Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

11

Через неделю он приехал к ней в Москву. В столице они гораздо чаще выбирались «на волю»: купить что-нибудь, ходили в кино, в любимые Олины рестораны – ему меньше приходилось готовить. Днём в субботу после долгой прогулки по огромному торговому молу, битком набитому вещами, косметикой и техникой, после тщательного сканирования вешалок и полок Ольга с разочарованием сказала: жаль, ничего нет. Она имела в виду – ничего интересного для неё, но прозвучала фраза смешно: совокупная стоимость всех товаров, от которых ломились магазины, явно приближалась к миллиарду нерусских денег.

Погода, несмотря на поздний октябрь, выдалась неплохой, очень лёгкий мороз чуть ниже ноля, они прогулялись по центру столицы пешком, нагуливая аппетит: следовало отпраздновать недавно прошедший день рождения Киры, ему исполнилось сорок шесть. Ресторан выбрала Ольга: солидное заведение на первом этаже здания сталинских времён, фундаментальное, как танк, даже как батальон танков. Сходство усиливали мощные колонны в проёмах между окон, как будто все эти танки подняли свои пушки для праздничного салюта, или в попытке подстрелить какую-то крупную цель в небе.

Несмотря на дневное время, народу в ресторане оказалось много, столы через один заняты, и администратор указал им на столик рядом с худосочной компанией молодых людей совершенно неопределённого возраста: совершенно равнозначно можно было дать юноше болезненного вида и двум крашеным девушкам от двадцати пяти до тридцати пяти лет. Девушки были настолько ярко раскрашены, будто стилисту оказалось некуда деть остатки краски для волос, лака для ногтей, макияжа из разных коллекций – настолько вразнобой они были размалёваны. Одежда соответствовала: что-то в духе концертных костюмов Леди Гага и Майкла Джексона одновременно. Эта компания выпивала, на столе у них расположился графинчик с водкой, а из закусок – лишь разнокалиберные салатики.

Кира с Олей успели сделать заказ, и тут он увидел очень большого человека, ну просто очень-очень большого. Этот довольно молодой парень проплыл мимо, как сухогруз, с трудом присел на стул за соседний столик, где ему очень обрадовались, весело закричали девичьи голоса, и Кирилл услышал, как эта живая гора сказала:

– Чего вы так мало закуски заказали?

– Толик! – обрадованно и радостно вскричали на разные голоса девушки. – А чего тебе и сколько? Мы сейчас дозакажем.

– Ну, вот этого салату можно побольше, – попробовав из одной тарелки, сказал сухогруз Толик.

– Девушка, подойдите, – крикнули они, обращаясь к официантке. – Сколько будет стоить кило этого салата?

– Этого? – она прикинула на бумажке. – Примерно тысячи две с половиной.

– Девушка! Принесите, пожалуйста, кило салата и три ромштекса. Пусть Толик покушает немного. Он у нас проголодался, бедный.

– Хлеба нужно? Водки сколько ещё принести? Литр? – дежурно, без капли иронии спросила официантка, она просто хотела записать себе в блокнотик сразу всё, весь заказ, чтобы лишний раз не бегать. Однако Толик почему-то именно на водке взорвался.

– Что вы себе позволяете! Что за намёки? Где ваш менеджер? – девушки его еле успокоили, хотя болезненно худой подвыпивший приятель всё подзуживал и хотел непременно увидеть начальство.

Самое смешное, что чуть позже они заказали и выпили сначала литр водки – тот самый, что сразу предлагала принести официантка, – а после добавили ещё сколько-то, и разговорились не на шутку. Для приличного заведения, к какому явно причислял себя этот ресторан, это уже было слишком. Хотя чего только не сделают люди из-за денег: администрация вмешиваться в поведение посетителей явно не торопилась.

Только Кирилл подумал о том, чтобы попросить переместить их подальше от шумной компании – свободные столики имелись – как Оля вдруг взорвалась.

– Ну хватит уже орать! Тут люди разговаривают! – громко сказала она, ни к кому конкретно за соседним столиком не обращаясь.

– Чё за проблема, – понеслось в ответ хамство от одной из фиолетово крашеных соседок. – Тебе чего надо, ты, коза?

– Я сказала – ВАМ – не надо орать! Хотите орать – валите на улицу, – подчёркнуто «на вы» негромко повторила Ольга, хотя тон её голоса дружелюбным назвать никак нельзя.

– Слушай, ты! – с трудом повернулся на стуле толстый Толик. Стул под ним кряхтел от усердия. – Кончай тут командовать. Не нравится – сама катись отсюда (он применил непечатную форму округлого русского глагола).

– Пойдём, пересядем, – Кира взял Ольгину руку, но она освободилась. Рука её была горячей, как кипяток, организм не жалел драгоценной энергии на гнев.

– Ты что, пидор, думаешь, я таких слов не знаю? – злобно прошипела она толстому Толику. – Ещё раз повторяю: бегом валите отсюда, козлы, если не умеете себя вести в приличном месте. А то пожалеете.

– Ах ты сучка! – Толик в возмущении стал вставать. Однако ему, как любому сухогрузу, требовалось очень много времени на совершение самого незначительного манёвра: большая масса слишком инерционна.

Потому первыми соскочили две девки, фиолетовая и красно-оранжевая, с явным намерением вмешаться в словесный конфликт физически.

Кира тоже встал и выдвинулся на линию между ними и своей девушкой: теперь явно придётся защищаться. Краем глаза он заметил, что администратор суетится и возможно уже зовёт подмогу, охранники теперь есть в любом заведении. Но пьяным девкам водка заменила мозг и думать им было нечем, они уже вышли на боевую позицию. Сухогруз Толик, который, выпив почти литр водки, к этому моменту превратился в танкер, осилил операцию подъёма своего груза и начал занимать позицию для атаки. Некоторое время ему для этого понадобится, – подумал Кира, и перехватил руки двух пьяных дур, они пытались прорвать его оборону и достать до Ольги. Он краем глаза увидел, как в зал вбегает пара крепких мужчин.

В этот момент танкер Толик попытался начать буянить, он наконец вышел на ударную позицию, но замах его бревноподобной руки блокировали подоспевшие охранники заведения. Кира продолжал отбиваться от пьяных раскрашенных девок, это не составляло большого труда – они довольно субтильны, ненамного выше и крепче Ольги, просто четыре их руки блокировать вдвое хлопотнее. Сложнее пришлось двум охранникам: Толик наконец «включился» и включённый мог разметать не только двух мужчин, этому танкеру теперь любое море оказалось бы по колено, то есть по самый киль.

Но закончилось всё неожиданно быстро. В зал бодро вошли два высоких парня, одинаковых до степени однояйцевости, как близнецы: одинаковые пальто, одинаковые причёски, одинаковые лица. Своими одинаковыми мощными руками они быстро произвели захват танкера и, не обращая внимания на его большую инерционность, легко развернули на выход. Краем глаза Кира заметил, что один из близнецов показал администратору какую-то «корочку», и конфликт оказался исчерпан. Ресторанные охранники помогли администратору получить расчёт от субтильной троицы за съеденное и выпитое Толиком, выдворили их, и спокойствие восстановилось.

Кира так и не понял: откуда вдруг взялись странные парни, появившиеся точно в самый нужный момент конфликта? Причастна ли Оля к их появлению? Может, это случайность? Или ресторанщики кого-то успели вызвать на подмогу? Он решил: бог с ней, с этой тайной. Если Оля что-то знает – сама расскажет. И Оля захотела. Она неохотно, не глядя ему в глаза, рассказала. Но совсем не то, что Кира ожидал услышать.

Оказывается, она давно оформляет документы – выходит замуж и уезжает за границу. Будущий муж – немец, старый и некрасивый, ему почти пятьдесят. У неё нет к нему никаких чувств, она просто хочет уехать из России. Он какой-то нефтяник, специалист по нефти, поэтому обычно работает на Ближнем Востоке, сейчас у него готовится контракт на работу где-то на Аравийском полуострове, она точно не знает где, ей придётся жить с ним в этой жаре. Кира встретил её в Сестрорецке после того, как она сбежала от этого немца, она долго была с ним в переписке по поводу замужества. Он дважды приезжал поближе знакомиться и она ему понравилась. В августе он приехал уже третий раз, они обо всём окончательно договорились, но тут он распустил руки, начал приставать, а она не захотела, послала его, убежала и вызвала такси. Тут подъехал Кирилл.

Наступила такая тишина, что стало слышно, как хлопают его ресницы.

– Ну не расстраивайся, моё кудрявое солнышко! – у самой Ольги в глазах блестели слёзы. – Я знаю, что это плохо. Но уверена, что ненадолго. Три года максимум. Мне нужны европейские документы. Я не могу жить в нашей Рашке.

– Ты уверена – сможешь всё, что захочешь, – выдавил Кира. – А вот я что-то ни в чём не уверен. Время играет не на моей стороне. Вряд ли у меня получится чего-то дождаться. … Весело складывается моя жизнь. Всегда всё самое главное исчезает бесследно или проходит мимо. Сначала друг, потом семья. Сейчас ты. Я почти проехал. Ты сейчас почти ушла. И никогда я ничего не мог сделать.

– Жизнь вообще несправедлива. Но не грусти! Я ж не умерла! Всего-то уеду! Это всяко лучше, чем с упырем типа моего первого мужа жить.

– Или с упырём типа меня, – расширил он её список. – Вот кайф, мелочь какая: разъехаться по краям света! Солнце – на одном, тень – на другом, всего-то делов!

– Я тебя люблю! Как дура. You cause heartache.

– Нет. All because of you. Битлы, как всегда, оказались правы. Но это тебе не мешает.

– Потому что я верю, что есть другой мир, лучший. Я буду ждать тебя там.

– Да-да. Лучший мир. Когда-нибудь. Где-нибудь. Опять этот поповский обман. Не знаю даже, кем тебя обозвать после этого.

Они заказали такси и поехали домой, в изученную за два месяца регулярных свиданий, почти родную квартиру Ольги на Электросиле. Теперь эта квартира показалась Кире чужой, незнакомой. Эта квартира тоже отстранилась от него, не желала его принимать. Он сел в кресло у окна. Из старой дырявой деревянной рамы поддувало холодным осенним ветром, но он не чувствовал холода, он ничего не чувствовал. Оля поняла его настроение и какое-то время не мешала, шуршала чем-то на кухне, звякала чашками. Кирилл раздумывал: что ему сейчас сделать, может, самое время уехать домой? Двинуть в Домодедово или Шереметьево, отыщется место на каком-нибудь ближайшем рейсе, в Питер самолёты летают часто.

Но у девушки оказались свои планы, несколько отличные от его. Она принесла кофе, маленькую плоскую бутылочку коньяка и какие-то засахаренные орешки.

– Солнышко моё, не обижайся на меня, – промурлыкала Ольга, присев ему на колени и обхватив его за шею. – Просто это случилось до нашего знакомства, до нашей влюблённости, но я тебя по-прежнему люблю. И верю, что всё будет хорошо. Давай выпьем за нас, только чуть-чуть. За большую любовь пьют мало, правда?

– Я на тебя не обижаюсь. Ты совершеннолетняя и поступаешь так, как тебе кажется правильным. За любовь выпью, и за её скорую кончину тоже.

– Не надо! – возмутилась она. – Не говори так! Любовь не лампочка, её нельзя включить или выключить, когда захочешь.

– Ты уедешь, и она сама уйдёт, незаметно. И я уйду.

– Нет! – крикнула она. – Я украду тебя, заберу с собой в черножопию.

– Мне в черножопию нельзя, у меня попа белая.

– Ахххаааа!!! – громко рассмеялась она его непритязательной шутке. Она явно хотела его развеселить, сменить вектор его настроения, поэтому начала льстить и подлизываться. – Я раньше не говорила, хотя ты прямо спрашивал, почему я в тебя влюбилась. У тебя улыбка, глаза, взгляд, голос твой волшебный, с детства знакомый… я с первого взгляда и первых слов про каблучки влюблена в тебя на веки вечные. Вот почему я сразу тебя поцеловала. Только не разбивай мне сердце. Я и так думаю о тебе постоянно… Надо же, оказывается, бывает такое, когда страсть совпадает с глубокими чувствами! Я раньше в это не верила. Думала сказки мать рассказывает про свою любовь с дядей Женей.

– Бывает. У меня раньше один раз было, я думал, сейчас с тобой это чудо повторилось. Но, видимо, не судьба.

– Как-то ты слишком серьёзно это воспринимаешь. Я всего-то выхожу замуж! Я тебе говорила: это у меня такой прикол, замуж выходить и разводиться.

– Ты говорила, что всегда выходила замуж, чтобы попытаться родить. Тогда не получилось, может получиться сейчас. Finita la comedia.

Ей не удалось вывести его из ступора, но удалось сделать всё, чтобы он не уехал сейчас и не пропал из её жизни в дальнейшем. Она смогла примирить его с мыслью, что её отъезд неизбежен, но глобально ничего не меняет. Кира слушал рассказы из её жизни, слышал все её аргументы и машинально соглашался: да, она поступила правильно, связавшись с немецким нефтяником; соглашался, что у него с Олей ещё ничего не закончилось, всё впереди. Он поддакивал ей, потому что она завладела его разумом. Она постаралась внушить ему свои мысли, чтобы он думал, будто эти мысли – его собственные: чувство вины за её семью, за неправильную здешнюю жизнь, за всю неправильную страну с его неправильным руководством и неправильными в большинстве своём гражданами.

Она начала с сегодняшнего инцидента с быдлом из ресторана, продолжила рассказом про свою мать, которую ненавидит за то, что не уберегла папу, который значил для неё больше всего на свете. Она вспоминала своё потрясение от узнавания настоящего отца и виноватую улыбку человека, которого она называла папой, а он оказался «просто дядя Женя». Она жаловалась, что до сих пор не может находиться одна, а когда такое вынужденно случается – где-то в поездках или командировках – ей приходится напиваться до бесчувственного состояния, и это всё равно не помогает.

Она материла отношение к ней матери, не интересовавшейся дочерью до четырнадцатилетнего возраста, жаловалась на всех её мужей, которые не только Оле, но и самой матери были чужими, но при этом хоть какого-то мнения дочки мать ни разу не спросила. Не спросила даже тогда, когда Оля стала почти взрослой и начала всё понимать. Она рассказывала про вереницы мужиков, всегда крутившихся рядом с матерью. Даже сейчас, зная, что ей просто была нужна их энергия, она не может ей всего этого простить.

Рассказывала о подругах, которые уехали из страны. Все самые близкие уехали, остались родственники, с которыми не о чем поговорить. Им от неё нужны только её деньги, её квартира, её поддержка и помощь, – а сами они ни на что не способны. Рассказывала, как тяжело было учиться без поддержки на ИнЯзе симпатичной девушке, как к ней все приставали, включая старого козла завкафедрой. Многие девчонки не выдерживали, отдавались козлу за экзамен, а она пересдавала по три раза, и только когда познакомилась с правильными людьми, он перестал в её присутствии публично говорить: «Никуда ты не денешься, детка, вы все – мой гарем».

О своём отце, старом друге Кирилла Витьке, без затей сказала, что ненавидит, хоть видела его всего пару раз в жизни и почти не помнит. «Ненавижу», – повторяла она так яростно, что становилось понятно – она не шутит. Вот так, загипнотизировав его, она постепенно перешла к ласкам, Кира не мог сопротивляться и сдался. Иначе и быть не могло: его чувства к девушке не изменились, а решительности всю жизнь не хватало. Потом: что мог изменить его демарш, если бы вдруг проснувшаяся гордость заставила его уйти? По крайней мере, передумывать, изменять планы и возвращать положение назад, к безмятежному счастью прошедших двух месяцев, Ольга явно бы не стала.

– Ты в курсе, что твоя девчонка, то бишь я – старая, разведенная, бездетная карга? – как всегда, их разговоры продолжались в постели, когда они расслабленно продолжали ласкать друг друга после бурного взаимного энергетического взрыва. Ничего другого не хотелось. – Это мне мать такое сказала. Так что обязательно буду рожать, а потом мы с дочкой будем с тобой валандаться и ухаживать за тобой, пока не помру. От большой любви.

– Может, не помирать? Зачем же помирать, если лучше помучаться. Помнишь, как говорил товарищ Сухов: «мёртвому, конечно, спокойней. Однако скучно». Лучше страдать.

– Страдать ты будешь за язык свой без костей.

– Страдать я буду не от языка. Он-то мне один раз конкретно помог правильный вопрос задать о туфлях с каблучками. Он не знал, что в этот момент судьба решила надо мной поиздеваться, и девчонка сначала пронзит мне сердце своими каблучками, а потом…

– Потом ты влюбил в себя девчонку, потому что хороший.

– Говоришь, я хороший. Не знаешь, о чём я думаю.

– О чём ты думаешь?

– Я сейчас думаю, как мне с тобой поступить. И боюсь себя: могу решиться на что-то ужасное. Хочется увезти тебя в тайгу, привязать к кедру и не отпускать. Ответь: мне удастся без этого обойтись? Может, ты передумаешь?

– Я не знаю, как. Всё так далеко зашло.

– У нас? Да! Очень далеко. В прежние, рыцарские времена, я обязан был жениться на тебе после первого поцелуя.

– Жаль, сейчас не рыцарские времена. Но у меня зашло ещё дальше, совсем далеко. Этого так просто не объяснить. Я не хочу жить с арабами, в жаре. Но ещё больше не хочу в России, поэтому бросить всё не могу, да и западло это. После стольких лет и стольких хлопот. Может быть, позже? Ты дождёшься своего солнечного зайца, солнышко моё?

– Я не знаю, каким буду через несколько лет – у меня осталось гораздо меньше времени, чем у тебя.

– Да не гони! Мы умрем вместе молодыми и счастливыми.

– Я стану старый.

– Ты – чудо мое! Ты не старый и никогда не станешь старым! Ты из нашего клана!

– Навряд ли мне это удастся в одиночку. Я смогу только вместе с тобой. Обычные люди с возрастом не молодеют, а умирают, сама знаешь. Без тебя я не справлюсь.

– Короче, тогда я пошла плакать в ванну, а то тут под одеялом народу слишком до хера. Ты меня всего-то на девятнадцать лет старше. Представь меня в шестьдесят! Представь, какая я буду старая карга!

– Никакой ты каргой не будешь!

– Буду. Это мужчина – как коньяк, с возрастом всё лучше, а женщина увядает. Хочу молодой быть. Всегда.

– Если мы будем вместе, ты всегда будешь молодая и красивая. Если ты мне поможешь, я обещаю помочь тебе, и ради этого дожить до ста лет и поглядеть, какая из тебя получится зрелая красотка.

– Ты про чё вообще?!

– Про то, что нам надо дожить вместе. Тебе от папы-мамы всё очень славное досталось, вот это – твоё настоящее богатство, а не деньги. Хватит и моих денег, пускай небольших, но хватит. На весь мир не хватит, а для счастья – выше неба. Пожалуйста, давай сбежим от всех, от твоего шефа, моей тёщи и немца! Я всё думаю, думаю, думаю… Обидно – никакого выхода не вижу. Потому что ты упорно стремишься повторить судьбу своей мамы, о которой только что вспоминала. Твоей маме не повезло полюбить твоего отца, моего друга Витю. И без этой любви она оказалась связана крепче любых верёвок необходимостью прыгать из одной постели в другую не по любви, а из необходимости восполнять энергию, без которой погибнет. И ты тоже можешь погибнуть… И я.

– Да. Я могу погибнуть, – неожиданно согласилась Ольга, упорно глядя куда-то вверх, в угол потолка, словно стараясь увидеть там паука, поймавшего в свою сеть муху-цокотуху.

12

В начале ноября, когда солнце пропало за низко висящими плотными тучами, день стал очень коротким – его вообще почти не стало. Похолодало. Ольга сообщила Кире, что едет с шефом по делам в Калининград. Опять какие-то иностранцы. Обещала заехать на обратном пути в Питер, если получится. Но не получилось.

Пришлось общаться по Скайпу. Кириллу уже до смерти надоело такое эрзац-общение, но куда было деться? Хотя он теперь почти окончательно понял: Ольга не собирается отступать от своего плана, но надежда всё же не покидала его. Вдруг немец передумает? Вдруг не получится с документами, именно на проблемы с бумагами чаще всего жаловалась Ольга. Вдруг что-нибудь случится с немцем на работе? Несчастный случай или, на худой конец, революция, госпереворот у арабов с лёгкой перестрелкой всех посторонних. Возможно иностранное вмешательство. Нефть стремительно падает в цене, это невыгодно родной стране, плотно присосавшейся к нефтяной вышке. Президент, успокаивая народ, заявил: нефть скоро будет стоить сто долларов за бочку. Но откуда? Какие к этому приведут причины? Разве только если продать местной арабской оппозиции побольше оружия. Всегда можно придумать какую-нибудь оппозицию, даже если её фактически нет – в Луганске ведь удалось? И если удастся дестабилизировать ситуацию в главном нефтеносном районе мира, тогда по законам рынка главный товар этих мест неизбежно подорожает. Лучше всего было бы взорвать там очень большую бомбу, не зря по ящику ведут глупые и страшные разговоры про радиоактивный пепел. Тогда паника охватит всех нефтетрейдеров и нефтепотребителей – бочка чёрного золота может взлететь и до двухсот долларов. Такому исходу несказанно обрадовались бы все добытчики и продавцы нефти.

О кровавой арабской революции мечтал и Кира. А пока смотрел со сжимающимся сердцем на милое, ставшее за несколько месяцев таким родным и близким лицо девушки на экране компьютера. Интернет в Калининградской гостинице был не очень хорош, изображение ломалось на квадратики, застывало, а голос – мягкий, нежный и неповторимый – пропадал, приходилось переспрашивать.

– Привет, солнышко! Ну как ты там?

– Привет, мой маленький лучик. Ты всё скачешь, никак не удаётся тебя поймать и зажать в ладошке или в лукошке, как делал советский клоун Олег Попов. Снаружи я – нормально. Внутри – очень тяжело. Потому что не получается справиться с моим старым чувством к тебе, хотя его придавили новые знания. – Кира приложил левую руку к сердцу, а правую вытянул в нацистском приветствии. – А ты?

– Прикалываешься… Я справляюсь, чего делать еще-то. Хоть ты мне каждый день снишься!

– Каждый день – это круто! Стоит ли уезжать, чтобы тебе всякие недостойные пацаны снились каждый день?

– Любишь меня еще?

– Ещё как! Тебе такого в Арабии не приснится. А мне такое чудится после трудной ночи с цветными снами!

– Я рада. Знаешь, как это приятно слышать? – не очень весело улыбнулась она. И вдруг выдала. – Меня тут мать на учет по беременности хотела поставить. У меня задержка и поправилась на несколько килограммов.

– Становись. Хорошее дело. Родишь наконец кого-нибудь. Вдруг от меня?

– Меня, короче, растарабанило! По одежде как будто не поправилась, а по весам уже пятьдесят шесть кило, наверное, вода. Завтра буду себя истязать. Меня это выводит из себя.

– Какая у тебя вода? Откуда? Может, у тебя всё же кто-то завёлся потихоньку внутри? Я помню, кое-кто мог поспособствовать, хоть мы были аккуратны, но всё же резинками давно не пользуемся.

– Да не беременна я, – уверенно заявила Оля, но тут же добавила неопределённо. – Хотя всякое бывает. А ты бы как, обрадовался?

– Я бы очень обрадовался! Просто даже не могу представить, как бы я обрадовался твоему ребёнку. Даже не своему.

– Мне самой хотелось бы. Твоего. Но нету у меня ничего. Это истерическая беременность. Я к врачу ходила, УЗИ не врёт. Когда сказала матери, она аж разрыдалась, так хочет ребёнка. Я ей говорю: рожу, а ребёнка тебе отдам – отказывается. Зачем тогда ей?

– Она не хочет, чтобы ты уезжала. И я не хочу. Ребёнок был бы лучшим способом заставить тебя остаться.

– Запарила, ну её, – проигнорировала скользкую тему Ольга. – Надо купить ей игрушку со звуковым эффектом «рёв голодного больного мокрого младенца».

– Жалко, – признался Кирилл. – Меня уж чуть было не раскатало от счастья. Как это было бы здорово! Не игрушка, а настоящий твой ребёнок. Но тебе надо родить от законного мужа. А я простой любовник.

– Ну уж нет. Мне вообще пока не надо, промучаешься только в пустыне. Вообще не знаю, как они там рожают, в жаре этой… А ты не простой любовник, не гони. Эта маленькая девочка тебя, балбеса, очень любит… и она пошла ради своей любви на многое. … Знаешь, я не прошу слишком многого, подаришь мне маленькую девочку

лет через пять

– Через пять – чересчур. Давай вопрос с маленькой девочкой не откладывать. Когда приехать?

– Приезжай ко мне в субботу, если можешь. Я постараюсь вытерпеть до субботы.

– Ладно. Тогда лучше в пятницу.

– Я в пятницу только ближе к ночи освобожусь.

– Это ничего, я дождусь.

– Тебе эта дрянная девчонка так нравится? – Она кокетливо пригладила чёлку, глядясь в своё изображение с веб-камеры компьютера, как в зеркальце.

– Противная! Я круглые сутки только о тебе думаю! – Ольга радостно расхохоталась и так приблизила свои губы к объективу камеры, что у Кирилла её губы заняли почти весь экран. Он не смог удержаться и чмокнул тёплый пластик с этим изображением.

Длинные дни «без неё» тянулись, но в конце концов проходили. А из-за того, что они были пустые, ничем особенным не наполненные, то и в памяти не оставались, как будто их не было вовсе. Когда-то Кириллу было жаль одного без толку прошедшего дня, и вот теперь он «убивал время» ради того, чтоб жить два выходных, два особых, праздничных для него дня.

Он прилетел в столицу в пятницу дневным рейсом. Ключ от квартиры Оли у него появился давно, она выдала ему дубликат, когда он впервые приехал к ней в гости месяца полтора назад. Сейчас Кира развил кипучую деятельность: освободил от старого засохшего хлама холодильник, сходил и купил свежие продукты из тех, что признавала девушка. Очистил от пыли и запущенности квартиру: Ольга в ней не жила, время от времени тут появлялся Паша, которого Оля отчего-то называла братом, хотя это всего лишь сын последнего мужа мамы Ольги – никакой родственной связи между ними прослеживаться не могло.

Кира запустил стиральную машину, перемыл посуду. Он ещё бы что-нибудь сделал, лишь бы время прошло быстрее, но больше делать было нечего – до вечера оставалось слишком много времени, а думать ни о чём другом, кроме как о любимой девушке, Кирилл не мог.

В истории с заграничным мужем его смущало что-то, какая-то несуразность. Не до такой степени Ольга глупа, чтобы не понимать: её замужество рвёт все связи, рубит концы. Или она искренне считает, что получит через три-пять лет паспорт гражданки Евросоюза, и для неё всё волшебным образом изменится? Но что может измениться? И главное – что за это время произойдёт с человеком, которого она, по её уверениям, любит?

Кира не находил ответов, он ничего не понимал. Жаль, что Оля не желала говорить на эту тему. Она придумала для себя какую-то удобную версию, и держалась за неё, как за спасательный трос. Жаль, что Кира не мог сколько-нибудь твёрдо поговорить, убедить, настоять. Он не умел убеждать, не умел уговаривать. Он привык, что события свершаются сами по себе, привык, что всё обычно происходит естественно, он никогда активно в них не вмешивался.

– У-у, как стало холодно на улице! И дома прохладно. Не надо было мне раздеваться, – Ольга приехала очень поздно, уставшая, от её одежды пахло табачным дымом. Но ни на что не стала отвлекаться, даже на еду, сразу набросилась на Киру. – Одеяло стало какое-то маленькое. Обними меня скорее, а я тебя поцелую!

– Это не одеяло уменьшилось, это народу под ним прибавилось, – не согласился Кира, но насчёт обниматься и всего остального нисколько не возражал. – Сейчас я тебя нагрею, маленькая. Тебе будет теплей. Потом станет жарко. Со временем. Скоро. Потерпи.

– Ага. Сам в ледышку превратился без меня за десять дней, оттаивай теперь! В следующий раз я тебя встречу, стану отогревать ещё по дороге из аэропорта, чтоб не морозиться тут под одеялом, – прерываясь на поцелуи, бормотала Ольга.

– Так ведь зима. Должно быть холодно. Если зимой сделается тепло, значит мы очутились в Австралии или Аравии. Там у них всегда лето. А в Австралии к тому же все ходят вниз головами.

– Хочешь в Австралию? – проигнорировала она намёк на свою будущую аравийскую прописку.

– Не, не хочу жить шиворот-навыворот. Мне тут привычнее. Когда летом лето, а зимой зима. Особенно хорошо зимой под одеялом. И ещё – когда не один под этим одеялом.

– Я видела по телевизору – у них море, тепло, звери всякие интересные, птицы, кенгуру. А ещё эти, как их, на деревьях живут. Но не обезьяны. Мохнатые такие и ленивые.

– Аборигены, что ли? – пошутил Кира.

– Нет, не люди. Животное такое. На толстую обезьяну похоже, только без хвоста. Или на маленького медвежонка. Интересные такие, и мордочки у них смешные, как у хомяка.

– Коала?

– Точно, коала. Детей в сумке носит, как кенгуру.

– Всё равно не хочу в Австралию. У них там жуки ядовитые, змеи и крокодилы. Лучше давай ты здесь станешь моей коалой, а я залезу к тебе в сумку. Ты меня будешь носить, а я питаться твоим молоком. Примерно вот так, – Кирилл нырнул с головой под одеяло, и припал губами к соску, целуя с причмокиванием, как младенец. – Я согласен жить в таком состоянии вечно.

– А ты хотел бы вечно?

– Ну не вечно, хотя бы просто до самой смерти.

– Ну, хватит! Опять ты о смерти! Мысли материальны, все слова могут стать реальностью. Я тебе говорю: ты проживёшь сто лет. Я стану о тебе, стареньком, заботиться. Как ты сейчас обо мне.

– Как бы мне хотелось, чтобы мысли были материальны! Я бы только и делал, что думал о …, – Кира не закончил.

– О чём?

– Не скажу. Ты обидишься.

– Скажи. Не обижусь.

– Обидишься, ну и пусть. Я бы думал, чтобы с рыжим Ральфом что-нибудь случилось.

– Тьфу! Гад какой! Я тебя ненавижу!

– Так я и знал. Мысли нематериальны. Или не все, а только избранные. Вот например хорошая и добрая мысль о любви очень скоро начнёт конкретно материализовываться.

– Ух ты, какой! Ну тогда я сейчас наколдую! Чтобы у тебя материализовалось что-нибудь… какая-нибудь особенно добрая, а главное стойкая мысль. Ха-ха…

Когда Ольга смеялась «от души», она делала это громко, никого и ничего не стесняясь, в любом месте и при любом стечении народа. Когда кто-нибудь пытался выразить возмущение – тотчас получал мощный отпор: Оля, ни секунды не задумываясь, посылала всех матом, лишь при Кирилле изредка делая маленькое исключение, говоря ей известные, а для остальных непонятные ругательства – на итальянском, немецком или английском языке. Удивительно: не понимая смысла, люди чувствовали знакомую интонацию, и экспрессия, с которой произносились незнакомые никому слова, убеждала – связываться не надо. Так она сбрасывала пар, снимала крышку с котла, такая она взрывная. Обычно Оля моментально успокаивалась и начинала задорно смеяться. Сейчас, когда они были вдвоём, она не особенно сдерживалась, эхо разносило по квартире громко сказанные не совсем приличные слова.

Кирилл удивлялся себе, насколько ему безразлично, что его любимая девушка говорит, как поголовное большинство современной молодёжи. Ещё совсем недавно его коробило, когда при нём говорили матом. Он возмущался этим до такой степени, что однажды даже сцепился с молодым парнем, шедшим по улице с двумя совсем молоденькими девушками, лет шестнадцати-семнадцати. Этот парень или бахвалился перед девчушками, или не знал никаких других слов, кроме матерных, поэтому рассказывал им что-то на своём обезьяньем языке громко, на всю улицу, не стесняясь. Кира сделал ему замечание в довольно шутливой форме: «Ты им про любовь тоже такими словами говоришь, пацан?», и получил не одного, а сразу трёх противников. Мальчишка оказался сильно нетрезв, потому захотел сразу лезть на Киру с кулаками, девицы с трудом сдержали его, попутно обматерив Кирилла с использованием гораздо более изощрённых матерных конструкций.