Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

Вынести от Ольги грязные слова оказалось намного легче, чем от безвестных окружающих. Люди вообще-то очень быстро ко всему привыкают. И к плохому, и к хорошему. Один давнишний сосед Кирилла всю жизнь привык жить в доме с печкой, мыться в общественной бане и носить воду из колодца. А когда его переселили из дохлого барака в квартиру с удобствами, начал подбивать всех соседей подписать жалобу на то, что ночью у него в ванной «сушила холодная», то есть тот змеевик, который греется не от трубы отопления, а исключительно от протекающей горячей воды. У Киры никак не получалось ему объяснить, что горячей водой ночью никто не пользуется, оттого полотенцесушитель будет прохладным. Хочешь по ночам сушить на нём свои носки – лей горячую воду. Непонятно только, для чего такие хлопоты. Особенно ночью.

Так или почти так получалось с непечатными словами. Терпеть от других Кирилл их мог, сам изредка пользовался исключительно в мужской компании, в кино и книгах старался не замечать, а от любимой девушки сносил удивительно легко, как данность. Как обыденность, без которой не будет всего остального.

Он не мог не возвращаться в их разговорах к противному немцу, отнимающему у него чудесную девушку, последнюю любовь его жизни, а заодно к предстоящим переменам жизни Олиной. Оля тоже постоянно упоминала какие-то детали, в основном бюрократические. Оказывается, ей нужно пройти полное медобследование со сдачей множества всяких анализов. Государство Германия желало получить в свои ряды хорошего, крепкого и здорового гражданина.

– Вот я тебе доверяю, потому что люблю. А вдруг ты носитель какого-нибудь вируса, хламиды какой-нибудь?

– Скажи уж сразу ВИЧ! – возмутился Кирилл.

– Не говори мне про ВИЧ! Я страшно боюсь этой гадости! Любой гадости боюсь, а этой больше всего. Но тебе я верю, я тебе сразу поверила, так что лучше не пугай меня.

– Ты тоже мне не приписывай всякое. И не подсказывай. Не то я специально заражусь чем-нибудь и тебя заражу, чтобы ты не уехала. Будем больные, зато вместе.

– Ну отчего ты гад такой сегодня? Зачем ты мне настроение портишь?

– Это от расстройства. И вообще: это такая мелочь в сравнении с тем, что ты намереваешься устроить из своей жизни, а заодно и из моей.

– Ничего я не собираюсь устраивать! – взорвалась она. – Так получилось. Так надо. И вообще: я же говорю тебе – это временно! Я тебя люблю, гадкого такого, жопу такую противную, руки крепкие нежные, улыбку вредную ласковую, голос ужасный восхитительный, я тебя всего-всего люблю! Зачем ты меня мучаешь?

– Я – мучаю? – изумился Кира. В его сознании поступки и слова всегда раскладывались на разные чаши весов. Слова бывают разными, больными, обидными и страшными, но поступки всегда намного ужасней. – Хорошо, я больше не буду. Обещаю. До твоего отъезда больше ни единого плохого слова о немце и твоих с ним отношениях. Только если ты сама захочешь. Ладно?

Оля, конечно, согласилась – какие у неё могли быть другие варианты? Она продолжила рассказывать то, что он уже знал. Как она устала жить в России, не стала по совету подруг регистрироваться на сайтах знакомств с иностранцами, действовала через знакомых иностранцев. Как отшила нескольких скользких претендентов удалённо, а волосатого хиппи-англичанина после первой же встречи «вживую». Как знакомый её шефа познакомил с этим Ральфом-нефтяником, и они понравились друг другу при личной встрече. Хотя, конечно, он показался ей староват и совсем некрасив, зато импозантен и обеспечен.

Она говорила об этих вещах с жаром, так, как будто это что-то простое, обыденное. Говорила, как будто доказывала что-то ранее науке неизвестное. «Оля, хоть и работает переводчиком, но училась на педагога. Наверное, это свойство любого учителя», – подумал Кирилл. – «Привычка убеждённо говорить банальности. Хотя, вероятно, не любого, а только хорошего. Плохому всё равно, ему наплевать даже на очевидное. Хороший учитель хочет, чтобы ему верили, оттого старается, он сам себя убеждает в том, что прав».

13

На Кирилла подействовало резкое улучшение здоровья при убедительной поддержке проповедей Палыча, и он поверил в свою исключительность, особенность. Хотя на желание встретиться с Олиной мамой повлияло множество факторов, кроме простого любопытства познакомиться ещё с кем-нибудь себе подобным. Ему по-прежнему хотелось больше знать про Ольгу. Ему интересны были подробности знакомства её матери и их отношений с главным своим другом, Витей. Ему очень хотелось разобраться в тех словах, которые Витька говорил ему про Олю на порогах: ты поможешь ей, ты её спасёшь. Вероятно, не взаимную помощь в получении некоей вселенской любовной энергии он имел в виду – впрочем, в этой энергии тоже оставалось много тёмного, непонятного. Может быть он имел в виду спасение от Ольгиного замужества? Или с ней что-то произошло чуть раньше, до их августовской встречи, или может произойти позже. Среди арабов? Там пока тихо, но нефтяные разборки могут начаться в любой момент, там может стать очень жарко хоть завтра. Или что-то другое, в других местах и при других обстоятельствах? Именно это он больше всего хотел бы понять.

Ольге он сказал, что ему хочется узнать подробности встречи матери с её отцом. Оля не возражала («мне-то что?» – сказала она, – «хочешь, разговаривай»), дала телефон. Кира неожиданно легко договорился о встрече, видимо, Олиной маме эта встреча тоже была интересна и чем-то важна.

Договорились в кофейне, на нейтральной территории – у неё дома, безусловно, не очень удобно. Кира почти сразу узнал среди сидящих за столиками женщин чёрно-колдовские Олины глаза: эти молодые, яркие глаза принадлежали худой темноволосой женщине среднего возраста. Она тоже узнала его сразу, потому познакомились на «ты».

– Моё полное имя – Янина, но все зовут Яной, так привычнее, – объяснила она. – То, что ты Кирилл, я знаю, Оля все уши прожужжала. Я когда увидела ваше фото вместе, там Оля такая сияющая, никогда не видела её такой, и ты рядом, помолодел лет на десять. Ты всегда был красивый, сейчас хорошо выглядишь, я рада, что она в тебя влюбилась. Не стала ей говорить, что давно тебя знаю, больше двадцати лет. Хотя по фотографии не вспомнила бы твоё имя, но зато сразу вспомнила вашу группу, в девяностых была у вас на концерте, когда вы в Москве играли. Песни ваши в записи часто слушала. И Оле давала послушать.

– Да, она говорила, – не стал вдаваться в подробности Кира, ему было интересно другое. – Я как раз хотел спросить: как ты с Витей познакомилась? Он ведь был моим самым близким другом, Оля не говорила тебе? С этого вашего знакомства много чего началось. Странного, непонятного, загадочного, хорошего – всякого.

– Мы случайно познакомились, как вся наша случайная жизнь. Я не планировала ни с кем знакомиться, уже год замужем была за Женей, моим первым мужем. Детей, правда, у нас не случилось, но была влюблена, любима и вполне счастлива. Той осенью осталась одна: Женя поехал помогать родителям копать картошку, он деревенский, а я не стала с работы отпрашиваться, никогда не любила земляные работы. Вечером в субботу увидела светловолосого парня, парню явно было плохо, он стенку подпирал, буквально еле живой. Но не пьяный, с пьяным я не стала бы связываться. Я тогда про наркотики почти ничего не знала, как большинство советских людей, он и не похож был на наркомана, как их в иностранном кино показывали. Мне показалось, что ему просто отчего-то плохо, может с сердцем. Помогла ему до лавочки дойти, посидела с ним немного. Думала: попрошу кого-нибудь из прохожих скорую вызвать, но вечер, сумерки, в наших дворах в Марьиной роще безлюдно. Спросить не у кого, позвонить – только из автомата. Собственно, вот и всё знакомство. Он посидел немного, ему стало легче, и он ушёл.

– Подожди, – растерянно спросил Кира. – Как всё?

– Ну, в этот вечер. Он, когда оклемался, меня как-то разглядел и пригласил на другой день в гости к кому-то; просто так пригласил или из благодарности, я не знаю. Он в общем-то не настаивал, просто сказал: будут интересные люди. Сама не знаю, зачем я туда пришла. Там действительно были патлатые музыканты, девушки какие-то утончённые, должно быть манекенщицы, и много простых ребят, как я, битком набились, человек пятьдесят. Это концерт оказался, «квартирник». Музыканты эти известными потом стали, но сошли как-то быстро, то ли спились, то ли другое что – не знаю. И вот там после этого концерта Витя и ещё один парнишка, тоже с горящим взглядом, стихи читали. Витя, конечно, не лично мне их читал, он просто их читал при мне, но это подействовало на меня удивительно сильно – как будто мы одни, глаза в глаза, и стихи попали точно в моё настроение. Тогда я его поцеловала.

– Поняла сразу?

– Да. Не поняла, а почувствовала. Мать говорила мне, будто мы из такого рода, где у баб сексуальность повышенная. Типа «слаба на передок» – тёмная, откуда ей было знать? Про особенность свою догадываться стала уже после смерти Жени. С Витей мне просто было клёво, офигительно, потому и залетела: невозможно было остановиться, такой взлёт! И как почувствовала что-то, не стала тайно от мужа аборт делать, созналась. Он меня отговорил и восемь лет был таким папой для Оли, что словами не описать! Он вообще был хороший человек, очень хороший, только вот не наш, вычерпала я его своей любовью.

– Не ты одна, не кори себя. Откуда нам было знать? Сколько ещё таких, как мы, не знают. Я сам не верил, пока Олю не встретил. А про неё ты когда поняла?

– После её замужества. Или чуть позже, когда она кучу парней переменяла – уж прости, что я тебе это говорю, – а осталась юной девочкой. Ничего на неё не действовало, ни гуляния круглосуточные, ни выпивка тоже круглосуточная, ни мужиков череда её не истаскала, наоборот, он всех их пересилила-перелюбила, только тени от них остались, как от муженька её бывшего. Зрение вот только у неё сильно упало отчего-то, явно не от чтения.

– Хотел я ей помочь с глазами, возил на консультирование в Фёдоровский центр, но на этом всё и закончилось. И наши отношения заканчиваются.

– Уговори её остаться, может у тебя получится? Она тебя любит по-настоящему. Я у неё таких глаз никогда не видела. Ни о ком из своих бывших она мне не рассказывала так, как о тебе, с любовью в голосе. Не знаю, что она втемяшила себе про заграницу? Мне этот её немецко-арабский хмырь совсем не нравится, подозрительный он какой-то. Или меня с детства приучили ко всем немцам так относиться, как к фашистам? Жаль, что сейчас не прошлые времена, когда на выезд обязательно разрешение родителей требовалось. Я бы не дала, ни за что не подписала бы. И вот, теперь приходится со стороны смотреть, как девочка сама себе жизнь губит. Ужасно это.

Яна принесла с собой показать старые семейные фото, детские фотографии Оли: смешная маленькая девочка в балетной пачке, в белом платьице с ранцем и букетом цветов в руке, среди морских волн на шее молодого мужчины, у него красивое, худое, даже слегка измождённое лицо, голубые глаза и волнистые длинные волосы, зачёсанные на затылок. Тот самый папа Женя, – догадался Кира. Оля в обнимку с пожилой женщиной, с волосами цвета вороньего крыла, иссиня-чёрными, хотя и с проседью. Те же пронзительные глаза, но овал лица несколько другой и нос с лёгкой крючковатостью. В облике бабушки многим больше признаков цыганских прародителей, чем у её дочери Яны и тем более внучки. Интересно было бы с ней поговорить: «тёмная» с Яниных слов бабушка могла знать очень многое.

В пачке среди более поздних, видимо студенческих фотографий, попадались разные компании молодых людей, Ольга на них совсем не в центре кадра, а где-то сбоку или сзади; тут же затесалась старая поляроидная карточка Яны с ещё какой-то девушкой в компании с другом Витькой. Витя выглядит на этом фото точь-в-точь как при знакомстве с Кириллом на первом курсе института: белые волосы ещё коротки, бороды нет в помине, юношеское гладкое лицо и две точки глаз на фото, как будто нарисованные углем. В молодой Яне можно увидеть много Олиного – длинные тёмные волосы, тёмные большие глаза, стройность, худоба и тонкие черты лица. А ещё – знакомое выражение лица, строгое, с едва заметной поперечной морщинкой между тонких бровей. У Оли лицо становится другим, мягким и кротким, когда она с Кириллом, когда они любят друг друга.

– Муж её вообще был урод, что она в нём нашла? – комментировала фотографии Яна. – Странно, что Оле всегда нравились взрослые мужчины, в этом тебе повезло. Может быть, это из-за отчима? Женя был для неё единственным родным человеком за всю жизнь. Женя к Оле относился, как к родной дочке, даже лучше. Не знаю, как можно относиться лучше, чем к родной, но у него получалось, такой он был добрый. Даже на меня не обиделся, что я ему дочь неизвестно от кого родила. А я не очень хорошая мать, мне в молодости было много чего надо, мне мужчина всегда был нужен, мужа не хватало, оттого я дёрганная была.

– Витя долго не знал, что у него есть дочь. Зря ты ему не сообщила, может у вас сложилось бы. … Он как раз очень хотел ребёнка, я сам недавно узнал. Получается, он начал меняться, именно когда узнал про Олю, он очень хотел стать ей настоящим отцом. Не представляешь, сколько всего он изменил и как сам изменился. Он явно хотел для неё что-нибудь сделать, только не успел.

– Да, не сообщила. У нас, в общем, и связи никакой не было. Мимолётный роман в Москве, и расстались. А потом, когда я увидела его на вашем концерте через семь лет, помню, ты хорошо тогда пел, я его дождалась после окончания и сказала. Сама не знаю – зачем? Думала, всё равно откажется, тестов по ДНК тогда не было, а он вдруг зажёгся: покажи дочку. Пристал, я поддалась. Зря, может быть. Не подумала, глупая, о девочке.

Отчим был ей отцом, больше чем отцом, она другого не предполагала. А я ей правду – не дура ли? Зря, конечно. У Оли был шок, и когда Женя умер, она сникла, внутри потухла, а снаружи в колючку превратилась. Столько несчастий, вот она и получилась какая-то потерянная, запутавшаяся, у неё эти панические атаки начались, тревожность. Таблетки пила, антидепрессанты, чего в них хорошего, в этих таблетках? Плюс новые времена вседозволенности, денег и распущенности, когда ребёнка запутывали все, кто во что горазд. И она сама себя запутывала. Выпивка, компании всегда разные, парни, ну я про это тебе уж говорила.

К третьему моему мужу ей четырнадцать исполнилось, ему поздно было привыкать, да Оля ему не особо оказалась нужна, у него свой взрослый сын есть, Паша. Оля к четырнадцати повзрослела, суровая стала, замкнутая. Ладно хоть с Пашкой они неплохо ладят. Я думала, у неё подростковые проблемы, повзрослеет – исправится, она после школы в восемнадцать лет поступила учиться, а в девятнадцать мужика привела, не просто привела, а замуж вышла. Где и зачем она его нашла – не знаю, по-моему, ему от неё только жильё было нужно, Женя квартиру ей свою завещал, ему от тётки досталась.

Оля меня и спрашивать не стала, когда замуж выходила за этого скотину телемеханика, говорила только, что ребёнка хочет. Но ничего у них не получилось. Он хоть не бил её поначалу, и то ладно. А когда попробовал – она с ним быстро разобралась, друзей у неё к тому времени стало множество, в том числе среди каких-то непростых парней, да и среди ментов тоже. Выгнала, он ещё уходить не хотел, пригрозили посадить за побои, «нарисовали» справку экспертизы, вот и отстал. Недавно встретила его случайно – доходяга, а ведь он моложе тебя лет на пять!

Возвращаясь к Ольге, в квартиру, которую ей оставил любимый папа Женя, Кирилл понял, что именно он хотел узнать от Яны больше всего, какую хотел получить от неё помощь. Не только ответ на загадку, чем он может помочь маленькой запутавшейся девушке Оле, о чём его девятнадцать лет назад просил Витька. Он хотел с помощью Яны понять: что ещё можно предпринять, что можно сделать для того, чтобы удержать Ольгу от плохо обдуманного, непонятного никому шага – нелепого стремления за границу, причём ценой не денег, не ума или настоящей любви, а с помощью расчётливого замужества.

Конечно, это самый простой путь для девушки, но этот простой путь создаёт попутно так много сложностей, в ряду которых свои личные проблемы Кирилл видел где-то на предпоследнем месте.

Жаль, что встреча ничем не помогла ему: Яна тоже не знала, что можно предпринять, чем остановить дочь, наоборот, все её надежды заключались в Кирилле.

– Как тебе мамка? – целуя его при встрече, спросила Оля. Она явно готовилась к его приходу: была практически раздета, лишь набросила на голое тело свою любимую «пижаму» – клетчатую рубашку, которую ей однажды подарил Кирилл. – Ты хотел бы с ней пошпилиться? – и как будто весело и громко расхохоталась, но глаза оставались серьёзными, проверяющими.

– Дурочка моя маленькая, какая же ты всё-таки дурочка! Ну что ты несёшь? – обнял её Кира, и так же, как в тот самый их первый раз, чувствовал под тканью рубашки обнажённое девичье тело, гладил рукой по её спине и шёлковым мягким волосам. Он за все проведённые с Ольгой часы и дни так и не смог разобраться, как внутри неё уживаются любовь, ласка и нежность вместе с грубостью, граничащей с пошлостью и вульгарностью.

14

Кирилл решил на день задержаться в Москве: давно следовало поискать старого знакомого – бывшего клавишника «Папаши» Алекса, ведь он ещё до встречи с Олей планировал встретиться с ним и поговорить. Это было так давно! Давно? Сейчас почему-то кажется, что давно, а на самом деле – летом, всего каких-то три месяца назад. Просто это произошло до памятной встречи на Приморском шоссе, потому и кажется, что прошло очень много времени.

Оля сказала, что вернётся с работы поздно – опять какие-то иностранцы приехали – поэтому Кира не собирался сегодня вечером торопиться и, если получится найти Лёшку-Алекса, поговорить с ним со всей серьёзностью. Раз задумал – надо принимать окончательное решение, несмотря на остальные обстоятельства.

Алекса раньше частенько звали из-за небольшого роста Маленьким, или на английский манер, как Little Richard, Литтл-Алексом. Серый любил называть Джон-Полом не только из-за внешней схожести с бас-гитаристом Лед Зеппелин Джонсом, но и за мультиинструментальность: сыграть Алекс мог почти на чём угодно, хотя больше всего любил, разумеется, клавишные.

Найти его поначалу казалось сложной задачей, однако музыкальный мир тесен, через знакомого администратора «Олимпийского» Кира вышел на позабытых широкой публикой, но превосходно развлекающих разношёрстную клубную публику музыкантов, и от них узнал, где поймать для встречи Алекса. Он пришёл в блюз-кафе пораньше в надежде, что старый музыкальный приятель не изменил с возрастом своих привычек. Так и оказалось: Алекс всегда тщательно готовился к работе даже в прежние, двадцатилетней давности, времена, с гораздо меньшим набором аппаратуры. Количество электроники возросло с тех пор аккурат раз в двадцать, а потому тем более нигде и ни в чём не должно было быть ни малейшего сбоя. Кирилл пришёл задолго до объявленных ему началом выступления восьми часов вечера и очень удивил Алекса своим появлением, которого увидел на привычном месте, рядом с синтезаторами.

– Японский бог! Кей-Кей! Вот уж кого не ожидал! – удивление прорисовалось не только в голосе и глазах, в позе, движениях, но и в его причёске «ёжиком», которая выглядела тоже очень изумлённой.

– Здорово, наш маленький виртуоз, – обнялся с ним Кира.

У него со всеми участниками группы всегда складывались хорошие отношения, он никогда ни с кем не ссорился. Может быть оттого, что особенно нечего было делить: всё и всегда распределяли поровну, успехи с неудачами и доходы с убытками.

– Я, как попаду в Москву, всегда думаю про себя: москвичи прикалываются, когда спрашивают, как мне в Питере живётся? Типа у нас климат плохой. Я не пойму: мне одному постоянно не везёт? Вечно я в Москве нарываюсь на дождь, смог, грязь и солнце, пеленой затянутое, как у нас поздней осенью.

– Ха, – неопределённо махнул рукой Алекс, – это не погода дерьмо, а общая атмосфера мрачная и туманная. Ты какими судьбами в столице? По бизнесу или так? Я тебя лет пятнадцать не видел, не меньше.

– Врёшь, меньше. Помнишь, мы весной на Deep Purple встречались в две тысячи шестом? – не согласился Кира.

– А, точно. Ну, это почти не считается, это был Clearly quite absurd (Алекс воспользовался названием песни «явная несуразность» из альбома группы Deep Purple тех лет, Кирилл оценил тонкий музыкальный юмор). Мы с тобой тогда даже пива не попили, вместе стариков послушали, вот и вся встреча.

– Извини, я на концерт-то случайно попал, вообще не до концертов было. У меня в том году жена умерла, летом. Я по медицинскому поводу приезжал, пока её в клинике оставил, сбежал послушать Гиллана, но дольше задержаться не было возможности, извини.

– Это ты извини, брат. Я не знал, сочувствую, – немного сник Алекс. – Так сейчас ты чего в столицу? Прошвырнуться или по делам?

– Не, всё! Отдыхаю я. Бизнес свой грандиозный продал, развлекаюсь теперь. Вот решил тебя повидать.

– Молодец, правильно решил. Много бабоса нарубил на своём бизнесе?

– Не очень. Потому что у меня среди самых незаметных был не слишком крупный бизнес. Но на оставшуюся жизнь может и хватит, если не шиковать, – предположил Кирилл. – Типа пенсия.

– Ты сегодня хотя бы не убегай, послушай, как девчонка поёт, хорошая девочка, должна пробиться, если у самой терпения хватит. А после выступления поговорим спокойно, это после одиннадцати примерно. Есть у тебя сегодня время? Ещё у нас перерыв будет минут тридцать. Чем ты вообще думаешь заняться? Или правда решил пенсионером заделаться?

– Нет, рановато как будто, заскучаю. Не привык я на диване телевизор смотреть. Хотел о музыке с тобой потолковать, о «Папашке» нашем вспомнить.

– Неужто потянуло? Этот, я тебе скажу, эсквайр Эбенезер Дорсет не просто хороший папаша, он ещё и настоящий джентльмен. Забыть о себе не позволяет, – рассмеялся Алекс. – Давай, присаживайся вон за тот столик у стенки, это наш служебный, официантке скажи, что ты мой гость. Поешь-попей чего-нибудь. Я сейчас подготовиться должен, а потом обязательно всё обсудим. Обязательно.

Кира давно не бывал ни на каких концертах. И хотя назвать полноценным «чистым» концертом сегодняшнее кафешное действо было невозможно, пухленькая, немного похожая на Адель девушка действительно пела очень хорошо, звонкий голос хорошо поставлен, диапазон для выбранного стиля хорошо подходил. Она спела несколько известных блюзовых вещей, из Стрейзанд и Вайнхаус, пару хорошо переработанных песен Creedence, и перед самым перерывом удивила интересной версией редкого для Motorhead «медляка» God was never on your side. Кира от души похлопал девушке, даже свистнул несколько раз, подбадривая. Не кончаются в России таланты, не все трясут на сцене длинными ляжками и выдающимися бюстами под мерзкую однообразную «фанеру». Объявили перерыв, торопливо прибежал Алекс. Кира потягивал уже второй «мохито», отказавшись от безалкогольного варианта: «мохито без рома всё равно что слепой судья на конкурсе красоты», – объяснил он официантке. Однако Алекс оказался кремень старой закваски: «мне ещё работать», – сказал он, потому пил только кофе и съел какой-то смешной дамский салатик.

– Ты прямо как девушка, которая следит за фигурой, – рассмеялся Кирилл. – Не знаешь, кстати, отчего сейчас все бросились худеть? Откуда пошёл такой внезапный спрос на фигуры? Опять тлетворное влияние Запада?

– Тебе хорошо, – ответил Алекс, тщательно пережёвывая лист зелёного салата. – Если не замечаешь, что ешь. А мне только расслабься – мигом в шарик превращаюсь, с моим-то ростом. Приходится бдить. Но коньяку я с тобой сегодня точно выпью, ещё часик поиграем, и посидим-поговорим.

– Посидим-посидим. Сегодня я никуда не тороплюсь, домой завтра поеду. Тут знаешь какая история вышла: за последние месяцы столько раз нашу совместную жизнь пришлось вспомнить, творчество наше, Витьку нашего, вернее, его последние дни и особенно вечер, что именно поэтому я тебя решил найти. Хорошо что играешь до сих пор, а то где бы тебя пришлось искать, по каким офисам?

– Молодец, что нашёл. Витьку я тоже часто вспоминаю. Жаль, не получилось завещание его исполнить. Получилось ведь, блин, что завещание. А мы просрали, забили на него. Не очень хорошо получилось, не по-честному, не по-нашему это вышло. Зря ты затеял торговлю свою. Хотя… не знаю, может тебе торговать больше понравилось, чем песни петь.

– Сам не знаю, – честно сознался ему Кира. – Тогда казалось, что всё правильно. Вечно меня что-то не устраивало. Тёща будущая наезжала, вот я и сдался. Хотя про Витькино завещание… мне он тоже завещал, и я как будто выполнил. Частично, но выполнил. А ты про что именно?

– Мы с Витькой несколько раз серьёзно говорили в последние месяцы, точнее, советовался он со мной, – задумчиво глядя немного снизу вверх в глаза Кириллу, медленно проговорил Алекс. – Только не уверен я, что надо об этом после стольких лет вспоминать.

– Надо. Всё надо вспоминать. Я за этим приехал. Говорю же: именно в последнее время так складывается. Девятнадцать лет – тишина, и только в последние несколько месяцев всё разом вывалилось и навалилось. О чём вы тогда с Витькой? О делах или о жизни?

– Не, Витьку в самом конце больше музыка интересовала. Ты ведь знаешь, нам про Серого всё давно стало предельно ясно: он и прежде плохо тянул, бывало, в ритм не попадал, орал всегда, как психованный, надоел нам. Мы хотели его выгнать, да ты возражал. А тут как будто хороший повод: группа самораспускалась, Серый собрался на завод идти работать, так что самое время было решать.

– Чего решать? – удивился Кира. – Мы же собрались разбежаться, какие ещё решения? У каждого свои причины накопились. Ты к кому-то засобирался, я устал и торговлей надумал заняться, как раз жениться хотел. Странно, чего вы там с Витькой обсуждали. Он со мной вообще о другом говорил.

– Жалел он тебя, тебе его идея не понравилось бы, ты слишком хороший, мягкий. Оксану еле выперли, хотя голос у неё никакой, нот не знала, ты для неё на магнитофон напевал специально, чтобы она свою партию могла выучить. Херня какая-то – не работа, а самодеятельность! Гитарист из Серого «так себе», он засобирался к станку, и скатертью дорога, однако уйти всё никак не решался. Обидно ему было, вишь ли, отчего-то. Вроде как один из отцов-основателей. Хотя никакой он не основатель, но оттого что раньше меня в группу пришёл, потому считал себя типа главнее. Витька в последнее время работал над улучшением звука, будто что-то чувствовал. Я уж молчу, как он наконец песенный стиль и темп в стихах нашёл, слова у него хорошие начали получаться. И про тебя он говорил: на вокале предлагал сосредоточиться, а на бас кого-нибудь найти… Он и нашёл сразу двух гитаристов, вместо Серого и вместо тебя, – вдруг выдал Алекс совершенно неожиданное для Кирилла.

– Чудеса ты рассказываешь какие-то. На кой ляд, если мы о распаде договорились, деньги попилили, аппаратуру придумали, кому продать? Напились напоследок! – применил он самый последний, убийственный русский аргумент.

– Витёк так и задумал. Мы с ним несколько раз это обсуждали, не в последний вечер, конечно. Я ж тебе говорю: это вышел хороший повод Серого тихо сплавить, а ребята из «Берега» готовы были присоединиться. Мы с ними вместе аппаратуру нашу выкупали, то есть долю Серому отдали бы, и всё. Помнишь Макса с его братишкой и Димона на ударных, группа «Берег»? Наши, питерские. Я тогда ещё Витьке сказал: вы с Димоном вдвоём станете на барабанах стучать?

– Ошизеть, – пришёл в полное недоумение Кира. С Витькой они никогда ничего друг от друга не утаивали, а тут вдруг такие известия через девятнадцать лет! – Вы у меня за спиной чего-то порешали и считали, что мне надо просто поддакнуть? Я ведь совершенно серьёзно хотел бросить, надоело мне всё это. И ведь бросил! В ансамбль институтский я пришёл на клавишах поиграть ради развлечения. Вообще не собирался карьеру на музыке строить. Просто что-то немного начало получаться, вот мы и зависли.

– А чего ты собирался? Мечтал жизнь торговле посвятить? Или диплом свой инженерный куда-то пристроить вместе с собой? Витёк, похоже, лучше тебя в твоей жизни разбирался. Он всё спланировал, и с тобой обещал поговорить. Он же с тобой говорил? Вы на пороги зачем вдвоём ходили, на воду поглазеть?

– Поговорили. Витька тогда мне сказал: от музыки не отказывайся. Работай, несмотря ни на что, репетируй, пой, песни пиши – у тебя всё получится. Таким тоном говорил, будто решено всё, словно ждёт меня удача и успех. Я тогда не понял ничего. Он в тот день много непонятного, туманного наговорил. Про девушку неизвестную. Помочь как будто должен был ей. Недавно выяснилось – дочь свою имел в виду.

– Дочь? У Витьки разве дети были?

– Вот, оказалось, что дочь есть. Но так всё запутано – до сих пор разбираюсь. Мы с ним как раз больше о жизни говорили, а не о музыке. Потому мне странно всё это от тебя слышать.

– Может, ты недопонял что-то? Или он тебе досказать не успел? Всё-таки загадочная с ним история вышла. … Но в главном он оказался прав, наш Витька. Хоть и не было у него никакого музыкального образования, но тебя он правильно просёк: у тебя тогда действительно неплохо получалось, голос хороший. Удивительно до сих пор звонкий. Не куришь?

– Нет, как женился – бросил.

– Молодец. Ноты помнишь? Память не подводит?

– Думал – всё забыл, попробовал – оказывается, не всё. Помнят руки. … Слушай, раз уж мы так резко перешли… я как раз специально к тебе приехал, о возрождении «Папаши» поговорить, хотя бы на время. Развлечься хотя бы, и девушке моей показать. Сыграть, как умею.

– Хорошая мысль тебе пришла, стоило ради этого с торговлей завязать. Ты посиди, послушай ещё концерт. Закончу – договорим. Понравилась Наташка?

– Что? Ах, да, – не сразу сообразив, о ком идёт речь, сказал Кира. – Да-да, конечно, классный голос. Материал немного необычный. Для девушки необычный, но поёт хорошо.

– Всё, жди, – перерыв заканчивался, на сцену возвращались музыканты, Алекс поднялся, мягко накрыл ладонь Киры своей и попросил. – Посиди, подумай, музыку послушай. Коньячку выпьем за Витю и за нас, – и убежал.

Вторую часть концерта Кирилл слушал вполуха, настолько его сразили слова, сказанные Алексом. Хотя во второй части концерта ребята исполняли собственные композиции, стоило бы вслушаться повнимательней, но он не мог сосредоточиться на музыке. Вот как Витёк планировал!

Оказывается, тогда друг Витька задумал удивительный финт, и сейчас его планы теперь казались Кире непонятными, странными. Совсем другой финал «Папаши Дорсета», не походящий на полный финиш. Возможно, как раз это было бы то самое дыхание новой жизни, новый воздух, новая струя в их музыку, которой «Папаше» не доставало до настоящего успеха. Ребят из «Берега» Кира помнил, в те годы они не раз выступали вместе, они должны были вместе ехать в ту последнюю длинную поездку по Уралу и Сибири. Братья до сих пор играют, не звёзды, конечно, но играют, несколько их песен в девяностые были крайне популярны.