Текст книги "Ложь в двенадцатой степени"

– Нет, так не пойдет. Ты сидишь слишком далеко. Если я скажу, доктор Мантисс все услышит. А я ведь собираюсь рассказать секрет только тебе.

Хельга заерзала на месте, чувствуя подвох. Ей не хотелось приближаться к стеклу, за которым сидел этот жуткий обитатель комнаты, да и отец не велел. И все же… секрет манекена – как золотая монетка, манящая своим блеском и заговорщически подмигивающая.

– А вы скажите тихо. Я вас точно услышу, а папа нет.

– Откуда я могу быть уверен, что он не услышит?

Манекен умудрился наклонить голову на левый бок, разглядывая посетительницу под углом. Самым внушающим в его облике был немигающий провал вместо глаз, которым он неотрывно сверлил собеседника. От столь пристального внимания хотелось спрятаться за стул или, еще лучше, забраться в какую-нибудь дырочку и сидеть там.

– Просто придвинь стул ближе. – Голос звучал вкрадчиво.

Хельга вновь начала ощущать, как всеобъемлющая тревога захватывает пространство в ее сердце. Плотина больше не помогала: страх капля за каплей просачивался в образовавшуюся брешь. Сжав кулачки, девочка помотала головой.

– Папа сказал сидеть на месте.

– И ты готова слушаться его, даже если он не прав? – спросил манекен. – В таком случае мне жаль вашу дочь, доктор. Она тот еще ублюдок, превращенный в одну из ваших кукол для спектаклей. Почему бы вам не отодрать ее по приходу домой, чтобы показать абсолютную власть над ее душой?

Эдгар и Хельга уловили растущую злость в голосе объекта. То ли переливание из пустого в порожнее утомило его, то ли он выкачал из ситуации все, что посчитал нужным, и почувствовал скуку, то ли просто сменил тактику, предвидя, что монотонными переговорами успеха не добиться. Последняя его фраза, прозвучавшая как резкий плевок, вызвала у доктора Мантисса крайнюю настороженность. Следовало увести Хельгу, однако сделать это сейчас – значит потратить время эксперимента впустую. Возможно, теперь МС-12 начнет говорить что-то исключительное. Уход равнялся потере преимущества.

«С другой стороны, – рассуждал Эдгар, – цель эксперимента – узнать, как объект будет взаимодействовать с ребенком. Пока он проявляет мало интереса к личности девочки. Все, что его заботит, – это попытки поддеть меня. Даже его заманивания направлены лишь на то, чтобы вынудить меня постоянно вступать в контакт с Хельгой и прикрикивать на нее. Получается, что мы уже тратим время впустую».

В картине появились новые неожиданные штрихи, когда растерянная девочка, которая, по всем прогнозам, должна была смущенно молчать, к удивлению Эдгара, вдруг выпалила:

– Нет ничего плохого в том, чтобы слушать родителей. У вас, господин манекен, есть мама с папой? Тогда вы должны знать, что родители любят своих детей и заботятся о них. И если они им что-то запрещают, то делают это из любви.

Доктор Мантисс ощутил прилив гордости. Не каждый ребенок в столь раннем возрасте понимает то, что сейчас озвучила Хельга. Правда, существовала вероятность, что девочка просто вычитала эту истину в какой-нибудь книге, а сама не принимает ее на веру, думая, как и большинство детей, что родители из вредности поучают и наказывают своих отпрысков. Но это было маловероятно, поскольку голос Хельги звучал искренне, да и нет смысла настаивать на чем-то, не будучи уверенным, что это правильное суждение.

– Но твой отец не любит тебя. С какой же целью он запрещает тебе что-то делать?

– Папа любит меня!

– Так же как черви любят трупы: пока есть польза, они из них не выползают.

Девочка вскочила со стула и направилась к двери.

– Хельга, стой, – послышалось в динамике. – Мы еще не закончили.

– Я хочу уйти, – настырно сказала юная Мантисс. – Я не хочу разговаривать с ним! Он плохой! Он говорит гадости!

– Я не могу открыть дверь, пока не выйдет время.

Хельга не стала закатывать истерик, кричать или спорить. Тем не менее покорно вести непринужденную беседу со злым манекеном она не собиралась. Истинная дочь своего отца, она тут же нашла выход из ситуации, поступив так, как и любой Мантисс поступил бы на ее месте.

– Ладно. – Хельга вернулась к стулу, но не села на него, а сделала пару шагов к стеклу. – Господин манекен, вы все еще хотите рассказать мне свой секрет?

Эдгар без труда разглядел попытку манипулирования со стороны дочери, но еще быстрее сориентировался МС-12. Его явно обрадовало, что послушный зверек вдруг укусил хозяина за палец, поддавшись влиянию другого дрессировщика. Улыбка маски стала шире, и Хельга задумалась: как манекену удается менять форму рта? Возможно, маска вылеплена из пластилина? Было бы неплохо примерить ее, предварительно очистив от черных подтеков и слизи.

– Чуть ближе.

Девочка сделала осторожный шажочек, как будто опасалась, что манекен сейчас выскочит из-за стекла. Она демонстративно подставила ладонь к уху, слегка наклонив голову вперед.

– Все еще далеко. Секреты нельзя вот так бросать другому человеку – их нужно бережно передавать в руки, – завлекающим шепотом произнес объект.

Хельга подошла еще ближе, и только тогда ей стало понятно, почему манекен не мог нормально двигаться: сзади он был пристегнут к спинке стула плотными ремнями. Скованный таким образом, он напоминал пленника, и это обескуражило и возмутило девочку.

– Вы действительно очень плохой, да?

– Но это не то, что я собирался тебе сказать. Мой секрет вообще не связан со мной. Он касается тебя.

– Меня?

Хельга встала почти вплотную к перегородке. Сердце бешено колотилось, в ушах гулко стучало. Но все, чего она сейчас хотела, это прильнуть к стеклу и послушать, что ей скажут. А еще лучше, если бы их ничто не разделяло и она могла подойти к манекену и потрогать его. В какой-то части сознания тревожно зазвонил колокольчик, извещая, что все это неправильно, что уродливые узоры, будто струпья оплетающие и разлагающие все, куда попадала вытекающая из маски жижа, омерзительны. Но голос разума подавлялся непреодолимым желанием дотянуться до собеседника, коснуться его и убедиться, что это не мираж и не видение. Вот только это было невозможно из-за перегородки.

Вдруг в комнату влетел доктор Мантисс и, подхватив девочку на руки, направился с ней к выходу.

– На сегодня с тебя хватит, – не то дочери, не то МС-12 сказал он.

– А поцеловать на прощанье? – ударила его в спину насмешка.

– Как насчет калейдоскопа из пятидесяти семи цветов? – сказал Эдгар, и ослабевшая Хельга, перед тем как закрыть глаза, заметила, что уголки губ маски поползли вниз.

Доктор Траумерих озадаченно уставился в отчет, пытаясь уловить глубинный смысл написанной там нелепицы. Под белоснежным халатом ученого алела одна из его любимых полосатых рубашек, и Уильям с удовольствием поправлял идеально согнутые рукава и воротник. Изучая документ, он машинально водил пальцами по краю чашки.

– Отчет о третьем эксперименте? – Доктор обратился за разъяснением к коллеге. – Разве он проходил?

– Еще нет, – отозвался доктор Мантисс, допечатывая строчку.

Уильям пораженно застыл, едва не искупав палец в горячем кофе. Волна возмущения поднялась в груди, как только картинка сложилась в единое целое.

– Ты собираешься продолжать? И сколько это еще будет длиться?

– Пока не увижу удовлетворительных результатов, – будто не замечая возмущенных ноток в голосе товарища, произнес Эдгар.

– Ясно, – просто ответил доктор Траумерих, вовремя прекращая бесполезный спор. – Я прочитал твой отчет о ходе предыдущего эксперимента. Не знаю, почему ты считаешь его неудачным. На мой взгляд, за эту короткую беседу вы достигли больше, чем за десяток предыдущих.

– Можешь не стараться, я не отменю встречу Хельги с Двенадцатым, – раздраженно бросил Эдгар.

– Нет, я не поэтому заговорил об этом. Вспомни: то время, когда посетители разговаривали с объектом по пятнадцать-двадцать минут, безвозвратно ушло, и последние беседы объекта с добровольцами обрывались на первых трех-пяти минутах. Специально отобранных посетителей с расстройством психики объект подавлял, а в худшем случае доводил до помешательства. А с теми, кто проявлял устойчивость к его воздействию, он вообще отказывался говорить. Но Хельга пробыла с ним восемь минут, и за это время МС не оставил без ответа ни единый ее вопрос.

– Уверен, главную роль сыграло наше с Хельгой родство. – Доктор Мантисс повернулся лицом к собеседнику. – Известно, что Двенадцатый проявляет исключительную неприязнь к докторам, работающим над его изучением. Разумеется, что при таком раскладе дочь одного из докторов заслуживает внимания с его стороны. Она дорожка ко мне, только и всего.

– Предположим, ты прав. Но даже в таком случае, зная, что ты обязательно вмешаешься в беседу, если он попытается сделать или сказать что-то нехорошее твоей дочери, Двенадцатый проявлял необычайную вовлеченность в разговор. Тебе не кажется, что, если он хотел надавить на тебя, он начал бы с агрессивного выпада, вместо того чтобы последовательно вести беседу с девочкой?

С момента завершения последнего эксперимента прошло уже полторы недели, и не было ни дня, чтобы Эдгар не прокручивал в памяти тот или иной кусок разговора изучаемого объекта с его дочерью. И ловил себя на мысли, что ничего интересного в поведении Манипулятора, как его иногда насмешливо называли доктора других отделов, обнаружить так и не получилось. Все та же склонность к манипулированию всеми и вся, заключавшаяся в выстраивании сложных словесных цепочек и незаметном телепатическом внедрении в разум собеседника. Подстраиваться под характер посетителя, капля по капле вылепливать из него то, что хотел видеть сам объект, вскрывать все доступные и недоступные глубины человеческой психики было что-то вроде его исконной привычки. Тренировки, чтобы не терять форму. И еще МС-12, несомненно, получал удовольствие от того, что вытворял с людьми. Вернее, от того, что он заставлял их самих делать с собой или своей жизнью. Давно доказано, что объект обладал склонностями маньяка, талантами оратора и способностью к внушению, – и ему снесло крышу от безграничной власти над слабовольными людьми. Никаких иных пристрастий он не выказывал за все время содержания в стенах здания.

Пожалуй, самым важным открытием в тот день стала реакция Хельги. Она не только не проявила радости, оказавшись на немалом расстоянии от комнаты объекта, но и расстроилась, что так и не услышала обещанного секрета. И сколько отец ни убеждал ее, что «господин манекен» соврал, чтобы подразнить ее, она не унималась. А если МС-12 и вправду собирался что-то сказать ей, это было еще хуже: положительных новостей от этого ненормального ждать не приходилось.

– Я видела это в его глазах!

– У него нет глаз.

– Разве?

Эдгар вскинул брови. Ему нравилось на порядок больше, когда его дочь дрожала от страха. Проснувшееся, а точнее, явно внушенное желание встретиться с МС-12 еще не раз беспокоило доктора, и он подсчитывал, сколько недель потребуется, чтобы вытравить из Хельги тягу к новому знакомому.

Выведя себя из задумчивости, Эдгар провел рукой по щетинистому подбородку и отвернулся от Уильяма к монитору.

– И чем, по-твоему, может быть вызвана болтливость Двенадцатого? – без интереса спросил он. – Или ты, правда, считаешь, что разговор с ребенком пробудил в этой бездушной Маске какие-то воспоминания?

– Нет, тут я с тобой согласен, – проговорил доктор Траумерих. – Объект не заинтересован в личности твоей дочери. Тут, скорее всего, на него повлияла яркая реакция Хельги.

Эдгар вновь оторвался от документа. Уильям порадовался, что сумел завладеть интересом хмурого товарища, пребывавшего в тягостном, мрачном расположении духа со дня смерти жены.

– Не знаю как тебе, но мне, человеку постороннему, не присутствовавшему во время эксперимента, слова Хельги показались… неординарными. Они такие простые, наивные, типично детские. Девочка говорит что думает. И это является самым ошеломляющим для Двенадцатого, привыкшего, что собеседники, взрослые люди с ворохом скелетов в шкафу и проблем на плечах, прячут свои мысли и чувства. – Доктор Траумерих прихлопнул в ладоши. – Возможно, именно это вынудило его продолжать разговор.

В этом что-то было, и Эдгар не стал сразу же отметать предположение коллеги. В чем-то Уильям был проницательнее его, и это одновременно задевало самолюбие доктора Мантисса, не терпевшего конкуренции в деле, которое он считал своим коньком, и помогало в трудные моменты. Иногда одного взгляда было недостаточно, и подмечающий мелочи доктор Траумерих зачастую восполнял пробелы недостающими деталями. В самом начале своей работы Уильям выступал исключительно в роли психолога, обязанного следить за настроением и психическим здоровьем работников отдела. Но вскоре он начал проявлять хваткость и, будучи человеком обаятельным и трудолюбивым, добился повышения. Сейчас он был главным помощником доктора Мантисса.

Эти двое работали бок о бок не менее десяти лет. Что только не происходило между ними! Для Эдгара младший коллега побывал во всевозможных ролях: был и тенью, блуждающей по отделу и породившей целую лавину сплетен и баек из-за своего вкуса в одежде; и опытным ученым в нелепых очках, не зря заслуживавшим похвалы от начальства и других работников; и находчивым мужчиной, превосходно разбиравшимся в причинах поведения людей; товарищем и соратником; презираемым лицемером; ближайшим конкурентом и, наконец, просто лицом, которое Эдгар был вынужден видеть каждый день на работе. Иногда ему казалось, будто весь тот спектр чувств и эмоций, что эти двое пережили за годы сотрудничества, не встретить даже в супружеской жизни. Двойственности своего отношения к Уильяму он уже почти не замечал, и необходимость видеть этого очкастого господина неизменно сопровождалась невыносимой тягой выпроводить его из комнаты пинком. Хотя, казалось бы, как возможно испытывать к кому-то уважение и неприязнь одновременно? Они не были друзьями, которых тянуло вместе отправиться вечерком в бар или устроить соревнования по гольфу в выходные. Их связывала лишь работа, после которой каждый уползал в свой собственный уголок. Но, занимаясь общим делом, они, подобно слаженным механизмам, становились настолько крепко сцепленными, что Эдгар мечтал, чтобы этой гребаной связи никогда не существовало.

– Я хотел бы, во избежание недоразумений, чтобы ты, Уильям, присутствовал во время третьего эксперимента. Мне нужна твоя наблюдательность.

Доктор Траумерих охотно кивнул. Вероятно, он и сам собирался предложить помощь, если бы Эдгар и дальше тянул с просьбой. Доктор Мантисс был доволен ответом коллеги, чьим суждениям безоговорочно доверял, и в то же время почувствовал прилив негодования из-за того, что ему предстояло посвятить этого моралиста в свой личный труд.

Ученые сошлись во мнении, что Хельге требуется еще хотя бы месяц перед очередным свиданием с объектом. Девочка будто и не помнила странного знакомого, ни разу не упоминала его в присутствии отца. И когда Эдгар предупредил, что ее ожидает третья встреча, малышка лишь покорно кивнула, не выказав ни радости, ни недовольства.

– А если бы я сказала «нет», ты бы сильно расстроился? – спросила она накануне.

– Я не был бы разочарован в тебе, если ты это имела в виду, – тщательно подбирал слова Эдгар. – Но мне все же хочется, чтобы именно ты разговаривала с моим знакомым.

– Почему?

– Потому что с другими девочками он был бы менее откровенным, чем с тобой, – соврал отец. – Тебя он уже знает и не станет смущаться твоих вопросов.

– По-моему, он злится на тебя. Очень сильно.

«Нет, просто это часть его натуры», – подумал Эдгар.

– Если ты не уверена, что готова, я все отменю.

Необычайно задумчивое для восьмилетней девочки лицо просветлело. Как будто с души ребенка упал какой-то груз. Гораздо позже этого дня Хельга поймет, что выбора у нее на самом деле никогда и не было, а доктор Мантисс лишь создавал его видимость. Но на тот момент ей казалось, будто отец считается с ее желаниями, и удушающее ощущение окружающей ее стеклянной клетки отступило.

– Нет, я хочу пойти.

Эдгар одобрительно улыбнулся – себе.

– Я что-то слышал об этом инциденте, – говорил доктор Траумерих в телефон. – Подробностями я не интересовался. Какая улица? Я запомню. К кому мне обратиться, чтобы меня приняли? Хорошо, я понял.

Разъединившись с невидимым собеседником, Уильям помахал рукой вприпрыжку приближающейся девочке в темно-синей юбочке и красной вязаной кофте. Темные шелковистые волосы в этот раз были перетянуты на затылке желтой ленточкой.

– Здравствуй, Хельга. У тебя хорошее настроение, как я погляжу.

– Да. А у вас?

– Да что-то не очень.

– Поругались с женой? – невинно спросила малышка, вызвав смех у господина в очках.

– У него нет жены, – промолвил Эдгар, не меняя строгого выражения лица. – Если только он не заимствует чужих. Тебя куда-то вызывают?

– Не прямо сейчас, к счастью, – непривычно холодно отчеканил Уильям. – Так что ничто во Вселенной не помешает мне наблюдать за сеансом.

Эдгар кивнул, и все трое зашагали по ослепительно-белому коридору. Хельга, трижды поскользнувшись на гладком полу, перестала подпрыгивать. Досадливо попинав сначала левую ногу правой, а потом правую левой, она пошла спокойнее.

– Мне звонили из полиции, если тебе интересно, – решив разрушить тишину каким-нибудь разговором, начал Уильям.

– У тебя неприятности?

– Нет, а вот моего соседа по этажу, кажется, ждет судебное разбирательство. Его обвиняют в ограблении одного небольшого бутика, и этот проныра не нашел ничего лучше, как сказать, что в вечер преступления пил пиво у меня на балконе.

– Скажешь правду? – невозмутимо, будто они обсуждают выбор галстука, спросил Эдгар.

– Да, конечно. С чего я стану выгораживать преступника?

– С того, что за ограбление магазина ему не дадут пожизненное, а когда он выйдет из тюрьмы, первым делом вспомнит, кто не захотел ему помочь. Я бы на твоем месте основательно подумал, что для тебя важнее.

– Если хотел помощи, мог бы заранее по-человечески попросить, а не втягивать меня в свою ложь насильно. Я из-за него могу стать невольным соучастником преступления, – проворчал доктор Траумерих, и на этом их обсуждение выгоды от выбора позиции завершилось.

Уильям остался в комнате с компьютерами. Он пожелал Хельге удачи, и его участливое лицо озарила такая искренняя улыбка, что Эдгар невольно поморщился. Ему не нравилось, что коллега нянчился с его дочерью, вторгался в семейную жизнь Мантисс, в которой его не ждали и не приветствовали.

– А где тот скрипучий стул? – спросила девочка, провожаемая отцом.

– Это другой кабинет. Стул остался в том.

– У тебя так много кабинетов.

«Не по моей прихоти», – поморщился Эдгар. Если бы его мнение кого-то интересовало, он бы с живостью заявил, что не прочь навечно застрять в крохотной, но уютной комнате с рабочим столом. Вместо этого у него и доктора Траумериха их было шесть, и ни в одной они не ощущали себя до конца обустроившимися.

Как и в прошлый раз, возле двух дверей, ведущих в смежные комнаты, стоял вооруженный мужчина. Он не двинулся с места и не подал виду, что появление маленькой девочки его заинтересовало.

– Попробуй в этот раз, – наставлял дочь доктор Мантисс, – выспросить что-нибудь о его прошлом. Я убежден, что в запасе у него множество замечательных историй.

Хельга кивнула, напомнив отцу активно качавшего головой коллегу, и это сходство вызвало у Эдгара раздражение.

– Я вернусь к доктору Траумериху. – И он ушел, оставив ребенка размышлять над мучительным вопросом: почему отец никогда не желает ей удачи, как это сделал приветливый Уильям?

Уверенность в том, что она не против встретиться с манекеном еще раз, каким бы злым он ни был, внезапно дала трещину, стоило Хельге переступить порог комнаты. В помещении будто витал дух враждебности с кислым привкусом неудовлетворения, и даже ребенку стало очевидно, что хозяин сегодня не жалует гостей. Несмотря на это, девочка все же прошла вглубь комнаты, не осмеливаясь вставать близко к стеклянной перегородке. Однако стоило ей увидеть сидевшего за ней, как неуверенность отступила перед более яркими положительными эмоциями. Вместо манекена на стуле была кукла – стандартная фарфоровая леди в бордовом викторианском платьице с рюшами. Очаровательную мордашку с пухлыми розовыми губами и румяными щечками прикрывала театральная маска. Кудрявые светлые локоны нелепо торчали в разные стороны, превращая фарфоровую девочку в смехотворное подобие неудачливого маньяка-убийцы. Она была ростом с двухлетнего ребенка, и маска, плотно подогнанная к лицу, оказалась не по размеру. Это придавало кукле комичный вид, несмотря на то что прорези рта кривились от недовольства. Для завершения картины не хватало кухонного ножа, зажатого в ее ручонках, – и можно смело отправлять на конкурс невест Чаки.

Хельга не удержалась от веселого смешка. Резкая смена амплуа ее знакомого выглядела несуразной, хотя на самом деле за выбор «тела» для объекта отвечали доктора, и МС-12 оставалось лишь мириться с их решениями.

– Алиса вернулась. – Хриплый приглушенный голос неприятно резанул по ушам. Голос, который никак не мог принадлежать симпатичной куколке.

– Меня зовут Хельга.

– Я знаю. Твое глупое имя сложно не запомнить.

Гостья изумленно заморгала большими глазками и осмотрелась в поисках стула, но это удобное изобретение человечества было только у хозяина комнаты. Хельга почувствовала себя маленькой девочкой (тот факт, что она ею и являлась, она не принимала в расчет), устраивающей чаепитие с любимой куклой. Осталось только постелить покрывало на пол, разлить обжигающий ароматный напиток и разрезать пирог. У Хельги не было кукол, потому что она не понимала, как дети ее возраста могут играть с этими неживыми подобиями людей. Ей нравилось резвиться с другими детьми во дворе, устраивая подвижные игры. Или возиться с аппликациями, аккуратно вырезая фигурки из бумаги, дорисовывая и докрашивая, заливая пальцы клеем. Ей также нравилось разыгрывать сценки с плюшевыми зверьками, но не с куклами. Отчего-то проводить время с искусственными девочками казалось ей диким и непонятным занятием.

Вот и сейчас она ощутила себя вовлеченной в неприятную игру, как если бы кукла перед ней была самой обыкновенной, ничем не отличавшейся от миллионов других, ровными рядами расставленных на полках магазинов.

– Зря вы перебрались из манекена в куклу, – сказала Хельга, почему-то даже не сомневаясь, что перед ней все та же сущность. – Вам больше шло быть манекеном. Лучше бы выбросили эту некрасивую маску.

Сидя за монитором в кабинете, Уильям прыснул.

– Ты не сказал ей, с чем она имеет дело, верно? – не скрывая веселья, спросил он у Эдгара.

– Зачем посвящать ребенка в такие подробности?

– Мой новый облик сбивает тебя с толку? – раздался в динамиках хриплый голос, и доктора сосредоточились на происходящем в комнате диалоге.

Хельга помялась, не уверенная, что сможет выразить словами творившееся на душе. Ей не хватало ни красноречия, ни опыта исповедования собственных чувств. Сцепив пальчики за спиной, она начала раскачиваться на месте, будто собиралась делать зарядку.

– Я не люблю кукол.

– Поэтому ты не любишь меня?

– Я… ну… – смутилась гостья.

– Выходит, ты любишь меня?

– Нет.

Хельга неловко замолчала. Она все больше чувствовала себя стесненной. К ее радости, кукла перестала задавать провокационные вопросы. И, к разочарованию следивших за беседой докторов, МС-12 вообще перестал реагировать на посетительницу, будто той и не было. Девочка пару раз предпринимала робкие попытки разговорить его, но ответа не следовало. Хельга всерьез задумалась, не уснул ли хозяин комнаты. Вдруг такие, как он, могли впадать в бессознательное состояние в любое время? Или он просто ушел из куклы, обидевшись на ее замечание? Правда, ленивые движения фарфоровой девочки опровергали эту мысль.

– Смотрите. – Гостья извлекла из кармана кофты сложенный рисунок. – Это я нарисовала.

Рисунок был переполнен фигурами. Они делали его похожим на склад всевозможных деталей, стремившихся вырваться из тесноты листа за пределы сковывавших его краев. На нем присутствовали самые разные вещи – от зайцев до столовых приборов, от конфет до предметов гардероба, от цветов до всякого вида часов, – чем не мечта психиатра! Обычно Хельга не рисовала таких странных рисунков, довольствуясь зелеными полянками, домиками, животными и портретами знакомых ей людей. Но когда она садилась за это свое новое творение, ее переполняли эмоции от встречи с живым манекеном, и все, что крутилось в голове ребенка, вылилось в винегрет из не связанных друг с другом предметов. Эдгар, которому дочь показала получившийся результат, поморщился.

– Я ожидал, что ты нарисуешь себя, держащую нового друга за руку, – проворчал он.

– Друга? Но мы не подружились, – проговорила девочка, удивив отца ясным пониманием ситуации. – Не думаю, что у господина манекена есть друзья.

К еще большему изумлению доктора Мантисса, девочка не только не выбросила рисунок, но и взяла его с собой, дабы продемонстрировать объекту. Тот никак не прокомментировал художества юной посетительницы. Доктор Траумерих выказал беспокойство, но Эдгар нетерпеливо отмахнулся:

– Он просто вернулся к прежней стратегии партизана.

– Кажется, кукла умерла, – задрав головку, промолвила Хельга.

– Не отвечай ей, – предупредил коллегу доктор Мантисс. – Он провоцирует нас на ответ.

– Но как она поймет, что делать дальше?

– Пусть делает то, что ей кажется уместным. В конце концов, мы наблюдаем за отношением МС-12 к человеческому ребенку. Его поведение будет рассмотрено в качестве исхода эксперимента, даже если оно не будет отличаться от стандартной реакции объекта на посетителей. Если же мы начнем вмешиваться, то станем посторонним элементом и смажем результат.

Тишина затянулась. Хельга начала бесцельно прохаживаться по комнате, все больше одолеваемая скукой. Она уже не чувствовала ни враждебности и раздражения со стороны таинственного хозяина, ни его внимания, поэтому полностью расслабилась и погрузилась в привычную со дня смерти матери грусть. И хотя за ней наблюдали три пары глаз, девочка ощущала себя одинокой. Никто не хотел поговорить с ней. Выпускать ее тоже не собирались: просьбы отпереть дверь остались невыполненными. И, как назло, в комнате не было ничего, чем бы она могла занять себя. Лишь голые стены, запертый шкаф, какая-то панель с разноцветными кнопочками, до которой Хельга не могла дотянуться. Полное отсутствие хоть каких-то вещей, которые человек с фантазией превратит в то, что хочет видеть. Как будто проектировщик помещения ненавидел любое выражение мысли и стремился убить ее у посетителей. Окруженная пустотой, девочка начала ощущать пустоту в душе.

– Я знаю стишок про котенка и пирожки, – в никуда бросил ребенок. – Могу рассказать.

Она зачитала его по памяти, зная, что в конце не будет ни бурных аплодисментов, ни похвалы. Зрители заснули на середине пьесы, и актеру ничего не оставалось, как развлекать самого себя.

Так прошло пятнадцать минут – срок довольно большой для любого посетителя MC-12. Доктор Траумерих заключил, что объект не заинтересован в общении с девочкой и продолжит притворяться неживым, а потому не было смысла тянуть.

– Возможно, он чего-то ждет, – предположил Эдгар.

Маясь от безделья, Хельга в пятый раз подряд скандировала один и тот же стих, намереваясь, похоже, вывести из себя если не онемевшую куклу, то своего отца. На счет первого сложно было что-то сказать, но второе у девочки начинало получаться – Эдгар стал подумывать о том, чтобы привести дочь в другой раз. Только острая неудовлетворенность от впустую потраченной попытки издевательски нависла над ним. И доктор Мантисс решил еще потерпеть. В конце концов, пятнадцать минут – это не предел. Один посетитель провел в комнате с МС-12 сорок минут, – правда, в конце он закричал, что ему нечем дышать, и стал бросаться на стены. Нежелательно, чтобы нечто подобное случилось с Хельгой, а для этого следовало правильно рассчитать время и заметить, когда пребывание рядом с объектом достигнет опасной точки.

– Наверное, они тоже умерли. – Кукла подергала ножками в крохотных красных туфельках и подняла руку вверх.

Хельга запнулась на середине слова, закинула голову и уткнулась взглядом в камеру.

– Некому выпустить тебя. Ты навсегда останешься здесь, со мной, пока тоже не умрешь.

– Это не так!

– Но они давно не отвечают тебе. А больше никто не знает, что ты тут.

– И давно он понял, что нас двое? – проговорил Уильям.

Доктор Мантисс только скрипнул зубами. Чертова Маска! Нашла идеальный способ впутать их в беседу. Ребенку легко внушить какой-нибудь банальный страх, а ребенку, недавно потерявшему близкого человека, еще проще. Рано или поздно девочка забеспокоится и обратится к отцу, и, если тот не ответит, Хельга впадет в панику. Эдгар был готов к этому и не собирался поддаваться на провокации, но проявлявший симпатию к детям Уильям наверняка подаст голос. Еще один балл в копилку МС-12? Что за глупая игра!

Хельгу глубоко задели слова куклы. Она представила, что отец и доктор Траумерих, сидевшие на мягких стульях, внезапно испарились. Они исчезли так же внезапно, как и мама, не оставив времени осознать факт своего ухода. Странно, но в той комнате с оранжевыми занавесками продолжал витать нежный умеренно сладкий аромат цветов и фруктов, дразня иллюзиями. Вот только сама она была пуста. Та комната всегда казалась волшебной, даже после того, как ее обитательница ушла из этого мира. Было время, когда Хельга подолгу сидела на резном (дырявом, как она его называла) стуле или теплом ковре на полу, играя. Неважно во что – лишь бы подле мамы, каждый раз занятой каким-нибудь рукоделием. Девочка уже не помнила, что чувствовала тогда, но теперь ей казалось, будто те минуты были наполнены благоговением и светлой радостью от близкого присутствия ангела. Как будто всегда, заходя в ту комнату с оранжевыми занавесками, она переступала порог Рая, где ее встречало божество. Воздух вокруг был бледно-розового оттенка и ласкал кожу своей свежестью и теплом.

Отец не давал ей столько любви. Он свою-то душу не мог «прокормить» – что уж говорить о том, чтобы дарить заботу посторонним. Но даже при этом, исчезни он сейчас, Хельга потеряла бы опору, за которую держалась, а вместе с ней и связь с миром. Все, что она знала и любила, рассыплется на куски от одиночества и возрастающего чувства ненужности.

Вот почему представление, что за ней больше никто не следит через камеры, разволновало девочку. Хельге хотелось тут же переместиться в соседнюю комнату и проверить, на месте ли наблюдатели.

– Зачем им говорить что-то, если вы тоже молчите? – сказала она хозяину комнаты. – А со мной они и потом могут поговорить.