Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

8

Очередные выходные прошли с любимой девушкой дома: Ваня уехал на соревнования в столицу. К этой очередной встрече Кира подготовился со всей тщательностью, отобрал фотографии из своего прошлого, выбрал самые лучшие для показа. Совместных фото с Таней взял несколько штук, решив, что не надо показывать Оле всего своего прошлого счастья, если у него есть счастье настоящее, сегодняшнее. Зато выбрал побольше студенческих и концертных фото, где он впереди у микрофона, а ребята позади, в полутени, прибавил карточки с маленьким Ваней и ещё сколько-то – в разных исторических интерьерах за границей.

– Зачем ты о себе говоришь, будто ты старый, – возмущённо сказала ему Ольга, разглядывая фотографии. – Ты почти не изменился. Вот на этой тебе сколько лет?

– Здесь я моложе тебя, тогда мне было примерно двадцать три. Сейчас я для тебя стараюсь, я хочу рядом с тобой быть молоденьким, с такой юной красавицей, – польстил он девушке. – Я только рядом с тобой молодею. Когда мы расстаёмся – опять старею. Давай не будем расставаться.

– Посмотрим, – неопределённо ответила она. – А эта, концертная?

– Сейчас прикину. Это с нашего последнего тура, перед самым распадом, в девяносто шестом. Значит, мне двадцать шесть. С половиной. Тут я твой ровесник.

– Что потом? Почему вы перестали?

– Просто разбежались. Барабанщик у нас погиб. Таскали всех долго, подозревали чего-то, и после не появилось настроения продолжить. Честно сказать, до того уже не было никакого настроения. Мне давно надоело, не получалось, как хотелось, вот и бросил.

– Как ваша команда называлась? «Кирюшины братья»?

– Почти угадала. В институте поначалу вообще никак, когда я на втором курсе в него влился, это называлось «ансамбль приборостроительного факультета», мы на танцах играли. Потом кто-то предложил «Компания Кей Кей», но из-за того, что сокращение выглядело слишком вызывающе: ККК, почти Ку-клукс-клан, друг Витька быстро придумал другое сокращение «Три-Ко».

– Трико – это смешно, – улыбнулась Оля. – А отчего Кей-Кей?

– Меня друзья называли Кей-Кей – модное по тем временам англиканство, по буквам имени-отчества: Кирилл Константинович. Ты не помнишь, тогда даже вывески на магазинах писали латиницей: «Limonoff» или «Smirnoff». А компания со мной – ясно кто, остальные ребята. Нам хотелось назваться позвучнее, хоть как-то выделиться. Тогда все хотели казаться круче, чем на самом деле, и московская «Бригада С», и питерская «Демимур». В общем, когда у нас пошли дела какие-никакие, я предложил название «Папаша Дорсет», это из «Вождя краснокожих», кино такое есть смешное, не смотрела? Я с самого сначала, ещё в институте предлагал называться «Папаша Дорсет и дрянные мальчишки», это по моде на названия групп из пятидесятых: «Джон Леннон и серебряные жуки», «Рори Шторм и ураганы». Я тогда был двинутый на Битлз и музыке той эпохи, а другие ребята – нет, потому они не захотели так длинно и смешно назваться. Но когда нам понадобилось звучное имя для выступлений, для афиш и рекламы – вот тогда согласились. Так мы превратились в «Папашу Дорсет» и до самого конца оставались «Папашей». С концертами немного поездили, поклонники у нас преданные появились, человек двадцать, – рассмеялся он. – Когда у нашего гитариста сын родился, мы по приколу выступили несколько раз как «Папаши». Чуток не дотянули, чтобы к известности пробиться, кто-то считает, что из-за друга погибшего мы распались, но на самом деле сами виноваты.

– Я тогда очень маленькая была, не могла вас услышать. У тебя есть записи? Или сам спой что-нибудь.

– Давай я лучше про тебя спою. Goldenhair, ты знаешь – это значит «златовласка». Её очень давно Сид Баррет пел, но мы немного по-своему придумали, другую мелодию. Нам надо было, чтобы танцевали, мы же в основном на танцах зарабатывали.

Кира взял гитару и спел. Сыграл и спел, как мог сейчас, после долгого перерыва, но ему понравился результат: уже не Баррет, но ведь, чёрт возьми, Дергачёв! Неплохо получилось, всё-таки не зря он без конца репетирует, восстанавливает старые умения.

– Красивые стихи, – задумчиво сказала Ольга.

– Это Джойс. Парнишка был большим романтиком задолго до того, как написал свой знаменитый «Улисс».

Кира максимально оттягивал момент представления Оле творчества «Дорсета», потому что это представлялось ему весьма рискованным. У Ольги в жизни всё было только чёрным или белым, она не понимала или не желала разбираться в полутонах. Десять минут кино, – если ей не нравилось, она фыркала, говорила своё излюбленное fuck и дальше не смотрела. Плохую песню называла говном или показывала безымянный палец в американском духе. Зато когда Кира на прошлой неделе напел ей песню из творчества ELO «Ticket to the Moon» («Билет на Луну», в институте их ансамбль отыграл множество тогдашних западных хитов), – Оля тут же скачала оригинал откуда-то из интернета и мурлыкала его себе под нос.

Её выбор невозможно было предугадать, ей часто нравилась откровенная минутная попса, а на старую или современную «классику» её не тянуло. Правда, к удовольствию Кирилла, ей в основном не нравилась российская эстрада, все эти новомодные «лепсы», а над везде широко звучащим приблатнённым «шансоном» она откровенно смеялась, называла отстоем, вновь предъявляя средний палец. Всё же пришлось решиться: Кира спел ей нейтральную «Практикантку», которую написал чуть ли не в школе, слова и музыку для неё поправляли позже всем коллективом. Пальцам ещё не вернулась прежняя гибкость, но он всё-таки справился, хорошо, что голос за прошедшие годы пострадал несильно. Немного помогал скрадывать огрехи синтезатор, на котором Кира задавал ритм и ударные.

Пока он пел, Оля смотрела на него пристально, серьёзно, с большим интересом, который показался Кириллу интересом к нему лично. Мужчины очень любят, когда становятся центром всего. Центром для окружающих. Для любимой женщины. Некоторые хотели бы стать Центром Вселенной. К его счастью, она не обозвала песенку говном, но Кира вдруг сам понял, что песенка действительно так себе, время её давно прошло, это песня одного дня, незамысловатая с её простым ритмом и музыкой в четыре аккорда. «Не надо меня физике учить, научи меня любить», – глуповато, потому только для танцев и годилась. Закономерно забылась песенка.

– Такая короткая? – лишь почему-то спросила она.

– Там ещё было пару куплетов, просто я их точно не помню. А что?

– Что-то очень знакомое, я как будто слышала её раньше, – задумчиво сказала она.

– Ну не знаю, откуда. Нас по радио почти не крутили, пластинок мы не выпускали, для себя только записывали. Гораздо позже пара песен пробилась на радио, и то ненадолго. Вообще-то, мы поначалу играли очень простой рок-н-ролл, потом друг мой начал писать витиеватые философские задумчивые стихи, он творчеством Гребенщикова увлекался, мы соответствующую сложную музыку пытались играть. В самом начале 90-х это вполне подходило к ощущению окружающего хаоса. А последние песни стали немного проще, тексты он написал понятнее, и наша музыка изменилась; мне это гораздо больше нравилось, я всегда любил красивую мелодику, я любил Пинк Флойд и Битлов, да и в музыкалке приучили. Вот, например, «Девочка на асфальте», слова Витькины, музыка Алекса-маленького, – Кира усердно её репетировал, потому получилось сыграть и спеть почти так же хорошо, как девятнадцать лет назад:

Под ногами прохожих, девочка в ярком платье

строит домик для куклы своей на асфальте.

Разложит железки, кусочки бетона,

сад из пластика сделает рядом, цветы из картона.

Не построит она хрустального замка —

не знает девчонка другого мира,

Она просто видит, как взрослые рядом

играют в такие нелепые игры.

Мир кажется ей до обидного странным,

нечестной игрой, каким-то обманом.

Тают в воздухе грёзы клочками тумана.

Исчезают, как мелочь сквозь дырку кармана.

Кирилл пел и поглядывал на неё, следил за реакцией: Оля сейчас оказалась в роли важного, самого главного оценщика его творчества, его умений, всей его прошлой жизни. Он увидел, как она вздрогнула с первых слов песни и смотрела на то, как он поёт, испуганно-расширяющимися глазами, которые превращались в огромные чёрные пятна.

 
Она станет взрослой и к жизни привыкнет
в пластмассовой роскоши клетки бетонной.
Где праздник вчерашний похмельем настигнет,
а чудо любви – просто ритм монотонный.
 
 
Где счастья минуты – осколок рекламный,
картинка цветная воскресной программы.
Мечты бьются в клетке испуганной птицей.
И нет никого, в кого стоит влюбиться
 
 
Ей видеть хотелось всегда небо – синим.
Не копоть и грязь, а пёстрые краски.
Но привыкла девчонка к тому, что видит,
а видит вокруг лишь бетон и пластик.
 
 
Мир кажется ей до обидного странным,
нечестной игрой, каким-то обманом…
 

Он пел и видел, как нарастает волна её беспокойства, он физически почувствовал эту нарастающую цунами волну возбуждения, поэтому, не закончив, дёрнулся и рукой прижал струны, аккорд жалобно затих под его ладонью.

– Что, совсем плохо?

– Я в детстве эту песню часто слышала! Мать говорила, что её отец написал!

– Нет, она ошиблась. Стихи написал мой друг Витя Веселин.

– Это он и есть, он мой отец, – заявила она строго, но тут же, воодушевившись, весело продолжила. – Я записи в детстве слушала, эту песню и ещё другие! Я слушала, как ты поёшь!

– Я, ну да… конечно… я… мы… в одной группе… погоди, – Кира опешил от пронзившей его мысли, жаром обдало всё тело, но он не хотел, чтобы эта мысль оказалась правдой, и он уцепился за спасительную соломинку. – Ты ведь Орлова! И Евгеньевна по паспорту? Я видел в клинике твой паспорт!

– Фамилия материна. Евгеньевна – по отчиму, мать меня записала на дядю Женю. Должна быть Викторовна. Но мой папа – дядя Женя, он с нами жил, и я всегда думала, что он мой отец. Он был добрый, готовил вкусно, мама его любила, вот только умер рано. Когда мне шесть исполнилось, отец к матери вдруг заявился, тогда она мне про него сказала. Вот суки, – резко и грубо выругалась она, – устроили ребёнку, выродки. Я ревела и бесилась, несколько дней ничего не хотела, никого к себе не подпускала. У меня на почве стресса панические атаки развились, до сих пор маюсь. Никак не могу избавиться.

Кирилл как будто застыл, его заморозили и бросили с глыбой льда в бездонное море. Он не мог оттуда выплыть. Сказать, что он оказался этим известием сражён – всё равно что описать, что сделалось со случайно оказавшимся на рельсах гвоздиком после проезда тяжёлого товарняка. Кирилл сейчас был этим гвоздём, его расплющили, он превратился в тонкую фольгу, в него можно эскимо заворачивать. Он был настолько раздавлен, что не мог даже последовательно думать. В голове не помещалась эта мысль, такая простая и такая огромная. Как же так? Ольга – Витькина дочь? Тут как будто включилась запись, какой-то посторонний источник звука, и он явственно услышал Виткин голос: «Встретишь черноглазую девушку, она тебя спасёт своей любовью, а ты поможешь ей». Гитара соскользнула с колен, и он едва удержал её за гриф левой рукой.

Ведь он не мог всего знать! Или мог? Витька знал, что Кира встретит его дочь? Нет, это невозможно! Он бы мне сказал. Или не сказал? … Я бы всё равно тогда ему не поверил. Он мне говорил о девушке, просто о какой-то особенной девушке. Которая нужна мне, а ей для чего-то нужна моя помощь. Как бы Кира поступил тогда, если бы Витёк рассказал ему о дочери? Конечно, он смог её найти раньше, как-то помочь. Но вот смог бы он заниматься любовью с дочкой своего лучшего друга? Скорее всего – нет, это скорее всего стало бы для него мощным препятствием. Это Витька, видимо, понимал, потому про дочь не рассказал.

А что имел в виду Палыч? Узнал – и не выдержал. Витька что-то узнал про Олю? Он узнал о её существовании – ничего в этом страшного нет, хорошая девочка, ну не знал о ней, вдруг узнал – для него это оказалось шоком, конечно, но дальше что? Потом с ней что-то случилось? Он увидел в своих медитациях меня с ней? Само по себе это неслабое знание, однако ведь он мне говорил: «поможешь девушке», даже «спасёшь». То есть совсем не был против, что я буду с ней рядом. Но от чего её спасать? Она больна? Проблема со зрением не самая страшная болезнь. Или есть что-то ещё более страшное, какая-то тайна? Что-то неизвестное ей самой.

С этим придётся разбираться. Кирилл в Ольгу влюблён и теперь оставить её не сможет, даже зная, что она Витькина дочь. Он ведь и раньше понимал, что Оля намного его моложе, однако не находил в этом ничего предосудительного. Тем более она ему практически жизнь спасла от странной генетической болезни недостатка любовной и жизненной энергии. В этой части Витькин прогноз оказался честным. Осталось разобраться, чем сам он может помочь ей, кроме ответного дара своей любовной силы.

В прежние, старые времена, Кира думал об этой песне, что девочка в ней просто аллегория нашей потерянной правильной жизни. Что песня о нашем простом и незамысловатом, как кусок бетона, существовании, с много раз перепутанными местами понятиями – где правда, а где ложь; и потому жизни плоской и дурацкой. Мы всё время делаем что-то глупое и никчёмное; привыкаем не к чему-то важному, нужному, правильному и красивому, а к суррогату, замене, всякой ерунде. Люди привыкают, что можно творить с окружающим миром и с самим собой невообразимое чёрте-что!

А Витька – явно или подсознательно – мог иметь в виду свою дочь, для которой самым близким в жизни человеком стал отчим, этот посторонний человек стал ей фактически отцом. Этот человек дал ребёнку самое важное: ощущение детства, а Витёк в это самое время занимался духовными практиками и искал смысл жизни. Вот эту несправедливость в последние месяцы Витя пытался осознать, мог пытаться это исправить: самой лучшей духовной практикой стала бы помощь ребёнку в постижении мира, в правильном его понимании. Но он был далеко, он был далёк ей, он был для неё никем, странным бородатым дядькой, которого девочке зачем-то представили папой, когда её настоящий, истинный папа был с самого рождения рядом с ней.

Удивительным образом шок Кирилла от нового знания проходил быстро: его чувства к девушке не стали меньшими от того, что Ольга оказалась дочерью его старого друга, напротив – это ещё больше сблизило их. Возможно, сыграло свою роль время – Витьки очень давно нет, – а может, потому что саму Олю этот факт не смутил нисколько: просто за этот месяц они стали настолько близки, что никакие откровения не смогли бы изменить их отношения друг к другу.

Кира, в своей «прежней жизни» относившийся к неравным по возрасту бракам весьма скептически, даже иронически, свою связь с годящейся ему в дочери Ольгой расценивал с позиции нового, «от деда Палыча», знания о себе и о ней: они особенные, им нужна необычная любовная энергия больше, чем всем остальным людям; если простые люди выживут без привлечения энергии друг друга, то Кирилл с Ольгой могут пропасть, умереть без неё. Для них это жизненно важно.

Тем более прогноз Палыча подтверждался: кроме резко улучшившегося самочувствия Кирилл помолодел и внешне. По крайнее мере, в зеркало на него приветливо глядел улыбчивый мужчина лет сорока, не больше Помнится, как говорил Карлсон: «в самом расцвете сил». Откровенно говоря, видимую разницу в возрасте с Олей это не уменьшало: она, как и прежде, выглядела очень молодо, с учётом приобретаемой с его помощью энергии – не старше двадцати лет, ни при каких условиях невозможно было определить её истинный возраст, почти двадцать шесть с половиной.

Он отложил гитару, придвинулся к Оле, обнял и сказал как можно нежнее:

– Бедная моя девочка. Сколько тебе досталось! Но я тебя никогда не оставлю, я тебя защитю, … бр-р-р, то есть защищу, никому в обиду не дам, – но девушка, похоже, оказалась нисколько не взбудоражена странным хитросплетением судьбы и думала о чём-то своём.

Вообще-то характер её был непредсказуем. Иногда она резко взрывалась, частенько у неё случались перепады настроения «из огня в прорубь», но она нередко оставалась спокойна, даже безучастна к самым животрепещущим, будоражившим всех окружающих событиям. Резко скачущий курс рубля и связанное с этим удорожание жизни её нисколько не волновало, к войне с соседями она была безразлична, как будто не случилось ни Крыма, ни международных санкций, ни истерической пропаганды на родном ТВ. И сейчас она так же совершенно спокойно перенесла взволнованность Киры:

– Солнышко моё, вот как выяснилось чудо твоего волшебного голоса: я его с детства слышала, это с раннего детства мой самый любимый голос, – с обычным удовольствиям отнеслась она к его ласкам, потянулась поцеловаться, и стала удлинять и затягивать поцелуй, как показалось Кире, намеренно. А может ему просто показалось, потому что они вообще довольно быстро зажигались от взаимных ласк, особенно Ольга – вспыхивала через пару секунд, как спичка.

– Бедная девочка, – успел пробормотать он, прежде чем опять все прочие звуки, кроме любовных, пропали, выключились. – Маленькая, ты теперь не одна на этом сером асфальте…

9

Так же, как он теперь все выходные традиционно проводил с Ольгой, сложилась и традиция встреч и разговоров с дедом. Палыч с удовлетворением оглядывал внука, весь вид которого показывал, что со здоровьем у него теперь всё в порядке. Кириллу понравилось беседовать с Палычем о жизни. Он расспрашивал деда о старых событиях, просил вспомнить революционные годы, годы репрессий, знакомых людей, пострадавших в этой мясорубке. Не забывал расспросить о его концепции «особенных».

– Что-то самых из основ расскажи мне, дед, – попросил он однажды. – Если пойму, конечно. Я человек с давнишним техническим образованием, хотя все мои знания устарели, кроме базовых. Я многое забыл, а уж про энергетические квантовые теории вообще никогда ничего не знал. Читал где-то, будто Эйнштейн говорил: «если не можешь объяснить свою теорию ребёнку, значит ты сам этого не понимаешь». Поэтому прошу тебя: рассказывай как-нибудь попроще, как для ребёнка. Тем более про эту энергию – про неё особенно ни хрена не понятно.

– Хорошо, – важно усмехнулся Палыч. – Только про энергию я сам ничего не знаю, неизвестна мне её природа. Боюсь, вряд ли кому удастся её физически обнаружить и точно измерить.

– Ну тогда расскажи, что сам знаешь. Я вообще ни сном – ни духом, а ты хоть до чего-то догадался.

– Ладно. Только имей в виду: я тебе размышления свои перескажу, а уж правдивы они или нет – сам не уверен.

– Сейчас можно: месяц назад я бы тебя и слушать не стал, – Кирилл нисколько в этом не сомневался. – Ты давай, просвещай внука, должен ведь я хоть что-то понять.

– У-у! Этак придётся издалека начинать. Из глубины веков, так сказать, из древней философии. Так, как у меня мысли выстраивались по мере чтения трудов и накопления знаний. Мне, правда, больше тебя повезло: во-первых, я самостоятельно о своей особенности догадался. И к тому же помощники у меня быстро нашлись, помогали разбираться. Нашлись как раз оттого, что поле моё заметным стало, не пришлось им меня по больничкам искать.

Кирилл мотнул головой, словно извиняясь, но дед не думал обижаться. Это у него старческое – поворчать себе в удовольствие. Хоть и особенный, а всё одно – старик.

– Хотя тебя понять можно. Нелегко сознание перевернуть, непросто это давалось даже умнейшим людям. Чего говорить о тебе, с твоим классическим советским обучением: социалистический материализм, марксистско-ленинская философия и прочие лженауки, – откровенно засмеялся Палыч. – Что касается поля, так про него вообще ничего не объясню, это какое-то отдельное шестое чувство: или чуешь, или нет. Катя моя тоже никого из наших не чувствует, это по-видимому другая какая-то мутация.

– Ладно, дорогой мой дед, говори и рассказывай то, как сам понимаешь. Я ведь жил-поживал, простой сам себе мужчина, а ты мне вдруг – бац: особенный. Так что только ты для меня главный и единственный академик, других всё равно нет.

Кирилл подождал, пока Палыч готовится. Тот задумался, нарисовал взглядом какие-то невидимые формулы на потолке; покачал головой, отгоняя лишнее, пошевелил губами, словно выстраивая план лекции – похоже, перевести сокровенные знания на простой язык не так-то просто. Хотя корчить из себя колдуна, принимать необычный вид, перевоплощаться в мага дед не стал. Лишь глаза его, и без того тёмные, налились непроницаемым чёрным цветом. А лицо приобрело выражение человека, знающего нечто важное – такими бывают лица судей перед оглашением вердикта.

По лицу судьи, оказывается, можно определить, какой приговор он зачитывает: заведомо липовый, неправомерный или заслуженный, – внезапно подумалось Кириллу. – Судья, читающий подготовленную для него «липу», понимает, что это «липа», и оттого прячет глаза, бубнит быстро и невнятно, стремится закончить собственное унижение побыстрее. Ведь это его унижение, а вовсе не тех, кто «рулит» процедурой по телефону. «Телефонного» лица никому не видно, а эти конкретные Коробченко или Данилкин – вот они. Не отмоются. У Палыча меж тем и так не обвислые плечи распрямились, взгляд стал острым и строгим: его вердикт должен быть точным и справедливым.

– Люди догадывались, что существует какая-то высшая энергия, которая лежит в основе всего, а самые умные предполагали, что эта сила едина в устроении мира и одинакова для всех, – начал он.

Начало немного походило на лекцию в научно-популярном обществе, заметил про себя Кира. Немного суховато и пафосно. Палыч тем временем продолжил:

– Потому древние мудрецы разумно посчитали, что должна быть какая-то субстанция, которая включает в себя всё. Китайские назвали её «ци», индийские – «прана», европейцы – «пневма», все по-разному называли одно и то же. Древние предположили, будто весь мир вокруг существует благодаря трансформации энергии, а жизнь – это её движение. Чуешь, как близко? А ведь никаких синхрофазатронов и ядерных реакторов у них не было.

– Греки, я помню, тоже понимали человека как вселенную в миниатюре. Как-то догадались, что составляющие одинаковые, – вставил Кира. – Я всегда поражался, откуда греки так много знали ещё до начала всех «больших» наук, две с половиной тысячи лет назад?

– Ты Аристотеля вспоминал как-то. Хороший пример. Мудрый философ вполне может в любом сложнейшем вопросе разобраться, потому что главное здесь – свойство ума, а не наличие компьютера на столе… Так вот, если суммировать то, что человечеству уже в некотором роде было известно, мудрецы выделили три уровня этой энергии: универсальная субстанция вселенной, наполнитель человеческого тела и психический центр чувств. Эту троицу, даже не попытавшись разобраться в их природе, немного позже приватизировала религия. Ты наверняка должен знать элементарное, то, чего не знали древние. Как сейчас про это говорит наука?

– Современные учёные имеют в виду свою «святую» троицу: водород-отец, сын-энергия ядра и гравитация-святой дух, – улыбнулся Кира.

– А результат сложения всех этих трёх уровней древние назвали первовеществом.

– Ну да, – поддакнул Кирилл, щурясь от радости, что, дед старается быть почти по-детски понятным. – Основа жизни на Земле – углерод. Первовещество то бишь.

– Именно, – не обращая внимания на его эмоции, продолжил Палыч совершенно серьёзно и важно, словно настоящий академик. Хотя сидели они не в научном институте и не в университете, а дома у Киры, и недопитый травяной чай остывал в любимых Таниных кружках с рисунками Кандинского. – Углерод и есть первооснова, главный элемент строительства всего биологического, в том числе человеческого тела. … Так вот, мы знаем основу, основополагающие элемент и основополагающая энергия. Древние придумали в качестве основных элементов знакомые: воду, землю, ветер и огонь, хотя на самом деле это один и тот же водород в компании «святой троицы». Это продукты реакции, распада или преобразования энергий. И углерод как кирпичик – основа биологической жизни.

– А как же «Пятый элемент»? – усмехнулся Кирилл. – Как же любовь? Правда, это в голливудской интерпретации, зато как романтично!

– Последним, пятым элементом, Парацельс называл человека, про углерод он не знал, но чутьём своим правильно угадал основу жизни. А к любви мы придём, не беспокойся. Всему своё время… Теперь для наглядности мы воспользуемся китайской графической версией, она поизящней и повыразительней, – дед придвинул поближе к себе несколько листов бумаги, которые Кирилл приготовил заранее по его просьбе, вытащил из лотка принтера. – Как соединить разное – в единое, возможно ли? Насколько вообще антагонистичное – соединимо? И родилась у них красивая идея инь-ян, то есть идея взаимодействия крайних сил и получаемом в итоге едином целом. Энергетический баланс, симбиоз разных сил. Помнишь, как изображается ян и инь?

– Помню, как не помнить. Художественно красивая фигура – две капли, образующие круг, дополняющие друг друга. Мужское и женское начало.

– Да, светлое и тёмное, твёрдое и мягкое, взаимодействие всех крайних противоположностей: света и тьмы, дня и ночи, солнца и луны, неба и земли, огня и воды, положительного и отрицательного, – нарисовал знакомую всем фигуру Палыч. Старательно заштриховывая инь, он прикусил в своём старании кончик языка и стал похож на мальчишку с седыми волосами. – Наши предки предполагали взаимодополняемость, в этом пытались увидеть баланс природы и гармонию человеческих противоположностей.

– У мужчины и женщины на самом деле полно противоположностей, любому идиоту это заметно. Потому в других частях света люди тоже к этому пришли. Вот, например, древняя свастика тоже о противоположности: закрученная по часовой стрелке – созидание, мужской знак. Против часовой – вихрь, энергия – это женский. Но в них нет объединения, напротив, они специально подчёркивают эту разницу.

– Да-да, но для упрощения твоего понимания мне сейчас легче воспользоваться китайской моделью, – темпераментно отмахнулся от плохо зарекомендовавшей себя свастики Палыч. – На китайской модели легче увидеть, что на самом деле никакого единства противоположностей нет и быть не может! Они – противоположны, и лишь умозрительно дополняют друг друга. Можешь мне напомнить, что происходит при взаимодействии противоположных сил? Ну, как магниты разными полюсами.

– Притягиваются? Объединяются? Частица и античастица… Аннигиляция?

– Взаимное слияние со взрывом – это крайний случай. То есть для Вселенной это обычное состояние, оно ведёт к дальнейшему её развитию. У людей слияние противоположностей не ведёт к физическому уничтожению, а напротив – к стабильности. Как в атоме: положительное ядро и отрицательно заряженный электрон на орбите, энергетически связанные друг с другом без всякой верёвочки. Идеальный баланс. Но если эту связь нарушить – ты знаешь, что из этого получается: тот самый жуткий взрыв. Не только у атомов это случается, у людей гораздо чаще. И вот здесь мы приближаемся к самому главному нашему отличию от прочих землян. К нашей избранности, к нашему уродству, к нашей особенности приобретения силы и энергии шакти.

– Но ты пропустил самое главное – откуда берётся эта энергия?

– Про энергию я тебе говорил: формул у меня нет; как она получается, я тоже не знаю. Это симбиоз каких-то космических сил, которые известны людям с древних времён, но я не знаю никого, кто смог бы рассказать, откуда именно берутся эти силы. Предположения есть, мы с тобой ещё об этом как-нибудь поговорим. А сейчас пока о смысле, о нашей сути, чтобы ты начал понимать наше с тобой отличие от прочих простых людей. О том, что я тебе пытался втолковать при нашей первой встрече. Обыкновенному биологическому телу достаточно энергии пищи. Для нашего биологического тела пища тоже нужна. Но нашему физическому телу ещё необходимо подпитывать себя космической энергией. Нам обязательно нужно получить эту энергию просто чтобы выжить! Добыть любым доступным способом, хоть это несколько цинично звучит. Цинично, потому что это энергия, получаемая нами от наших любовных партнёров, мы забираем себе энергию самого чистого и целомудренного источника! При этом наши любовные партнёры не представляют себе, сколько своих сил отдают нам, и насколько эта связь для них опасна! Вот в чём главное наше несчастье: мы лишаем нашего неособенного партнёра энергии в любом случае, и это всё оттого, что у нашей силы огромная захватывающая мощность. Безопасны лишь связи с такими же, как мы, особенными.

– То есть, ты хочешь сказать, что обыкновенные люди восполняют недостаток энергии пищей и водой, – и всё? А мы, кроме добычи пропитания из пищи, можем лишать других людей их энергии ради продолжения своего существования? Вплоть до убийства? Убийство ради продления жизни, фактически бессмертия?

– Ты всегда стараешься слишком упростить, из-за этого опять что-то себе выдумал. Какое убийство и бессмертие? – возмутился дед, и необычно для себя сказал очень резко. – Главное здесь вот что: это не является нашей осознанной целью просто потому, что мы не управляем этим! Никак! Это всего лишь наше врождённое свойство, нам отчего-то требуется много энергии, такой у нас странный метаболизм. – … Он передохнул и продолжил намного спокойней, но с некоторым укором в голосе. – Нам энергия нужна для точно такой же простой жизни, какую ведут все люди. Это такое же питание для нас, как энергия пищи, дополнительное питание. Никаких других отличий нет!

– Извини пожалуйста. Я не со зла, я просто хочу понять, разобраться, – покаянно произнёс Кирилл. – Но ведь, кроме этого отличия, ты ещё называл возможность исправить что-то в себе, то есть вернуться назад? Я это имел в виду, говоря про бессмертие.

– Назад – да, к этому мы тоже ещё доберёмся. Значит, так: убийство ради собственной выгоды вовсе не является нашей сущностью. Повторяю: мы способствуем этому невольно, поскольку нам нужна для выживания не одна только энергия пищи, но также энергия, которую я, не являясь учёным, для себя назвал энергией любви. Просто исходя из того, что получаешь её от женщины, которую любишь. Получив энергию, мы закрепляемся на текущем витке временной оси. А без любви наша энергия – ци, прана или шакти, называй как нравится – быстро растрачивается, и мы возвращаемся в исходную точку, в начальную стадию существования своей материи.

– Так всё-таки пятый элемент – любовь? – торжествующе воскликнул Кирилл. – Особенный ребёнок берёт любовь у матери, да? А мать где черпает любовную энергию, если она не особенная?

– Этого я не знаю. Возможно, тратит саму себя. Самопожертвование вообще матерям свойственно. Из того, что я тебе сказал, тебе уже должно быть понятно, что любовной энергией я упрощённо назвал неизвестную нам силу – понятие физическое, биологическое, химическое, квантовое, симбиоз всего космического – к обыкновенно лирически понимаемой, широко распространённой, красивой человеческой любви никакого отношения не имеющей. Главное для твоего понимания другое: особенный обречён забрать себе энергию не особенного партнёра. Хочешь ты этого или нет – это произойдёт помимо твоей воли. И это произойдёт абсолютно незаметно для тебя и для неё, только позже она почувствует что-то: ослабеет. Но никогда не догадается, что виной всему – ты.