Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

10

Медицина на помощь не приходила, а вот встреча и разговор со странным старичком подействовал на Кирилла своеобразно. Кира заметил за собой, что он начал внимательно вглядываться в лица окружающих его девушек и женщин, пристально смотрел им в глаза. Что он мог в них разглядеть – непонятно, однако эффект получался вполне предсказуемый: большинство девушек взгляд отводили, некоторые хмурились и фыркали. Некоторые тайком оглядывали себя – нет ли каких нарушений в одежде. Но какие-то из девушек открыто, с удовольствием смотрели встречно, улыбались, причём иногда как будто явно ожидали какого-нибудь продолжения. Вдруг вспомнилась старая песня. Романсов Кира никогда не любил и не пел, но вот привязалось, как привязываются иногда лёгкие, раньше часто слышанные мелодии. Он пробовал перебить чем-то более для себя приятным, напевая Битловскую «Michelle», но как только переставал контролировать мелодию и задумывался о другом, тут же возникало из ниоткуда: «Очи черные, очи страстные…».

Сегодня он отдал машину на ТО и передвигался, как все нормальные люди – на метро и пешком, это давно забытое ощущение гущи людей вокруг неожиданно привело его к мысли, что жизнь продолжается, несмотря ни на что. Старик внушил ему что-то, странными и необычными словами сказал нечто; но не слова оказались главными, а сам этот странный Михаил Павлович, седой, поджарый, улыбчивый и жизнелюбивый. Даже скорее – жизнеутверждающий. Его слова о женщинах иначе толковать нельзя.

Странным сегодня казалось и другое ощущение: его противный моторчик, или затухающий вихрь внутри организма как-то затих на время, стало как будто чуть полегче. Или его просто невозможно расслышать в шуме поезда метро и гаме окружающей толпы. Человеку после окончания болезни многое видится по-другому, и Кира, хотя и не выздоровел – ему лишь слегка полегчало, – начал замечать не только красивые глаза некоторых женщин, но и окружающий мир.

Оказывается, лето в самом разгаре, люди вокруг загоревшие, весёлые, а вот он со своим кругом обыденных проблем и неурядицами в организме почти всё это лето пропустил. Не получилось даже в зоопарк с дочкой сходить, не получилось выбраться на природу, хотя бы на дачу. Да, кстати о даче. Надо бы съездить, взять с собой Ваню, каких-нибудь его друзей, мяса купить, шашлыки сделать, то-сё, с соседями поговорить, местные новости узнать. С этой мыслью, добавившей ему интереса к жизни, Кирилл вышел из метро и двинулся к своему дому на Кораблестроителей. Он успел достать телефон – хотел позвонить сыну и поделиться возникшей хорошей идеей выезда на природу, как вдруг на углу Наличной улицы увидел свою сотрудницу Динару, ту самую, что он сначала спас от увольнения, а после она превратилась в его опору в одном из салонов.

Динара сегодня выходная, и выходной ей на пользу, судя по всему, не шёл. Около кафе она ругалась с симпатичным, но сильно нетрезвым парнем. Другой парень курил рядом и что-то иногда пытался вставить, но парочка на него внимания не обращала. Динара ругалась, судя по всему, со своим молодым человеком, именно тем, про кого говорила: не пьёт, но гордый. Проверить его гордость сейчас не представлялось возможным, за исключением того упорства, с которым он отговаривался от своей подруги. Зато другая характеристика сейчас видна как на ладони: пьян он прилично, видимо с самого утра занят этим важнейшим делом.

Кира подошёл поближе и услышал, как девушка громко ему сказала: «Если сейчас со мной не пойдёшь – вообще можешь не приходить», а его приятель пьяно и уныло повторял: «Вадик, ну пошли, ну не хочет она с нами», – и держал его за руку, чтобы девушка не попыталась утащить дружка силой. Но тут Динара зло сказала Вадику «пошёл ты», отбила его руку, которой он пытался её удержать, повернулась и быстро зашагала прочь. Краткий миг на лице у Вадика прорисовывалось желание пойти за ней, остановить, вернуть, но желание быстро прошло, поддержанное приятелем; они развернулись и с пьяной ухмылкой двинулись назад в кафе, к друзьям, пиву и веселью.

Динара почему-то не пошла к станции «Приморская», ведь это конечная линии метро, а двинулась в противоположную сторону по Новосмоленской набережной к побережью залива, как раз в сторону дома Кирилла. Он шёл сзади, как будто сопровождая её. Далеко не всем девушкам теперь везёт с парнями, а ведь она уже совсем не девчонка, – думал он. Он знал, что ей к тридцати, что не замужем, что у неё в Питере никого нет. Знал, что она учится заочно, что она далеко не глупая девушка, умница с карьерными амбициями. Он всё про неё знал, кроме подробностей личной жизни, хотя только что стал невольным свидетелем, как её парень променял свою симпатию на пьяную компанию друзей, только симпатия ли у него? Может быть, это ему просто удобно – жить с молодой красивой девушкой, жить за её счёт, пользуясь её чувствами к себе. Есть ли у Динары чувства к Вадику, он не знал, сама она говорила: «мне с ним нравится», – как это перевести с молодёжного на нормальный человеческий язык?

Динара воплощала в себе своеобразную красоту смешения кровей Востока и средней полосы. Кира точно не знал, кто из её родителей какой национальности – это нисколько не важно, важно лишь, что именно эта замысловатая смесь восточного со славянским придавала её облику необычную привлекательность. Пускай не такую, с какой выигрывают конкурсы красоты, но изюминку, за которую зацепляется мужской взгляд: неславянской плавности линии лица, чуть другая геометрия губ, щёк и носа, своеобразный разрез глаз.

Внешняя привлекательность важна всем женщинам, в любом возрасте, но особенно значима она для девушек, перешагнувших порог беззаботной юности. Молодые девушки редко когда бывают совсем несимпатичны, всё же основа их привлекательности – свежесть и молодость, как у неполностью раскрывшегося бутона цветка. У многих с взрослением юная красота исчезает, если её не поддерживать, лёгкие линии оплывают, глаза теряют блеск, а у простушек к тому же приобретают незамысловатое и даже вульгарное выражение. Чтобы заинтересовать парня, молоденькой девушке достаточно быть симпатичной, а молодой девушке или женщине для этого уже требуются усилия: если ей нечего сказать и она не умеет представить себя – можно вызвать у мужчины лишь однобокий интерес, если не сказать грубее: разовый.

Кирилл шёл за девушкой без каких-либо намерений: ему было просто по дороге, ведь он шёл домой. Динара, напротив, как будто не знала куда идти: все красоты настоящего, старого Санкт-Петербурга остались за спиной, ближе к Стрелке и Бирже. Вероятно, она никогда прежде здесь не бывала. Или шла вперёд просто так, в попытке стряхнуть с себя неприятные впечатления, или захотела дойти до набережной, увидеть море, то есть Финский залив. Кириллу не хотелось, чтобы её постигло разочарование: почти всё побережье сейчас отгорожено бетонным забором из-за строительства Василеостровской части Западного Скоростного Диаметра. Потому, поразмыслив, решил не скрываться, как школьник; прибавив скорости, он быстро догнал девушку.

– Привет, Динара! – весело поздоровался он, и решил не упоминать увиденную им сценку у кафе «Алёша». – Вижу – ты гуляешь, не мог тебя не узнать. Ты сегодня выходная, решила воспользоваться погодой и подышать?

– Здравствуйте, Кирилл Константинович, – не моргнув глазом, ответила на приветствие Динара. Стойкая девушка, с характером. – Вы как тут очутились? Живёте рядом?

– Да, мне за ту вторую высотку зайти – и я дома. Решила на море посмотреть?

– Прогуливаюсь, – неопределённо согласилась она.

– Имей в виду, до открытого места не дойти. Огорожено всё, дорогу строят.

– Жаль, – Динара ответила без эмоций сожаления. – А что тут ещё посмотреть?

– Вон там – морской порт, там вода близко, но шагать туда – неблизко, – махнул Кирилл влево в сторону. – Пошли, лучше я тебя кофе угощу. С пирожными, тут хорошее есть местечко, уютное.

– Только без пирожных, ладно?

– Худеешь, что ли? Отчего все сейчас худеют, интересно? Ладно, пойдём, – Кира привёл Динару в маленькое кафе, здесь не давали пива, зато очень вкусно пахло свежемолотым кофе разных сортов, они сливались ароматами в одно густое, плотное облако. – Помнишь, я экспериментировал с ароматическими автоматами? Чтобы покупателей привлечь? Это у меня отсюда, из этой сказочной кофейни.

– Тогда оказалось, что запахом кофе и свежего хлеба мы привлекали тех, кто голоден, – улыбнулась Динара. – Вовсе не тех, кто нам нужен.

– Да, это не подошло. Тебе какой кофе? Я выпью по-венски, вообще люблю со взбитыми сливками. Капучино у них тоже хорош, только выбирай, с чем. Терпеть не могу с корицей.

– Мне без корицы. Лучше просто латте. Тоже люблю молоко. Ещё больше, чем кофе.

Они молча посидели в ожидании, пока принесут заказанный кофе. Кира смотрел ей в лицо, в её серьёзные восточные глаза, тёмные, с чуть вразлёт, кокетливо вздёрнутыми внешними уголками. Тёмно-каштановые недлинные, едва закрывающие уши волосы, ямочки на щеках, заметные только когда она улыбается, почти прямые линии бровей, надчёркивающие глаза сверху, абсолютный минимум косметики, только глаза подведены и ресницы накрашены. То, что она стройная, он заметил ещё на работе, но сегодня, тёплым летним днём, хорошо видно, какая она мускулистая и загорелая – на смуглую кожу загар ложится легко. Сейчас можно хорошо разглядеть пульсирующую вену на длинной шее, серебряную цепочку, вероятно с кулоном, а может и крестиком, прячущимся где-то глубоко под футболкой, руки с короткими пальчиками, и яркие китайские часы на тоненьком смуглом запястье. Какие они разные, женщины.

Кира хоть и не заказывал к кофе ничего дополнительно, ему, как постоянному клиенту, принесли тирамису. Предупредительно, с двумя ложечками.

– Ненадолго можно забыть о похудении. Давай пополам, хорошо? – предложил Динаре Кирилл, пододвигая блюдечко с пирожным на середину столика.

– Почему вы не женитесь? – внезапно спросила его девушка, отпив сразу половину своего бокала. У неё крутились совсем другие мысли в голове, свои. Все сотрудники, конечно, знали его положение, этого не утаишь, да и ни к чему было утаивать.

– Никто не соглашается, – он решил отделаться улыбкой. Какой смысл рассказывать правду?

– Шутите. Многие бы согласились. Я бы согласилась. Всё как всегда. Хорошим мужчинам ничего не надо, а козлы не нужны нам.

– Неужели среди твоих ровесников не осталось нормальных парней?

– Не знаю. Те, что мне встречаются, или женаты, или чаще всего им не хочется серьёзных отношений.

– Неужто сплошь раздолбаи или пьянь?

– Не обязательно. Дураков, лентяев и бездельников везде полно, синячат в наше время многие, но далеко не все. Остальные, у кого голова на плечах есть, делают вид, будто ищут что-то особенное. А на самом деле или подальше свалить хотят, или так жить, чтобы не заморачиваться, свободно и легко. Легко ведь жить легче? – спросила она.

– Легко – легче, а тяжело – тяжелее, – засмеялся он. – А весело – веселее. Не обижайся, у тебя очаровательно получилось. Можно продолжать в том же духе.

– Да, – нисколько не обиделась Динара. – Скучнее жить – скучно. Грустно жить грустнее. По скотски жить, … – она замялась, не нашла как продолжить. Закончила полным упадком. – В общем, с козлами жить – по волчьи выть.

– Динара, у тебя всё получится, – захотелось утешить её Кире. – Ты молодая, красивая девушка. Закончишь учиться, найдёшь работу получше, чем у меня, и встретишь кого-нибудь обязательно. Ещё Эпикур говорил: благо легко достижимо, а зло легко переносимо. Всё устроится, вот увидишь. Мне бы твои годы!

– … Кирилл Константинович! Поцелуйте меня, пожалуйста, – неожиданно тихо сказала она, после паузы, не поднимая глаз от бокала своего латте. Кира поперхнулся кусочком пирожного.

– Динара… что с тобой вдруг случилось?

– Что вам, трудно? Поцелуйте. Мне надо. Обязательно надо с кем-нибудь переспать. Я не могу с первым встречным, а с вами я давно знакома. Жены у вас нет, вы никому не измените, даже если у вас есть девушка. Она не узнает. Вы хороший. Вы меня выручили, я благодаря вам в Питере осталась. И вот вы продадите павильоны, и я вас никогда не увижу. Давайте сегодня?

– Я… не знаю. Согласись, это… Это слишком неожиданно. А как же твой Вадим? Ты какие-то полгода назад была ради него готова на всё. Почти на всё.

– Тогда я его любила, не знала, что он подонок. А откуда вы знаете, что он Вадим? А-а! Сегодня, – догадалась она. – Тем лучше. Вы сами видели. Я с ним порвала. Всё, – произнесла она с таким отчаянием в голосе, что Кира не выдержал и взял её за руку, в венах бешеными толчками неслась кровь, казалось, что шум этого потока должен быть слышен в тишине кафетерия.

Динара подняла на него глаза; всё то, что она вывалила сейчас на него, она говорила, не поднимая головы, прятала взгляд в своём бокале с остатками кофе. Кирилл испугался увиденного: её только что спокойные серьёзные серые глаза вдруг превратились в почти сплошной тёмный зрачок, так бывало у друга Витьки, когда он наедался каких-то таблеток с «кислотой», и не выдержал, взял её лицо в свои руки, коротко и мягко поцеловал в губы, почувствовав вкус молока на губах. После этого короткого поцелуя перемена в девушке случилась как по волшебству. Она резко встала, крепко взяла его за руку и почти скомандовала:

– Пошли к тебе.

Ах, странный старик Михал Палыч! Сложно прогнозировать, что мог сказать девушке Кира Дергачёв, доведись случиться такой встрече и такому предложению всего неделю назад, несмотря на молодость и привлекательность девушки, предложившей интим настолько прямолинейно, «в лоб». Сегодня, нагруженный удивительными предсказаниями и загадочными словами, он не смог отказать Динаре. Хотя надо честно признать, она нисколько не походила ни на цыганку, ни на выходца с далёких Балкан, пусть глаза её оказались тёмно-серыми, а с расширенными зрачками почти чёрными. Она и в постели была страстной и жаркой, как южанка, хотя с Кирилловым здоровьем долгой любви не получилось, зато ни малейших претензий высказано не было. Интересная молодёжь подросла, подумал Кира, инициативная. Она и в аптеку зашла сама, резонно не положившись на наличие у начальника соответствующих защитных средств. Она сделала отличный кофе, пока он без сил валялся на кровати. Она искренне сказала ему спасибо и поцеловала так же мягко, как он её недавно в кафе. И по-честному очень быстро ушла, не дожидаясь прихода Вани, так же искренне предложив встретиться когда-нибудь ещё. Чудесное поколение мы воспитали себе на замену, подумал он.

Немного отлежавшись, он обнаружил, что предсказание старика действовало: против обыкновения противный внутренний моторчик жужжал еле-еле, чуть заметно, и, с учётом потраченных на любовь сил, Кира чувствовал себя весьма неплохо. Пожалуй лучше, чем вчера. А ведь сегодня четверг, к четвергу все его силы обычно заканчивались. Пока совершенно неясно: действовало ли неизвестное лекарство, скрывающееся в женщинах, или получилось случайное совпадение, а может сработало простое самовнушение, основанное на результатах вчерашнего разговора. То есть эксперимент следовало продолжить только ради чистоты самого эксперимента. Тем более, он Динаре теперь отчасти должен: в пору студенческой юности девушкам он очень нравился не только в смысле смазливой физиономии.

11

Назавтра, в пятницу, он встал с постели немногим легче, чем обычно. Всё-таки женщина – никакое не лекарство, обманул старик, – подумал Кира. Отпился кофе, как мог взбодрился, – на сегодня у него запланирована куча дел. Нужны некоторые документы на павильон, для продажи, сегодня как раз приёмный день в администрации Петроградского района. Ещё после обеда ему обещали отдать с обслуживания машину, надо ехать к дилеру, потом на работу, а там Динара. Интересно, как они будут общаться после вчерашнего?

С отделом потребительского рынка удалось расквитаться легко, они к вопросам принадлежности и собственности отношения не имели, а вот с отделом землепользования могло сложиться не так просто, Кирилл издалека увидел большое скопление людей около заветной двери. Но тут ему пришлось сильно удивиться: навстречу ему по коридору своей лёгкой походкой в знакомой уже ветровке «Nike» шёл недавний знакомый, шаман, прорицатель или сумасшедший Палыч.

– Как вы тут очутились, Михаил Палыч? Именно в этом коридоре?

– Здравствуйте, молодой человек. Жизнь – это и есть коридор, – по-своему витиевато приветствовал его старик. – Этакий коридор с движущимся эскалатором. Какие в Пулково раньше были, помнишь? Люди становятся на него и едут, торопливые ещё идут по нему, спешащие – бегут. Но некоторые рядом идут, просто пешком, медленно. Однако всех этот коридор в одно место приводит, и тех, кто медленно идёт, и тех, кто едет, и тех, кто бежит. Только в разное время.

– Любите вы, Михал Палыч, красивые сравнения. Самый настоящий физик-лирик. А всё-таки, как вы тут оказались, неужели опять случайно, как в поликлинике?

– Нет. Конечно нет. И в больнице не случайно, хотя там я тебя ещё не знал, только чувствовал. У меня радар такой: один раз засёк – и всё, не пропадёшь теперь.

– И какова дальность вашего радара? Если я уеду в Америку, засечёте? – засмеялся Кира. Он не понимал, потешается старик или что-то секретно-шаманское в его словах всё-таки есть.

– Насчёт Америки не знаю, врать не стану. Потому приходится и другие способы пользовать. – Палыч хитро усмехнулся, достал из кармана ветровки листочек и показал. Это была копия обложки медицинской карточки, которую Кириллу завели перед началом обследований.

– Послушайте! – удивился он. – Не легче телефонами обменяться, что за шпионские методы? Впрочем, постойте, тут не может быть написано, что я сегодня собирался в администрацию. Откуда вы узнали, интересно?

– Говорю же: почувствовал, – кратко ответил Палыч. – На это я ещё способен, хотя силы уж не те. Однако пока могу.

– Опять загадками говорите. Тогда другой вопрос: для чего я вам? Зачем вы меня находите и рассказываете ваши красивые притчи?

– Вот это вопрос непростой. Ожидал я его. Должен был ты задать его когда-то. Быстро у тебя получилось, значит, всерьёз ты думал и додумал. Ответ у меня будет простой и непростой одновременно. Ты все свои дела здесь сделал?

– Нет, надо подписать в сто восьмом, а после печать в канцелярии поставить. Тогда будет всё, но вряд ли это быстро получится.

– Дай-ка мне бумаги, зайду я в этот сто восьмой. А то времени жалко.

– Кто же вас пустит, Михал Палыч! Тем более – тут лично. Или по доверенности нотариально заверенной.

– Дай-ка, – настойчиво сказал Палыч и вынул из руки Кирилла папку с бумагами. – Они сами знают, где подписать? Или показать надо – так ты мне покажи.

Кирилл заторможено посмотрел со стороны, как ловкий дед, взяв папку и намеренно сгорбившись, не встречая ни малейшего сопротивления ожидающих своей очереди посетителей, спокойно прошёл в кабинет, и через две или три, максимум пять минут так же, тихо прикрыв за собой дверь, вышел и распрямился.

– В канцелярию сам зайди, это на втором этаже. Я к выходу пойду, подышу пока воздухом.

Девушка из канцелярии без проблем пропечатала синими оттисками гербовой печати все нужные листы, Кирилл вышел на улицу и не увидел старого колдуна Палыча. Подумал: что это за хрень, он что, привидение? Сам он рассчитывал успеть с документами хотя бы до обеда, сейчас начало двенадцати – и уже свободен. Непонятно. Встряхнул головой, пытаясь вытрясти из неё всё загадочное и необъяснимое, но пока торчал на крыльце, как лунатик, не зная, что предпринять дальше, через дорогу к нему перешёл Михал Палыч, держа в каждой руке мороженое на палочке.

– Я подумал: раз сегодня тепло, можно побаловаться, – он протянул Кириллу круглый брикет, завёрнутый в фольгу. – Ты любишь эскимо? Сейчас столько разного делают, а я по старинке люблю эскимо. «Ленинградское» за двадцать две копейки, помнишь? Что встал столбом? Пойдём, тут парк есть маленький рядом, сядем, поговорим.

Они, медленно прогуливаясь и облизывая мороженое, как первоклашки, героически закончившие свой первый учебный день и вознаградившие себя за стойкость, дошли до Александровского лицейского сада.

– Итак, дорогой Кирилл, всё очень просто и сложно на самом деле: я твой родственник. Не прямой, не родня, однако же не сильно дальний родственник. Это простая часть ответа. Сложную я тебе начал рассказывать, да не очень-то поверил ты мне. По-хорошему, понять я тебя могу. Не самое простое это знание.

– Давайте разберёмся с простой частью. Для начала. Родственник с какой линии? Мне родня вся знакома, так что придётся в этом разбираться, хочешь – не хочешь.

– Узнаешь. Я тебе всю историю свою расскажу, долгая это история. Пока поверь, что я не просто так тебе вздумал помогать. Я не сумасшедший, не сводник, не провокатор и не жулик. Какие ты ещё мне эпитеты понапридумывал в нашу первую встречу?

– Разве не ясно, на что тот наш разговор мог походить? На беседу психа с параноиком, или украинца с русским, когда каждый на своём языке говорит – слова похожие, а смысл ускользает.

– Хорошо. Тогда издалека начну. Без теории, одну практику, то есть жизнь. – Они дошли до сквера и присели на свободную скамейку. – Ты человек образованный, поэтому тебе и сложно, и просто будет поверить во всё, что я тебе сейчас скажу. Я происхождением из очень простой семьи, в войну отец мой, сапожник, ушёл воевать и погиб от рук германцев. Мать из крестьян. Всё, что она смогла, так это в хаосе революционном послевоенном нас с сестрой не потерять.

– Это какая революция? Откуда вы родом, Михал Палыч?

– Оттуда же, откуда твой прадед – с Белоруссии я, из-под Гомеля. А революция на нас на всех одна пришлась: октябрьская. Мы только тогда её не заметили, у нас в ту пору фронт рядом стоял. То наши наступают, то немцы – прифронтовая полоса.

– Постойте, вам сколько лет тогда было?

– Шестнадцать. Я почти ровесник века.

– Так вам, выходит, далеко за сто? – не поверил Кира, с самой первой встречи он полагал, что Палычу около семидесяти. – Вы мастак на выдумки гораздо больший, чем я предполагал!

– Да, выглядит не очень правдоподобно, однако это тоже правда, дорогой мой соплеменник Кирилл. Фотографии – те немногие, что сохранились – я тебе после дам полюбопытствовать. Плохие карточки, мало что видно, не то что сейчас: нажал на кнопку – весь мир глядит. Однако с твоим родным прадедом и женой моей первой, которая была его младшей сестрой, качественная карточка есть, дореволюционная, на Троицкую ярмарку они вместе с родителями ездили в Гомель, там снимались. Вот в двадцатые годы никаких фотографов у нас и близко не было, в тридцатые немного получше стало, какие-то фотокарточки сохранилось, поглядишь на своих родственников. Похоже, ты и не предполагал об этой ветке твоей родни.

И продолжил неспешно рассказывать, так же неспешно облизывая исчезающую с палочки порцию мороженого:

– Времена тогда очень тяжёлые настали, ты только представь: война, потом большевики, босяцкая власть, снова война – германцы накатили, с ними петлюровцы. Красные потом всех их погнали, да всех заодно гнали и убивали без разбору. Гражданская, бандиты, поляки, белые, зелёные – всё плохо, куда ни кидайся, конец везде одинаковый.

Сбежали мы с матерью в город, в Гомеле хотя бы постоянный гарнизон красных стоял, спокойней немного. Сестра моя старшая замуж вышла за красногвардейца, сынок у них родился, а я в мастерские на работу там устроился. Всех противившихся новой власти красные к двадцать первому году перестреляли, тут и мир настал худо-бедно. Работал я хорошо, двинули меня власти новый пролетарский завод строить – «Сельмаш», и производство на нём запускать – сеялки да плуга делать. Но я тебе не трудовую биографию рассказываю, а то, в чём мы с тобой похожие.

Году в тридцатом понял я, что не всё во мне так, как у всех других. Девки меня любили, да и я их не чуждался. Много девок было у меня, никогда не считал – сколько. Вот к тридцати своим годкам начал я чувствовать что-то, гляжу на себя в зеркало и вижу: какой был парень двадцатилетний, такой и остаюсь. Думал, от деда мне здоровье досталось, крепок он у нас был, почти до ста лет дожил, не смог я тогда лучшего объяснения придумать.

Без особого упоминания времени не обойтись, однако. Ты знаешь, что за весёлые настали времена, середина тридцатых. В партию я вступил, начальником транспортного цеха работал, жениться надумал – нельзя одному, подозрительно, да и детей пора заводить, по-людски чтобы. Нельзя мотыльком порхать, да и девушка хорошая мне подвернулась, очень красивая. Вот тогда, впрямь как теперь у тебя, катавасия со мной приключилась: она болеть стала, а я принялся стареть, и за довоенные годы догнал возраст свой, и перегнал, прямо-таки следуя заветам партии и правительства «догоним и перегоним!» Перед самой войной, к сорока годкам приближаясь, я в зеркале уж не сорокалетнего себя, а намного старше видел мужчину. Волосы у меня полезли пучками, зубы зашатались, морщины такие – как будто мне плугом нашего гомсельмашевского производства всё лицо перепахали. Кстати, волчок твой у меня внутри, в голове кружился не переставая. Вот почему полагаю, что время в запасе у тебя есть: ты на здоровье жаловался, однако говорил, будто временами он в тебе кружится. И выглядишь не так, чтоб уж совсем плохо.

Мне, по правде сказать, моё нездоровье в ту войну жизнь спасло. Здоровья для войны не хватило, на фронт меня не взяли, не только нужность на производстве пригодилась.

Сбежали мы с семьёй в эвакуацию, еле успели. Ты в курсе, что наша доблестная Красная Армия на седьмой день войны Минск сдала, а через три месяца немцы могли и Ленинград так же легко взять, сходу, просто не захотел Гитлер с таким большим городом связываться? Так вот, я тебе скажу – бардак в те первые военные недели бушевал неописуемый, до сих пор не очень понимаю, как мне удалось в последний эшелон со станками запрыгнуть и меж бомбёжек уехать. Семью я на двое суток раньше отправил, в первом составе с оборудованием. А я чуть от поезда не отстал, сил не было. Тут надо признаться: женщина мне одна помогла хорошая, чего уж… буквально на себе втащила в теплушку.

Вот тогда, в эшелоне том эвакуационном я впервые догадался. Еды у нас почти не было, а ведь сила во мне прибывать начала. Почувствовал я прилив энергии ниоткуда, когда у нас с женщиной, меня спасшей, вагонная любовь приключилась. Уж не знаю, что она во мне нашла, может просто забыть хотела о страшном, что позади нас в Белоруссии осталось? Никто ничего в те дни не знал о близких своих, она не могла знать и я тоже не знал, где семья моя. Или тоже была она из нашего племени особенных? Не смог ничего про неё после узнать – пропала, как в воду канула. Но не показалось мне это подозрительным: война, многие пропадали.

Так вот, за почти месяц, что ехали мы с той женщиной в одном вагоне, оправился я, как на курорте побывал, силы откуда-то взялись.

Приехали в Курган, небольшой городок за Уралом. Кое-как устроились, станки распаковали, производство мин и снарядов наладили. Но начал уж я к тому времени догадываться о причине болезни своей странной, не стал забирать силы жизненные у жены – ей самой было мало. Принялся я от разных женщин «заправляться», много женщин тогда было вокруг, почти все одинокие. Не скажу, что мне так уж легко было себя оправдать: в этакую лихую для народа годину любовью развлекаться, но к тому времени понял я потерю сил своих через недостаток энергии, понял, откуда болезнь взялась моя предвоенная. Поэтому с радостью ощущал возвращение сил, когда брал её потихоньку от девушек и женщин. Я старался по-честному, героем-любовником заделался, чтобы не у одной всё забрать, а у многих – понемножку, чтоб им самим полегче было. Жена как-то догадалась, что эти мои измены не для развлечения: ей самой легче стало без моего энергетического вампирства, несмотря на войну и голод выздоравливать начала после семи лет жизни нашей совместной. Если бы не оставил я её, так же как твоя погибла бы.

– Ну, вы прямо Казанова какой-то! – с некоторой иронией оценил невероятный рассказ Кирилл.

– При чём здесь Казанова, скажи? К чему эти штампы глупые? Тот был простой обманщик, писака, чужие истории за свои выдавший, – возмутился Палыч. – Второй раз с тобой говорю, и ты опять как мальчишка себя ведёшь. Всему тебе надо красочный ярлык прилепить, будто со знакомым ярлыком тебе понятней что-то станет. Не торопись, сам можешь узнать, какие мы особенные, тогда смешки твои кончатся. Как черпнёшь силы да здоровья, разом смеяться перестанешь, над собой станешь смеяться, каков ты дурак был… Вот я однажды, уже сильно после войны, встретил такую, что не смог с ней расстаться. И она не смогла. Она и есть моя колдунья. Мы потихоньку состарились вместе. Повезло нам друг дружку встретить.

– Как перенесли такую перемену? После стольких женщин – много лет всё одна и одна.

– О таком чуде жалеть нельзя! Это дураком надо быть, чтоб жалеть. Это счастье великое, найти свою правильную половину, мало нас, особенных, мудрено друг дружку встретить. Ты ляпнул давеча: в газету объявление подать, или в теперешний интернет, – осрамишься на весь свет, и больше ничего. И по чужим постелям скакать всю жизнь невелико счастье. Многие скачут, обычно как раз те, у кого нет нашего чудесного свойства. Быстро истрёпываются, быстро старятся, и жалеют, что состарились, жалеют, что не могут больше скакать. Даже если ничего, кроме обрывков удовольствия, в памяти не остаётся. Так что, дорогой мой Кирилл, я думаю – ты из нашего рода, ты такой же, как я. Потому вся болезнь твоя исключительно изнутри исходит, и только женщиной может быть остановлена. А излечена – только любовью, только черноглазой девушкой, только той, которая, может, и не единственная на свете, но очень редкая. Потому говорю: ищи, времени не теряй.

– Уж правда, что-то ты придумывать горазд, Палыч. Не обижайся, дорогой мой дальний родственник, но твой рассказ о девах и черпании у них силы и молодости мне какую-то старую сказку напоминают: живая и мёртвая вода, царевна-лягушка, ведьма и Баба Яга. Но не верю я в сказки, материалист проклятый. Так научили. Паспорт твой где, покажи, дорогой мой Кощей Бессмертный! Там написано, что ты в начале прошлого века родился? В книгу рекордов Гиннесса ты записан? Ты ведь старейший из живущих на планете мужчин!

– Документы в послевоенное время я себе сделал. Непросто, но и не так сложно это оказалось, несмотря на полный контроль НКВД – там ведь тоже женщины работали. Жена моя с ребятишками в сорок шестом домой вернулась, в Гомель, там родня кое-какая выжила, места привычные, родина, не то что Зауралье и Сибирь – сплошные чалдоны да переселенцы со ссыльными. Я с ними года до шестидесятого отношения поддерживал, после перестал, только с сыном до самой его смерти переписывался изредка. Брата своего моя жена на родине не нашла. В войну погиб он вместе с женой. А сына их немцы забрали, в Германии он жил, на авиазаводе работал, только в сорок шестом вернулся, да не домой, а в лагерь фильтрационный. Увиделись они только в 55-м, вскорости он умер, дед твой, не выдержал организм бесконечных страданий. Мне про это сын сообщил. Я в Зауралье оставался некоторое время, потом паспорт себе новый выправил и в Сибирь уехал, следы заметать, оттуда после смерти Сталина ближе к столице переехал – женщин там больше.