Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

Вот что задумал Витька, вот о чём он говорил: продолжай, продолжай – твердил он. Но как он тогда говорил обо всём самом главном! О самом важном Витёк сказал такими намёками, что Кира до сих пор многого не может понять. Про музыку что-то стало проясняться, Алекса можно ещё попытать о подробностях. А главного о своей дочери – не сказал! Не сказал, что дочь (знал ли сам, говоря о неведомой темноглазой девушке?), не сказал, от чего её спасать (не от немца же нефтяника?), не сказал – как! И если предположить, что Кира бы всё равно не поверил любой, самой правдоподобной истории о девушке, то почему Витя не рассказал про операцию слияния двух групп? Хотя бы для того, чтобы понять, понравится ли другу и вокалисту такая идея?

Второе отделение оказалось короче. Посетители блюз-кафе тепло проводили певицу, особенно старались какие-то её знакомые: сначала одарили её кучей цветов, а потом потащили к своему столику. Вернулся и Алекс.

– Может, я зря тебе начал о возрождении «Папаши» толковать. Мне кажется, после того, что ты мне сказал, возрождение невозможно. Серый тебе явно не нужен.

– В жопу Серого! – уверенно заявил Алекс, для убедительности изобразив руками неприличный жест. Мимо пробегала официантка, и чтобы она не приняла непристойность на свой счёт, ещё раз громко сказал. – Пошёл он, Серый, знаешь куда? А мысль у тебя правильная. Музыкантов хороших найти не проблема. Проблема с лицом, а вот лицо у «Дорсета» всегда было. Мастерства не хватало, упорства, песен хороших не хватало – это да. Но лицо было. Ты и я – вот оно, наше лицо. Голос и мелодия, а ритм-секция не самая большая проблема: наш «папаша» не AC/DC или Iron Maiden, нам другой ритм нужен и другие ударные.

– И что ты думаешь, стоит связываться? Я-то, можно сказать, от безделья. Просто надо чем-то заняться, торговлей больше не могу, достала! А для тебя это ностальгия или что?

– Как тебе объяснить? Ты знаешь, я всю жизнь ждал. Сначала ждал, когда подрасту. Потом ждал настоящей работы, настоящей любви, ждал какого-то прорыва, ждал изменений, сейчас жду, когда сын наконец вырастет, сейчас они навечно маленькие, инфантильные, неспособные ни к чему самостоятельному, потом ещё чего-то стану дожидаться. А там и дожидаться некогда станет – старость сама придёт. И, вспоминая все эти ожидания, я понимаю: один у меня был период в жизни, когда я ничего не ждал, когда жизнь была сейчас и сегодня, и ждать надо было только продолжения, то есть того, что будет завтра. Это я про те годы, когда мы играли вместе, особенно последние год-два, когда начало что-то получаться. Можешь считать это ностальгией по «Дорсету», но это не ностальгия. Это скорее тоска о несбывшемся. Совсем другая могла быть история, если бы мы Витьку послушали.

– Ну как его, чёрта бородатого, можно было послушать! – возбуждённо сказал Кира. – Если он эту свою эпитафию так обставил, что мне до сих пор ни черта не понятно. До сих пор не понятно, как он пропал и – главное – если сам, то зачем? Почему именно в это время!?

– Не злись ты на него. Это явно случайность, не мог он такого о себе предвидеть. Не хочу я сейчас о своих подозрениях говорить, давай лучше коньяку выпьем в его память. Хороший был парень, правильный, несмотря на все свои закидоны, – он махнул рукой, приглашая официантку, и быстро сделал ей заказ, дружески улыбнувшись и прибавив что-то весёлое, личное. Она хохотнула в ответ и убежала. Через минуту графинчик с напитком, холодное мясо с маслинами и тарелка с фруктами уже стояли на их столе.

– То есть, ещё раз, – спросил Кирилл Алекса. – Витька нам с тобой организовал продолжение? Интересная картина внезапно для меня нарисовалась. Совсем не такая, как у меня в памяти на все прошедшие девятнадцать лет впечаталась. Серому он сказал в последний вечер, что у него с музыкой всё плохо получается, и надо ему в инженеры двигать. Благословил, можно сказать, на производство. Мне сказал – петь не бросай. А тебе – чтоб ты со мной остался в компании этих ребят из «Берега»? Но себя, выходит с твоих слов, он никак и нигде не видел, то есть как будто знал заранее, что не будет его! Что он тебе на твои слова насчёт барабанить вдвоём с Димоном?

– Посмеялся, сказал – разделим как-нибудь, не ссы. Вообще, говорит, я лучше планированием будущего займусь.

– Будущего??

– Да. Так и сказал. Я понял, что он больше организацией станет заниматься, продюсированием, тексты для песен писать, логично, правда? Витёк в последние месяцы реально стал загадочным. Как бросил всякую дрянь пить, сильно другим стал. Но мне он таким деловым намного больше нравился, цель у него появилась, это было заметно. Давай за него звякнем, – Алекс поднял рюмку. – Как будто он с нами.

– Он всегда со мной, с недавних пор ещё ближе, чем раньше, – согласился Кира и чокнулся за друга. – Я тут с одним дедом интересным познакомился. Так он, Витьку совсем не зная, с моих слов предположил, что он сам ушёл. Время и место специально выбрал и ушёл, – Кира не стал вдаваться в подробности значения слова «ушёл», Алекс вряд ли бы понял. – Раньше я ни за что не предположил бы такого, деду сразу так и сказал. Никогда бы в это не поверил, но всё очень странно, согласись. Я вспомнил, как в последний вечер он как будто прощался со мной, глядел грустно. У тебя осталось ощущение, как будто он наследство после себя оставлял.

– Нет, всё равно не похоже, – не согласился Алекс. – Витёк отлично работал последние месяцы, целенаправленно. А слова – это слова. Не сказал про себя, так у нас это было не принято, с себя начинать. Разве что Серый всегда как пуп земли, но не о нём речь. Так что не верю. Наоборот, в нём жизнь появилась. Пить опять-таки бросил, и нас уговорил при нём не бухать. Я с радостью его поддержал, и ты тоже. Один Серый бухтел и бухал, его можно понять: женился, семья, дом, порядок. Где ещё побухать, как не в поездках? А мы ему облом устроили. Он и в тот вечер на порогах больше всех накачался. Раз у нас сегодня до таких разборок дошло, вот тебе моё личное мнение. Если бы я искал самого заинтересованного в Витькиной смерти – а я не сомневаюсь, что это смерть, больше ничего другого на ум не приходит – я бы только Серого подозревал.

– Это, прости, тоже чушь какая-то! Какая ему выгода! К тому же распались мы фактически, то есть делить ему с нами уже нечего. Свою последнюю долю получил – и финиш.

– Не скажи. Я про это и раньше думал: а что, если Серый узнал как-то о наших с Витькой планах, или догадался, мужик он не глупый, мог сопоставить факты. Или из «Берега» кто-то невзначай ляпнул – ребята не знали всех деталей операции объединения. Поэтому он мог Витьку по башке стукнуть от расстройства, а главное – из зависти. Витька в его глазах всегда был самый главный враг: сначала жену его из группы выгнал, потом не раз его самого хотел выпереть, стал инициатором прекращения пьянки, Витёк вообще все дела стал под себя прибирать, ты как обычно ничего не заметил. К тому же он мог узнать, что Витька – главный виновник нашего псевдо-распада и слияния с Максом и братками. Так что для Серого история в музыке заканчивалась и так – и так, по-любому. Ему дорога на завод, никаких других вариантов нет. У нас выбор был. Мы могли на эти последние гастроли ехать, могли не ехать. Могли продолжать – могли бросить. Если по Витькиному плану, то могли новую группу собрать, и легко бы собрали, и песни новые бы написали, ещё лучше, и добились бы чего-нибудь, наконец. Серый завистлив – ты не замечал? Ты никогда ничего не видел, тебе всегда всё было хорошо, ты и к нему хорошо относился, и спасал всегда. Поэтому к тебе он нормально относился. Он мог Витьке отомстить за всё сразу. Он мог так же меня замочить, если бы карты легли. Но они легли на Витю. Вообще поэты часто оказываются крайними. Кобзон и Цыганова никому не нужны, кроме политиков и хомячков с лавочниками. Высоцкий, Цой, Башлачёв, Леннон, Моррисон – не певцы, а поэты. Уж какие из них всех гитаристы – это вообще смешно! Смысл их песен гораздо важнее. Так и у Вити нашего получилось. Пусть случайно он в эту компанию великих попал, но попал, это уже история.

– Это домыслы. Это всё твои домыслы, – упрямо не согласился Кира.

– Да, это мои измышления. Доказать никто ничего бы не смог. Тела бедолаги на нашли. Орудие убийства не надо искать – камней там на порогах полно, но трупа нет – дела нет. Следов никаких, а свидетелей, то есть нас, можно одинаково всех подозревать, не только его.

– Меня больше вас подозревали. Тем более я последний был, кто Витю живым видел.

– Это ты им сам так сказал. Кто знает, кроме настоящего последнего?

– Не знаю. Мне Серый говорил, что видел нашу с Витькой ссору. Ссора и правда была, маленькая, но была. Значит, не врёт, что видел.

– Вот тебе первый звоночек. Такие накаты и отмазы только убийцам нужны. Лично я тебя не подозревал никогда и не стану: знаю, какие вы с Витькой были молочные братья. Ещё он тебе что сказал, кроме того, что тебя подозревает?

– Больше ничего. Предположил, что Витька случайно мог сам, приступ какой-нибудь случился у него на берегу, вода рядом, мог сам туда упасть, и унесло. Он ведь правда там один оставался, помочь было некому, если что. Ботинки его опять же на берегу как-то оказались.

– Погоди-погоди. Как он про это тебе рассказывал?

– Сказал: «ты ушёл, а Витька один на берегу остался, сидел и курил».

– Ну вот. Так и сознаются в убийствах. Как он увидел, что Витька один? Следил за вами! Ты ушёл – он подкрался, да вообще-то мог и не красться – и камнем. Тело в воду столкнул, а сам кругом к костру вернулся, типа отлить ходил. Все пьяные, никто ничего не заподозрил. Сам он прикинулся мертвецки пьяным. На всякий случай, для алиби. Идеально чистое убийство. Тело унесло, повезло Серому. Хотя, если б даже далеко не унесло – кто чего смог бы доказать?

Кирилл не мог возражать: звучала эта версия логично. Хотя события того вечера с массивом разнообразных, не связанных между собой данных – рассказами Палыча, Люси, Серого, Алекса, со словами самого Витьки, даже со снами, раньше регулярно снившимися – в связанную цепочку не складывались. И эта несвязанность не позволяла верить в страшные, сказанные с большим убеждением слова.

Не хотелось верить в эту реальную логичную историю, хотелось, чтобы правдой оказалась фантастическая теория Палыча. Что друг Витька, который почему-то не захотел поделиться с ним самым сокровенным, вместе поискать выход, вместо этого предпочёл уйти, чтобы попробовать начать свой круг сначала. Чтобы исправить то, что не получится исправить Кире. А может – сделать так, чтобы никому ничего исправлять бы не пришлось.

– Кстати, Алекс, всегда хотел у тебя спросить: как ты вообще в нашем техническом вузе оказался? Диплом хоть получил?

– Не-а, не получил. Выперли. На кой мне инженерный диплом? Я от армии немного побегал, а потом в 92-м году наступил всеобщий бардак. Папаша с вояками договорился, вот я и бросил на занятия ходить. С тех пор с музыкой, только она всегда была мне интересна. Ты скажи, когда в следующий раз в Москве будешь? Ребят приглашу нормальных, поиграем. Давай договоримся, какие песни выбрать, чтобы у меня пальцы вспомнили. А ты дома напой несколько раз, записей у тебя не осталось?

– У меня нет, а вот Шурка сказал, будто перегнал всё в цифру, у него попрошу. Выберу – сообщу. Хотя из чего выбирать-то? Наших песен мало, а чужие мне петь не хочется. Пока не хочется.

– Отлично. Договорились. Телефонами меняемся, ты заранее звонишь, я организую. Давай выпьем за наши творческие успехи. Не получится ничего, так хоть развлечёшься, ты ведь этого хотел? – у Маленького Алекса глаза светились, а ёжик непокорённых волос на голове торчал по-прежнему вертикально, но теперь не удивлённо, как в самом начале их встречи, а в полном восторге от происходящего.

15

Шурка, толком не поздоровавшись, прямо на пороге квартиры торжественно вручил Кириллу флэшку.

– Вот, держи. Здесь всё творчество «Папаши Дорсета», разложено в папочки по годам, разберёшься. Если файл с одним названием в папках разных годов, значит другой вариант и отличается от предыдущего, – Шура всегда отличался скрупулёзностью и тщательностью. Восстанавливать с его помощью конспекты недостающих лекций (пропущенных по неуважительным музыкальным причинам) всегда было одно удовольствие: всё полно, точно и написано красивым разборчивым почерком.

– Здорово, Кирюхин, давно не виделись, – сегодня в гости к Кире Шура привёл с собой Лёньку. Конечно, с согласия Киры, и конечно Кира не обиделся на своё фамильярно произнесённое имя. Когда он повзрослел, ему перестали нравиться сокращённо-ласковые варианты произнесения имени Кирилл – все эти Кирюхи и Кирюшки казались ему какими-то пьяными, как прозвище подзаборного алкаша. Ребята издавна это знали и звали его со студенческих времён не оскорбляющими именами Кира или Кирилл, иногда сценическим Кей-Кей. Но сегодня можно всё.

– Привет, ребята, привет, – обнялся с ним Кира.

Встретиться после долгой разлуки с Лёней было обоюдно приятно: когда-то они не просто учились вместе, но и стояли у истоков «Папаши» в факультетском ансамбле. Лёня жёстко, твёрдо и никогда не уставая стучал в их группе на ударных, вот только делал он это совершенно прямолинейно, на любительском уровне, потому легко уступил место за установкой Витьке, когда выяснилось, что Витя барабанщик «от бога».

Сегодня повод для встречи придумался простой: понадобились не только обещанные Шурой старые записи, записи – это само собой. Их можно было на современный манер отправить куда-нибудь на файлообменник или скачать через интернет-облако, но это ведь неинтересно. Гораздо интереснее поговорить, вместе их послушать, а ещё у Кирилла была «домашняя заготовка»: он готовился напеть друзьям несколько старых песен и узнать их мнение: как они оценят перемены в его голосе, как это звучит, вообще – как? Стоит ли задумываться о серьёзной работе или будет довольно развлечения, удовлетворения голода гложущего его змея по имени «ностальгия».

– Что, чертила кудрявая? Потянуло всё-таки? – обрадованный Шура хотел знать подробности. – Как там наш Маленький Алекс в столице?

– Потянуло. Да. Алекса встретил, договорились поджемовать для начала. Ребят в помощь он обещал найти. Хотя казалось мне, что я забыл почти всё, но, как говорится, руки-то помнят! Сейчас выпью маленькую и спою вам чего-нить. Если не возражаете.

– Вот гад какой! – притворно возмутился Лёня. – Как возражать! Мы, можно сказать, специально для этого пришли, тебя послушать. Но для начала наливай. Где-то тут пакет – мы с Шурой по дороге купили маленько всякого разного на стол, давай я помогу открыть-нарезать-напилить.

– Это Россия, старик! Я тебе в нашу прошлую встречу говорил, – закивал лысой головой Шура. – Здесь всё по кругу, всё всегда повторяется, потому песни вечно актуальны, и с вашими так же будет. Не боись, будет классно, вот увидишь. Давай за старика «Папашу Дорсета», за его успехи!

– А когда первый концерт? – с набитым ртом спросил Лёнька.

– Какой концерт, ты чего? Вообще ещё ничего нет, кроме желания.

– Тогда наливай за желание, – поддержал Шура. – Желание главней. Нет желания – ни музыки не будет, ни работы, ни секса. Позовёшь на первое историческое воссоединительное выступление?

– Просто придёшь – и всё, какое тебе ещё особое приглашение. Ты что – министр культуры? Только я не представляю, когда, где и что будет, и будет ли, но если что – сообщу. Собственно, воссоединением назвать трудно: мы с Алексом вдвоём, Серого он приглашать отказался, не забылись старые обиды, – Кира не собирался рассказывать подробностей своего разговора с Лёшкой-Алексом, незачем бередить ребятам старые зажившие раны. А собственные как-нибудь затянутся.

Он долго готовился к своему первому с очень давней поры пусть камерному, но почти публичному выступлению. Отвык он от публики, даже такой близкой и сочувствующей. Стандартные ритмы и звуки синтезатора не могли заменить клавиш мастера Алекса, но в союзе со старой доброй гитарой и наконец купленным для неё новым «кубиком» -усилителем его голос прозвучал неплохо. Парни устроили ему почти овацию. Можно было подождать, пока закончится бутылка, и начать петь после этого, тогда восторгов явно оказалось бы ещё больше, но сегодняшним вечером Кира не ставил перед собой цели получить положительные эмоции со стороны: ему требовалось разобраться в своих собственных. Он хотел понять, как подействует на него самого музыка, вызовет ли она прежний привычный прилив воодушевления, охватит ли его эмоциональный подъём, появится ли желание продолжать.

Итог его воодушевил, он спел друзьям четыре старых «Дорсетовских» песни и мог бы с удовольствием продолжить дальше, но выученный репертуар на этом закончился. Вернулись к столу. За неимением других тем (не станешь же всерьёз обсуждать рабочие проблемы Лёни или Шуры!) главной темой в стране навсегда оставалась политика, осложнённая теперь Крымом, санкциями и войной в соседней Украине. Горячую тему «чо там творят хохлы» Кириллу удалось тихо замять, за второй бутылкой перешли на обсуждение местных и внутренних проблем.

– Вот я не понимаю: как они, суки такие, депутаты наши, в глаза детям своим смотрят? Или перезомбировали всю родню так, что тем наплевать? Ведь такое придумывают, сколько херни всякой, – возмущался Лёня. А ведь славился когда-то как молчун. Довели мужика.

– Не понимаю, чему ты удивляешься, – спокойный Шура всегда пытался всех примирить. – Они «в тренде», сейчас так положено.

– Какой в задницу тренд? Дерьмом стало выгодно быть? Это по-твоему нормально?

– Ты не кипятись, Лёнь, – попробовал помочь Шурке Кира. – Дерьмом всегда было выгодней быть, с нашей-то «народной» властью. А сейчас им ещё тяжелей: обосрались они сначала с Крымом, а потом вляпались в войну с братским народом. Теперь не знают, как выбраться. Мне лично наплевать, чей он, этот Крым. Ты говоришь, тебе не наплевать. Будто прямо сразу там американцы бы появились с авианосцами и ракетами. Я сомневаюсь, но хрен знает, может ты прав, главное не в этом. Только заметил, как они под эту сурдинку кучу новых уголовных наказаний придумали, штрафов и ограничений. Лишь бы мы с Шуркой не возмущались и не дай бог оппозицию не поддержали. Власть им нужна – больше ничего. Для того они нас опять, как в советские времена, загоняют на кухню.

– Ну уж, на кухню, – не согласился Лёня. – Сейчас загонишь! А интернет, газеты и телеканалы, разве такое в эсэсэре было?

– Так это и есть кухня, – засмеялся Шурка. – Одна-две газеты и интернет, это и есть современная кухня для десятой части населения. Остальные первый канал смотрят, эти же самые и в эсэсэре смотрели. И верили в светлое коммунистическое будущее. И сейчас верят, только сами не знают, во что. Тупо верят – и всё!

– В православно-воинствующий шовинизм. Но я сейчас не об этом, – подхватил Кира. – Я про остальные дурацкие законы. Скоро вообще ничего будет нельзя. На любой чих эти придурки тебе от двух до пяти лет легко дадут по рогам, чтобы не вякал!

– Может, правильно дадут! – не согласился Лёня. – В девяностые воля вольная была, и чего творилось, не помнишь разве?

– Помню, Лёнь, забыть не могу. Мы сейчас немного о другом. О том, что все эти законы под Лёху Навального пишут, а не для нас с тобой. Однако на своих местах сидят шестёрки, которые понимают по-своему, им законы не нужны, им лишь бы лишнего не допустить. Вот что хреново! – темпераментно возразил Кира. – Ты знаешь, я бизнесом немного занимался. И точно тебе скажу, что в девяностые и до середины двухтысячных легче было этим заниматься, чем последние пять-семь лет. Ничего просто так без отклика или, как говорят, без обратной связи не происходит. Люди видят, чувствуют, понимают. Каждый потихоньку тормозит, и незаметно вся страна тормозится. И затормозилась задолго до всяких Крымов и войн. Многие не желают связываться. Просто на всякий случай. Выжидают. А в засаде какое развитие?

– Весь мир против нас. А ты говоришь, это местные мелкие шестёрки тормозят? Кто им даст? – не понял Лёня.

– Про мир выдумка, конечно, интересная, но не новая, её ещё Геббельс использовал. По-моему, всё же дело в другом…

– Да, – перебил его Шурка. – Дело в настроении «в верхах», которое самый мелкий чиновник лучше тебя чует, потому что он там, внутри сидит, среди таких же. – Шура кое-что знал из этой чиновничьей кухни, его жена Лиля работала клерком в районной управе.

– Точно! – согласился Кира. – И ещё тривиально всех купили. Заткнули рты и заодно лишнюю инициативу высокими зарплатами и пенсиями для служивых и чинуш.

– Да как всех-то можно!? – воскликнул Лёнька. Не верил он в такой простой и эффективный способ получения лояльности подчинённых.

– Хорошо. Смотри. Притча тебе для примера Предположим, ты – Ваня-дурачок. А может и не дурачок – наоборот слишком умный. Сидишь ты у себя на даче. Или у тебя сад? Ну, без разницы. Сидишь довольный и весёлый: вечер, тепло, в речке искупался, с соседом самогонки выпил – лепота! Настроение – во! На большой палец. Тут вдруг вылезает из расщелины змея, или другой какой страшный гад – всё равно. Ты можешь её камнем стукнуть и замажешь дырку цементом – конец ей придёт. Не будет у неё выхода в ваш общий сад, в ваш спокойный счастливый и радостный мир.

– Змея – это типа щука с желаниями?

– Не-е, не угадал. Гораздо проще. Но змея, разумеется, тоже говорящая, как щука. Она тебя просит: не убивай, Ваня, не мешай мне, я тебе скажу, где лежит много золота, но только выпусти меня. Ты говоришь: нет, ты здесь только вреда наделаешь, ещё укусишь кого-нибудь. Она отвечает: я далеко не поползу, я только здесь. Пожалей, мне потомство надо под солнцем вырастить. А за это тебе одному много золота. Ты сможешь уехать куда захочешь, какое тебе дело до того, что мы тут всех перекусаем? Вот тебе простой выбор: взял бы ты её золото, зная, что кому-то от этого стало плохо?

– Нет, это говно не по мне! – твёрдо заявил Лёня.

– Поэтому ты в администрациях, прокуратурах, судах и прочих славных местах не работаешь. Но штука в том, что большинство согласится! Вот тебе простой ответ, почему у нас вечно такая дрянь – почти любой готов жить хорошо за чужой счёт. Это Ваня – обыкновенный современный журналист, депутат, прокурор или судья, который за большие деньги, квартиру, машину, дом в Сочи, замок в Испании и будущую огромную пенсию может отравить кого угодно, отправить сколько угодно людей в тюрьму на любой срок, любой людоедский закон принять. И заметь – всё это не заработанные блага, а полученные «за занимаемое место». Полученные за то, что он закрывает глаза, не обращает внимания на «мелочи» разные; на простые, но настоящие человеческие правила. За то, что исполняет чью-то команду. Понятно, отчего они все держатся за своё место и выполняют всё, что им велят? А ты говоришь – откуда в последнее время столько дряни навалилось.

– Ну-у, не знаю, – потянул Лёня. Не поверил.

Конечно, – с грустью подумал Кира, – когда изо дня в день, из года в год, без перерывов на праздники пропагандой капают на мозги, то людям, даже имеющим мозг, просто не хочется напрягаться – у них множество своих забот, дома и на работе; забот, на которые нужно тратить мысленные усилия. Они просто воспринимают поданную на блюдечке информацию как данность, как непреложный факт. Даже люди с мозгами, с образованием, со способностью мыслить, даже они не хотят вникать: сказано – значит так и есть. Трудно придётся стране, в очередной раз ей тяжко и больно будет выкарабкиваться. Если вообще выкарабкается.

Допили, Лёня попрощался и убежал – сыну нужно помочь, какая-то сволочь до его микромастерской по ремонту авто докопалась. И не доходит до него, что помогать бы не понадобилось, будь наша страна хотя бы наполовину похожа на ближайших западных соседей, где такие вопросы решаются не с помощью отца при посредничестве неких влиятельных знакомых силовиков или бандитов, а решением местного градоначальства и рядовым полицейским действием. Кирилл включил чайник: сам он в любое время легко переносил кофе, а Шурка любил зелёный чай.

– Помнишь, я рассказывал тебе о пользе старого знакомства: прокатился с «чайфами» по Прибалтике прошлой весной, маленький камерный тур у них там случился. Впервые за десять лет отдохнул немного, несколько вечеров хорошо поговорили, побережье посмотрел, красиво у них там, спокойно. Европа, нечего сказать. А под занавес – Калининград, он ведь рядом, и как будто всё такое же, всё одинаково, почти Рига или Таллинн. Когда туда приехали, показалось мне, будто в безвременье какое-то попал, не война, но ещё и не мир, чёрт знает что. Неужто мы какие-то другие люди, а, Шура? Думаю – нет, люди везде одинаковы. Просто у европейцев те самые двадцать процентов всё определяют за остальные восемьдесят. Я про тех, что из принципа Парето: восемьдесят процентов не значат ничего, это силы непродуктивные. Двадцать процентов людей делают восемьдесят процентов дел. Тот, один из пяти, кто в жизни разбирается, ведёт остальных за собой, как слепых котят, показывает, как сделать, чтобы всем лучше было. А у нас серость из большинства командует. И теми, кто сам серый, и теми, кто на что-то способен. Эта серость даже не командует, командовать она толком не умеет – мешает только. И надеяться, что из этой серости когда-то вылупится что-то светлое, не стоит, её нужно только смывать, дезинфицировать, как микроб.

– Что теперь, полстраны продезинфицировать? Никого ведь не останется! И так вокруг одни приезжие.

– Ты забыл? Я сам приезжий. Беда не в том: издалека или местный. Приезжие они, как правило, люди гораздо более активные, они делом занимаются. Надо так придумать, чтобы как можно меньше чиновников в контроле участвовало. Это худший вариант, когда все, всё и вся контролируют! А решение принимает один-единственный человек.

– Так у нас не выйдет, – Шурка сделал из своего лица «мем грустного человечка». С его подвижным лицом хорошо получалось делать разные рожицы. Честно говоря, постоянный «смайлик» в его исполнении Кириллу понравился бы гораздо больше. – Вообще-то я понимаю – ты коррупцию имеешь в виду. Но не уверен, что с ней в принципе можно бороться. Китайцы своих расстреливают, но от этого меньше не воруют!

– Согласен, Шура. Всё дело в технологиях. Мир сильно изменился за последние десять-двадцать лет. О технологической революции почти не говорят, настолько она плотно и активно происходит, уж какое сравнение с началом двадцатого века! Вай-фай везде, почти у каждого в кармане компьютер маленький, солнечная энергия, электромобили, слово «нано» скоро уже на этикетках с колбасой начнут писать. А управление осталось старым: чиновник-человечек со всеми его слабостями и соблазнами.

– Хорошо. Что ты предлагаешь? – Шурка случайно сказал любимую фразу отца, тот её всегда говорит в случаях полной неопределённости и тумана.

– Интернет-правительство. Максимальное использование возможностей современных коммуникаций. На западе, кстати, кое-где начинают, у них там не стоит задача всю жизнь властвовать и все богатства страны к себе в карман переложить.

– Звучит красиво, но как реализовать? Кто-то всё равно должен определять правила? Как в торговом автомате, – Шура вспомнил рассказы Кирилла об автоматической торговле. – Автомат не ошибается, но программу ему пишет человек! Значит, автомат как бы точно отмеряет тебе литр бензина, а получаешь ты 0,99. Потому что его так люди настроили.

– Правильно! Потому что проверяет кто? Тоже человек, которого легко заинтересовать. Как в моей притче про золото и змея. Ты этот автомат выведи в сеть на всеобщее обозрение – мигом перестанут недоливом заниматься!

– Замечательно, – с недоверием продолжил Шура. – Это более-менее просто, хотя есть куча разных препятствий. Но сейчас не об этом. Вот тебе сложнее вариант, как с помощью интернета станешь строительство контролировать? Дорог тех же, к примеру, которых у нас в стране как не было, так и нет. Где в асфальте датчиков понаставить?

– Зачем в асфальт датчики закатывать? – рассмеялся Кира. – Лучше жуликов и воров. Вот тебе пример контроля дорог. Создаётся сайт: дорожный эксперт точка ру. Любой без ограничений может зарегистрироваться экспертом, безусловно, с подтверждением квалификации. Робот-программа для проведения аудита качества случайным образом выбирает сколько-то – не знаю, сколько – предположим, десяток экспертов из разных концов страны, с ними заключается контракт, они едут в назначенное случайным образом место и проводят контроль качества строительства. Десять не знакомых между собой людей, и у каждого независимо друг от друга в контракте пунктик: получение премии в размере скольких-то процентов от суммы обнаруженных нарушений.

– А подрядчику в контракт: конфискация имущества и закатывание в асфальт в случае воровства? – заржал Шура. – Идею твою понял. Чтобы эксперты не сговорились и чтобы заинтересованность была у каждого. Но мы тогда без строителей останемся! Всех в асфальт закатаем.

– Нет, дружище, это обычное заблуждение. Предполагать, что все вокруг жулики. Но двадцать процентов – не такие, они будут работать не без косяков, зато честно.

– Однако это недешёвое удовольствие, таких экспертов оплачивать.

– Тоже заблуждение. Поначалу – может быть. Но если распустить все рос-строй-дорог-мостов-пром-надзоры, совершенно никчёмные бестолковые неэффективные организации – ещё и экономия гигантская выйдет. Притом никто не говорит, что обязательно каждый километр дорог проверять – это невозможно – нужно случайным образом контроль организовать. Каждый кирпич в строящемся доме тоже проверять не надо – пускай робот командует, какой и где. Главнее – неотвратимость, чтобы любого в случае чего можно было бетоном залить и в асфальт закатать (условно, конечно!), чтобы Бирн от Банкина, а Иванов от Тимченко не отличались. Госконтракты тоже робот пусть распределяет, и на госсерверах все белые и чёрные списки предпринимателей хранятся. Сразу ничего не сделается, понятно. Но лет через десять-двадцать привыкнет самый распоследний жулик, что не получится на халяву разбогатеть. Привыкнет, что работать надо не только на себя, но и на всех вокруг людей. Чтобы по мосту, который он построит, сто лет люди ездили без опаски. Чтобы из дома, им построенного, уходить не хотелось.

– Чудная идиллия, – опять сложил губы и брови «домиком» Шурка. – Хотя кое-какой пример из жизни найти можно, просто они все из других отраслей. Гостиницы, рестораны, прочий мелкий сервис – все желают иметь хорошие интернет-отзывы от клиентов. ТрипАдвизор тот же. По-твоему, от мелких случайных экспертов.