Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

Через пару часов он очнулся. Дождь наконец стих, и сквозь разрывы облаков даже показалось весеннее солнце. Кирилл закрыл дачу на ключ и засунул его в сарае под дрова, в известное «для своих» место, Ваня после найдёт. Если не догадается – невелика беда, дома есть дубликат. Зашёл в лес и долго, как ему показалось, шёл вглубь, но уйти сильно далеко сил не осталось, впрочем, в этом не было большой нужды.

Он остановился возле попавшегося по дороге небольшого ручья, вода в нём оказалась чистой и холодной. Напился этой водицы и решил расположиться рядом, около поваленной когда-то ветром сосны, у её вывороченного из земли корневища. Лёгкий тёплый ветерок разносил ароматы распускающихся листьев. Увидел, как все сосны вокруг, растопырив свои ветки, на концах каждой выпустили несколько новых почек, и почему-то одна всегда оказывалась намного длинней других, оттого выглядело это так, будто с каждой ветки ему показывают любимый Олей неприличный американский жест. Кира развёл небольшой костёр возле этой стены корней и земли – место оказалось подветренное, опустился на песок рядом. Костёр, сложенный из сушняка, прогорал быстро: вспыхнув поначалу ярким пламенем, теперь горел ровно и спокойно, успокаивающе потрескивая смолой.

Неизвестность всё же немного страшила: что же будет дальше? Он оттягивал этот последний момент, хотел посидеть ещё, подумать о своей жизни, продлить её для чего-то ещё на несколько минут. Несмотря на поздний час, очень светло: начинаются белые ночи. Посмотрел на время в телефоне – почти десять вечера, в этот день никто ему не звонил и не написал. Полная пустота. Вся жизнь превратилась в одно большое пустое место. Кира увидел, что тут практически нет сигнала – одни чёрточки-прочерки в том месте экрана, где обычно столбиками торчат указатели уровня. Но значок оператора светился, телефон из последних сил цеплялся за сеть, как цепляются за жизнь безнадёжно больные люди. Кира подумал: сегодня всё равно некому звонить, телефон надо выбросить подальше или закопать. Или ладно, пускай останется с одеждой – телефон с собой не возьмёшь – кто-нибудь после подберёт, кому-нибудь он ещё послужит.

Кирилл не был до конца уверен в том, куда направляется. Может быть, это обыкновенная смерть? Конец. Что же, теперь уже всё равно. Поздно, слишком поздно что-то пытаться менять. Напротив, надежда на Палыча согревала его, Палыч ни разу за время их знакомства не обманул – всё, что он говорил, сбылось. Значит, есть надежда, что будет так, как он рассказывал. Есть будущее. То есть прошлое, из которого можно будет попытаться создать новое, правильное будущее. Такое, в котором всем его близким людям будет легче жить, им всем станет лучше. Может быть, и самому Кириллу тоже.

Кира отбросил в сторону ненужный больше кусок пластика с упакованным внутри набором умных микросхем. Мысли растворялись, тело его налилось привычной по вечерам неподъёмной тяжестью, и он испугался, что не сможет, не успеет, не решится, что у него не хватит сил, тогда быстро достал маленький пакет, полученный им от Палыча, как теперь казалось, давным-давно, развернул. В пакете оказался бумажный свёрток, маленькая точная копия того, в который завёрнуты очищающие сознание травы для медитаций. На пакете было написано твёрдым почерком деда: «внутрь!». Дескать, не перепутай, Кутузов. Кира осторожно развернул свёрток. То, что надо было съесть или выпить, оказалось каким-то перемолотым порошком: трава розово-бежевого цвета, мелкая и сухая. Чтобы проглотить её, понадобилось запить водой, коньяком и снова водой – она никак не хотела проглатываться.

Он достал из сумки большой пакет, предназначенный для очищения сознания, в нём ещё оставалось довольно много разных трав, высушенных целиком, целыми длинными плетьми. Он решительно бросил весь этот веник в прогоревший костёр, в котором тлели ярко-бордовые угли, решительно сел рядом, поджал ноги, и уставился вдаль, найдя высокую удалённую точку: верхушку давно засохшей лиственницы. Вновь знакомо потянуло сладковато-хмельным дымом, окружающие предметы постепенно начали исчезать в тумане. Уходила молодая трава, растворялись сосны и ёлки, белым стало небо, и лишь яркое пятно солнца пробивалось сквозь этот густой туман. Что начало действовать первым, проглоченное снадобье или эта просветляющая мозг трава, он не понял, только почувствовал, будто тело его становится лёгким и хочет подняться вместе с дымом от костра вверх, к верхушкам сосен, а может и выше.

Вдруг звякнул телефон, неуверенно, какие-то доли секунды. Как прошёл звонок – сигнала ведь почти нет? Откуда смог пробиться этот еле заметный посланник из завершающейся жизни? Кира напрягся, с трудом потянулся и взял телефон с намерением отключить его, чтобы его больше не могли отвлечь от созерцания и медитации. На экране светились цифры какого-то знакомого номера, этот абонент ему раньше звонил, но напрягаться и вспоминать не хотелось: сейчас вся мусорная информация будет только мешать очищению памяти.

Он откинулся, прислонился спиной к земле с корневищем упавшей сосны, вытянул ноги к дымящемуся костру и сидел в прострации, глядя на экран с надписью «пропущенный вызов, 22:12» и думал: кому и зачем понадобилось звонить именно в этот момент? Он не успел ни додумать, ни догадаться. Трубка завибрировала в его руках, звякнул сигнал приёма смс. Читать совсем не хотелось – это лишь отвлекало и вело к ненужной трате энергии, но глаза опередили, увидели на экране: «получено разрешение на свидание. на двоих. мать и вы».

И вот теперь, – подумалось Кириллу, – этот телефон, это человеческое изобретение, этот кусок пластика, выступает посредником между людьми. Он умеет быть хорошим, приносящим добрые вести и соединяющим близких людей. А может быть яростным и злобным, наглым и навязчивым, подхалимом и цербером, он умеет быть разным, он подстраивается под человека, который держит его в руках. Этот телефон принёс Кире столько счастливых минут, когда передавал для него сладостный голос любимой женщины. И этот же телефон сейчас пытается командовать им через людей в чёрном. В современном мире телефон занял то место, какое раньше принадлежало сокровенным мыслям. Сейчас он и есть эта мысль: как он скажет, так и надо поступать. Конечно, с ним легче не соглашаться, гораздо тяжелее противиться или соглашаться с тем человеком, от кого он передаёт эти слова. Глаза в глаза сложнее сказать: «я тебя люблю» или «я тебя ненавижу».

Странно, но эта смс-ка заставила его думать совсем не о том, к чему призывала, он не думал об Ольге и нужной ей помощи, он больше не мог ей ничем помочь. Жаль, – думал он вместо этого, – жаль, что всё так быстро закончилось. Не столько жаль самой по себе жизни – неверно жалеть обо всём без разбора. Хорошего было много, намного больше хорошего. Просто что-то не получилось, чего-то он не смог, где-то ему не повезло, что-то важное он упустил или не осознал важности; где и что именно – он не мог знать, поэтому не смог предвидеть и изменить. Не мог сделать чего-то самого важного, может быть, самого главного. Вот именно этого было ему жаль. Жаль того, чего не удалось изменить…

Кира размяк, как мороженое на жаре, у него уже не доставало сил отбросить телефон, он как будто окаменел. Тут вновь прозвучал сигнал, и на экране появилась другая смс-ка: «если надо поможем с документами будьте готовы ко вторнику». Заныло в груди, боль отдалась в сердце, эта фантомная боль давней сердечной утраты; закружилась голова, навалилась ещё большая мышечная слабость, рука его дрогнула и ладонь распрямилась. Телефон выпал из руки на землю, и Кирилл сам повалился следом.

Он упал боком, неудобно, но из последних сил сконцентрировался и одним резким движением выпрямил скрюченные ноги, подтянул их к животу и так лежал, в позе эмбриона, ощущая себя бесформенной кучей тряпья. Все его органы как будто давно разделились, стали самостоятельны, и сейчас просто случайно оказались рядом, в одном месте. Сил не осталось никаких, абсолютная всепоглощающая слабость завладела им. Он мог только смотреть, его жизни хватало теперь только на это – и он смотрел.

Телефон лежал недалеко от его глаз, экраном вверх, чуть наискосок, и некоторое время продолжал показывать последние сообщения, Кира успел их прочитать дважды, ещё раз подумал: «слишком поздно». Через несколько секунд подсветка экрана погасла и Кириллу показалось, что в этом чёрном зеркале быстрым калейдоскопом отразилась, промчалась вся его жизнь, всё, что в ней было важного. Одновременно с этим потухшим светом экрана из него как будто вытекли последние силы, и он постарался сделать вдох поглубже, понимая, что это может оказаться его самый последний вздох.

Он неотрывно продолжал смотреть на потухший чёрный экран телефона, этот экран всё увеличивался и увеличивался, пока не занял своей чернотой всё пространство вокруг. В нём, как в снятом только что кино, он увидел себя. Как он заходит в знакомый дом, похожий на его дачу, возле камина в кресле сидит друг Витька и курит свою индийскую трубочку, похожую на молоточек. Витёк весело говорит ему излюбленное приветствие: салют! Кирилла поначалу удивляет, как Витёк тут очутился, его ведь нет уже скоро двадцать лет, но Кира оглядывается и понимает, что дача не совсем дача: сейчас она выросла и превратилась в очень большой дом, здесь много пространства, и в каждой стене по белой двери. Витёк говорит ему: не бойся, Кирюхин, это как в жизни – куда не пойдёшь, везде коридоры и двери, а за дверями всегда что-то неизвестное, ты иди, смотри и выбирай. Кира обходит всю комнату – она большая, как танцевальный зал, и пустая, только камин с креслом, на котором сидит Витька. Подходит и заглядывает за одну дверь, там ещё одна похожая комната и в ней тоже Витя, уже не на кресле, а на полу в позе лотоса, глаза закрыты, он медитирует. За другой дверью ещё одна, за ней ещё и ещё, как в двух зеркалах, висящих напротив друг друга, бесконечный ряд дверей. Открывает эти двери одну за одной, и везде видит Таню: в одной комнате она читает книгу, в другой весело смеётся и рассказывает о чём-то, но не ему, а кому-то невидимому. За третьей дверью опять похожая комната с камином и здесь молодой Витя, таким его Кира видел разве что на фотографиях: ему лет шестнадцать, его почти белые волосы совсем короткие, подбородок гладкий, а глаза не налиты чернотой, они просто тёмные, с золотыми огоньками, он радостно улыбается и говорит ему: помни восемьдесят седьмой год и не забудь про нашу «семьсот пятую». Кирилл заглядывает за ещё одну дверь: здесь Витёк взрослый, бородатый, лохматый, он с огромной самокруткой, курит какую-то траву, от каждой затяжки конец самокрутки вспыхивает пламенем, а Витька, выдыхая, задувает его дымом зеленоватого оттенка. Рядом спиной ко входу сидит черноволосая маленькая женщина, лица её не видно, как непонятен её возраст, но Кирилл узнал её – это Ольга… Ещё одна комната, здесь друг полулежит на циновке, одетый в какую-то белую робу или грубую рубашку до колен. Он говорит что-то тихо и размеренно, таким его Кира никогда не видел. Он присматривается и замечает морщины, седину в бороде и прямой, твёрдый взгляд. Этот старый Витя прерывает своё бормотание и говорит с хрипотцой: не бойся, справишься. Всё будет хорошо, ты только старайся помнить. Только помнить. Найди черноглазую черноволосую девчонку, Кира. Вам надо помочь друг другу. Кирилл хочет уйти, вернуться к молодому весёлому Витьке, но ноги не идут, его вдруг отрывает от пола, он поднимается в воздух. Он облетает вокруг лежащего на циновке постаревшего друга, Витя неподвижен в центре, только продолжает повторять что-то монотонное, похожее на мантру, говорит почти неслышно, а стены вокруг него кружатся, раскручиваясь всё быстрей, как карусель. Всё быстрее и быстрее, превращаясь в мелькающие горизонтальные полосы, которые постепенно начинают изгибаться и снизу тянутся к Витькиным ногам, и он сам начинает кружиться в этой получившейся воронке, погружаться куда-то в пол. И тут же оказывается, что это не пол комнаты, это завихрение воды, она шумит и плещется, как река Вуокса о камни порогов, и постепенно засасывает всё вглубь – и стены, и пол, и старого друга Витю. Кира продолжает смотреть как будто со стороны, кружась над всем этим сверху. У Вити очень спокойное лицо, он не замечает, как его засасывает эта турбулентность. Кирилл кружится вокруг, кричит, не слыша своего голоса, и друг Витя его тоже не слышит, а вихрь закручивается всё быстрее, сильней и сильней, и уже не видно ни лица, ни одежды, только мелькающее белое пятно. Тут воронка внезапно схлопывается, и ничего не остаётся, кроме глянцевой черноты невиданно увеличившегося экрана телефона, заполнившего всё вокруг, превратившегося в бескрайний космос, и одной-единственной двери в том месте, куда закрутила всё пространство гигантская воронка. Эту белую дверь в полной черноте лишь слегка подсвечивают бледно-красным остатки остывающих углей костровища.

Кира невидящими глазами смотрел на единственное светлое пятно в окружающей черноте, а тело его будто таяло от тепла, как лёд, превращаясь в пушинку, которую уносит невесомый воздух в распахнутую настежь дверь. Голова сильно кружилась, но уже безо всяких гнусных звуков скрипучего подшипника, и теперь ему было абсолютно всё равно, отчего – от дыма, или оттого что последние капли его жизненной силы истекали и удалялись в пространство пучками квантов и фотонов, смешиваясь с космическим ветром.

Телефон тихо звякнул, приняв ещё одно сообщение, и на экране появились слова: «для получения инструкций позвоните по этому номеру». Но этого Кирилл уже не увидел.

Часть четвёртая, незаконченная

Для того чтобы прочитать книгу, её нужно сначала написать.

Прохожий

Молодая беременная женщина крутилась около газовой плиты на кухне, держа крышку в левой руке, а правой помешивая в большой кастрюле деревянной ложкой. Из кастрюли валил пар, вкусно пахло свежими щами. Через распахнутую форточку лёгкий тёплый ветерок заносил ароматы распускающихся листьев и расцветающей природы. Из вывернутой на минимальную громкость радиоточки отдалённо слышались звуки какого-то пионерского марша. Женщина сотворила в супе маленький водоворот, а затем ловко отхватила от него сверху немного жидкости, подула, чтоб не было слишком горячо, и попробовала.

– Люблю весну, – сказала она весело, обращаясь к другой женщине, очень похожей на неё, только выглядевшей постарше, – Красиво! И щи такие вкусные получаются с молодой крапивой и зеленью! Как там ваши успехи? Сынуля, ты как?

– Доедает. Кирюша, хочешь ещё кашки? – ласково спросила сестра женщины у сидящего рядом на высоком самодельном стульчике розовощёкого кудрявого мальчугана лет двух с половиной, с очень большими, на пол-лица, серыми с темными мозаичным узором глазами и маленьким, едва курносым носиком. Мальчик не удостоил её ответа, старательно борясь с последней кашей, не желавшей собираться в ложку. Внезапно он понял, что больше не хочет есть, оставил ложку и обеими ручонками решительно отодвинул от себя тарелку. Женщина попробовала ему помочь, ложку подхватила, однако мальчик оттолкнул и её руку, подумал недолго и важно сказал:

– Немедленно дайте мне молока. А не то я начинаю реветь.

– Ух, Кирюша! – подхватила его на руки старшая женщина и пересадила себе на колени. – Дай в глазик поцелую. Один глазик золотой, другой бриллиантовый. Сейчас налью Кирюше молочка.

– Зачем ты его балуешь, Люда, – притворно пожурила её беременная сестра, улыбаясь. – Мальчик большой уже на руках сидеть, пускай сам бегает… скоро отец придёт с огорода, укроп подрос, интересно, как думаешь?

– Наверняка, – уверенно ответила Людмила, наливая из литровой стеклянной бутылки молоко в стакан. Мальчик в нетерпении вытянул вперёд пухлые ручки и шевелил пальчиками, как будто делая стакану приглашающие движения. – Уж на щи точно хватит, и бутуна с черемшой нарвёт. Ты слышала, Валь, как он про нового соседа рассказывал? Интересный, говорит, мужчина.

– Какой такой сосед? – не очень-то интересуясь, спросила мама Кирюши. Она почмокала губами, задумчиво глядя в ложку со щами. – Не пойму что-то, надо ли ещё подсолить? Кажется недосолено, отец опять ругаться будет. Попробуй ты.

– Новый матери с отцом сосед. Который у вдовы Прокофьича дом купил. Я его видела мельком: он вроде отца нашего, похож на отставного военного, подтянутый такой. Хотя молод как будто для военного пенсионера – всего-то лет сорока, жена намного моложе. Отец его по отчеству как-то называл, Петрович что ли – не помню. – Она взяла у сестры ложку, зачерпнула, подула и попробовала, задумалась на секунду и сказала своё мнение. – Мне кажется нормально, ещё чуть-чуть – и пересолишь. Ты лучше ему в тарелку заранее немного подсыпь, раз отец привык в этой своей Маньчжурии к пересоленому… Ещё он говорил: сосед – умнющий человек. Яблони обещал помочь правильно привить.

– Это хорошо, когда добрые соседи. Значит, и мы с Кирюшей познакомимся. Допил молочко? Пойдём, родной, на сончас. Когда проснёшься, уже деда придёт с огорода, на плечах тебя покатает. На улицу сходим погуляем. Потом папа вернётся с работы. А сейчас пойдём, сыночек, пойдём. Пришло твоё время.

2014—2015, Санкт-Петербург – Челябинск