему вы им так интересуетесь?

– Потому что я типичный любопытный костоправ и мне хочется знать как можно больше о своих возможных пациентах. К примеру, теперь, когда я узнал Лонни получше, я не стану предлагать ему в качестве тонизирующего средства рюмку бренди – вряд ли этого количества будет достаточно.

Мэри улыбнулась и закрыла глаза. Разговор был окончен. Достав из выдвижного ящика еще один плед, я накрылся им (температура в кают-компании заметно понизилась) и взял папку, которую дал мне Гуэн. На первой странице, где стояло лишь название «Остров Медвежий», без всякого вступления начинался текст. Гласил он следующее:

«Многие утверждают, что киностудия „Олимпиус продакшнз“ приступает к созданию последней картины в условиях чуть ли не полной секретности. Такого рода заявления неоднократно появлялись в массовых и специальных изданиях, и вследствие того, что руководство студии не помещало опровержений на этот счет, таким утверждениям зрители и критики стали придавать определенный вес». Я еще раз перечитал эту галиматью, написанную каким-то наукообразным языком, и тут понял, в чем дело: руководство студии собирается снимать фильм втайне, и его не заботит, как к этому относятся остальные. Ко всему прочему, обстановка секретности создавала будущей картине рекламу, подумал я. Далее в тексте стояло следующее:

«Иные объекты кинопроизводства (очевидно, автор этого бреда подразумевал кинофильмы) задумывались, а иногда и осуществлялись в условиях столь же секретных. Однако сведения об этих иных, часто мнимых шедеврах распространялись с расчетом получить как можно более широкую и бесплатную рекламу. Мы не без гордости заявляем: не это является целью киностудии „Олимпиус продакшнз“».

Ах вы мои умненькие, добренькие кинодеятели из «Олимпиус», подумал я, вам и бесплатная реклама уже ни к чему. Эдак, глядишь, и Английский национальный банк будет нос в сторону воротить, заслышав слово «деньги».

«Наше поистине заговорщическое отношение к этой работе, вызвавшей столько интриг и ложных предположений, по существу, обусловлено чрезвычайно важными соображениями: из-за того что сведения о фильме, попав в недобрые руки, могут привести к международным осложнениям, необходимы крайняя деликатность и утонченность – неотъемлемые качества создателей эпического полотна, которое, мы уверены, будет названо эпохальным. И все же огромный ущерб неминуем – в результате мирового скандала, который неизбежно произойдет, если сюжет фильма, который мы намерены снимать, станет известен третьим лицам.

Поэтому-то мы и потребовали от каждого участника съемочной группы заверенного нотариусом обязательства хранить молчание относительно данной картины…»

Мэри Стюарт чихнула, и я дважды пожелал ей здравствовать – во-первых, потому что она простудилась, во-вторых, потому что она заставила меня прекратить чтение этой высокопарной чуши. Чихнула опять, и я взглянул на нее. Девушка сидела съежившись, плотно сцепив пальцы, с бледным, осунувшимся лицом. Отложив папку, я скинул с себя одеяло, шатаясь из стороны в сторону, подошел к Мэри и сел рядом, взяв ее руки в свои. Они у нее были холодны как лед.

– Вы же замерзнете, – заметил я.

– Со мной все в порядке. Просто устала немного.

– Почему бы вам не спуститься в свою каюту? Там температура градусов на десять выше, чем здесь. Тут вы не уснете, вам все время приходится предпринимать усилия, чтобы не упасть.

– В каюте мне тоже не уснуть. Я почти не спала с тех пор, как… – Она замолчала на полуслове. – К тому же здесь меня почти… почти не мутит. Оставьте меня в покое.

– Тогда сядьте, по крайней мере, на мое место, в угол, – продолжал настаивать я. – Там вам будет гораздо удобнее.

– Прошу вас. – Мэри убрала свои руки. – Оставьте меня в покое.

Я ей уступил. Но сделав несколько шагов, остановился, затем вернулся и не слишком деликатно поставил ее на ноги. Девушка лишь изумленно взглянула и молча последовала за мной. Посадив Мэри в угол, я укрыл ее двумя пледами, положил ее ноги на диван и сел рядом. Несколько секунд она смотрела на меня, затем сунула ледяную руку мне под пиджак, ни слова при этом не говоря. Мне бы следовало умилиться такой доверчивостью со стороны девушки, но мелькнула мысль: если она сама или кто-то иной хотел постоянно держать меня в поле зрения, то более удобного случая, чем этот, не могло представиться. С другой стороны, если совесть ее чиста, как этот снег, залепивший окно над моей головой, то злоумышленник вряд ли решится предпринять направленные против меня враждебные действия, ведь Мэри фактически сидела у меня на коленях. Во всяком случае, такой поворот дела мне нравится, решил я, взглянув на спрятавшееся у меня на груди миловидное лицо.

Протянув руку к своему пледу, я обмотал его вокруг плеч, словно индеец племени навахо, взял объяснительную записку и принялся читать дальше. Две последующие страницы, по существу, представляли собой вариации на уже упомянутые темы, успевшие навязнуть в зубах: чрезвычайная художественная ценность работы и необходимость строжайшей секретности. После этого самовосхваления автор – очевидно, Хейсман – перешел к изложению фактов.

«После длительных размышлений и тщательного анализа целого ряда альтернативных решений мы пришли к выводу, что местом съемок будет остров Медвежий. Нам известно, что все вы, в том числе экипаж, начиная с капитана Имри и кончая кочегаром, были уверены: мы направляемся к Лофотенским островам, расположенным у северного побережья Норвегии, и не случайно слухи эти стали усиленно муссироваться в некоторых кругах лондонского общества перед самым нашим отплытием. Мы не станем просить извинения за этот, как может кому-то показаться, невольный обман, поскольку такого рода уловка была в интересах дела и вящего соблюдения секретности.

Приводимым ниже кратким описанием острова Медвежий мы обязаны Норвежскому королевскому географическому обществу, которое снабдило нас также его переводом».

Какое облегчение услышать это, подумал я.

«Эта информация была получена нами благодаря доброй воле третьего лица, никоим образом не связанного с нашей студией, знаменитого орнитолога, который пожелал остаться неизвестным. Кстати, следует отметить, что норвежское правительство разрешило производить съемки на острове. Насколько мы можем понять, оно полагает, что мы намерены снимать документальный фильм о фауне острова. Однако такого рода сведений, не говоря уже об обязательствах, мы ему не предоставляли».

Особенно поразила меня последняя фраза – не столько лукавством, характерным для Хейсмана, сколько тем, что автор отмечает это обстоятельство.

«Остров Медвежий, – так начиналась справка, – относится к архипелагу Свальбард, крупнейшим из островов которого является Шпицберген. Архипелаг этот оставался нейтральным, и на него никто не притязал до начала двадцатого столетия, когда в силу значительных капиталовложений, сделанных в процессе эксплуатации полезных ископаемых и организации китобойного промысла, Норвегия потребовала признания за нею прав на данную территорию. Однако всякий раз в связи с протестом со стороны России притязания Норвегии не были признаны законными. Наконец в 1919 году Верховный совет Антанты признал за Норвегией права на данные территории. Официальное решение вступило в силу 14 августа 1925 года».

После чего в статье указывалось: «Остров (Медвежий) расположен на 74°28′ северной широты и 19°13′ восточной долготы. Он находится приблизительно в четырехстах двадцати километрах к северо-северо-западу от мыса Нордкап, в двухстах двадцати пяти километрах к югу от Шпицбергена. Его можно считать точкой, в которой сходятся границы Норвежского, Гренландского и Баренцева морей. С точки зрения расстояния до его ближайших соседей это самый изолированный остров в Арктике».

Далее следовало длинное и скучное описание истории острова, которая, похоже, сплошь состояла из нескончаемых стычек между норвежцами, немцами и русскими по поводу прав на китобойный промысел и добычу полезных ископаемых. Правда, я с некоторым изумлением узнал, что еще в 1920-х годах на угольных шахтах в Тунхейме, расположенном на северо-востоке острова, работало сто восемнадцать норвежских горняков. А ведь я был уверен, что остров населяют лишь белые медведи. Но в результате геологических исследований выяснилось, что угольные пласты слишком тонки и имеют много примесей, поэтому шахты были закрыты. Однако нельзя сказать, что остров совершенно необитаем: в Тунхейме имеется норвежская метео– и радиостанция.

Далее в справке приводились сведения о природных ресурсах, флоре и фауне, которые я пропустил. Зато описание климатических условий, по-видимому касавшихся нас всех, я нашел гораздо более интересным и удручающим. «Сталкивающиеся между собой Гольфстрим и полярное противотечение обусловливают крайне неблагоприятные погодные условия, обилие дождей и плотные туманы. Средняя летняя температура не поднимается выше 5 °C. Лишь в середине июля освобождаются ото льда озера и стаивает снег. Солнце не опускается за горизонт в течение ста суток, с 30 апреля по 13 августа. Полярная ночь продолжается с 7 ноября по 4 февраля». Последнее обстоятельство делало наше появление в здешних широтах в столь позднее время года чрезвычайно странным. Ведь сейчас светлое время суток весьма непродолжительно, но, возможно, согласно сценарию действие фильма должно происходить в темноте.

«С физической и геологической точки зрения, – говорилось дальше, – остров Медвежий представляет собой треугольник, ориентированный вершиной к югу. Протяженность острова с севера на юг около 19 километров, ширина колеблется от 16 километров в северной части до 3 километров в южной, где берет начало самый крайний к югу полуостров. Вообще говоря, северная и западная части острова представляют собой довольно ровное плато, расположенное на высоте 30 метров над уровнем моря. Южный и восточный районы острова гористы; двумя основными комплексами являются Мизерифьель на востоке, а также Антарктикфьель и связанные с ним горы Альфредфьель, Хамбергфьель и Фуглефьель на крайнем юго-востоке.

Ледники отсутствуют. Вся территория острова покрыта сетью мелких озер глубиной всего несколько метров, занимающих около одной десятой общей площади, остальную часть внутренних районов острова составляют главным образом ледяные болота и щебенистые осыпи, вследствие чего передвижение по острову крайне затруднено.

Береговая линия Медвежьего по праву считается весьма негостеприимной и унылой на вид, особенно в южной части острова, где с отвесных скал в виде водопадов низвергаются в море ручьи. Особенностью данного участка является наличие отдельных каменных столбов неподалеку от побережья. Они сохранились с того отдаленного времени, когда остров занимал гораздо более значительную площадь, чем теперь. Благодаря таянию льда и снега в период с июня по июль, сильным приливным течениям и активным процессам выветривания, разрушающим прибрежные участки, в море постоянно обрушиваются огромные глыбы горных пород. Высота доломитовых скал Хамбергфьеля составляет свыше 420 метров; у их подножия торчат острые как иглы рифы высотой до 75 метров, в то время как скалы Фуглефьеля достигают почти такой же высоты, а близ южной оконечности острова окаймлены рядом причудливых столбов, башен и арок. К востоку от этого мыса, между Капп-Булл и Капп-Кольтхофф, находится бухта, с трех сторон окруженная крутыми утесами высотой 300 метров и более. На этих скалах самые большие птичьи базары во всем северном полушарии и наиболее благоприятные условия для размножения диких птиц».

Тем лучше для птиц, заключил я. На этом справка, предоставленная Географическим обществом, заканчивалась. Во всяком случае, автор объяснительной записки счел нужным включить именно эти сведения. Я уже внутренне подготовился к тому, чтобы вернуться к нудной прозе Хейсмана, как дверь открылась и в кают-компанию нетвердой походкой вошел Джон Холлидей. Лучший в студии специалист-фотограф, американец Холлидей был смугл, молчалив и неулыбчив. Но в эту минуту он был мрачнее обыкновенного. Увидев нас с Мэри, он остановился в растерянности.

– Прошу прощения, – сказал он, видно намереваясь уйти. – Я не знал…

– Входите, входите, – произнес я в ответ. – Все обстоит иначе, чем вы себе представляете. У нас отношения, какие возникают между доктором и пациентом, не более того.

Закрыв дверь, Холлидей с мрачным видом сел на кушетку, на которой недавно сидела Мэри Стюарт.

– Бессонница? – поинтересовался я. – Или морская болезнь донимает?

– Бессонница, – ответил Холлидей, жуя черный табак, с которым, видно, никогда не расставался. – Это Сэнди страдает морской болезнью.

Сэнди, я это знал, был его соседом по каюте. Действительно, когда я видел старика в последний раз, вид у Сэнди был аховый, но я приписывал это намерению Хэггерти разделать его как бог черепаху. По крайней мере, сей факт объяснял нежелание Сэнди навестить Герцога после своего бегства с камбуза.

– Его укачало, да?

– Укачало, и еще как. Позеленел, весь ковер испачкал, – поморщился Холлидей. – А запах…

– Мэри, – легонько потряс я девушку, она открыла заспанные глаза. – Прошу прощения, я должен оставить вас на минуту.

Ничего не ответив, она лишь посмотрела с любопытством на Холлидея и снова опустила веки.

– Не думаю, что он так уж плох, – отозвался Холлидей. – Это не отравление или что-нибудь в этом роде. Я уверен.

– Все равно взглянуть не помешает, – возразил я.

Очевидно, Холлидей был прав. С другой стороны, зная вороватую натуру Сэнди, можно предположить, что он успел похозяйничать на камбузе до того, как его застукал кок, и что аппетит у него не такой уж птичий. Захватив свой чемоданчик, я покинул кают-компанию.

Холлидей оказался прав: лицо у Сэнди имело неестественно зеленый оттенок, и его действительно сильно рвало. Сидя на койке, он держался обеими руками за живот и, когда я вошел, злобно поглядел на меня.

– Помираю, черт меня побери, – прохрипел он и начал браниться на чем свет стоит, проклиная жизнь вообще и Отто Джеррана в частности. – И зачем этот придурок затащил нас на эту вонючую посудину?

Дав ему снотворного, я ушел. Сэнди вызывал у меня все большую неприязнь. К тому же, решил я, человек, отравившийся аконитином, не станет браниться, да еще так свирепо, как Сэнди.

Мэри Стюарт по-прежнему сидела с закрытыми глазами, качаясь из стороны в сторону. Продолжая жевать свой табак, Холлидей рассеянно взглянул на меня.

– Вы правы. Его просто укачало, – сказал я, сев недалеко от Мэри Стюарт. При моем появлении у нее лишь дрогнули закрытые веки. Невольно передернув плечами, я натянул на себя одеяло. – Здесь становится прохладно. Взяли бы плед да прилегли.

– Нет, спасибо. Не думал, что тут такая холодрыга. Лучше захвачу свои одеяла и подушку да устроюсь в салоне. Только бы Лонни не затоптал меня своими коваными башмаками, когда отправится за добычей, – усмехнулся Холлидей. Ни для кого не было секретом, что запасы спиртного, хранившиеся в салоне, притягивали Лонни как магнит. Пожевав табак, Холлидей кивнул в сторону бутылки, торчавшей из гнезда. – Вы же любитель виски, доктор. Выпейте и согрейтесь.

– Это дело. Только я очень привередлив. Что там за пойло?

– «Черная наклейка», – присмотревшись, ответил Холлидей.

– Отличный сорт. Но я предпочитаю солодовые напитки. Вы же озябли, выпейте сами. Оплачено фирмой. Я стащил бутылку у Отто.

– Я тоже не охотник до шотландского виски. Пшеничное – другое дело.

– Оно разрушает пищевод. Говорю вам как врач. Отведайте этот сорт, и вы навсегда откажетесь от своего американского зелья. Только попробуйте.

Холлидей посмотрел на бутылку с какой-то опаской.

– А что же вы? – обратился я к Мэри. – Наперсточек? Вы даже не представляете, как это согревает сердце.

– Нет, спасибо. Я почти не пью.

Девушка посмотрела на меня безразличным взглядом и снова закрыла глаза.

– Бриллиант с изъяном нам еще дороже, – пробормотал я, занятый совсем иным.

Холлидей не захотел пить из этой бутылки. Мэри Стюарт тоже, но Холлидею, похоже, хотелось, чтобы я выпил. Любопытно, они оставались на своих местах или трудились как пчелки в мое отсутствие, подмешивая в виски вещества, которые ему противопоказаны? Зачем же иначе появился в кают-компании Холлидей? Почему не отправился со своими одеялами прямо в салон, вместо того чтобы ошиваться здесь? Разве он не знал, что тут гораздо холоднее, чем в жилых помещениях? Возможно, прежде чем Мэри Стюарт вошла в кают-компанию, она увидела меня в окно и сообщила Холлидею, что возникли некоторые затруднения, которые можно устранить лишь выманив меня. А тут по счастливой случайности и Сэнди заболел. Если только это действительно случайность. Тут мне в голову пришла мысль: если Холлидей отравитель или заодно с ним, то, добавив немного рвотного порошка в питье Сэнди, он без труда достиг бы желаемого результата. Картина становилась понятной.

С трудом держась на ногах, Холлидей приближался ко мне с бутылкой в одной руке и стаканом в другой. В бутылке оставалось около трети. Покачнувшись, он остановился и, щедро плеснув в стакан, с поклоном протянул его мне.

– Пожалуй, мы оба заскорузли в своих консервативных привычках, доктор, – улыбнулся Джон. – Как поется в песне, «я выпью, если выпьешь ты».

– Ваша склонность к экспериментам делает вам честь, – улыбнулся я в ответ. – Я же вам сказал, мне этот сорт не нравится. Я уже отведал его. А вы?

– Нет, но я…

– Так как же вы можете рекомендовать зелье другим?

– Не думаю, что…

– Вы хотели попробовать. Вот и пробуйте.

– Вы всегда заставляете людей пить против их воли? – открыла глаза Мэри Стюарт. – Пристало ли врачу навязывать спиртное?

Я хотел было сказать, чтобы она заткнулась, но вместо этого с любезной улыбкой произнес:

– Голоса трезвенников в счет не идут.

– Что ж, вреда от этого не будет, – ответил Холлидей, поднося стакан к губам.

Я уставился на него, но тут же опомнился и стал улыбаться Мэри, неодобрительно поджавшей губы, потом перевел взгляд на Холлидея, опускавшего наполовину опустошенный стакан.

– Недурно, – отозвался он. – Весьма недурно. Правда, привкус немного странный.

– За такие речи в Шотландии вам бы не миновать тюрьмы, – отозвался я рассеянно.

Выходит, преступник как ни в чем не бывало выпил отраву, а его сообщница спокойно смотрела? Я почувствовал себя полным идиотом и готов был просить у обоих прощения. Правда, они не поняли бы за что.

– Пожалуй, вы правы, док. К такому сорту виски можно и пристраститься. – Холлидей снова отхлебнул из стакана, затем поставил бутылку в гнездо и сел на прежнее место. Не говоря ни слова, в два глотка допил виски и поднялся. – С таким горючим в баке я смогу вытерпеть и кованые башмаки Лонни. Спокойной ночи.

И торопливо вышел.

Я посмотрел на дверь, не понимая, зачем он приходил и почему так поспешно ретировался. Взглянув на Мэри Стюарт, я почувствовал себя виноватым: убийцы бывают всяких видов и мастей, но если они выступают в обличье такой девушки, как эта, то, выходит, я совершенно не разбираюсь в людях. Как я мог в чем-то ее подозревать?

Словно ощутив на себе мой взгляд, Мэри открыла глаза. Все так же молча, с тем же выражением лица девушка привстала, плотнее закуталась в плед и села поближе ко мне. Я обнял ее за плечи, но она неспешным жестом убрала мою руку. Ничуть не обидясь, я улыбнулся. Мэри улыбнулась в ответ, но глаза ее были полны слез. Положив ноги на диван, девушка повернулась ко мне и обняла меня обеими руками. Если Мэри намеревалась надеть мне наручники, она добилась своей цели. Хотя девушка, похоже, не собиралась убивать меня, я был уверен, что она решила не спускать с меня глаз; правда, я не понимал, зачем ей это нужно.

Прошло еще минут пять. Взяв папку, я принялся за чтение этой чепухи, где говорилось о том, что единственный экземпляр сценария хранится в сейфе Лондонского банка, потом отложил ее. По ровному дыханию Мэри я догадался, что она спит. Я попробовал приподняться, но ее руки сжались еще крепче. Что это – я так и не понял. Меньше чем через две минуты я тоже уснул.

Комплекцией грузчика Мэри Стюарт не отличалась, но, когда я проснулся, левая рука у меня онемела. В этом я убедился, приподняв ее правой рукой к глазам. Светящиеся стрелки часов показывали четверть пятого.

Но почему в кают-компании темно? Ведь до того, как я уснул, горели все лампы. Что меня разбудило? Наверняка какой-то звук или прикосновение. И тот, кто меня разбудил, находится в салоне, не успел уйти.

Я осторожно высвободился из рук Мэри, осторожно опустил ее на диван и направился к центру кают-компании. Остановившись, прислушался. Выключатели находились у двери на подветренном борту. Сделав шаг в нужном направлении, я застыл. Знает ли злоумышленник, что я проснулся? Успело ли его зрение приспособиться к темноте лучше моего? Догадается ли он, куда я двинусь прежде всего, и попытается ли преградить мне дорогу? Если да, то каким образом? Вооружен ли он и чем?

Услышав щелчок дверной ручки и ощутив порыв ледяного ветра, я решил, что злоумышленник вышел. В четыре прыжка я добрался до двери. Очутившись на палубе, ослепленный ярким светом, я выставил вперед правую руку. А следовало – левую. Каким-то твердым и тяжелым предметом меня ударили слева по шее. Чтобы не упасть, я уцепился за дверь, но сил у меня не хватило, и я опустился на палубу. Когда же пришел в себя, рядом никого уже не было. Куда исчез нападавший, я не имел представления, да и гнаться за ним не было смысла.

Шатаясь, я вернулся в кают-компанию, на ощупь нашел выключатель и закрыл дверь. Подпершись одной рукой, другой Мэри терла глаза, словно очнувшись от глубокого сна. Я подошел к капитанскому столу и тяжело сел. Вынув из подставки наполовину опустошенную бутылку «Черной наклейки», поискал взглядом стакан, из которого пил Холлидей. Стакана нигде не было, он, верно, куда-то закатился. Достав из гнезда другой стакан, плеснул немного на дно, выпил и вернулся на прежнее место. Шея болела нестерпимо.

– В чем дело? Что случилось? – вполголоса спросила Мэри.

– Дверь ветром открыло. Пришлось закрыть, вот и все.

– А почему свет был выключен?

– Это я его выключил. После того, как вы уснули.

Вытащив из-под одеяла руку, Мэри осторожно прикоснулась к ушибленному месту.

– Уже покраснело, – прошептала она. – Будет безобразный синяк. И кровь идет.

Прижав к шее платок, я убедился, что она права. Засунул платок за воротник, там его и оставил.

– Как это случилось? – спросила она тихо.

– Не повезло. Поскользнулся и ударился о комингс. Признаться, побаливает.

Ничего не ответив, девушка взяла меня за лацканы и, жалобно посмотрев, уткнула голову мне в плечо. Воротник мой тотчас промок от ее слез. Если ей поручено было сторожить меня, то делала она это очаровательно. Дама расстроена, доктор Марлоу, сказал я мысленно, разве вы не живой человек? Стараясь забыть о своих подозрениях, я погладил ее растрепанные соломенные волосы, решив, что это лучший способ успокоить женщину. Но в следующую минуту понял свою ошибку.

– Не надо, – сказала Мэри, дважды ударив меня кулаком по плечу. – Не надо этого делать.

– Хорошо, – согласился я. – Больше не буду. Простите.

– Нет, нет! Вы меня простите. Не знаю, что это со мной…

Девушка умолкла, она глядела на меня глазами, полными слез, ее лицо подурнело, приобретя выражение беззащитности и отчаяния. Мне стало не по себе. В довершение всего она обхватила меня за шею, едва не задушив. Плечи ее содрогались от рыданий.

Исполнено великолепно, подумал я с одобрением, хотя и не понимал, для чего это ей понадобилось. Но уже в следующую минуту презирал себя за свой цинизм. Я знал, что актриса она неважная, к тому же что-то мне подсказывало: отчаяние Мэри неподдельно. Да и какой ей прок показывать свою слабость? Что же вызвало слезы? Я тут ни при чем, это точно. Я ее почти не знал, она меня тоже. Я, видно, играл роль жилетки, в которую хочется поплакать. Странные у людей представления о врачах: они полагают, будто доктор сумеет успокоить и утешить лучше, чем кто-то другой; да и слезы эти, похоже, скоро высохнут.

Я не мог оторвать глаз от бутылки, стоявшей у капитанского стола. Когда Холлидей, по моему настоянию, выпил свою порцию виски, в ней оставалось, я был уверен, с четверть. Теперь же в бутылке была половина ее уровня! Хладнокровный и беспощадный преступник, выключивший свет, заменил бутылку и, чтобы замести следы, унес и стакан Холлидея.

Мэри произнесла какую-то фразу. Что именно, я не смог разобрать и переспросил:

– Что вы сказали?

– Извините меня. Я вела себя глупо, – проговорила она, пряча лицо. – Сможете ли вы меня простить?

Занятый своими мыслями, я лишь пожал ей плечо. Я думал о Холлидее, которого практически заставил выпить напиток, предназначенный для меня. И понял, что вряд ли снова увижу его живым.