Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

Принцип неопределённости
роман
Андрей Марковский

© Андрей Марковский, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Часть первая

Истинный червь – не тот, что в яблоке, а тот, что ест тебя.

Народная мудрость

1

Природа не играет по нашим правилам и не сверяет время с нашими часами. Эти слова Кирилл услышал от кого-то очень давно, но много лет так часто их повторял, что считал своими. Вот и сегодня, ещё окончательно не проснувшись и не раскрыв глаз, он сквозь мутную дрёму в очередной раз вновь убедился в их справедливости: начало дня не предвещало ничего хорошего. За окном слышался монотонный шум дождя, который вместе с городской пылью смывал обещанный дочери зоопарк. Он шуршал успокаивающе, этот шорох дождя, он будто шептал: не спеши, торопиться некуда.

Кириллу опять сегодня приснился молодой и весёлый друг Витя, который вновь повторял давно известные, очень простые и понятные слова: «Может спасти только любовь. Запомни, Кира. Только тебе нужна не просто любовь, а любовь девушки особенной, черноглазой цыганки». Говорил негромко, говорил своим неподражаемым прокуренным голосом и спокойно смотрел сквозь заросли длинных слегка волнистых белых волос, как болонка, но взгляд его тёмных глаз пробивался сквозь эту чащу и даже во сне будоражил, жёг насквозь. Кирилл что-то ему отвечал, невпопад возражал и спорил, в этих снах они подолгу разговаривали, казалось – всю ночь. Почему-то всегда в полной тишине, хотя в этом сне они сидят на берегу бурной речки, и видно, как вода с силой налетает на камни, как она взбивается в белые пенистые барашки, которые на перепадах высоты сливаются в большие пенные стада; ниже по течению водяные стада бесшумно сбегаются друг с другом и превращаются в кучевые облака из кипящей ледяной воды, потихоньку растворяясь в небесной синеве ниже по течению. И кроны сосен, под которыми они сидят, совершенно беззвучно колышет ветром. А больше никого и ничего нет. Будто больше вообще ничего не существует – только они вдвоём и эта речка, и эти сосны в бескрайней пустоте пространства. После такого сна Кирилл всегда просыпался уставшим, вымотанным.

В последнее время будоражащий его сон повторялся отчего-то всё чаще и чаще. Это казалось странным: Кира не забыл своего рано ушедшего друга, нет. Напротив, регулярно вспоминал о нём все прошедшие девятнадцать лет. Он помнил их последний разговор на берегу Вуоксы, однако раньше сны с Витькиным участием ему не снились ни разу.

Ему приходилось слышать что-то о повторяющихся снах, что-то не особенно хорошее, оттого он всякий раз старался отогнать от себя остатки сна, как туман, как наваждение. Хотя какой-то формальный повод для игры разума спящего человека должен существовать, это Кирилл понимал. Тем более – повтор, уж слишком крепкая «зацепка» бессознательного, переплетение придуманного мозгом, нереального, с когда-то действительно произошедшим.

Получалось, что этот сон – крепко застрявшие в дальних уголках мозга осколки старого, очень старого разговора, который хотелось забыть, но теперь отчего-то регулярно напоминавшим о себе, причём в какой-то сильно запутанной и искажённой форме: в те, давно прошедшие времена, они с Витькой ни о каких цыганках не говорили. А в этих снах друг всегда повторял о любви странной цыганки, которая Кириллу чем-то поможет, – сам при этом улыбался снисходительно и сочувствующе, будто понимая сложность исполнения собственного совета: «Ты встретишь черноглазую девушку. Помоги ей, Кира. Она поможет тебе, а ты спасёшь её». Больше к моменту пробуждения ничего не запоминалось, в памяти почему-то оставались именно эти слова о цыганке, которые хотелось побыстрее отогнать от реальной жизни, смахнуть ладонью, чтобы не зудели, словно надоедливый комар.

Что касается любви к непонятной черноглазке – во времена «после Тани» он не помышлял о сколь-либо серьёзных отношениях с другой женщиной, будь она хоть с серыми, хоть с карими глазами, и тем более цыганкой. Он не любил цыган вообще и цыганок в частности; в его молодости настырные развязные цыганки приставали на улицах почему-то именно к нему, безошибочно выделяя из толпы людей. Они приставали и доставали его до тех пор, пока Кира не научился отбиваться от них несколькими простыми грубыми словами.

Упрощая, для себя он решил, что таким сном его мозг реагирует на плохое самочувствие и усталость. Однажды нечто отдалённо похожее с ним уже происходило, когда после потери жены Кира много дней подряд видел её во сне. Но тогда это хотя бы объяснялось сильной болью утраты и тем, насколько они с женой были близки; а ещё тем, как он привык, что Таня всегда с ним рядом. Напротив: Витька пропал уже много лет назад, и даже в самый острый момент, когда наконец пришло ощущение этой безвозвратной потери – именно окончательной и безвозвратной, – Кириллу он не снился; эти сны начались сравнительно недавно, меньше года назад, повторяясь теперь всё чаще. Хорошо хоть, что при всей своей повторяемости они не давали повода для большой тревоги – гораздо сильнее его беспокоило собственное нездоровье.

Он разлепил веки и часто-часто заморгал, стараясь побыстрей разогнать остатки сновидения, потом несколько раз крепко, с напряжением, зажмурился, растёр лицо ладонями и повернул голову к окну. Так и есть, ему не показалось и не послышалось: за сплошной пеленой забрызганного дождевыми каплями стекла едва виднелась недавно выстроенная из желтого кирпича коробка дома напротив, рекламируемого застройщиком как элитного. Кирпичная кладка сейчас вся была в тёмных водяных намоклостях и соляных потёках, зияла пустыми оконными глазницами, отчего дом не походил не только на что-нибудь элитное, но даже на простое человеческое жильё, – скорее на полуразрушенную варварами защитную башню какого-то древнего города.

Да, с погодой сегодня определённо не повезло. В Питере реже, чем в других местах, можно надеяться на природу, здесь она непредсказуемо ставит свои невидимые ограничители, отгораживаясь ими от желаний людей. Пётр Великий выбрал тактически выгодное, географически удобное для своих амбициозных планов место; много народа полегло здесь за триста лет в старании поднять, выстроить и сохранить красивейший город. А природа продолжает равнодушно смотреть на изменившийся ландшафт и не меняет своей давней привычки обильно поливать водой всё вокруг. Растущие на песчаной почве хвойники очень любят этот водяной туман и растут густо, во много ярусов. Не всем одинаково достаётся света, зато всем хватает влаги. Старшие сосны, едва дотянувшись до солнца, при сильном ветре рушатся вниз: их подточенные водой корни не могут удержать тяжёлого ствола в бедной почве. Их место занимают подростки, которые спустя тридцать лет повторят судьбу предыдущего поколения. А из мха и плотной кружевной травы уже гурьбой растут младшие: маленькие елочки и меленькие, хилые пока сосёнки и лиственницы. Болот в лесах и янтаря на побережье здесь всегда будет в достатке.

Сегодня после пробуждения голова у Кирилла снова оказалась тяжёлой и неподъёмной: это с ним случалось теперь всё чаще, и самое обидное, что тяжесть охватывала именно с самого утра. Вопреки обыкновенной для подавляющего большинства соплеменников причине, дело вовсе не заключалось во вчерашнем лишнем алкоголе – как бы он обрадовался такому простому объяснению! – и вчера, и уже много недель подряд он полностью исключал алкоголь из своего меню.

Странный сон тоже вряд ли виноват: он снился не настолько регулярно, насколько регулярно охватывали его приступы плохого самочувствия. Гораздо проще и правильнее объяснить всё рабочей усталостью; казалось, что именно она в последние месяцы не просто накладывалась на приступы непонятной болезни, что отзывалась утром в субботу неизмеримой тяжестью и нежеланием вставать с постели, – а была их первопричиной. Плохо, что в последние месяцы уже не только в субботу с воскресеньем. Теперь разве что начало недели оказывалось относительно лёгким, притом лёгким весьма относительно в сравнении с её окончанием, но никак не с тем, как бывало раньше, в не такие уж давние времена: полгода-год назад.

Никогда прежде Кирилл Дергачёв не смог бы вообразить, что в середине пятого десятка физически начнёт ощущать себя почти пенсионером: его отец в этом возрасте марафон бегал! Он потянулся в постели, тело тоже казалось налитым свинцом, тяжёлым, таким, как в детстве по воскресеньям, когда брат Лёшка по команде матери снимал постельное бельё для стирки, а Кирюшкину кровать использовал в качестве временного склада. Лёшка наваливал на него, почти всегда ещё спящего, собранные со всех кроватей одеяла и подушки, целую кучу. Потом застилал постели остро пахнущими свежестью простынями и начинал постепенно забирать и одевать в наволочки одну за другой подушки, по одному брать одеяла, становилось всё легче и легче. К этому моменту Кира конечно просыпался, и когда напоследок брат неизменно сдёргивал и его одеяло, тело приобретало обычную лёгкость, становилось почти невесомым, могло пружинкой соскочить с места и надавать братцу подушкой – но Лёшка, младший на всю свою жизнь, запросто бился с ним на равных. Сейчас всё не так. Наоборот: будто наваленная куча ежедневно увеличивалась, так она давила и прижимала к кровати. Чтобы встать, требовалось преодолеть сопротивление этих невидимых много-килограммовых гирь.

Выходные давно не приносили Кире ни радости, ни облегчения. Большинство людей, работающих по обычному графику «5 через 2», к выходному относятся с той ребячьей радостью школьника, предвкушающего, что наконец-то не надо ранним утром тащиться в школу и не делать постылых домашних заданий, а можно заняться чем захочешь, чем-то приятным, каким-то развлечением без особого напряжения и противных ежедневных обязательств. Люди привыкают к жизни «2 через 5», стараются как-нибудь побыстрее отбыть тяжёлые, скучные рабочие дни, зато уж два выходных дня пожить «по-настоящему», не обыденно, а как-то «по-особенному». Эти взрослые дети вывели из собственной жизни нехитрую формулу работы и отдыха, отдыха и работы, ощущая полноту жизни только по субботам и воскресеньям, потому странно, что при этом удивляются её краткости.

Кирилл дни считать умел, и потому всегда сильно жалел потерянные на бесцельное дуракаваляние минуты. Он представлял это так: то, что он должен сделать сам, за него никто никогда не сделает. Потому вынужденно работал по выходным, лишь теперь – по крайней необходимости, понемногу, будучи не совсем здоровым. В выходные принадлежащие ему павильоны «Персональная электроника» работали в будничном режиме, с одиннадцати до девяти вечера, лишь в воскресенье слегка подсокращённом, до восьми; а сам он издавна привык лично находиться поближе к месту действия.

Правда, сейчас он не крутился так, как бывало прежде, больше пятнадцати лет назад, с двумя-тремя выходными в месяц, когда его немудрёный бизнес только начинался. Тогда надо было развиваться, исхитряться выкручивать наличные, решать вечные проблемы с администрацией, налоговой, пожарными, торговой инспекцией, бандитами, строиться, пытаться выжить в резко усиливающейся конкуренции, переживать бесконечные кризисы, бессчётное число изменений законов и правил работы, извечно воевать с воровством и безответственностью. Но даже сейчас Кирилл почему-то не мог оставить без личного контроля свою довольно неплохо стандартизованную торговлю. Он по-хорошему завидовал людям, сумевшим выстроить работу таким образом, чтобы дела шли как бы автоматически, а вот у него не получалось. Он сам назначил себе такой сквозной график, привык к нему, когда это давало микроскопическое преимущество перед конкурентами, такими же маленькими продавцами всего подряд, мелочей и аксессуаров для любой карманной техники: работать не тогда, когда работают все, а тогда, когда большинство отдыхает. Но, похоже, застарелая битва за конкурентное превосходство принесла ему теперь немаленькие проблемы личного здоровья.

Этот его рабочий график родился в своё время как-то естественно, из простых логических рассуждений. Покупатели – пользователи современных технических штучек и гаджетов, не корпорации, а совсем обычные люди. Вся персональная техника, все эти электронные вещицы предназначены именно для единоличников, которых жизнь разбросала во все стороны, не церемонясь, а они пытаются с её помощью стать хотя бы немного ближе друг к другу, защититься с её помощью от опасного окружающего пространства или развлечься внутри созданного человечеством виртуального мира. Все эти люди в основном тоже где-то работают, причём работают в то самое время, когда работают магазины и сервисные точки. И отдыхают вместе со всеми. Однако именно для них выпускаются новинки, именно им нужна техническая помощь, ремонт, прошивки, настройка, проводочки, карты памяти, зарядники, какие-то чехлы и «украшайки». Далеко не каждый может убежать «на минуточку» с рабочего места.

Когда Кирилл это понял, он сместил рабочий график и львиную долю выручки начал получать вечерами и по субботам. Приятным бонусом для него стало то, что многим его молодым сотрудникам такой график понравился, видимо они любили повеселиться допоздна, им не хотелось начинать работу как всем, в девять-десять утра. К тому же удалось обмануть утренние и вечерние «пробки» на дорогах и толчею в транспорте. В минусы графика попало уменьшение времени на общение с семьёй: вечерами доводилось возвращаться домой очень поздно.

Воскресная работа в последние годы оказывалась большей частью «работой в ноль», Кирилл уже несколько лет хотел от неё отказаться, но честно и до конца следовал собственному рекламному слогану: «Мы работаем, когда вам это удобно». Слоган он придумал сам, очень гордился этим, как и всем остальным: ведь он всё это выстроил сам, сам сделал эти павильончики (старательно избегая названия «ларёк»), не желая связываться с арендой площадей в торговых центрах вперемешку с тряпками, обувью и неизбежными конкурентами.

Павильоны принадлежали ему, они свои, личные; и сейчас именно это позволяло выживать, когда всё торговое пространство вокруг заняли сетевые ритейлеры, работающие чуть ли не круглосуточно. Правда, когда-то собственных торговых точек у него было четыре, теперь остались только две, зато в проходных местах, и они вполне сносно оправдывали своё существование. А вот от ставших нерентабельными пришлось скрепя сердце отказаться – бороться с превосходящими силами федеральных сетей оказалось чересчур накладным. Вместо них осталась пара платёжных терминалов, которые за вычетом всех расходов, аренды места, электричества, интернета, отчислений в казну и «откатов» приносили стабильную маленькую прибыль, к тому же никогда не требовали его экстренного вмешательства. Кирилл за это свойство нежно любил свои автоматы и мечтал перевести когда-нибудь весь свой бизнес на автоматическую торговлю. Останавливала его только стоимость самих автоматов: паршивые китайские стоили намного дешевле корейских и японских, зато усилий на обслуживание требовали непропорциональных, сводя на нет все преимущества. Так что эта задумка пока не могла осуществиться; и хотя он по привычке продолжал следить за рынком, новинками и предложениями, – отложил эту мечту, как и многие другие свои мечты, на далёкое «потом». Всему виной нездоровье, объяснял он себе, только нездоровье.

Кириллу стало очень обидно, когда природа вдруг, без всякого предупреждения, грубо вмешалась в его жизнь. Примерно год назад у него начались показавшиеся поначалу небольшими проблемы со здоровьем, и тяжесть с тех пор окончательно уже никогда не отпускала, постепенно становясь всё большей. К концу недели теперь всегда накапливалась сильная усталость, накапливалась так, как наливается вода в бак без слива; голова делалась настолько тяжела, что ею было трудно не то чтобы крутить по сторонам, но и просто держать прямо, она норовила свеситься в какую-то одну сторону и упасть на плечо – хотелось подпереть её рукой. Но и эта ручная подпорка не приносила облегчения, потому что в таком положении гул в голове преобразовывался в какой-то моторчик, который начинал въедливо шуметь: «вж-ж, вж-ж-ж» в такт сердцебиению.

Вдобавок тяжесть, которой наливалась голова, была какой-то пустой, никчёмной, неземной. Она задавливала все мысли и чувства, словно хотела вытеснить собою всё пространство, освободить место для себя и занять его навсегда. Плохим оказалось также и то, что ещё сравнительно недавно, несколько месяцев назад, почти полностью освободиться от этой тяжести удавалось, отоспавшись и отлежавшись, к вечеру воскресенья. Но в последнее время отдых в выходные не спасал, и Кирилл ехал в понедельник на работу неотдохнувшим, тяжесть и внутренний скрипучий моторчик начинали проявлять себя уже в среду вечером или с самого утра в четверг.

С мечтой смыть весь прилепившийся к нему тяжкий груз Кирилл поднялся и поплёлся в ванную. Там, чередуя струи горячей и прохладной воды, он понемногу пришёл в себя. Скоблить бритвой лицо не стал: его небритые щёки сегодня никого не должны раздражать – по выходным он не общался непосредственно с покупателями (в глубине души тлела надежда вообще не ездить сегодня на работу). К тому же не хотелось в очередной раз смотреть в зеркало на своё лицо, так неприятно постарел он за последние годы. Притом что ещё совсем недавно, глядя в своё отражение, он с удовольствием отмечал, что для сорока-с-небольшим смотрится замечательно, почти как тридцатилетний. Курчавые тёмно-коричневые волосы над стройным пропорциональным лицом, правильной формы прямой нос с минимальной курносинкой, и рот с немного пухлыми губами, мозаичные тёмно-серые с коричневыми вставками глаза в окружении густых длинных ресниц, – всё это вместе хоть и принадлежало мужчине, но какие-то линии выглядели слегка по-женски, нежно, видимо оттого он всегда, с самого раннего юношества, пользовался успехом у девушек.

На лбу, над левой бровью, белел старый круглый шрам – из-под колеса грузовика давным-давно, в детстве, прилетел камушек. Хорошо, что не в глаз и не очень большой. Джоанна Роулинг слишком поздно придумала своего Гарри Поттера, а то он представлялся бы девушкам «младшим братом знаменитого волшебника». Приятным бонусом к его внешности получился природный контраст по-южному смуглой кожи со светлыми, по-детски яркими белками глаз и такими же белыми зубами, которые он показывал, одаряя улыбкой. Жаль, что привычка улыбаться осталась, а обаяние её затерялось куда-то вместе с белизной зубов. Кожа лица как-то съёжилась, а кудри волос почти распрямились, сделав причёску лишь слегка волнистой. Лишь голос нисколько не пострадал от времени и болезни – остался звонким, как в молодости.

Есть не хотелось, но надо приготовить завтрак, тем более когда дело вовсе не в себе: необходимо кормить сына. Прошлёпал на кухню. Поставил варить кашу из хлопьев, достал мёд и сыр. Включил чайник, но передумал и сварил себе кофе в кофе-машине. После чашечки кофе стало ещё чуточку полегче, в голове просветлилось.

– Привет, па! – на кухню зашёл сын, уже одетый в спортивный костюм крепкий почти семнадцатилетний парнишка.

– Доброе утро, Вань. Ты уже собрался?

– У меня же утренняя тренировка сегодня, – сын прыгал в высоту, и последний год прибавил в результатах, когда прилично подрос и возмужал.

– Помню. Я просто думал, что чуть попозже. Кашу вот сварил. Если хочешь, изюма добавь. Горячий бутерброд с сыром сделать? Или тебе чего-нибудь мясного?

– Не надо, я сам. Какие планы, кроме работы? Дождь на улице, обратил внимание?

– Конечно. Зоопарк накрылся. Может, съездим на обед куда-нибудь, Машу заберём у бабушки?

– Не получится. У меня после обеда в школе дела. Ребята будут репетировать, мы с Тёмкой обещали помочь с техникой.

– Ну да, все играют, а Ринго на маракасах.

– Что?

– Ничего, просто вдруг вспомнилось. Это из байки про Битлов. Когда продюсеру не понравилась игра Ринго, вместо него на первой записи стучал студийный барабанщик. А Ринго вручили маракасы. Для него это было неприятное потрясение, он всегда был хорошим ударником.

– Битлз сейчас никто не слушает.

– Я слушаю. Что сейчас вообще можно слушать? Блатняк и попсу, что везде на ТВ и радио? Нет, не могу категорически.

– Да ты что! Это для работяг гоняют, ещё ментам нравится и военным – чего они другое могут слушать? Если хочешь, я тебе что-нибудь наше вечером включу.

– Давай. Интересно, что вы там с ребятами играете. Год назад ты каких-то панков-металлистов слушал, забой ужасный, драйва нет, а текста не слышно. Ещё раньше какая-то занудная электронщина была. Ногами дрыгать всю ночь где-нибудь в клубе – сойдёт, а слушать такое…

– Что ты вспоминаешь? Я же тогда маленький был!

– Ну да, теперь стал совсем большой, это правда, – улыбнулся Кира. – Ваня не понял иронии: за последнее время семнадцатилетний сын вытянулся выше Кирилла, который и самого себя не считал маленьким, имея метр восемьдесят два роста.

– Ты будешь играть когда-нибудь на чём-то более серьёзном, чем перкуссия?

– У меня не очень выходит, ты же знаешь. Не хочешь помочь.

– Какой из меня учитель! Я гитару в руки лет десять не брал.

– Чего ты врёшь! Ты у дяди Лёши играл на прошлый Новый год. И на клавишах иногда.

– У дяди Лёши мы дурачились, частушки придумывали, помнишь? А клавиши – совсем другое дело. Детская любовь не ржавеет. Притом на синтезаторе гораздо легче: ритм включил и пальцами шевели – вот музыка сама и выходит.

– Ага, сама! У меня вот не выходит, а у тебя выходит. И на гитаре ты долго играл, хоть давно это было, нельзя же всё забыть.

– Можно. Когда захочешь, всё можно забыть. … Ну ладно, уговорил. Не знаю как, но давай попробуем. Настоящий, профессиональный учитель намного лучше, но раз ты хочешь самоучкой, дерзай.

– Ура! Сегодня вечером после репетиции, ладно?

– Ладно. Иди уже, опоздаешь.

Ушёл сын, выключился холодильник, в квартире стало совсем тихо, только слышно, как откуда-то издалека доносятся городские шумы. Кирилл встал и открыл окно. Прохладный мокрый утренний июльский ветерок зашевелил жалюзи на окне, вместе с ним в кухню с монотонным ропотом дождя ворвались шумы и запахи огромного города. Отмытая дождём, ярко зеленела трава, с высоты двенадцатого этажа были видны яркие пятна цветов: это энтузиасты, не надеясь на чью-либо помощь, создали клумбы своими силами.

Кирилл когда-то давно, после переезда в этот дом, тоже поучаствовал в озеленении, посадил несколько деревьев и кустов; из всех посадок выжила лишь одна берёзка, ровесница сына Вани: когда он сажал её, им было примерно одинаково лет, около трёх. Правда, в отличие от сына, она выросла хилой и низкорослой, ей мешала городская среда. «Хотя бы такая, и то ладно», – подумал Кирилл, привычно бросив на неё взгляд. Он сел за стол, посидел немного, дыша влажным воздухом с лёгким привкусом выхлопных газов, и понял, что надо выпить ещё чашку кофе. И что-то действительно нужно решать с выходными. Надо позвонить дочке, вдруг экспромтом что-то придумается?

Маша постоянно жила у бабушки, матери рано умершей жены Кирилла. Получилось это как бы само собой: ухаживать за маленькой, тогда полуторогодовалой девочкой, в отсутствии мамы и вечно занятом работой папе казалось естественной помощью старшего поколения. Однако как-то само собой вышло, что бабушка, оставаясь бабушкой для своей внучки, фактически стала её мамой, Киру отстранили от хлопот воспитания и трудов заботы. Папа видел дочь изредка, по выходным, почти так же, как это бывает с детьми разведённых родителей, с той лишь разницей, что он на своей тёще никогда не женился.

Противнее всего оказалось то подспудное незаметное противодействие, какое бывшая тёща оказывала в борьбе за права на девочку, что теперь, в насаждаемой пропагандой псевдо-противодействии «всего мира» против России, не казалось ему таким уж невозможным. Если сто миллионов взрослых россиян можно элементарно подделанной телевизионной картинкой и сфальсифицированными фактами убедить в мифическом «фашистском» заговоре, что тогда говорить о воздействии взрослого человека на ребёнка. Тем более – педагога с тридцатилетним стажем на маленькую несамостоятельную девочку, совсем недавно перешедшую в третий класс. В итоге Кирилл почти смирился со всем этим.

– Алло, Машечка. Привет, малышка! Давай я за тобой приеду, сходим куда-нибудь. В кино или пообедать поедем, Ваню возьмём с собой, если захочет, – слегка слукавил он. – Ну раз с погодой не повезло и все звери промокли, зачем нам с ними мокнуть?

– Я не хочу, папа.

– Почему? Ты и так у бабушки всегда.

– Ну и что? Мы к Валентине Федоровне пойдём, к ней сегодня Веру привезут, я с ней поиграю. Я её целую неделю не видела.

– А с папой ты не хочешь увидеться?

– Хочу. Потом. Ты завтра приезжай. Бабушка мой любимый пирог испечёт.

– Ладно. Дай трубку бабушке, – попросил он дочь. – Зинаида Матвеевна, я вас столько раз просил! Девочке девять лет, а она уже тридцать пять кило весит, ну какие пироги! Неужели я вам мало денег даю на здоровую пищу? Ей надо правильно питаться, и физкультурой заниматься, в секцию какую-нибудь спортивную ходить. В конце концов, просто по улице бегать – лето на дворе! Для чего вы её откармливаете? Конфеты с пирогами здоровья не добавляют. Сколько раз предлагал на дачу поехать – вы говорите, будто холодно там. Всегда, даже летом!

– Вы, Кирилл, как будто в другом мире живёте! Вы говорите – бегать. Вы смотрели, какая за окном погода? И вообще. Как в наше время можно отпустить девочку гулять на улицу, когда везде одни маньяки! А на даче вашей кроме сквозняков и комаров ничего хорошего нет.

– В который раз вас прошу: бросьте верить всему, рассказывают из ящика. Себя накручиваете, и девочка станет всего на свете бояться. Нет на улице никаких маньяков, выйдите, оглядитесь и присмотритесь внимательно. Пять миллионов простых нормальных людей вокруг. Конечно, один-два идиота в любом, даже идеальном пространстве найдётся, и у нас они где-то ходят, поэтому контролировать нужно, не без этого. Но если ребёнок всю жизнь просидит в квартире – вовсе ничему не научится.

– Вы забыли, что Мария ходит в школу. Всему, чему надо, её научат там, – холодно, как цитатой из формуляра, ответила тёща.

– Вот вечно с вами так, Зинаида Матвеевна! Какая школа научит жизни! И потом, это ведь моя дочь, а не ваша. Что вы её заперли в своей пенсионерской обыденности! Дайте ребёнку возможность другой опыт получить. Я могу её к себе домой забрать, хотя бы на время.

– Я помню, чья она дочь, – холодно парировала тёща. – Ещё я очень хорошо помню маму моей собственной внучки. А вот вы, похоже, забыли. И дома вас не бывает, вечно вы на работе. Что, ребёнок должен в одиночестве страдать? Кто её будет кормить и водить в школу – вы?

– Зря вы так, Зинаида Матвеевна. Мы с вами хоть и не родня, но всё же родственники, причём близкие, ближе только дети. Зачем вы …, – он попытался найти какое-нибудь лёгкое слово, но не смог. – Зачем так больно бьёте, Танечка при чём тут? И в школу летом Маша не ходит.

– Вы тоже, Кирилл, хороши, – немного смягчила тон тёща. – Вот я кручусь одна с внучкой, хотя мне уже не тридцать лет. Помру, как муж мой, что станете делать? Скажете тогда: вот тёща была жива, выручала, а теперь некому.

– Так можно про любого сказать. Хоть про меня.

– Про вас? Да вы молодой ещё какой! Как вы можете понять нас, стариков!

«Старухе» тёще недавно исполнилось шестьдесят три, и о состоянии Киры она, понятное дело, не догадывалась, он никогда на эту тему с ней не говорил. Поэтому ничего другого, как прекратить бесполезный разговор, не оставалось. С тёщей контакта издавна не получилось, с самого начала. Двадцать лет назад, когда Кира начал серьёзно ухаживать за Таней, её мать Зинаида Матвеевна служила большим начальником, целым районным руководителем образования, и потенциального зятя в Кирилле видеть не желала: приезжий из далёкой периферии, без кола – без двора, без работы («разве можно считать работой кривляние с гитарой на танцульках?» – её слова). Дочь, как она считала, была достойна гораздо большего, стабильности, положения, достатка, она не должна горбатиться за кусок хлеба, красивая ленинградская девочка, она будет опорой семьи и достойной матерью внуков.

Кира с Таней любили друг друга, но пожениться не могли целых два года: Таня уважала желание родителей. Это так называлось – родителей, хотя отец Тани, рабочий Кировского завода, Киру понимал, и за спиной будущей тёщи у них сложились очень хорошие отношения. В угоду своей жене он даже попытался устроить Кирилла, молодого тогда инженера, к себе на завод, подключил знакомых, но с оплатой труда в далёкие времена начала девяностых было туговато, работы по специальности на машзаводе радиоинженеру не нашлось, потому Кира придумал свой собственный мелкий бизнес – продажу разных радиодеталей и прочих причиндалов. Торговал оргтехникой, разнообразной компьютерной шелухой и запчастями, потом наступило время сотовой связи и телефонов, на этом он успел немного развиться, построил павильоны.

Однако извечная его привычка осторожничать не позволила большего: сотовый бум он упустил, проморгал резкое развитие сетевых торговцев, потом не стал рисковать с платёжными терминалами (тогда слишком много разных подозрительных жучков крутилось вокруг наличных денег), теперь возможности его мелкорозничной торговли подходили к логическому концу. Сказать, что он расстроился этому обстоятельству – будет неправдой, скорей он просто занял обычную для себя выжидающую позицию: что будет – то пусть будет. В конце концов, даже если бы он захотел чего-то затеять, здоровья на бурную деятельность осталось не так много.