Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

Маск, которого иначе чем «современным Стивом Джобсом и Томасом Эдисоном одновременно» не называют, кроме интересного электромобиля «Тесла» успешно занимается космической программой, также его компания строит крупнейший в мире завод по производству мощных аккумуляторов. Человек, революционно относящийся к любому делу, которое его зажигает, который постоянно твердит о желании покончить с энергозависимостью Америки от ископаемых ресурсов, который хочет использовать новейшие виды энергии, не мог не заинтересоваться водородом. Тем более что водород, как выискал Кира в том же интернете, используют для гидроочистки топлива – авиакеросина, и ещё водород – главный компонент ракетного, реактивного топлива.

Маск и его частная аэрокосмическая корпорация SpaceX, весьма успешно отправляющая спутники и грузовики в космос, с их амбициозными планами лететь колонизировать Марс, может нуждаться в большом количестве водорода для многих кораблей, а может и водородных элементов – кто знает, какие у них наработки в области ракетных двигателей? Никаких упоминаний о водороде на официальных страницах Ilon Mask, SpaceX, PowerToGo, SolarCity и Tesla, имеющих отношение к главному техническому экспериментатору XXI века, не было, и это как раз показалось Кириллу подозрительным, потому что косвенные сведения на страницах компаньонов и сотрудников принадлежащих ему корпораций попадались.

Возможно, это нормально, – подумал Кира, – они не хотят преждевременно разогревать интерес. А ведь если бы передо мной сейчас стоял вопрос, куда вложить деньги, в какой рискованный проект, я бы поставил на водородные топливные элементы, если бы ими начал заниматься Маск. И вряд ли прогадал: упомянутое в радиопередаче Роснано за десять лет существования не получило ни копейки прибыли, только раздаёт государственные деньги на провальные проекты. За это время акции того же Apple выросли в три с лишним раза! И это не венчурный проект, не высокорисковый актив, это стабильная, давно существующая компания, производящая телефоны и компьютеры. Всего лишь телефоны! Всего лишь одна из сотен производящих треклятые телефоны компаний, пускай даже одна из передовых и крупнейших!

Жидкий водород везде умеют делать, и наши тоже умеют – не просто так мы уверенно летаем в космос, но у нас он почему-то получается в разы дороже. Водород – это ведь не айфон, он не имеет права быть намного дороже, это всего лишь первый из Великой троицы, основоположник любого вещества. Если сделать очень хороший бензин, но втрое дороже того, что продают на любой бензоколонке – разоришься, его никто не станет покупать только из-за его чудесных высокоэнергетичных и сильно экологичных свойств.

Люди сейчас, во время последнего, собственными руками созданного российского кризиса, даже колбасу покупают не мясную, а с запахом мяса, единственно из-за низкой цены: лучше быть сытым сейчас, и умереть от последствий потребления всякой нафаршированной в колбасу производителем дряни чуть позже. Это веселей и легче, чем сдыхать от голода, радуясь, что не ешь вредную для организма пищу, когда на полезную и безопасную просто нет средств. Так же и с водородом: цена производства должна быть конкурентной, не говоря о полном отсутствии упоминаний об отечественных водородных двигателях и водородных топливных ячейках. Видимо, потому что их просто нет. Совсем нет. В этом мы опять отстали на десятилетия.

Опять нужно догонять, и вновь догонять будем ценой здоровья и многих жизней не одного поколения. И, как обычно, не догоним, поэтому свалим собственные неудачи и элементарную глупость на пресловутый заговор всего мира против нас, таких добрых и хороших: злая рожа, кривая ухмылка и ясно читаемое в глазах недоверие ко всем вокруг и неверие всему на свете. В левой руке бутылка из-под водки, правая – в кармане с зажатой фигой, на поясе граната, а на плече обрез. Или Калашников – это по рангу и доходам.

Когда-то главным криком россиян было «ура»! Потом – «наливай»! А в последнее время эти два крика слились в один длинный протяжный вой, у одних – восторженный, у других – тревожный. Сдвинулась нация, по фазе сдвинулась. Пусть не сама, пусть помогли сдвинуть особо умелые крикуны, но двинулась. Полстраны с горящими от перепоя глазами ходят справить естественные надобности по морозу и стуже в покосившуюся вонючую будку с вырезанной в полу дыркой, но при этом не забывают считать себя самыми правильными и прогрессивными людьми на планете.

Невесёлые размышления прервал звонок телефона. Неизвестный московский номер. Оказалось – Яна, Олина мама.

– Кирилл, привет. Удобно разговаривать? – Голос тревожный. Чего это она вдруг?

– Вполне. Привет, Яна. Диван мягкий, голова пустая, но замороченная. Что случилось? Что-то с Олей?

– Я сама знаю: я плохая мать. Но я чувствую что-то.

– Что именно – что-то? – не понял Кира.

– Не знаю. Но мы довольно часто – через день-два – с Олей по Скайпу разговариваем, на словах всё как будто хорошо, но это неуловимое, материнское: что-то не так. Бьёт он её или мучает, или что другое – но ей плохо. Ты с ней говоришь?

– Говорю, но редко. Не хочется мне особенно-то с ней общаться, сама понимаешь. Возможно – ей тоже, она сама нечасто звонит. Иногда напишет сообщение: будь на связи после одиннадцати, видимо когда мужа дома нет, тогда разговариваем. Но слушать о том, как он о ней заботится, а она его почти любит – сама понимаешь…

– Понимаю. Мы с ними вечерами общаемся, и с ним тоже говорим, Оля переводит. С виду всё хорошо, красиво и шоколадно. Не знаю, что я чувствую, вероятно это мои реликтовые материнские инстинкты подсказывают, я не разобралась.

– Даже если разберёшься – чего это меняет?

– Ну как! Что, если ей там плохо?

– И что ты сделаешь? Ну или, допустим, я? Или все мы вместе?

– Не знаю. Но что-то надо будет делать?

– Ничего, Яна, мы с тобой не сделаем. Оля пока гражданка России, но уже замужем за гражданином из Евросоюза, а живёт среди аравийских песков. Никто ничего не сможет сделать, даже если её там начнут палками бить за оскорбление мусульман.

– Как? Консульство наше там есть! Даже посольство, она ведь россиянка! Кто ещё может помочь за границей?

– Ага. Ещё армия у нас есть и спецназ. Но это теоретически. А практически они нужны только территорию отжать или оппозицию дубинками поколотить. Ещё у нас теперь есть закон об оскорблении чувств верующих. Одни вечно оскорблённые всегда поймут других навечно обиженных. Короче – много чего есть. Надежды только нет. Она сама в эту мышеловку полезла за сыром, не на кого обижаться. Кот ей жирный попался, прожорливый.

– Ну вот! Я думала, ты её любишь, поможешь в случае чего.

– Да. Мне, к моему сожалению, забыть Олю не получается. Но я готов помочь, только не знаю, нужна ли ей моя помощь. Ты сначала с этим разберись. Если что-то конкретное узнаешь – звони, я на связи. Смогу – помогу, хотя я не спецназ и не консул.

Яна буркнула что-то неразборчиво в трубку на прощание.

11

Весна обогнала зиму на крутом вираже и наступила слишком рано. Уже в конце февраля тёплый балтийский ветер пригнал оттепель, и к началу марта на открытых солнцу местах зазеленела трава, к середине марта растаял последний снег, даже в защищенных тенью дальних северных углах питерских дворов. Ускоренными темпами распускалась природа, не жалея на красочный макияж средств.

В начале апреля расцвели цветы, какие в прежние времена начинали цвести по заданию партии большевиков к международному дню солидарности трудящихся, теперь, в отсутствии солидарности, переименованном в праздник весны и труда. Нынешние власти, больше не уповая на международную солидарность, имеют в виду индивидуальный капиталистический подвиг в личных хозяйствах, для того и медаль героя труда решили восстановить. Скоро начнут награждать ею руководителей убыточных госмонополий и знатных фермеров. Для первых это будет подслащённая пилюля, относящая владельца к классу «великих руководителей», а для вторых – отложенная во времени материальная стимуляция, повышенная пенсия по старости.

Цветы, оставшись без надзора коммунистического режима, начали расцветать когда попало. Теперь вся их надежда на другую великую партию, которая повернёт вспять реки и найдёт место, где трудящимся приложить совокупность усилий труда и отдыха. Хорошо бы не в ГУЛаге, – подумал Кира. – Вообще-то интересно, отчего у нас все партии и руководители «при власти» обязательно – великие?

Так он размышлял, совершая моцион свежим весенним утром, вдыхая пахнущий морем воздух и подставляя лицо первым лучам утреннего солнца. Это как-то связано с величиной страны или с мелкостью правителей? Он пытался вспомнить каких-нибудь «великих» из других стран, и, кроме Хомейни, корейского семейства Кимов и прочих угочавесов, смог вспомнить только Нельсона Манделу. Но тот стал великим намного раньше, ещё до своего президентства, прославившись сначала как великий террорист, а после как стойкий каторжник, этакий аналог большевика Камо. Достойных примеров в нормальном, цивилизованном мире не наблюдалось. Наоборот, некоторые американские президенты становились «великими» лишь спустя много лет после собственной смерти. Что ж, осталось дожить и убедиться в величии нынешних наших правителей, когда они выйдут «в тираж».

Он шёл в банк – деньги требовали его заботы и ухода. Не пыль с них тряпочкой смахнуть, а решить, что делать дальше со своими накоплениями: подошёл срок окончания депозита. В своих раздумьях по дороге в банк Кира решил вернуть все деньги в американскую валюту. Как говорится: доллар – он и в Африке доллар. Курс родной валюты приподнялся и стабилизировался, но сказать уверенно, что рубль – везде рубль, никто не может, даже сверх-оптимистичные патриоты. Рубль заклинаниями правительства укрепился на рубеже одной розово-рыжей российской бумажки за самую крупную американскую, цветом традиционно зелёненькую. Похоже, именно о таком равновесии твердило правительство всю зиму, и вот мечта оказалась достигнута. Скажи Кириллу кто-нибудь год назад, что пятьдесят рублей за доллар – справедливая равновесная цена, он бы сильно удивился. А если бы убедили и он поверил, – постарался бы ускорить продажу своего немудрёного бизнеса.

После конвертации пересчитал, и второй раз в этом году финансово изумился: он, не работая ни минуты больше полугода, получил почти пятьдесят тысяч долларов к своим честно отработанным за двадцать лет двумстам пятидесяти. И это с учётом подарка Динаре. Вот жизнь! – подумал Кира, – ещё пару лет и стану валютным миллионером. Ничего не производя, не выгадывая прибыль, не шевеля мизинцем. А ведь так и сидят некоторые. Ничего делать не надо, надо только точно знать момент. У меня вышло случайно, кто-то занимается этим профессионально, владея инсайдом, информацией оттуда. И это тоже называется работой. Работой по перераспределению общедоступных денежных масс в массу денег в собственном кармане.

Заботы вроде этой простейшей банковской операции выпадали ему теперь крайне редко. Он даже на гитаре забросил играть, только немного с Ваней, когда тот просил какой-то помощи. Алекс регулярно звонил из Москвы и спрашивал, когда же Кирилл подъедет, чтобы продолжать работу? Он предлагал ему совсем переехать в столицу для упрощения коммуникации, и Кира обещал ему подумать, пока отговорившись важностью выпускного класса сына, но на самом деле никуда ехать ему не хотелось. Да и здоровье уже ничего не позволяло. Несмотря на безделье и экономию сил лежанием на диване, энергия истекала из него широким потоком, а вихрь в голове настойчиво твердил «вж-вжж-вжжик».

А что если я зря расслабился? – вдруг пронзила его простая по своей сути мысль, – то есть сдался слишком рано? Он вспомнил собственный совет странному мужчине-философу в аэропорту Шереметьево: надо бороться, иначе проигравшего сожрут шакалы. Слова деда Палыча подействовали на него слишком успокаивающе. Он и так всю свою жизнь плыл по течению, то выжидая одно, то пропуская другое, то махал рукой на третье. Даже не зная тогда о возможной для него попытке исправления собственных жизненных ошибок. И теперь, после всех рассказов деда, почему-то окончательно успокоился. Но если у него нет второго шанса!? Что тогда?

Со своей единственной жизнью все поступают по-разному. Кто-то всю жизнь дремлет, а кто-то торопится. Торопится что-то сделать в меру своих сил и таланта, простого упорства, наконец. Такие люди всегда были двигателем цивилизации, потому что основная масса ест, пьёт и плодится. И на них бессмысленно обижаться: они не виноваты в том, что им не досталось разума, или хотя бы упорства, нужного для обучения. Вся суть только в знаниях, больше ни в чём, Кирилл был в этом убеждён. Что сделаешь с человеком, которому «не досталось»? Ругаться и наказывать бессмысленно – это сродни обиде на корову, которая вышла на середину шоссе и мешает проезду машин: она не поймёт раздражённых сигналов и ругани – объяснить ситуацию ей нельзя. Так и людей, которым не достало ума, бессмысленно ругать, можно обучением постараться их социализировать, приблизить к пониманию общих правил поведения. Всё же ума в любом человеке гораздо больше, чем у коровы, если их хорошо учить – поймут. Беда только в том: кто учит и кому нужно обучение?

И вот сейчас, в одно мгновение Кирилл вдруг понял: ему плохо без Ольги, он без неё просто умирает, причём это может случиться довольно скоро. А значит – у него есть только один шанс, один-единственный выход: надо любой ценой её вернуть. Если не получится, тогда уже точно ничего не поделаешь, придётся завершать этот жизненный цикл. Или – как все, или уповая на чудеса и особенные гены.

Чтобы его решимость не пропала, чтобы он сам не уговорил себя ещё немного подождать, потерпеть, как в его жизни не раз случалось, он написал ей и попросил найти время для срочного разговора.

– Я не хочу об этом знать, – прервал в самом начале её обычные рассказы о том, как ей хорошо живётся. – Что бы там у вас не происходило, я не хочу этого знать. Мне приятно тебя слышать, я очень радуюсь, когда тебя слышу. Но о твоём муже я ничего не хочу ни слышать, ни знать. И о ваших отношениях тоже.

– …, – она вздохнула тяжело, он не услышал, но увидел. Глаза её были, как всегда, грустные, хотя она пыталась ему улыбаться.

– Как бы ни было трудно, возможно мне будет легче совсем ничего о тебе не знать и не говорить с тобой. Всё равно ничего не изменить, ты сама так захотела. Мне просто не хотелось бы и дальше делать тебе и себе больно. Тебе не будет легче, если мы перестанем говорить с тобой по Скайпу, вообще общаться? Мне тяжело тебя видеть и читать твои письма.

– Ты хочешь меня бросить? – вскрикнула она. – Не бросай меня, пожалуйста! Не бросай! Это нечестно. Ты обещал!

– Послушай, милая Оля. Если мы будем таким образом рвать друг другу нервы, у кого-нибудь не выдержит сердце. Это будет совсем неправильно. Поэтому надо прекращать. Конечно, будет тяжело, плохо, нам обоим будет тяжело какое-то время. Но перетерпеть – и придёт облегчение. Мы с тобой разговариваем, находясь на разных планетах. И эти планеты не приближаются. Мне страшно думать, что я тебя никогда больше не увижу. Саму тебя не увижу, живьём, а не фотки на арабском песке или картинку по Скайпу. Но ещё страшнее для меня то, что я к тебе никогда больше не прикоснусь. Я не почувствую твой запах, я не смогу заглянуть тебе в глаза. В твои чудные глазки балканской цыганки, а не в изображение на мониторе. Ты знаешь, когда ты была рядом, ты сводила меня с ума. Я был сам не свой, я был тупой, как луганский ополченец, но ты говорила, что тебе нравится, как я рядом с тобою глупею. А сейчас я могу потерять рассудок просто из-за того, что не могу тебя потрогать. Я схожу с ума по-настоящему. Поэтому прошу тебя: давай остановимся. Я буду продолжать любить тебя, и ты можешь любить меня параллельно с твоим мужем, если хочешь, но мы не станем больше разговаривать. Безумие уляжется, и мы сможем хотя бы жить дальше. Ты привыкнешь к своему рыжему, а я привыкну, что тебя нет и не может быть рядом.

– … Она не отвечала, только смотрела на экран своими увеличившимися до полной черноты, безумными зрачками, как будто ей снова накапали в глаза специальное лекарство.

– Есть другое решение. – Кира понял, что подготовительная часть прошла успешно. Главное, он окончательно убедился, что Оля не врёт про свою любовь к нему. Наоборот, она всегда присочиняла о своих чувствах к мужу, для того и были все её рассказы о нескончаемой заботе и ласке.

– Какое? – коротко, и как показалось Кириллу, с надеждой спросила Оля.

– Я приеду за тобой и мы сбежим, вернёмся домой, будем вместе.

– Ты забыл? Я замужем.

– Я тебя украду. Потом ты разведёшься, у тебя на это бзик – забыла? Признаешься ему потом в своей болезни, он поймёт, он ведь догадывался о «дяде». Там тебе развестись действительно трудно. В России будет намного проще, просто займёт какое-то время.

– То есть всё здесь бросить?

– Да. Это единственный выход. У тебя не может быть двух мужчин, только один. Это у твоего мужа, если он живёт по законам шариата, ты можешь стать третьей женой. А двух мужей не бывает даже у арабок. У тебя не получится любить меня и жить общей с мужем жизнью. Тебе придётся выбирать, прямо сейчас или немного позже, но тебе в любом случае придётся выбрать между нами, между ним и мной – нельзя всю оставшуюся жизнь проболтаться где-то посередине! Я уже больше не могу даже слышать о том, какой Ральф хороший и как он о тебе заботится. Это реалити-шоу не на мой вкус. Поэтому мой ультиматум – он или я. Всё! Конечно, у меня намного меньше возможностей, если говорить про деньги, хотя когда я перестал работать, их почему-то стало больше. Я не смогу дать тебе всё то благополучие, какое тебе сейчас даёт твой муж. Зато мы любим друг друга, ты хочешь родить ребёнка, я согласен. Я обещаю всё сделать для тебя и нашего ребёнка. Тебе надо только решиться.

– Это непросто, – после небольшой паузы ответила ему Оля. – Чтобы выехать из Саудовской Аравии, требуется виза на выезд. Я могу получить визу только с разрешения своего мужа. Это правило одинаково для всех. Даже если что-то, не дай бог, случится в России, а визы нет, то улететь не удастся. Я заложница у этой страны.

– Если твоя мать попросит Ральфа для чего-нибудь, отпустит?

– Не знаю. Может, всё же не надо, а? У меня муж, я тут с ним…

– Как скажешь, – твёрдо сказал Кира. – Тогда не звони мне больше. Незачем.

Ольга не ответила. Только, будто спохватившись, торопливо поднесла к камере часы и показала на цифру три ухоженным ногтем указательного пальца. Кирилл понял: это время связи.

«милое моё солнышко! я не знаю что из этого выйдет. но попробуй, свяжись с матерью. пусть придумает что-нибудь»

«я свяжусь. она придумает. пусть только попробует не придумать»

«я знаю, она говорила мне о своих тревогах за меня. я не стала ральфу этого переводить»

«как ты там держишься?»

«тяжело. но я выдержу. может мы выдержим хотя бы год?»

«нет. у меня не получится. сейчас или никогда»

«плохо. везде меня обложили. даже ты не хочешь понять»

«не знаю что надо понимать»

«я люблю тебя. только это. и что я прошу тебя подождать»

«я не хочу ждать именно потому что у меня нет времени ждать»

«хорошо. ты попробуй. не знаю что получится из этого. странные предчувствия»

«у меня тоже странные. но появилась надежда. я верю, всё получится. потому что любовь не лошадь, но она нас вывезет»

«ладно. пока»

Она не сказала «нет»! Напротив, он получил указание связаться с Яной и сделать запрос для Оли на выезд, чтобы она смогла получить визу – будь прокляты страны, в которых женщины не являются людьми! Потому что если бы она отказалась, – тогда он сделал бы то, на что раньше никогда бы мог решиться. Но теперь, когда всё, абсолютно всё поставлено на карту, он бы точно это сделал. Уничтожил все контакты, сменил аккаунт Скайпа, удалил профили в сецсетях, даже сменил бы номер телефона! Вот на что был готов Кирилл Дергачёв первый раз в жизни: на окончательное решение. Он понимал: здесь не может остаться размытости или двоякости. Требовалось решение в стиле математической логики, абсолютно «цифровое» решение: «да плюс нет равно нет», «нет плюс да равно нет», лишь совпадение двух «да» означает «да».

Адреналин прибавил сил, и Кира наплевал на противные «вжики» в голове. Он немедленно связался с Яной, которая без лишних слов легко всё поняла. Наверняка она сделает, что нужно. Дальше следует выработать план. Значит, когда виза у Оли будет в кармане, кража жены у мужа не понадобится: она просто сядет в самолёт, и если даже Ральф захочет её сопровождать, это ничего не изменит, кроме дальнейшего упрощения процедуры. Кирилл объяснит ему, что они с Ольгой не могут друг без друга и попросит развод. Если Ральф заерепенится – что ж, тогда Оля просто остаётся, а он улетает. В России у него нет никаких прав на неё. Уж по крайней мере Россия – пока не совсем Аравия.

Один день он выдержал неплохо. Откуда-то вдруг появилось желание играть на гитаре и петь. Пока сын был в школе, Кира перепевал все уже ранее неплохо распетые песни, включая последнюю, «дождик». Звонок телефона прозвучал резко и неожиданно, «номер не определён» – чьи это ещё сюрпризы? «Кирилл Константинович? – никакого здравствуйте, – нам нужно с вами поговорить насчёт Орловой». «Какой Орловой?» – начал он и тут же осёкся: сейчас Оля носит фамилию Бернгардт, но совсем недавно он знал её именно под фамилией гордой сильной птицы. – «Зачем вам? Вы кто?». «Выходите во двор», – вопросы Кирилла голос проигнорировал, – «увидите серебристый микроавтобус «Мерседес Спринтер, вас ждут».

Недалеко от парадного действительно стоял «Мерседес» с наглухо тонированными окнами. Кирилла встретил неопределённого возраста крепкий молодой мужчина в сером костюме, весьма похожий на тех двоих, давних ресторанных личности, что спасли Ольгу и Киру от нападения толстяка с раскрашенными девицами. Представляться он не стал, просто отодвинул дверь, пропустил Киру в салон, следом зашёл сам и задвинул дверь обратно. Замок мягко клацнул, солнечный свет погас, внутри царил полумрак, пахло куревом. Присядьте, – жестом указал мужчина на кресло и сам сел напротив.

– Кто вы?

– Это неважно, Кирилл Константинович, – твёрдо сказал мужчина в сером костюме. – Меня зовут Виталий Михайлович. Мы пригласили вас поговорить о том, что вам не следует сейчас мешать работе Орловой в Саудовской Аравии.

– Кто такие мы? С чего вы взяли… вы следите за мной? В чём вообще дело?

– У меня нет полномочий рассказывать вам подробности. Просто повторяю: сейчас никакие контакты с ней вам настоятельно не рекомендованы.

– Вы что, из полиции нравов? Я должен спрашивать у вас, с кем мне общаться и на какие темы?

– Можете считать так. Более того, вам скажут, когда будет можно говорить и даже поехать для встречи.

– Отлично, ребята. Может, вы объясните, что там делает Ольга?

– Нет. Максимум, что я могу вам сказать – она там работает.

– Работает в ваших интересах?

– Нет. В интересах государства.

– То есть вы хотите сказать, ей и мне государство опять указывает, что делать и где находиться? В вашем лице? Вы, надо понимать, тоже государственный человек? Вам самому не надоела эта свистопляска? Когда вы наконец успокоитесь и дадите людям делать то, что важно лично для них? Гораздо больше будет толку.

– Никаких комментариев. Вы отказываетесь от общения с ней, но остаётесь на связи с нами. Пока мы вас только предупреждаем: без фокусов и разной самодеятельности. Вот вам номер для связи, – мужчина протянул Кириллу почти пустую визитку: Виталий Михайлович, без фамилии, и номер 731—21—41. Всё, – жёстко закончил он. – Кстати, это делается и в ваших интересах. Потом вам всё объяснят. До свидания.

Процедура высадки повторилась в обратном порядке: мужчина в костюме открыл дверь, вышел и выпустил Кирилла, затем мужчина вошёл обратно, дверь за ним прокатилась по направляющим, клацнул замок, дизель мягко и настойчиво затарахтел – и автобус уехал, оставив запах вонючей солярки и недоумевающего Кирилла на тротуаре. Просьба отказа от общения прозвучала достаточно серьёзно и убедительно, чтобы он понял: этот разговор похож на что угодно, кроме шутки.

Странно. Кирилл сам не хотел поначалу разговаривать с Ольгой – ему просто-напросто было тяжело морально. И вот теперь некие «государственные люди» запрещают ему это! Откуда они знают? Ни он сам, ни, скорее всего, Оля не рассказывали им об этом. Значит они прослушивают их разговоры! Для чего? Вот кого опасалась Оля, когда просила его завести «левый» позывной «в контакте»! И для этого анонимайзер, хотя, если контролируют плотно, то легко вычислят, что данные «из Болгарии» идут через его домашний IP-адрес. Почему же она не предупредила? Он мог бы использовать для этого общения друзей и знакомых. И какие интересы государства может представлять среди арабов совершенно гражданский человек, девушка, вышедшая замуж за немецкого специалиста. Стоп! Вот оно что: важный специалист! Она следит за ним, это для чего-то нужно нашим нефтяникам. Эти сволочи её купили. Если всё так, ему тем более нужно постараться. Придётся им придумать другой способ слежки за нефтяными специалистами.

После того, как все эти мысли начали складываться в связную картину, многое из недосказанного начало становиться понятным, поэтому ещё сильнее захотелось вытащить Ольгу оттуда. Может быть, именно это имел в виду друг Витька, когда говорил двадцать лет назад: «ты её спасёшь»?

Он собрался с силами и поехал в Москву, стараясь не оглядываться назад – пусть они думают, что рыба у них на крючке. Алекс очень обрадовался его приезду, и Кира с ребятами честно поработал три дня. Сыграли всё уже неплохо сыгранное, попробовали петь песню, написанную Валерой, – немного не то, какие-то Мумми Троли, а не Папаша Дорсет.

Вечером третьего дня, соблюдая осторожность, попросил Валеру со своего телефона набрать телефон Яны и назначил ей встречу на Манежной. Он не стал рассказывать ей о своих подозрениях, – она сама себе неплохо нарисовала картину каких-то неведомых бед дочери. Яна придумает, как вызвать Ольгу. Внезапно ему пришло в голову, что менее подозрительно вызывать её не в Москву. Может вы вместе поедете куда-то подлечиться? – спросил он, – к примеру, в Карловы Вары? Что-нибудь типа бабушку сопроводить. Если что – денег я дам, можно копию путёвки ей отправить, пусть мужу покажет.