Текст книги "Принцип неопределённости. роман"

14

Динара позвонила в воскресенье с работы. Начала с рабочего вопроса, но Кира догадался, что это только повод. Он думал, что девушка спросит, когда они опять встретятся, но не угадал.

– Ты хороший парень, Кирилл. Добрый и не жадный. С тобой спокойно. Только извини меня, мы больше не встретимся. Я Вадика простила, он мне обещал не пить. Я его всё-таки люблю, потому дала ему последний шанс, как ты мне когда-то. Ты скоро фирму продашь, и мы никогда не увидимся, может быть. Не обижайся, мне правда было с тобой хорошо.

– Я понимаю. Тебе замуж надо, детей надо рожать, а из меня какой муж и отец, сам еле живой. Спасибо, что приголубила. Представить себе не можешь, как много ты для меня сделала, когда попросила поцеловать. Ты хорошая девочка, если нужна будет какая-то помощь, звони, не стесняйся. А Вадику своему спуску не давай, не такой он сильный, как ты. Придётся тебе его держать крепко.

– С этим я справлюсь. Работу надо найти нам обоим, в ипотеку влезть, дальше разберёмся.

– Да, ты разберёшься, я уверен, – тут ему внезапно захотелось проверить рассказы деда. – Скажи, а вчера как ты себя чувствовала?

– У тебя тоже было? Непонятная слабость. Что за вирус такой? Я к вечеру только отлежалась, на ночь выпила аспирина, сегодня уже ничего, можно жить.

– Да, прицепилась какая-то дрянь. Пройдёт. Выздоравливай. Пока, увидимся ещё, окончательно не прощаюсь.

Вот тебе и раз! Всё сходилось. Пока не окончательно, но разорванные концы неожиданно связывались в одну целую нить. Так ведь и поверишь родственнику. Родственник он или нет, неважно, как раз это сложней всего проверить. Но вдруг проявилось второе неявное совпадение, подтверждение его словам. Из-за этого точно надо эксперимент дальше продолжить. Неужели Палыч прав?

Только-только перевалило за полдень, а заняться снова оказалось нечем. Обязательно надо что-нибудь придумать, когда всё продам и избавлюсь от своего ежедневного добровольного рабства, не то помереть можно не от болезней, а от тоски. А если здоровье не поправится? – спросил он себя и сам себя одёрнул. Как оно может не поправиться, если любовь помогает? Но: какая же это любовь? Он не испытывал к Динаре никаких чувств, это был просто секс, немного симпатии, немного сочувствия, немного не знаю чего ещё – какой-то жалости, интереса, любопытства. Однако к чёрту! Это неважно, если девичья энергия поможет ему вылечиться от дурацкой болезни. Врождённой, как сказал Палыч, болезни. Наука о такой не знает, известны всего несколько человек в мире с похожей, и с его стороны будет глупо не проверить: есть у него эта болезнь или всё-таки у него что-то простое, человеческое. Обыкновенное орфанное генетическое заболевание. Например, редкая болезнь раннего старения организма, на весь мир двести человек болеет. Ё-моё! – воскликнул он про себя, – им просто такие, как Палыч, вовремя не попались, подсказать оказалось некому! А так – спасли бы их? Может – спасли. А может нет. Никто достоверно ничего не знает, сам Палыч не знает, одни догадки у него, – закончил он внутренний спор себя с собой.

Сидеть дома было невыносимо, и Кира решил поехать на то место, где они расстались с Витей. Девятнадцать лет и почти два месяца назад. В конце концов, у человека нет могилы, а пороги – последнее место, где они общались. Погода подходящая, посидеть на том самом месте, вспомнить, поговорить (по своему обыкновению пообщаться за двоих, за себя и за ушедшего).

Кириллу не хотелось связываться с машиной и дорогой, хотя путь не очень дальней, – не то самочувствие и настроение. До Финляндского вокзала на метро рукой подать, минут сорок пять до Лосево на электричке, от станции до места за полчаса-час пешочком можно добраться. Как говорит тот же Палыч: ходьба по солнышку полезна, плюс свежий загородный воздух. С собой решил ничего не брать, воду можно купить по дороге, еда ни к чему. В последний момент засунул в карман спички.

На Вуоксе оказалось ветрено и оттого прохладнее, чем в городе. Места, знакомые по событиям девятнадцатилетней давности, казались и похожими, и непохожими: многое здесь переменилось. Зелени поубавилось, на берегах выросли какие-то строения, личные владения или частные турбазы, гостиницы или базы отдыха – теперь не поймёшь: кто-то строит лично для себя хоромы по три тысячи квадратных метров, кому-то хватает избушки с двумя-тремя комнатками. Как правило, в избушках владелец появляется чаще и людей с собой привозит больше, а дворцы стоят пустыми большую часть времени. «Ничего», – как-то говорила ему коммунистически воспитанная тёща, – «когда наши вернутся, под санатории пригодятся». «Ага», – вторил ей Кира, – «Если не дай бог вернутся ваши, то сойдёт под детские колонии для беспризорников».

Он добрёл до того места, где они сидели в последний раз с Витькой. Камни, возле которых он говорил Кириллу о черноглазой красавице, так и лежали на берегу в том же беспорядочном нагромождении – ни вода, ни люди не изменили их положения. Вода так же шумела, протекая мимо, так же творила белые пенистые барашки, точно так же уносила их прочь, растворяя ниже по течению собственной свинцово-голубой безучастностью. Вода равнодушно пробегала тут тысячи лет, у неё не было никакого особого дела, задания, миссии, она просто текла, подчиняясь законам природы; текла откуда-то, где её накапливалось больше, чем могла удержать земля, она подчинялась закону тяготения и устремлялась сверху вниз. Ладога собирала в себя все эти ручьи и реки, делясь лишней водой с Невой, Нева трудилась одна за всех, унося излишки в море.

Люди воспроизвели природную модель среди себя, вдруг подумалось Кириллу: океаны собирают всю воду мира, из океана питаются водой все и вся, этот природный круговорот воды возможно представить в виде достающихся всем поровну распределённых благ в виде влаги или дождика; затем мелкий торговец водой копит её в ручьи, оптовый – собирает в реки, озёра образуют капиталисты, а моря – олигархи. «В моей иерархии Байкал – крупнейший из олигархов, Гейтс, Слим и Ортега вместе», – улыбнулся он своим странным мыслям привыкшего всё считать предпринимателя. Только, как обычно, копия у человека вышла хуже оригинала. Природа ничего не делит, она просто раздаёт всем поровну, и нет в ней таких, кто смог бы захватить себе больше, чем ему нужно для жизни. Нет баобаба, в одиночку занявшего саванну, нет кита, единолично захватившего море, нет такого тигра, не пускающего никого в джунгли. Зато есть человек, не удовлетворённый собой, и для этого ему нужно иметь больше, намного больше, чем другим. Самое смешное, что сильнее всего выделиться и одновременно отгородиться требуется человеку, который сам, как правило, ничего не создаёт. Это не Эдисон или Уотсон, не Тойода и не Маск, не Толстой и не Джобс.

Как можно изменить безумный человеческий мир? Спасение мира через любовь? Он это много раз слышал от верующих монахов и церковных проповедников. Ещё от Битлов слышал. И от друга Витьки. Но ничего не выйдет. Кому-то нужна любовь и мир, а кому-то – просто мир. Весь мир, им любви маловато, им всё подавай. Они со своей эрзац-любовью не представляют, как управиться. Они точно так же не знают, что делать с миром, но, как говорится, на всякий случай, «чтоб было». Чтобы было именно у них, им от этого почему-то становится легче.

Кира посмотрел на воду, осмотрелся вокруг и поймал себя на том, что бессознательно ищет глазами следы присутствия здесь друга. Как будто он мог увидеть последний окурок его сигареты или варган, с которым Витёк почти не расставался, только в последний вечер не брал с собой. В тот последний вечер Кира видел у него индийскую трубку чёрного дерева, похожую на маленький сапожный молоточек, Витька использовал её не для табака, он заправлял её и дымил какими-то травами, не исключено, что своими шаманскими галлюциногенами. Медитировал, «открывал сознание». Увидел он что-то в будущем о себе и друзьях?

Палыч утверждает, будто увидел нечто и испугался. Или не испугался? Как он сказал: не выдержал? Что Витёк мог не выдержать, неужели его, испытавшего на себе почти всё, могло сломить нечто, привидевшееся в этих сеансах медитации? Что это могло быть? У Кирилла не имелось никаких версий: те немногие доставшиеся им с другом годы совместной жизни – пять институтских и четыре после – не несли в себе никакой тайны и не могли дать ответа. Что-то в будущем? Но будущее нельзя просто так увидеть, его может разглядеть только мудрый, сказал Палыч. Вот как! Если он прав, этот сказочник, тогда получается, будто Витька у нас не просто особенный, он мудрый. Тогда, возможно, Витя увидел что-то о нас двоих, что-то наше общее, совместное? Что плохого он мог увидеть про нас там?

Чёрт! Вот ведь лезет всякое в голову, причём без всяких медитаций, очищений, освобождений и посвящений! – с некоторой досадой подумал про себя Кирилл. – Наслушаешься проповедей, как убогая старушка. Хоть проповеди не классические церковные, но ведь всяких сайентологов исключать никак нельзя. Короче говоря, попал под влияние, зацепили. Плохо болеть, здоровым он в такое ни за что бы не вляпался. Единственное, что действительно хорошо, этакий побочный продукт всех интересных, но слишком околонаучных разговоров и намёков на чудо – возвращение подзабытого чувства жизни, ощущения женщины, каких-то обыкновенных удовольствий, казалось бы давно растворившихся в прошлом, – всего того, без чего нельзя считать жизнь полноценной.

Он прошёл вглубь леса. Лес за эти годы сильно поредел, но здесь всё равно намного тише, ветра почти нет, только сосны качают верхушками. Нашёл место их костра, что оказалось немудрено: здесь и до них сиживали, и с тех пор часто бывали многие компании, кострище казалось свежим, вчерашним. Оставшиеся неиспользованными обломки веток валялись тут же, Кира сложил их «домиком» посреди старых углей и зажёг.

Он прилёг рядом и глядел на разгоравшийся огонёк, пытаясь представить себе компанию из четырёх парней, сидевших и лежавших около костра: себя, Витю, Алекса и Серого, ту, давнюю компанию молодых людей, некогда составлявших музыкальную группу под странным именем «Папаша Дорсет». И ему казалось, будто он уже слышит смех и разговоры, чувствует запах шашлыка и сигаретный дым, обсуждает с ними что-то, споря и не соглашаясь, говорит о чём-то с Витькой. А Витька вдруг повторяет ему совершенно серьёзно: «Запомни, Кира. Нас всех может спасти только любовь. Тебе нужна настоящая цыганка. Помоги этой девушке, спаси её». Он хочет возмутиться, возразить, ответить ему, что это неправда, что этого не было, это из сна! Из его странного повторяющегося сна, но почему-то не может ничего сказать.

…Он очнулся у потухшего костра, першило в горле. Тяжести в теле вновь прибавилось, сильнее обычного болела голова, но неизвестно, отчего: это может быть продолжением болезни, а может просто надышался угара. С усилием приподнялся, сел и посмотрел на небо. Солнце уже клонилось к закату, часа три провалялся вне времени и этого мира. Подошёл к воде, здесь дышалось легко, влажный воздух хоть на хлеб намазывай, таким он показался опьяняюще вкусным и плотным от влаги, как пудинг. Ветер на берегу стих. Глянул на время: уже седьмой час. Удивительно жарко для всегда пасмурных и прохладных прибалтийских мест. Очень хотелось пить.

Кира побрёл на станцию, шёл долго, несколько раз присаживался прямо в траву отдохнуть. Станционный торговый киоск показался ему странным и непривычным, он как будто попал сюда из другого времени: здесь продавали вперемешку и воду, и газеты, и пиво, и сигареты. Народу рядом почти никого; несмотря на воскресный вечер, лишь пара похожих на сына Ваню подростков пили пиво неподалёку. Он поднял голову и прочёл название, кривовато выписанное на козырьке: «Хорошие новости». Да, подумал, написать «Плохие новости» и продавать водку – не отобьешься от клиентов. Газеты здесь продавались позавчерашние. На этом полустанке газет не читали. Здесь были нужней пиво и сигареты. Он купил бутылку минералки и отправился на платформу: скоро придёт электричка.

Часть вторая

Вся наша жизнь – стихи.

Кому – поэма, а кому

Лишь капля строк.

Иль горстка слов.

А может – букв.

Алексей Дресвянников

1

Безрассудное транжирство сил не прошло даром: в понедельник моторчик внутри него опять возобновил свою старую песню «вж-вжик» в такт сердцебиению. А к утру вторника его назойливые попытки уже напоминали старый двигатель, который никак не могут завести. Это были бесконечные серии пуска, когда стартер вхолостую крутится «вж-вж-вж-вж-вж-вжик», и так с небольшими перерывами. А мотор никак не может запуститься. Когда сядет аккумулятор – всё, конец. Кирилл это совершенно ясно себе представил, любой автомобилист бы на его месте догадался, для этого вовсе не нужно быть врачом.

Он набрал Андрею не для того, чтобы пожаловаться или спросить, что делать, – просто для того, чтобы рассказать об этом и услышать успокаивающие слова. Всё же Андрей не просто врач, он врач давно знакомый, на него можно положиться как на товарища, почти друга. Андрей в очередной раз успокоил: «Ничего опасного, критического для здоровья нет, никакие анализы, исследования и осмотры ничего страшного в твоём организме не обнаружили. Тебе надо просто хорошо отдохнуть. И наблюдаться, разумеется. Приезжай». Кира мягко отказался: уже несколько недель он бесполезно тратил время и деньги на все эти обследования, а врачи, как выяснилось, до сих пор не разобрались, что за беда в него такая вселилась, и глаза их делались от этого неопределённо-туманными.

Точно про всё знал только Палыч, но его объяснение происходящего внушали Кириллу сомнения, несмотря на некоторые подозрительные совпадения. Опять же: единственный случай облегчения, случившийся после бурной ночи с Динарой, никак нельзя принять за подтверждение его шаманской антинаучной теории. Как раз наоборот: необычайному подъёму душевных сил поспособствовал случившийся бурный эмоциональный всплеск. Закончился этот всплеск – и ответ организма на него тоже благополучно затих.

Ваня уехал в спортивный лагерь, Кира, преодолевая своё бессилие, помог ему собраться и увёз в Пулково. Через три часа сын прислал эсэмэской привет из Сочи, и Кирилл ощутил, насколько он стал совсем один. Если раньше он бывал один очень часто, то теперь оказался в абсолютном одиночестве. Он подумал: как всё же отличаются женщины от мужчин! Женщина, освободившись от всего суетного и ежедневного, непременно занялась бы собой с удвоенной или утроенной силой. Мужчина с призрачным будущим, или такой, которого в будущем вообще ничего хорошего не ждёт, опускает поводья, даёт жизни плестись так, как она сама того захочет, и не способен предпринять ничего решительного. Совсем не какую-то глобальную перемену, не дорогу сменить, а хоть что-то малое: починить повозку, покормить скакуна, перековать его хотя б, или упряжь заменить. Женщина при отсутствии внимания со стороны может направить усилия внутрь, как бы откладывая «на будущее» представление себя окружающим. Мужчина в таких случаях замыкается и запихивает эмоции и проблемы куда подальше, «на потом». Как правило, это заканчивается выпивкой, дающей ощутить ложный прилив сил, помогающей забыть собственную ненужность, получая вместе с алкоголем иллюзию о прежнем сильном, ловком и нужном себе – для самого себя. Элементарный самообман.

Об этом они с Таней как-то говорили, она довольно понятно объяснила, и Кира с ней согласился; он вообще-то соглашался с ней во многом, но в особенности в том, что касалось женщин. Хотя в молодости девушки к нему стремились, как пчёлки к душистому нектару, Кира их не очень-то хорошо понимал. Ему ту пору всё казалось намного проще. Вообще в молодости за любое дело берёшься, не задумываясь о сложностях, какие непременно встретятся по дороге к цели. Ты просто-напросто их не знаешь, да и не желаешь знать об этих сложностях. Потому многие глобальные дела часто начинались людьми молодыми.

Когда-то давно Кира заметил, как Таня, начав выздоравливать после долгой противно-сопливой простуды, первым делом взялась за макияж, и посмеялся над этим:

– Зачем тебе, если ты не собираешься выходить из дома? А я тебя всю неделю видел без боевой раскраски, ничего ты косметикой не докажешь, напрасны твои труды и старания, ты мне нравишься в любом виде. Зря только время и краску тратишь.

– Вот в этом у нас с вами, мужиками, и состоит главная разница, – невозмутимо возразила она, продолжая наносить тени. – Женщина, когда выздоравливает, первым делом начинает уборку делать. В том числе самой себя.

– Когда женщина делает уборку, это может означать всё что угодно, – не согласился с ней Кира. – Ну хотя бы порядка ей захотелось, или обстановку хочет изменить. Или гостей ждёт.

– Нет, ты не прав. Когда женщина хочет сильно чего-то изменить, она причёску меняет, одежду, в экстремальных случаях – мужа. Если женщина делает уборку – значит болела и выздоровела. Или освободилась от больших дел, ну, это часто похоже на болезнь.

– А мужчина, по-твоему, что делает, когда выздоравливает?

– Выпьет! Вас, пока вы болеете, на выпивку не тянет.

– Согласен, это похоже на правду. А если он не пьёт?

– Тогда футбол будет смотреть.

– Все больные телевизор смотрят. Ни на что другое сил нет. Вот я, когда болею, даже читать не могу.

– Телек – это одно, а футбол и выпивка – совсем другое. Запомни: больной мужчина не интересуется алкоголем, женщинами и футболом.

– Так-так-так! Значит, если я не пью, футболом не увлекаюсь, и с женщиной давно «не того» – я болен? Очень просто, всё прояснилось – я заболел. Лечи меня срочно!

– Глупый! Если у тебя давно «не того» – значит, у тебя жена болела, понял?

– А-а-а, вот оно что! Понятно-понятно, теперь понятно. Давай макияж делай быстрее.

С памятной встречи с Серым Кирилл выпивать не мог, на это ему было жалко жизненных сил. Единственное по-настоящему важное дело, которое настоятельно требовало применения его усилий – завершение операции продажи павильонов. Хорошо, что в нынешних условиях неопределённости, ползучей российской интервенции в Украину, иностранных санкций и падающего рубля нашлись люди, готовые дать хорошую цену за его бизнес, почти десять миллионов.

Разговор шёл о продаже бизнеса, однако никто, в том числе сам Кирилл, не обманывал себя: покупателю не была нужна его торговля, и даже сами павильоны, главная ценность – места, ими занимаемые. В своё время его знакомый юрист Антон настойчиво уговаривал оформить аренду городской земли, этих микроскопических кусков по тридцать квадратных метров, по самому длинному и запутанному варианту. Теперь именно эти двадцатипятилетние договоры с мэрией, к которым при всём желании властей невозможно было подкопаться, а вовсе не модульные стеклянно-пластиковые домики с вывеской «Персональная электроника», принесут Кириллу ощутимые деньги.

Он нехотя поел, запил еду двумя чашками крепкого кофе, который ему пока ещё помогал взбодриться, и позвонил Антону. Когда они познакомились лет десять тому назад, его юрист был совсем мальчишкой, однако Кириллу он сразу понравился отсутствием стремления заработать на клиенте денег, невзирая на результат, – раньше Кире не везло и такие попадались постоянно. Наоборот, именно Антон порекомендовал изначально пойти по сложному варианту, и не попросил по окончании почти годовой процедуры никаких лишних, сверх предварительной договорённости, денег. Кирилл и дальше пользовался его услугами, отношения выработались доверительные, почти товарищеские. Может быть, они смогли бы подружиться, если бы не приличная разница в возрасте. Этой сделкой Антон за свой долгий непорочный труд будет справедливо вознаграждён хорошими комиссионными.

Антон, разумеется, уже подготовил договор, скомплектовал все необходимые бумаги с ворохом копий, справок, распоряжений и постановлений, и, поскольку речь шла пока не о самой сделке, а о предварительном договоре, его обсуждении, сказал, что клиент очень просил приехать к нему часика в четыре прямо домой. Он живёт за городом, и встречаться в Питере ему почему-то неудобно, может быть просто некогда, зато он со всеми возможными и невозможными извинениями готов принять Кирилла Константиновича у себя в коттеджном посёлке где-то около Зеленогорска.

– Туда ехать часа полтора, плюс-минус, если без пробок. За вами заехать часика через два? – спросил всегда предупредительный Антон.

– Нет, я сам доберусь. Найду. Навигатор есть. Если потеряюсь, позвоню. Просто у меня есть встречное предложение: мне не хотелось бы присутствовать на процедуре от начала до конца, всё равно ничего в этом не понимаю, – отговорился он простым нежеланием участия во всех формальностях, хотя на самом деле он боялся, что может не хватить сил. Не хотелось выглядеть перед покупателем загнанной лошадью. – Вы будете обсуждать юридические тонкости, в этом я вам полностью доверяю. Так что подъеду вечером и подпишу всё что надо, уже готовое, хорошо?

– Хорошо, Кирилл Константинович, печать не забудьте, пожалуйста. Я вам позвоню, если что-то изменится.

Антон не позвонил, планы не поменялись, и Кира выехал вечером, незадолго до начала пробок, ехал спокойно, не торопясь, и всё равно прибыл немного рано, вскоре после семи, – юристы ещё что-то обсуждали. Хозяин, круглолицый располневший армянин лет пятидесяти с широкой улыбкой, лоснящимися щеками и глубоко прорвавшей оборону залысиной, всё время попытался Кирилла чем-нибудь угостить, но есть ничего не хотелось, от алкоголя удалось отказаться веской причиной «за рулём», а вот кофе у него оказался хорош. Кира с перерывами выпил несколько чашек, а под эспрессо по-итальянски, со стаканчиком холодной минеральной воды, радушный хозяин уговорил попробовать «совсем настоящий шароц, здесь вы такого не найдёте, это мне тётя прислала». Шароц оказался знакомой грузинской чурчхелой, только по-армянски, и кофе с вкусным десертом вприкуску ещё немного поддержал его.

В итоге юристам удалось всё согласовать только после девяти, Кирилл ужасно устал и чувствовал полную внутреннюю опустошённость, его даже не грела мысль о возможном скором освобождении от собственного бизнес-рабства с получением солидной суммы в качестве вознаграждения за многолетний труд. Подписав все бумаги, он опять отказался от помощи Антона «поехать тандемом», постарался побыстрее откланяться и двинулся домой с единственным желанием упасть на кровать и не вставать с неё до понедельника.

Он долго выбирался из посёлка, поехал из Зеленогорска через Репино, там не разобрался, разогнался лишнего и прозевал поворот на ЗСД, повернув на съезд к Сестрорецку. Надо бы разворачиваться и ехать обратно – по скоростной платной дороге можно выиграть минут пятнадцать – но это простое действие показалось ему таким же немыслимым, как доказательство бесконечности вселенной, поэтому он продолжил ехать в направлении Приморского проспекта вдоль монотонно тянущейся лесополосы, отделяющей шоссе от побережья.

Время тянулось к одиннадцати, летнее солнце заходило, наступали сумерки. Пешеходов не было видно, да и вряд ли найдётся какой-то желающий прогуляться в это время вдоль трассы пешком: обочина – не лучшее место для прогулок, к тому же свежесть воздуха рядом с шоссе весьма сомнительна. Дорога, напротив, несмотря на позднее время, совсем не была пустынна, навстречу один за другим проносились автомобили, путая последние мысли светом своих фар.

Раздражающе загорелась лампочка топлива. Доехать до дома бензина хватит, ещё и останется, но в наступающих сумерках эта жёлтое пятно на табло подействовало на него, как сигнал светофора. Кирилл заметил впереди Лукойловскую заправку и завернул к ней. Ждать, пока нальётся полный бак, тоже не было сил, он налил на пятьсот рублей, расплатился, медленно выехал назад на Приморское шоссе, и тут заметил невдалеке, на обочине, одинокий силуэт маленькой девушки или женщины в сером плаще.

Она стояла не на остановке рядом с заправочным комплексом, а чуть дальше, как-то в стороне от неё, и даже издалека казалось какой-то растерянной. Кирилл начал было набирать скорость, хотел проехать мимо, однако внутренний голос с интонацией Палыча сказал ему строго: «шерше ля фамм», – и он не смог его перебороть. Уже притормаживая, заметил, что девушка очень неуверенно стоит на своих красных туфлях с высоченными каблуками. Остановившись рядом, он опустил стекло пассажирской двери, хотел спросить: «потерялись?», но фраза сама сорвалась с языка.

– Бедная девушка, как вы ходите на таких каблуках?

– Я не хожу, я стою, – с вызовом ответила незнакомка. Стояла она нетвёрдо, но ответила более чем уверенно.

– Зачем себя так мучать, если на них даже ходить невозможно? Может, ехать легче? Подвезти?

– Я никогда не сажусь в машины к незнакомцам, – гордо отказалась она.

– Согласен с вами, на шоссе вам в одиночестве намного спокойней. Все насильники и убийцы давно спят. Или мимо проезжают. В крайнем случае убежите от них в своих спортивных туфельках. Тогда я поехал? – Девушка наклонилась к открытому окну и пристально вгляделась в Кирилла. Кира увидел узкое лицо, обрамлённое бронзово-рыжими волосами, в её голубых глазах не было ничего необычного, в этих далёких, взволнованных и беспокойных глазах, одна лишь беззащитность, и тогда он просто ещё раз переспросил. – Так подвезти? Куда вам?

– А вам?

– Мне – домой.

– Дом в Питере?

– Да, на Васильевском.

– Раз такое совпадение, давайте, – после недолгого раздумья неожиданно согласилась она, открыла дверь и забралась на пассажирское сиденье радом. Пока она устраивалась, Кира почувствовал сложный аромат из смеси очень хороших духов и дорогого алкоголя.

– Немного поздновато выбрались прогуляться? – сыронизировал он, выруливая назад на асфальт.

– Нет. Просто ждала такси.

– Оказывается, я украл работу у таксиста?

– Ничего. Пусть вовремя приезжают.

– Заблудился что ли?

– Всё равно. Теперь уже всё равно. Слишком поздно, – вдруг сказала она с непонятной грустинкой в голосе. Тембр голоса у неё какой-то мягкий и приятный, отметил про себя Кира.

– Да, – согласился он. – Уже двенадцатый час. Где в такой глуши устраивают вечеринки, а потом бросают девушек на произвол судьбы? Позвоните, предупредите такси, чтобы не искали. И родным, чтоб не беспокоились. Хотите, скажу номер моей машины? – девушка неопределённо покачала головой, но покорно извлекла золотистый айфон из сумочки, набитой, как положено у женщин, под завязку. «Алло? Это я. Не надо машины. Отбой». И – тоже очень лаконично: «Да, мама, хорошо… Что-что Паша? … Понятно… Я уже еду. Да, в Питер. … Да, договорились. Ну чего поздно – так получилось. Нет. Не-ет, говорю же! Не по телефону. Всё, пока».

– Вам тоже на Васильевский? – решил уточнить маршрут Кирилл.

– Да. Можете остановить машину? Ненадолго.

– Зачем? Вам надо выйти?

– Да. Мне надо, – неопределённо ответила она.

Он вновь остановился на обочине, ожидая, что девушке понадобилось куда-то на природу по естественным надобностям, и успел подумать: «как она на этаких каблучищах пойдёт в лес?» Но девушка и не собиралась выходить, вместо этого повернулась к нему и принялась пристально разглядывать его в упор, будто изучая. Немигающий взгляд её голубых глаз захватил Кирилла, он оцепенел, как кролик перед удавом, ему сделалось не по себе; внутри откуда-то из глубины всплыл горячий уголёк, обжёг грудь и начал двигаться выше, к внезапно пересохшему горлу; ему вдруг стало трудно дышать.

Чтобы как-то скрыть свою неловкость, он только-только приоткрыл рот, глотнул воздуха и хотел спросить у девушки её имя, как она вдруг резко привстала, потянулась к нему и поцеловала прямо в его приоткрытые губы, поцеловала коротко, но ощутимо: поцелуй оставил у него на губах привкус коньяка и лёгкий, очень фруктовый аромат парфюма.

«Кензо», – почему-то подумалось ему, – похоже на запах «Кензо», откуда из глубины всплыло это название? Он никогда не был знатоком парфюмерии и никогда не дарил её жене, даже крем или шампунь не покупал – боялся ошибиться. Таня всегда покупала себе косметику сама. Почему сейчас вдруг всплыла эта марка, а не какой-нибудь «Ланком» или «Шанель», он объяснить никогда бы не смог.

– Впервые за всю неделю так повезло. Попался заботливый вежливый мужчина, не отказавший девушке в необходимом. Мне сразу стало намного легче, – она, как ни в чём ни бывало, устроилась обратно на сиденье. Обалдевший Кира какое-то время не мог сообразить, что делать, но она подсказала. – Поехали. Или понравилось? Ещё поцеловать? Я могу. Только надо учитывать последствия.

Кирилл отрицательно мотнул головой. Поцелуй оказался каким-то необычным по ощущениям, он недавно целовал Динару, и с ней было совсем не так, но объяснить себе, чем именно, не получалось. Совсем другой поцелуй. У Динары в поцелуе свежий ветер и запах травы, а у девушки-пассажирки – как глоток крепкого кофе с коньяком. Впрочем, запаха коньяка и в воздухе салона ощущалось предостаточно.

Всю дорогу молчали. Девушка – неизвестно отчего, а Кирилл оказался ошеломлён, он лишь пытался сконцентрироваться на шоссе, чтоб не свалиться ненароком в кювет: усталость его не оставила, а эмоции добавились. Стоит лишь на секунду отвлечься – и легко можно прилететь кому-нибудь «в лоб» или улететь под откос. Лишь однажды их молчание прервалось звонком её телефона, она долго слушала позвонившего, затем коротко что-то ответила по-английски, что-то нейтральное, насколько Кира понимал язык, что-то вроде «не стоит вашего беспокойства», и попрощалась.

Совсем стемнело, когда они так же молча въехали в город, освещённый дорожными фонарями и огнями рекламы. Его машина неслась по Каменноостровскому проспекту мимо горящих «зелёным» или мигающих «жёлтым» светофоров, здесь Кира наконец решился спросить: «Куда едем?», – вопрос имел смысл, чтобы заранее сообразить, как проложить маршрут, в какую сторону и где следует сворачивать.

– Так на Васильевский же? – мило улыбнувшись, ответила она.

– А куда на Васильевском?

– Где ты живёшь? Туда и едем. У тебя ведь жены нет?

– Нет.

– Я правильно угадала! Правда нет?

– Правда. Совсем никого.

– Сегодня удивительный день! Вот повезло! У вежливого и доброго мужчины никого нет! Тогда это буду я, поехали быстрей, – она даже не попыталась спросить, согласен ли он, она предполагала его заведомое согласие «по умолчанию».

Он с трудом нашёл место и припарковался довольно далеко от своего парадного, помог ей выбраться из машины, крепко придерживая за талию – сама она шла плохо, непонятно в чём тут дело: в её опьянении или неудобных шпильках. Она страстно поцеловала Кирилла ещё раз в лифте, и с некоторым сожалением оторвалась, когда двери растворились на двенадцатом этаже. Зато в квартире повела себя, как дома, моментально вычислила, где ванная и отправилась туда прямо в плаще, на ходу в коридоре лишь сбросив свои красные туфли на ужасных каблуках.