Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

2

Он не стал целовать её на прощание, не стал махать рукой, не дожидался окончания посадки – просто сказал: «пока», – развернулся и ушёл. До регистрации на рейс в Петербург оставалось больше двух часов, Кира пошёл в бар и купил себе кофе. Есть не хотелось.

Он отошёл к самому дальнему столику, присел за него со своей чашечкой и достал смартфон – от нечего делать почитать новости, раз интернет бесплатный. Поглядеть в экран ему не дали, почти тут же рядом нарисовался мужчина «сильно за пятьдесят», по облику которого сразу можно определить, что он «не из простых»: слишком дорого одет, несоразмерно дорогие для исполняемой функции швейцарские часы, холёное лицо и руки. В одной руке он держал баснословной стоимости кожаный кейс – Кира никогда даже не пытался присматриваться к таким в магазинах, – в другой бокал с виски или коньяком. Судя по всему, тоже вряд ли ординарным, а по виду мужчины заметно, что бокал далеко не первый. Такие субъекты обычно входят в аэропорт через VIP-вход в бизнес-зал, их среди обычной шереметьевской разношёрстной публики не встретишь.

– Вот что вы можете сказать о мужчине? – внезапно обратился он к Кириллу, едва приблизившись.

– О котором? – не понял Кира. Лично его совсем недавно интересовала только женщина. Одна. Единственная.

– Вы меня не поняли, уважаемый, – присел он рядом на соседнее кресло и смело отхлебнул от бокала. Напиток убыл почти наполовину. – Я имею в виду мужскую часть рода человеческого. Сейчас поясню. Мне интересен не сам по себе известный факт, что везде, при всех условиях и в любом обществе мужчины живут меньше женщин, а то, почему мужчина не хочет предпринимать никаких особых усилий для сохранения собственной жизни. В первую очередь, конечно же, в старости, хотя исключений множество, но сейчас о них не будем. Не будем про войны, подвиги, самоотдачу и спасение человечества, так сказать, в глобальном масштабе. Эти миллионы не совсем обыкновенных индивидуумов мужского пола я великодушно готов исключить по причине их некоторой необычности, не стану говорить – сумасшедшинки. Я хочу понять суть простого, рядового самца. В конце концов, статистика работает, исходя из нас, «средних».

– И что вы вывели из среднего себя? – с некоторой долей иронии спросил его Кира, разглядывая костюм индивидуального кроя и заколку с бриллиантом на тёмно-фиолетовом галстуке. Вообще-то философ-собеседник попался ему очень вовремя, хорошо отвлекает от собственных невеселых мыслей.

– Я утверждаю, что мужчина не хочет предпринимать никаких особых усилий для сохранения жизни, потому что этому соответствует и способствует краткость его биологического природного цикла отцовства. В этом состоит главная проблема! – уверенно заявил подвыпивший философ. Он почти рубил своими словами, как лозунгами.

– Сунул-вынул и бежать? Знакомая теория, – фыркнул Кирилл.

– Не опошляйте и не упрощайте. Я имею в виду самую суть проблемы, – в ответ возмутился шикарный мужчина. Ему явно хотелось выговориться, а Кирилл оказался в этом баре единственной подходящей персоной, кто мог сыграть роль слушателя. Остальные выпивали-закусывали с бросающейся в глаза спешкой. – Так вот, если взять человека не как социально приспособленное, а просто как животное, млекопитающее, – эта животность даёт максимум понимания жизненного поведения самца, и всю его разницу с самкой. Забота самца, – если не брать совсем уж недоразвитые виды, про которые вы только что упомянули, в которых самец исполняет лишь роль осеменителя, а прочие заботы его далее не волнуют никак, – заключается в помощи становлению молодых, в доведении их до стадии самостоятельных особей. И посмотрите, что происходит потом: эта молодёжь, вскормленная своими отцами, начинает конкурировать с ними за еду, самок и жизненное пространство! То есть старик продержится в стае только в случае сохранения физической формы. Именно это выработало природой в инстинктах и генетике самца понимание того, что он нужен только когда он силён, когда он приносит пользу. Стал хил и слаб – вышвырнут из стаи, выгонят из сообщества, сколько-то поскитается одиночкой, пока не сожрут. Собственно, воли к жизни к этому моменту уже не останется никакой – он морально сдался, и только грозный некогда вид и яростные инстинкты поддерживают его. Добавьте к этой схеме то, что все мы считаем главным отличием человека от обезьяны. Не труд, конечно, – боже упаси! – а мозг, речь и способность логически мыслить, передавая знания следующим поколениям. Что мы имеем? – тут он ненадолго задумался. – Да, что мы имеем? Мужчина, становясь отцом, помогает подрастающему поколению стать на ноги; замечу в скобках: животный аналог – охотиться и добывать пищу; учит жизненным навыкам, поддерживает даже просто физически, пусть не зубами и когтями, но чисто человеческими приёмчиками социализации. Договаривается со знакомыми, хитрит, интригует, вступает в сговор, даёт взятки – делает всё для своего потомства. Вот, наконец, наступает время, когда он не может сделать большего. Его дети выросли, стали самостоятельны, и что теперь делать старому волку? Хорошо, что он не волк – он может продолжать заниматься тем делом, какое у него есть, если у него есть силы для этого. И пока у него достаточно этих чисто физических сил, он вполне при деле, и всё у него хорошо. Некоторые достаточно умные человеческие самцы в этот период, период накопленных знаний и остаточных сил, могут принести обществу гораздо больше пользы, чем собственным детям, в опосредованных величинах, разумеется. Вот дальше начинается самое интересное. Силы кончаются, а инстинкт предписывает делать то, на что их уже нет.

– Иногда всё же чудеса случаются. Правда, редко кому так везёт, – возразил Кирилл, имея в виду собственные четыре, а если совсем точно – два месяца абсолютно безоблачного счастья.

– Ага! Вы это тоже заметили! В наши скорбные времена, когда у некоторых самцовых завелось довольно много денег, это стало возможным чаще видеть, нежели раньше, во времена социалистической одинаковости. Вы правы, часть сильно взрослых мужчин находят для себя молодую самку, чтобы попытаться повторить или продолжить главное своё предназначение, без которого они умирают. Они заводят детей с этими молодыми женщинами, они максимально молодятся, они пытаются играть ту же роль, какую однажды уже исполнили много лет назад. И попадают в ещё одну засаду: пытаясь вернуть назад своё прежнее положение, напротив, теряют силы. Для некоторых это кончается плачевно… Хотя, с чьей точки зрения плачевно? – задумавшись, сам у себя спросил он, и так же задумчиво, как воду, допил золотистый напиток из своего бокала. – Если иметь в виду всё то, что я до этого момента сказал, такие мужчины лишь добавили блеска в свой неизбежный финал! Они сделали его ярким, не говоря о несомненном исполнении природных функций. Они всё-таки не волки и не загрызли соперника, они просто нашли способ победить в борьбе за определённую женщину. Это человечество, уважаемый! Тут не зубы главнее, не красивый хвост и не самый громкий вой на луну. В этом мире всё-таки слишком большую роль играет размер лицевого счёта, а не то, про что обычно думают.

– Не только деньги…, – попробовал было возразить Кирилл, но осёкся. Его собственный опыт этого не подтверждал.

– Правильно, – не стал спорить собеседник. Его левая рука по-прежнему крепко держала кейс, но правая освободилось от бокала, дав возможность жестикулировать, и он этим воспользовался, протянув руку к Кириллу открытой ладонью вверх. Получился этакий указующе-просящий жест. – Иногда случаются исключения. Вообще-то разум гораздо важней, если иметь в виду рассматриваемого нами «среднего». Разум, раньше использовавшийся для благородных целей, пытается искать другое решение. Разумеется – не находит, потому что его нет, этого решения. Всё! Организм состарился, функции выполнены. Если это волк – дальнейшая его жизнь в лесу невозможна. Но в социальной человеческой среде легко продолжаема. Вы скажете, что у женщины то же самое? Нет – у женщины другие биологические предпосылки. Но давайте закончим сначала с нашими дорогими самцами – мы относимся к их числу, не правда ли? Итак: сил мало, главного смысла существования как физического тела – тоже. Ничего из заложенного природой не осталось. Не станем брать крайние случаи – великих учёных, писателей и вообще любых мыслителей, иногда даже политиков, – у тех есть возможности занять своё время и свой мозг. А что делать простому слесарю или инженеру? Застигнутый врасплох наступившей физической немощью, его организм просто сдаётся на милость природы, то есть как в случае волка или льва – растворяется в ней. Поэтому одинокий мужчина так безволен в старости и живёт меньше женщины: как жить без цели? Согласитесь: чтение книг или питие водки не очень похожи на истинные цели. К тому же книг в наше время почти не читают, осталась одна только водка.

– В чём же разница с женщиной?

– Вот, – удовлетворённо ткнул в него пальцем философ. – Теперь вернёмся к женщине. Самка в природе изначально приготовлена к долгим стараниям и заботам. Сначала она долго вынашивает дитя, оберегая его уже тогда, ещё не рождённого. После – кормит, обороняет и ухаживает за ним. Человеческое дитя растёт очень долго! Этот цикл всё равно конечен, разумеется, даже если у неё множественное потомство. Но, в отличие от самца, именно это длительное выхаживание даёт самке преимущество в дальнейшей жизни: она привыкает ждать, она может быть терпелива даже тогда, когда она становится старой, и когда у неё нет собственных детёнышей – могут быть чужие. Она просто ждёт, она училась это делать всю свою жизнь: ждать, когда можно завести ребёнка, ждать, когда плод сформируется внутри неё, ждать пока он растёт, ждать следующего, она ждёт, ждёт, ждёт. Она надеется чего-то дождаться. Мужчина от природы не умеет ждать, он нетерпелив. Вот вам и весь расклад. Женщина ждёт смерть, а мужчина её ищет.

– Вы, уважаемый, в вашей теории многого не учитываете. А как же страсть к познанию? У мужчин она часто более выражена, учёных-мужчин всё же гораздо больше, чем женщин-учёных. Неужели с возрастом она ослабевает? Не верю.

– Нет, отчего же? Именно эта страсть и толкает к поиску женщины. Но если искал, нашёл, но не может взять – тут мужчина опять-таки кончается.

– И какой из этого всего может быть вывод? Что нужно делать мужчине в таких пиковых ситуациях? – Кирилл не ожидал какого-то откровения, однако подвыпившего философа вопрос поставил в тупик. Похоже, он сам себе много раз задавал этот вопрос, и не мог на него ответить.

– Что делать, что делать…, – забормотал он и сник. – Что же, действительно, делать?

– Вариантов всего два. Первый самый простой: плюнуть, – подсказал ему Кира. – Наплевать и забыть. Что ж даром мучиться? Второй сложнее: вы себя не переборете и не переделаете. Поезжайте к ней – и дело с концом!

– Вы полагаете, надо ехать за ней? – растерянно поинтересовался человеческий самец, только что с жаром доказывавший, что конец неизбежен.

– Конечно. Забудьте обо всём постороннем, если она готова и согласна, плюньте на мнения, на смешки, взгляды, бедность или достаток, выросших или будущих детей, даже если их не будет. Вы – одинокий волк, и вам нужно соответствовать. Иначе вы себе этого никогда не простите. Вперёд!

– Но у нас почти тридцать лет разница! Вам не понять. – Кира усмехнулся. – И притом, как же её муж?

– Бейтесь, боритесь – что же ещё? Если вы сейчас сдадитесь – получите лишнее доказательство ваших слов. Вы просто сдохнете, и ваш труп сожрут шакалы. Как раз тот самый муж, например. А возраст – что возраст? Вы лично разницу замечаете?

– Нет. С ней – нет.

– А она?

– Она сказала, что я моложе её мужа, а ведь они почти ровесники!

– Ну, тогда у вас есть лет десять в запасе. Активных лет. Может и больше, если повезёт. И ещё сколько-то после, совместное её взросление и ваше состаривание.

– Целых десять? – не поверил философ. Он замер, подсчитывая что-то в уме, и вдруг вскочил. – Спасибо, друг! Ей будет только сорок с небольшим, она не пропадёт без меня, если со мной что-то вдруг… Постойте! А как же…? Впрочем, – отчаянно махнул он рукой, – это теперь всё равно.

– Желаю успеха! – с грустной улыбкой сказал Кирилл. Он дал незнакомцу такой совет, каким не смог воспользоваться лично. Разве что у неведомого собеседника всё немного проще. И сам он, хоть и теоретик, но гораздо решительнее Киры. – Вы только имейте в виду: не пейте больше, вообще не пейте, не только сегодня. Пусть она увидит, как вы умеете меняться и быть сильным безо всего, без алкоголя, без дружеского окружения. Она это поймёт чисто по-женски, вы даже не поймёте – как. Станьте ей ближе, чем она может себе представить, и ваши шансы в результате ещё больше возрастут. Потому что вы правы: смысл теряется, он пропадает, если ждать мужчине некогда и нечего. Мы умеем только действовать.

– Где тут билетные кассы, не знаете?

– Нет, я не местный. Найдёте, – и случайно встреченный странный незнакомец, который, казалось, только что никуда не торопился, умчался со скоростью мальчишки. Попрощаться он забыл. Впрочем, он не здоровался.

3

Музыка понятна сразу: нравится-не нравится, подходит она тебе или не подходит. Музыку понимают даже полные дебилы, по-своему, конечно, но как-то понимают. Книга в этом смысле намного тяжелее, её надо читать, в неё нужно вдумываться, с ней надо работать головой. А голова есть не у всех. Потому случилась победа телевизора, а скоро победит интернет-сми, хотя это не интерактивная газета, а всё тот же телевизор, в который создатели контента усиленно вносят иллюзию, будто ты можешь управлять чем-то, управлять содержанием. На самом деле вовсе не управлять, а просто менять одно содержимое другим, менять простым движением своих пальцев. Менять одно и то же содержание с разными фразами и картинками на по-другому написанные слова с другими картинками. Для того, чтобы среди этой кажущейся одинаковости найти истину, тоже нужен ум. Но у Киры мозг впал в анабиоз, просыпаясь лишь изредка, по известному только ему одному алгоритму, умом Кирилла и единственной движущей силой в жизни стал палец.

После возвращения из столицы Кирилл лежал на диване, он не включал телевизор, зато елозил пальцем по экрану планшета, читая бесконечно повторяющиеся в разных вариациях одни и те же новости, которые переставали быть новостью после первого прочтения.

А ведь они всё хранят, – внезапно его мозг очнулся. – Интернету тридцать лет, и кто-то хранит все данные, которые туда попадают. Даже то, что пользователь давно стёр, хранится где-нибудь в кэше и резерве дата-центров. Пройдёт ещё немного лет – ещё тридцать или чуть больше, – и они будут знать о большинстве живущих на планете людях всё. Вообще всё: все личные данные, все расходы, доходы и покупки, всех друзей и случайных знакомых, все наши интересы, все прочитанные статьи и просмотренные фильмы, все «лайки» в социальных сетях, любую мелочь они будут помнить лучше нас. Сейчас это используется людьми для направленной рекламы, а в будущем такие сведения станут великолепным подспорьем для глобального машинного разума, который захватит власть на планете. Но это лет через тридцать, так что поживём царями природы, пока для человечества не наступили весёлые времена.

Мысль, что он не дождётся наступления царства машин, немного отвлекла его от ленивой и грустной праздности. Отвлекла ненадолго, потому что мозг тут же вновь на длительное время уснул.

Ваня закончил учёбу, у него начались последние в его жизни зимние школьные каникулы. Кроме просмотра интернета и музыкальных упражнений с сыном, Кира после отъезда Ольги оказался почти всегда свободен. Брат Лёшка заранее настойчиво приглашал приехать на Новый год, а поскольку Кирилл выпал из семейного информационного круговорота из-за мыслей о маленькой черноглазой женщине, Ваня самостоятельно купил билеты на поезд задолго до поездки. Купил через тот же интернет, теперь им и об этом будет известно, прибавят ещё несколько байт информации в огромный массив данных про Ивана Дергачёва. Ваня купил два билета, потому что Маша, как и следовало ожидать, отказалась. Отказалась голосом тёщи, «именем и повелением её».

Они поехали в Москву вдвоём; Кирилл впервые ехал «Сапсаном» – раньше ему было жаль времени на поезд, даже такой быстрый – так стремился он поскорее попасть в город, где жила любимая девушка. И вот – попробовал, когда некуда стало торопиться. Оказалось, чудо российской техники мало чем отличается от любого европейского экспресса, тривиального и привычного всем местным; привычного, как наша обшарпанная электричка. Притом что Кира никогда не был ни в Японии, ни в Китае, ни в Корее – о «восточных» высокоскоростных поездах друзья рассказывали с восторгом, с присвистом, словно пытаясь воспроизвести свист ветра, летящего мимо этих чудо-поездов со скоростью четыреста-пятьсот километров в час.

Да, если построить такую магистраль, расстояние между Питером и Москвой можно покрыть за каких-то полтора часа, а между Москвой и Казанью – за два. Даже до Екатеринбурга легко было бы доехать, не укладываясь спать и не распаковывая дорожные сэндвичи. Удивительное отношение к дорогам в стране, занимающей восемь часовых поясов. Привычные к автобанам немцы в июне сорок первого, практически не встретив военного сопротивления, решили, что их продвижению мешают советские диверсанты, разрушившие все дороги страны. Они не поняли только одного: почему эти диверсанты не тронули мосты, которые гораздо легче уничтожить?

В столице их встретил брат и отвёз к себе в Подмосковье. Не впервые Дергачёвы собрались расширенным семейным кругом отпраздновать окончание старого года и наступление нового вдалеке от больших городов, у брата на природе. На этот раз не хватало только родителей; раньше они тоже приезжали, а теперь стали тяжелы на подъём: возраст. Новый год – странноватый праздник, спору нет: слишком пьяный, слишком разнузданный, слишком длинный. Зато весёлый, всенародный и без примеси политики, за это все его любят. Даже Кира держался, стараясь веселиться вместе со всеми.

Брат Лёшка оказался в деревне из-за странных извилин, улыбок и гримас судьбы. Он с детства увлекался биологией, потому закончил биофак, пытался заняться генетикой и селекцией на Западе – к окончанию его учёбы учёным в России, в первую очередь молодым, стало нечего делать, и уехать получилось легко. Уехать легко, да не просто оказалось закрепиться. Хозяин английской лаборатории, в которой Лёшка проработал год, был им доволен и с удовольствием бы оставил пытливого молодого русского генетика работать дальше, но Британия отказала в продлении рабочей визы. У них своя, ещё более заковыристая бюрократия, через эти шлюзы легко просачиваются палестинцы, индусы, арабы, африканцы из «дружественных» бывших британских колоний, и так же легко живут на новой родине, получая пособия: генетиков среди них почему-то не наблюдается; даже индусы-программисты, широко распространённые у себя на родине, в Европе попадаются редко.

Так Лёшка снова попал на родину, он попытался поискать работу в другой стране, но везде почему-то оказались востребованы из-за рубежа не специалисты, а беженцы, то есть голодранцы. Обиженные на своей этнической родине, они становятся обиженными на новой: необходимой квалификации не имеют, работать мусорщиками не стремятся, а государственное пособие не позволяет жить так, как живут местные; то есть, в их понимании, их здесь снова ущемляют.

Странно: почему-то финны или датчане работают в собственной стране дворниками, и содержат свои города в чистоте. А их соседи – шведы и норвежцы – привезли для этого разнокалиберную кучу южан, но ожидаемое всеобщее счастье так и не наступило. Наоборот, излишне возбудились психопаты типа Брейвика, и дальше вряд ли станет лучше. Швейцарская система местного самоуправления нравилась Кириллу гораздо больше: она чем-то напоминает старый всеобщий сход, новгородское вече – как люди решат, так и будет. Не единственный чиновник в закрытом на сейфовый замок кабинете за высокими крепостными стенами Кремля.

В общем, помыкался Лёшка в родной стране, и пришлось бы ему идти работать на хлебный или молочный завод, заниматься неинтересной ежедневной рутиной, но повезло: несколько рисковых и продвинутых фермеров в стране ещё осталось, и на одного из них Лёша случайно вышел. Человек, стремящийся к новаторству в сельском хозяйстве, как оказалось, хорошо разбирается в профессионализме и человеческих качествах (вообще-то это представлялось Кириллу нормальным, разбираться не только в своём деле, но и в людях, которые это дело делают); так брат нашёл свою работу и призвание.

Кира раньше уже не однажды видел этого современного агрокапиталиста: тот не гнушался присутствовать у подчинённых на разных праздниках, на днях рождения, вот и на прошлый Новый год он сидел с ними за одним столом. Ожидался и завтра, только попозже, буквально за час до курантов. А пока Кирилл с Ваней сделали традиционный новогодний салат – в Танину память, потом все вместе уселись лепить пельмени. Кира умел и иногда любил готовить. Когда нужно не просто набить организм протеинами и углеводами, а с целью доставить удовольствие близким, или просто приятным, хорошим людям. Совсем недавно он с радостью готовил что-то редкое и особенное для особенной девушки; теперь никакой радости не осталось, остался лишь этот памятный «оливье».

Братец Лёшка попытался рассказать о своей работе и своих достижениях – Кира ничего не понял, он только хорошо видел горящие от возбуждения и восторга глаза брата и понимал: это у него такая любовь. Вот у них с Ольгой была одна, а у него – совсем другая, но это тоже любовь. Любовь к делу отличается от любви к женщине только отсутствием доброты и нежности, остальные чувства почти те же: тот же восторг, та же неумеренность, та же боль при расставании, то же чувство недостаточности.

– Как ты, не наотдыхался ещё? – спросил брат, раскатывая кругляши теста для пельменей, лепить у него не получалось, пельмени выходили кривоватыми и разваливались при варке. – По телефону мне рассказывал, группу снова хотите собрать, не передумал?

– Понемногу восстанавливаюсь, пальцы разминаю, играю с тёзкой твоим, Алексом. Что-нибудь да выйдет. А не выйдет – и чёрт с ним… Надо ещё успеть к родителям съездить, пока у Ваньки каникулы.

– Давай, навести стариков, давно ты не у них не был.

– Сам-то когда в последний раз дома бывал? – Кира действительно не знал этого.

– А мне зачем? Они сами приезжали осенью, как раз на урожай.

– Ладно. Тогда я тебя прощаю, – Кирилл шутливо перекрестил Лёшку пельменем. – Хотя… интересно, сколько ты уже лет в Энгельсе не был?

– Как универ закончил, уехал из Саратова – как раз столько, скоро двадцать. Хотя нет, мы все приезжали к отцу на юбилей шесть лет назад. Чего ещё там делать, если бы не старики? Провинция…

– Тут у тебя прям культурная столица! – Кириллу стало смешно. – Хоть бы к нам в Питер приехал, дочке показал красоту. Или Лариску с Наташкой отправь, чего они сидят с тобой, как две кулёмы деревенские, – отправь их по Невскому погулять. Может им удастся Машку вытащить от бабки, и то будет польза.

– Ты чего, всё так же один? Не нашёл себе подругу, не надоело Таню вспоминать?

– Нашёл, да опять потерял. Короче – не получилось.

– Чего так? Ты сам, или она ушла?

– Уехала девчонка. За границу. Здесь ей не нравится.

– Девчонка? Зачем тебе молоденькая? Неправильно это, сам прекрасно знаешь.

– Знаю. Но тут другое. Не объяснить по-простому. Да и ни к чему тебе.

– Ладно… столько раз я это видел… Быстро пройдёт у тебя блажь, помяни моё слово. Встряхнёшься и пройдёт.

– Не уверен. Сейчас я ни в чём не уверен.

– Обстановка такая, – поддакнул Лёшка брату. – Сейчас у многих пессимизм, в экономике дела плохи, валюта какая дорогая – ужас! Но ничего, начнём импортозамещение, всё исправится. Это хорошее дело, давно пора было его затеять, тем более в сельском хозяйстве.

– Как услышу это словечко дурацкое – импортозамещение, вспоминаю бабкино словцо «дуйнистой», – засмеялся от воспоминаний Кира. – Лет до семи был уверен, что это совершенно отдельное слово, типа «быстроход» или «бетономешалка». Пока отец не разочаровал – рассказал, что это просто деревенский диалект такой, скороговорка: «дуй, не стой», то есть иди, не мешай, не стой над душой. Так с импортозамещением – ничего не значащее искусственное словечко и работа под неживое слово затеивается дурная, натужная, похожая на очередной распил бабла.

– Ну почему? – возмутился Лёшка. – Самим всё надо делать, правильно президент сказал.

– Обрезали нам поставки иностранцы, вот он и сказал. Помирятся – тут же все импортозамещения позабудут, опять всё на Западе станем покупать. Помнишь другое бабкино любимое выражение: «надолго ли собаке блин?». Подумай: какое в наше время может быть замещение? Одни хорошо умеют одно, другие – другое, всемирная интеграция.

– Это ведь не значит, что мы одним газом должны торговать?

– Это значит, что мы не сможем всё сами сделать. В эсэсэре тоже пытались абсолютно всё «импортозаместить», разве вышло что-то? Что ты без европейской генной инженерии сделаешь? Сам мне рассказывал, одно время с ними вместе работал. Хорошие были люди, сейчас отчего-то испортились.

– Конечно, санкции ввели!

– Ну да. Они обиделись на нас за то, что мы взяли своё, свою Силезию с Богемией. А мы за это их продукты к себе не пускаем, тракторами их сыр давим.

– Чё ты нас с Гитлером сравниваешь? Крым всегда был наш! А в Хохляндии фашисты развелись, русских убивают. Надо жахнуть по Киеву посильней, чтобы всё быстрей закончилось.

– Да-да, – мягко согласился Кира. С патриотичным братом всё оказалось ясно, и залезать в дебри, спорить ради спора не стоило. Только отношения испортишь. – Так и есть. Значит, мы не фашисты, если хотим украинцев уничтожить. Но мне сейчас всё равно, даже хочется, чтобы наш полкан жахнул куда-нибудь ядерной боеголовкой.

– Ты с ума сошёл! Они ответят – будет полный трындец всему!

– Мне именно этого и хочется. Чтобы был всеобщий капец. Радиоактивный пепел. Надоело всё, ничего в душе не осталось, – весь его напускной оптимизм враз делся куда-то, лишь стоило вспомнить о недавней потере. Слишком свежая потеря, рана нисколько не затянулась, открытая рана, кровоточащая.

– Ну-у-у! Сам жить не хочешь – это ещё ладно, хотя это дурь у тебя пройдёт, говорю тебе! – уверенно воскликнул Лёшка. – Но кроме тебя в этом мире полно разных людей! Твоих родных, между прочим, тоже.

– Вот именно. В компании с вами мне было бы намного легче.

– Братан! Ты чего-то мне не нравишься сегодня, – Лёшка придвинулся и заглянул Кире в глаза. – Ты чего? Новый год, новая жизнь. Стряхнёшь ты всё это с себя, и будешь нормально жить дальше. Просто жить дальше – это занятие для тебя вполне привычное. И сейчас ничего не переменилось, даже наоборот: теперь у тебя есть цель! Вам обязательно нужно восстановить «Папашу» и выступить вместе. И тогда ты сам увидишь, как всё изменится!

– Нет, брат. Ничего уже глобально не изменится. Вообще ничего не может измениться, мне тут один умный человек рассказал, – вспомнил Кирилл слова Палыча. Между прочим, Палыч брату Лёхе такой же двоюродный прадед.

– Что он тебе такого мог сказать, чего я не знаю? – С подозрением глядя на брата, спросил Лёшка. Он потёр зачесавшийся нос рукой в муке, и выглядел с белым носом довольно смешно, но смеяться Кириллу не хотелось.

– Как раз то, в чём ты уверен: ты говоришь, будто можно всё изменить, а он мне доказал, что мир изменить нельзя.

– Мир всегда меняется. Каждую минуту! – уверенно возразил Лёшка.

– Обычная иллюзия. Если посмотреть на это со стороны, убедишься в обратном. Всё навсегда застыло, шевелится только биомасса. Человек назначил себя повелителем природы, а на самом деле такой же, как муравей. Разница только в том, что их на каждого из нас приходится десятки тонн, а количественно – в миллионы раз больше. И все изменения эфемерны. Вот смотри: видишь там на краю рощи деревья? Там среди них что-то наверняка происходит. Но мы этого издалека не видим. Только можем себе представить вот здесь, – Кира постучал себе по голове. – Пройдёт сто лет, и ничего в этой роще не переменится. Одни деревья умрут, другие почти такие же вырастут. Муравьи за это время пятьдесят раз сменятся. Сменится три или четыре поколения людей. Но глобально изменить нельзя ничего. Планета какая до нас была, такая после нас и останется.

– А ты посмотри по-другому, – возразил брат. – Вот ветер – тебе кажется, что его нет. Это ты когда издалека смотришь, его не видно. Но ведь он есть! Он качает деревья, его даже отсюда видно по снежной позёмке, по старым листьям, которые он в воздух поднимает. Просто в поле он свободный, а там попал в капкан, застрял среди веток. Его будет хорошо видно, когда подойдёшь поближе – он колышет ветвями, шумит, красота! Так и наша жизнь. Издалека ни черта не видно. Ты подойди к жизни ближе… Для чего ты отбежал от неё так далеко? Вот я сижу рядом. Я настоящий. Жизнь тоже не киношная. Ну чего ты из-за бабы так расстроился, как пацан, ей-богу! Делом займись, вот тебе весь мой рецепт.

– Да… наверное ты прав… даже наверняка прав, – Кирилл не стал вступать в полемику. Пусть брат думает, что убедил. – В виде премии расскажу тебе один прикол. Эта моя бывшая девушка – дочь нашего ударника Витьки, помнишь его?

– Ишь ты! Это белобрысый такой и бородатый?

– Ага. Чистая правда. Внебрачная дочь. Даже не внебрачная – когда она родилась, Витёк молодой был совсем, студент-второкурсник. И женат не был, сам о ней долго не знал. Когда узнал, тогда и куролесить бросил, и жизнь свою попытался изменить, но вот не вышло это у него.

– Так вы из-за этого расстались? С девушкой этой, с его дочкой?

– Нет, Лёш, это не помешало. Хоть я, само собой, обалдел от такого совпадения: среди миллионов женщин случайно встретить именно дочь лучшего друга! А насчёт расставания – замуж она вышла за иностранца.

– У! Тогда тем более наплюй!

– Не всё так просто. Я пока не разобрался. Одно понял: наша жизнь тому виной. Не хочет она здесь жить, на родине, это её желание я вполне принимаю. По телевизору можно что угодно рассказывать о духовности и особом русском пути, многие верят, – те, у кого в глазах телевизор. А внутрь каждому его не засунешь, многие видят собственными глазами, смотрят и анализируют. Те, кто умеет анализировать. Вот и она видит – её не обманешь, мозг у неё в папашу, она понятливая. Хотя не очень желает досконально разбираться – по-нашему, чисто по-русски. И ещё ей хочется жить легко, в богатстве, ни о чём не задумываясь. В этом второе наше чисто русское: вбили в голову, что хорошо в этой жизни только тому, у кого есть большие деньги. Вбивали-вбивали, старались – и вбили.